Ведь так же нельзя!

         
     На днях встретил старого друга. Когда-то вместе море каши съели, а потом полжизни не пересекались! Казалось бы, чему удивляться? Ведь даже хорошо, что иногда всё же встречаемся. Значит, и в нашей жизни, устоявшейся до печального однообразия, сюрпризы ещё случаются!
     Так вот, ехал я, как обычно, в метро, и вдруг упёрся взглядом в некого пассажира. Знаете, как бывает, если человека не мгновенно узнаёшь. Я уже сообразил, что черты лица мне знакомы, но ещё не понял однозначно, кто же он такой.
     Впрочем, узнал-то я его сразу, но опасался ошибиться! Хотя, к чему эти сомнения?! По всему видать, это же он – это же Виктор! Кстати, я всегда называл Виктора именно так, ударяя на последний слог!
     А если всё-таки не он? Возраст-то наложил на нас свой рельефный отпечаток. Непростая служба за многие годы так лица разрисовала, что впору археологам их копать!
     Виктор раньше считался красавцем! Но не тем писанным, сказочным красавчиком, а самым настоящим – мужественным, волевым, решительным. И не только лицом он был таким, но и всей своей сутью. С завидным постоянством демонстрировал полную гармонию героической внешности и такого же внутреннего содержания. Потому и шли мы, его товарищи, за ним без сомнения.
     Теперь же я колебался: стоит ли подойти, разумно ли окликнуть? Человек, вижу, в себя погружён. Навязываться не хочется. Вот она – проклятая московская разобщенность! Въелась уже и в меня, хотя раньше всегда считал себя частью коллектива, а не неким индивидуумом, который даже среди людей всегда один, словно дерьмо в проруби! В Москве кругом теперь такое ЧЧВ! Не наши люди! Наушники себе воткнут, темные очки, и прут сквозь кого угодно! Здесь чужую жизнь в себя не впускают! А я даже не заметил, как таким же стал…

     Вдруг наши взгляды пересеклись и замерли. Вижу, молния удивления чиркнула по его лицу. Он ещё мгновение сомневался, а потом гаркнул через полвагона:
     – Пашка! Ты?! Так что же не подходишь? Совсем забронзовел в этом жутком логове махрового капитализма?!
     И он стал пробираться ко мне. Все предупредительно расступались, ему помогая, и даже заулыбались, когда мы обнялись, заражая присутствующих неподдельной радостью.
     – Ты как здесь? – спросил я стандартно, не зная, с чего начать.
     – Да, проездом! Проездом, конечно! До 23.20 считаюсь пассажиром Киевского вокзала! – проинформировал Виктор. – Там тридцать четвертый скорый! Вагон шестой! А ещё час назад Белорусский топтал. Вещи сразу сдал, теперь до ночи свободен! Вот и рванул по местам нашей славной молодости!
     – Отлично, если так! Значит, поехали ко мне! Посидим… Ты в Москве сейчас один?
     Виктор утвердительно качнул головой, но моё предложение не поддержал.
     – Ну и замечательно! – не обращая на это внимания, обрадовался я. – Не будем время прожигать! Оно теперь нам дороже, нежели раньше бывало! Или ты Москвы не видал, пропади она пропадом! – не скрыл я своего отношения к огромному и бестолковому городу, который лишь усилиями пропаганды ещё кажется незрелым умам выдающимся. Я никогда не любил огромные, шумные и суетливые города. Не любил в них обидную удалённость буквально всего того, что бывает срочно нужно! Не любил эгоистичное безразличие к беззащитным людишкам, коих там не счесть. Не любил терять время на вынужденную долгую дорогу. Впрочем, я всё же признаю, что за последние годы незаметно для себя как-то смирился с этими недостатками Москвы. А как же иначе?! Жить-то надо!
      – А ты, смотрю, так всех и костеришь, почём зря! – с красивой усмешкой, которая в молодости сводила с ума всех девчат, посмеялся надо мной Виктор.
      И сразу проявилось отсутствие у него некоторых зубов. И одет, в общем-то, не очень… И не такой пружинистый как прежде. И всё же решительный, шумный, без тормозов. Может, и настолько деловой он по-прежнему, что замучает всех, лишь бы свои горы сдвинуть. Таким мы его и знали!
      – Забыл, что ли, где однокашники всегда встречались? – на весь вагон захохотал Виктор. – Служба-то раскидала нас по всей стране да по заграницам. Уже не успевали отслеживать, кто куда попал. И не до соплей нам было! Лишь служба невпродых! Потому встречались либо в Кап-Яре на полигоне, либо в ГУМе! Там ещё шампанское на разлив продавали, помнишь? Хорошо ведь за встречу! За ордена, за стремительные повышения, за успехи! А жен своих, шатающихся по этажам с деньгами, мы подхватывали у фонтана… Помнишь? Мы ещё и адреса для виду записывали, будто писать собирались…
      – Ты прав! – подтвердил я, не углубляясь в воспоминания. – Москва для всех так и осталась пересадочным узлом. Потому и тогда, и теперь… Разве что Дальневосточники редко приезжали… Полигон-то у них свой… Да и самолётами они всегда, самолётами! Как угорелые!
      – Ну, да! – на весь вагон затрубил Виктор. – А Москва нам казалась огромной деревней с ГУМом посредине! Мы ведь размах своей страны своим брюхом измеряли! Всегда по ее лесам, пустыням да непролазным чернозёмам! А товарищей за версту вычисляли…

      Вот так, шатаясь туда-сюда, и в вагоне, и в разговорах, мы, как и раньше слились с Виктором в одно восторженное целое, изливая радость от случайной встречи. Я продолжал его тянуть к себе, а Виктор и не отказывался, но и не соглашался. Я ещё подумал, будто он с женой приехал или ещё с кем, потому и ко мне не хочет, но нет, – попутчиков отрицает. Да ведь и жена помехой бы не стала… Или любовница! Но если один, так чего же ломается?!
      – Всё же, Виктор, поехали ко мне! – продолжал я его тянуть. – Будешь где-то слоняться до ночи! В ГУМе из наших ребят всё равно никого теперь не встретишь! Если кто через Москву, то чаще самолётами… Все аэропорты далеко от ГУМа! А по мне и хорошо, что редко встречаемся! Знаешь, даже из наших мужиков, прошедших огонь и воду, кое-кто теперь скурвился… Да, и спешат они, кто Турцию, кто в Египет, в Лондон, в Париж... Черт бы их побрал, этих защитничков! То ли они прикидывались пламенными патриотами всегда, то ли позже скурвились… Но честь офицерскую, по моим меркам, они потеряли. Помнишь Сапожникова? Так он, сука, вообще в Канаду свалил. Даже Петров, не поверишь, евреем обрезанным прикинулся! Подался новую историческую родину от нас с тобой защищать! Раньше бы я его разглядел, контру… Эти поганцы, как я полагаю, нас давно предать собирались, да только теперь это выгодным стало! А что для них присяга, данная когда-то своему народу?! В общем, любители комфорта, а по совместительству моральные уроды!
       – И чего ты распоясался? – опять захохотал Виктор. – Кажись, ты у Богородских бань обосновался? Или уже поближе к кремлю перебрался?
       – Пока не приглашали… У тех бань и обитаю! Как распределили в наш третий НИИ, так там и закрепился…
       – Знаешь, не стоит нам к тебе… – выразил, наконец, свои сомнения Виктор. – Разве твоя Светлана обрадуется? Женщинам, знаешь, как я гости, что в горло кости!
       – Не твоя забота! Со Светкой я давно развёлся! – сознался я и, заметив удивление Виктора, стал оправдываться. – Понимаешь… Все подробности давно история поглотила… Кому-то бес в ребро… Или, как говорится, недолго мучилась старушка…
       – Ты что несёшь, дружище? Это Светка-то твоя – старуха? – не выдержал Виктор объяснения того, что мне казалось невозможно объяснить словами. – Жива хоть Светлана?
       – Ещё как жива! Только не в моей, слава богу, жизни… Более того, скажу я тебе! И вторая моя хороша оказалась… Мастерски кинула меня, стерва! Как и положено в этой сучьей Москве. Здесь такие деяния не выходят за рамки нынешних правил! Мол, лохов надо учить, учить и еще раз учить, как завещал великий Ленин! Одним словом, тренируйся, если слаб мозгами! Но моя вторая половинка и без меня вскоре вполне состоялась. Ведь красивая, стерва! У меня от неё мозги, помню, так и сварились навсегда! И не только у меня! Умеет она мужиков профессионально окручивать и выкручивать! Потому и взобралась на объемный чей-то денежный мешок… Знаешь, я ее однажды за рулём Бентли увидел! Не подошёл, конечно, и с тех пор считаю, что мне ещё повезло! Могла бы и квартиру мою отобрать! И встречал бы я тебя бомжом на Белорусском. Или на другом каком-то… Где разрешили бы мне сутками пресмыкаться!
       – Ну, ты и орел! Богом данную тебе жену по миру пустил, а каких-то жучек за то же распекаешь! Чем кумушек считать… – слишком резко подвёл итоги моим оправданиям Виктор.
       – Ничего же ты не знаешь, а сразу в прокуроры… Ты столько лет как я, может, и не продержался бы!
       – Врешь ты всё! – перешёл в наступление Виктор. – Я одно знаю! Настоящие мужики жен не меняют! Клялся ведь?!
       – Что же, без любви всю жизнь терпеть? – не выдержал я такого напора.
       – Какая, к чёрту, любовь? Ты не акселерат, потому оставь свои сказки о несхожести характеров! Знаешь, я бы этих сексологов современных – всех на общий кол! На шашлык! Ведь сограждане наши дурканутые их вражеский шёпот за чистую монету принимают! Им напевают, будто нужна любовь без всякой ответственности! Мол, это и есть самая достойная жизнь! А они верят! Верят, будто любовь мужиком должна крутить, а не он ею! Вот он в жизни и качается, как дерьмо в проруби! Будто эпидемия идиотизма по стране прошлась! Парни жениться не хотят! Семья для них – обуза! Им бы только трахаться, где попало, и жизнь, считают, состоялась! Впрочем, черт с ними, с идиотами! Но народ наш жалко! Вырождается! И не способен он теперь ни на что, если состоит из уродов!
       – Лихо ты закрутил! Прямо-таки безнадёга полная! – не выдержал и я. – Мужики во всём виноваты! А ты на девок-то погляди! Ты погляди… Они и сами себя товаром считают! И вполне с этим согласны! Один вопрос их беспокоит, кому продаться?! Разве я не прав? Вот ребята и пользуются! А где девичья честь? Где гордость? Или мы еще об этом станем рассуждать!?
      – Ага! Ты, случаем, не из союза обиженных самцов! А я так думаю! Если бы мужики ответственнее были, так и у баб спрос на женственность появилась бы! И не становились бы они дешёвками, с такой жизнью смирившимися! Вот чем, Паша, кормится твой бес, который тебе же в ребро! – Виктор ткнул меня в бок и весело уточнил. – Болит хоть ребро или уже забылось?
      – Иногда болит! – сознался я. – Только не ребро! Душа болит, когда вспоминаю своё умопомрачение… Но ты чересчур красиво про нынешнюю жизнь рассудил… С твоим юморком тебя хоть на сцену выпускай! А разве у нас было иначе?
      – Паша! Ты мне больную голову не делай! Наши девки нам не за деньги отдавались! Они чувства к нам испытывали! А ходоки выдающиеся, как ты говоришь, и тогда имелись! Скрывать не буду! Вспомни того же Серёгу Вилонькова… Только и ты сразу вспомни, что в итоге из него вышло! Свою жизнь, шляясь, совсем загубил! Ни службы, ни карьеры, ни семьи… А всё почему? Да, цель изначально неверную выбрал, и никто ему не объяснил! Я же этот вопрос так понимаю! Если у мужика одни похождения на уме, то мужик он пропащий! Я бы ему никакое дело не доверил, коль уж мозги набекрень! Ни стране от него пользы, ни семье, ни армии… Одним словом – пустоцвет!
       – Виктор! Я тебя не узнаю! А кто на нашем курсе самым отчаянным ходоком считался?
       – Не перегибай! Не надо! Ведь от этого суть теряется! Ходоком я никогда не был! Я своим победам счет не вел, как некоторые! И не распространялся о них нигде! Значит, женщин я не позорил! Я уже тогда считал, что нечего девкам мозги пудрить! В том числе, и разведенкам. У них итак судьбы наперекосяк…
       – Я-то согласен… – признался я. – Но и меня не суди! Меня развестись обстоятельства вынудили!
       – Я и не сужу! – вдруг без боя сдался Виктор. – И в жизнь твою своими грязными сапогами я не полезу! Но я давно привык поверх многих голов смотреть… Знаешь ли, постоянно обобщаю, размышляю, предсказываю! И очень мне страшно за мою страну становится! Дети везде ничьи, с душами искалеченными... Семьи вокруг все неполные… Зато население в полном составе на кладбища переселяется… Да и то, что от него осталось, от населения нашего, ни ухом, ни рылом в этой жизни… Понимают люди лишь то, что плохо им, а кто виноват – до них не доходит! Потому давно это не великий народ, как мне сдаётся, горы раньше ворочавший… А ведь его падение начиналось с пренебрежения простыми мужскими принципами… Начиналось с поисков сладенького! С поиска тёпленьких местечек, да заграничных шмоток… Потому и смысл жизни вылился в личные машины, дачи или моторные лодки! А на мещанство страна опираться не может!

       Помолчали, продолжая двигаться к моему дому. Всё же Виктор, видимо, стараясь сгладить неуместное между нами препирание, первым возобновил разговор:
       – Так ты, Пашка, теперь одиноким соколом считаешься? Так, что ли?
       – Не совсем одиноким! С пауками живу! – усмехнулся я.
       – Ты что? Пауков стал разводить? – расхохотался Виктор. – И зачем они тебе сдались?
       – Сами завелись! А вымести их недосуг!
       Виктор всё хохотал. Даже прохожие поглядывали удивленно:
       – Значит, нет на тебя толкового старшины, Пашка! – и дополнительно поинтересовался. – Ты ещё где-то работаешь или от безделья на военной пенсии разлагаешься?
       – Как тебе сказать? По чётным, как сегодня, – я обычный пенсионер, а по нечетным – сторож. Пристроился, знаешь ли, в одной фешенебельной высотке консьержем… Скверно, конечно! Прислуживать приходится! Но деньги иногда даже пенсионерам нужны!
       – Не осуждаю! А что случится, если мы по пути заглянем с тобой в шинок? Я хоть коньячок за встречу возьму… То да сё! У тебя, пожалуй, без женской руки одни макароны, да и те не продутые, если не соврешь!
       – Мои макароны в порядке! А в гастроном зайти можно… Мне и самому кое-что нужно прикупить! – пообещал я.

       Пока шли да ехали, успели-таки многим взаимно обменяться, потому кое в чем уже ориентировались и не очень опасались угодить в болевую или запрещенную точку товарища. А после стольких лет – это одна из главных проблем. Вторая же проблема всегда связана с взаимной притиркой. Но нас она не волновала, поскольку Виктор в тот же вечер уезжал.

       Оказалось, после выхода в сорок пять на пенсию, Виктор так и остался в Осиповичах, где в ракетной бригаде завершил свою службу. Полковника он так и не получил, в отличие от меня. И мне это вполне понятно! В войсках с продвижением всегда сложнее, нежели в НИИ, в академии или военном училище. Жалко, конечно, что так вышло, ведь при всех достоинствах Виктору просто не повезло. У военных часто так бывает. По правде говоря, он более меня заслужил это звание, а в реальности случилось наоборот! И что тут поделаешь – жизнь действительно сложна! И чаще всего, ещё и не справедлива.
       Ныне Виктор живет в Осиповичах с Ириной, своей первой и единственной женой, которую я с курсантских лет помню. И утверждает, будто всё у них замечательно. Говорит, было бы ещё лучше, если бы нынешняя круговерть детей по стране не раскидала. Они теперь не только далеко, но и в разных странах, за государственными границами, черт бы побрал нынешние границы! С каждым разом всё больше барьеров. Их эти вершат, которые очередные «великие»! Всё новенькое обязательно вворачивают, чтобы всех нас разобщить! «Рога им в задний проход за такую заботу!» – ругнулся в конце этого эпизода Виктор.
       Я в ответ усмехнулся. Не на политиков же тратить нашу короткую встречу!
       – Ко всем моим проблемам, – пояснил Виктор, – сегодня я впервые, направляясь к дочери, не смог поехать вместе с супругой. Давление у нее… А дорога неблизкая! Дома ее одну оставил, и душа моя осталась с ней. И Ирина за меня, разумеется, переживает… Уж этого ее сердцу не запретишь! Всё равно волнуется, хотя и дома осталась! И мне уже трудно понять, правильно ли мы поступили?

       А дочь их давно, как оказалось, еще, когда Виктор служил в Кировограде, который хохлы умудрились переименовать в какой-то Кропивницкий, сердцем прикипела к тамошнему парню. Сама-то ещё школьницей была. Так любовь потом их в нужном направлении и повела. И хорошо всё вышло! Парень настоящим оказался. Деловым и верным. Когда отслужил, они создали свою семью. Теперь у Виктора и его жены двое внучат. Им бы денег всем побольше... Хотя отец семейства и не лодырь, да где сегодня за честную работу платят по труду? Только там, пожалуй, где страну оптом распродают! Это – со слов Виктора, разумеется. Будто я сам не знаю!

       Наверняка, всё у моего друга действительно хорошо, как он и рассказал. Он не из тех, кто приукрашивает. Не та порода! У Виктора всё настоящее! Всё на высшем уровне! Всё своим горбом и мозгами! Потому от людей никогда не прячется! Чист и прозрачен! Мы, однокашники, еще в курсантские годы это понимали, потому и признавали его авторитет и власть над собой.

       Не скрою, мне всегда нравилось наблюдать за Виктором. Особенно, на боевой работе. Особо прочно врезалось в память, как последний раз повстречал его на учениях в Капустином Яре. Я тогда в контрольной группе полигона служил, а Виктор приехал с дивизионом на ракетные стрельбы.
       Помню, будто в кадрах хроники: подготовка пуска ракеты была в самом разгаре, все на взводе, разгоряченные, летают по позиции, выполняя своё, а Виктор, начальник стартового отделения, как дирижер спокойно так всем и вся управляет, но понятно, что из виду никого и ничего не выпускает. Кому от него поступает команда своевременная, кому помощь, походя, или контроль операции, предусмотренный документами! А сам… Сам как обычно: воодушевлен! Только из-под шлемофона, лихо сдвинутого на затылок, русая челка выбилась. Резкий в движениях, пружинистый, с мужественным истинно русским лицом, напоминающим актёра Стриженова в молодости. Но Виктор, даже на первый взгляд, решительнее его. Я бы сказал, более обстоятельный! Смотришь и не сомневаешься, что он создан только для самых героических ролей. Девки, если бы в такие минуты его видели, штабелями бы падали, настолько он по-мужски был чертовски привлекателен…

       И вот в прошлом остались многие годы нашей напряженной службы! Что-то от тех лет сохранилось в памяти, а что сохранилось от нас самих? Трудно в этом даже разобраться!
       Между прочим, Виктор, отслужив положенных двадцать пять, отслужив за совесть, а не за награды, решил множество не только служебных задач, но и задач действительно государственного значения, скажем честно, неподъемных для большинства его коллег по ракетной бригаде. Виктор – он такой! Решил их, часто за счёт своего здоровья, о котором по молодости не беспокоился. Честь ему за то и хвала, как говорится! Но мне за Виктора обидно – он вполне заслужил от родины, если бы всё в ней было по чести, самых высоких наград и почестей.
       Заслужить-то заслужил, однако теперь именно такие люди стали своей стране не угодны. И чем выше следовало бы оценить их заслуги, тем меньше это происходит! Почему? Да потому, что чиновники давно и тайно считают советских офицеров классово чуждыми. Они ведь с коммунистическими идеалами так и не расстались! И с массовым предательством государственной верхушки не смирились! Потому, видимо, и опасны! Ну, разве не странно!? Не те опасны, кто предал родину или до сих пор ее продаёт, а те, кто честно служил своему народу и не смирился с изменой политической верхушки…
       Вот только не все наверху понимают, создавая современную армию, что без прежнего, можно сказать, советского замеса, никакая армия не состоится! Обратные утверждения считаю вздором. Армия, построенная из наёмников, сгодится лишь для помпезных парадов. А во время войны все разбегутся! В первую очередь исчезнут генералы. А дальше будет, как в войне США с Ираком. Там весь цвет армии, заранее подкупленный американцами, сразу предал страну и разбежался, кто куда, забыв о своём долге перед народом.
       Прямо-таки парадоксальная война вышла! Хоть США тогда и отпраздновали тогда свою победу над Ираком, только победить его не смогли! Его победила пятая колонна, состоявшая из собственных генералов и старших офицеров! Жаль мне Ирак, ведь без предательства всё могло в той войне получиться иначе! Известно же, что американцы весьма трусливы. Они уповают только на технику и вооружение, а смелыми бывают, когда в них не стреляют!

        Да! Теперь-то можно утверждать, что Виктору просто не повезло со справедливостью. Например, я вышел в запас в положенные пятьдесят лет и в звании полковника. Помню еще, как жена накануне моей пенсии что ни день или ночь предельно напрягалась, поскольку очень боялась самых зловещих последствий, исходящих от моей пенсии. Моя жена хорошо знала, что военно-пенсионный синдром – не чей-то жуткий вымысел. Он – очень даже реальная опасность! Он сродни стеклянному стакану, в который сдуру кто-то вбухивает крутой кипяток. Многие офицеры столь резкой перемены судьбы пережить не смогли! Они-то привыкли жить в напряжении, работать на износ, под непомерным грузом той ответственности, которая на гражданке никому и не снилась. Почти нечеловеческий режим службы они перенести могли, но внезапное спокойствие, бездействие и расслабленность штатской жизни оказались для них ножом в сердце! Или кипятком в холодный стакан! Неприкаянность деловых людей всегда торопит их встречу с инфарктами и инсультами.
        Но моя жена волновалась напрасно – я не поддался пенсионному синдрому. Без раскачки окунулся в новую и напряженную жизнь преподавания в вузе. Сумел-таки переключиться на сложные задачи. И некогда мне стало терзаться, что более не нужен ни армии, ни государству. Пусть им я и не нужен, зато вполне пригодился в другом месте!

        О чём это я? Ах, да! Виктор среди нас был красавцем особой стати! Одухотворённым! Целеустремленным! Именно на таких мужиках, как ни поверни, земля наша во все времена и держалась. И не их вина, что однажды она всё же рухнула. Если бы те мужики имели бы возможность вовремя разобраться, что происходило в омуте государственной власти, наверняка страну они бы удержали! Вот только их самих к тому времени умышленно повязали либо нищетой, либо удалением от любых рычагов управления. А они-то опять, как их отцы в сорок первом, были готовы свои жизни положить, лишь бы страну спасти. Они были готовы, но и враги в тот раз оказались значительно хитрее, нежели в 41-м. И подготовились они лучше прежнего. С тыла зашли… Ведь советский народ, как это ни странно теперь сознавать, многих своих врагов, злобных и непримиримых, всю эту пресловутую пятую колонну, жившую в среде честного советского люда многие десятилетия, наивно принимал за своих… А враги на том основании всё лучше вживались, маскировались и приспосабливались. Народ им, по простодушию своему, во всём доверял, как своим! Всё разрешал! Всюду допускал! Потому и получили мы, доверчивые и беспечные, нож в спину от не дремавшей пятой колонны!
       Между прочим, я хорошо помню, как толково объясняли нам преподаватели-обществоведы, мол, Сталин весьма ошибался, когда заявлял, будто сопротивление врагов социализма нарастает по мере приближения к нему. Увы, твердили они. В действительности всё обстоит как раз наоборот! Потому-то нам, будущим офицерам, и не стоит, уверяли преподаватели, опасаться происков пятой колонны. Она давно ослабла, ничем уже не страшна, а завтра, когда вы придете в ракетные войска, о ней и подавно думать не стоит!
        Складно у них всё получалось. А в реальности вышло-то не по их предсказаниям! А мы ведь им когда-то верили. Мы не догадывались, кому они служат! Мы по наивности даже находили в объяснениях своих преподавателей-обществоведов здравый смысл. А оказалось-то, что нас, молодых и глупых, удавалось тогда запросто убедить в чём угодно, даже заведомо ложном! Мы всё впитывали, не отличаясь критичностью. И точно так же дурят нынешнюю молодёжь, чего она, разумеется, по возрастной наивности еще не замечает и не сознаёт.

        Ну, да! С подачи наших лицемерных обществоведов Сталин, видите ли, оказался не прав! Но ведь та подача стала свидетельством того, что нас уже тогда основательно обманывали?! Ну, а Сталин, что теперь многие сумели почувствовать на себе, оказался абсолютно прав насчёт активности врагов по мере продвижения СССР к коммунизму. Та пятая колонна, давно якобы не существующая, реально активизировалась, когда это понадобилось, и даже победила!
        Опять я что-то не о том… Опять меня занесло!

        Улучшив момент, я спросил Виктора о его сыне. Очень уж мальчишка у него, насколько я помню, интересный рос. Отец в миниатюре! Я того Мишку и сейчас хорошо помню. Ох, и активным был парень! Даже взрослому мужику не всегда удавалось понять иные его почины!
        Вот одна история вспомнилась. Мы тогда с Виктором учились в ленинградской артиллерийской академии, а поступал он в нее из Забайкалья. Так вот Мишка как-то задумал на выходные слетать к оставленным в Улан-Удэ дружкам.
        Такое путешествие, через всю страну за два дня туда и обратно, надо себе ещё представить! А вернее, его и представить невозможно тем, кто настолько далеко никогда не летал или вообще никогда не летал! Это почти как вокруг Земли на воздушном шаре!
        Я все трудности того вояжа представлял прекрасно, потому у меня впоследствии и возникало недоумение и вопрос: «Как это – надумал слетать? Он же ребёнок – восьмиклассник! И без денег! Без документов! Без билетов! Через все аэрофлотовские контроли, препятствия и запреты…»
        Казалось мне и тогда, и теперь, что это мероприятие осуществить при таких условиях нельзя. Ну, кто его при всех перечисленных обстоятельствах мог пропустить в самолет? Кого и как он уговаривал или обманывал, чтобы пройти многочисленные контроли, проверки, оформление документов? Где прятался? Что придумывал для того, чтобы наземные службы, экипажи, всякие контроли, словно под гипнозом распахнули пред ним непреодолимые для обычных людей препятствия? Невероятно! Просто невозможно в это, зная все трудности перелёта, поверить!
        Но Мишка-то слетал! Вот в чём загадка и повод для удивления! Слетал, как и задумал! За два выходных дня! Туда и обратно! Восемь тысяч километров! Правда, вернулся домой он с небольшим опозданием, не в воскресенье вечером, как планировал, а уже в понедельник утром. Туман и нелетная погода в районе Ленинграда нарушили его планы! Однако и это Мишка, как выяснилось, предусмотрел, потому родители не спохватились, не взволновались из-за его отсутствия. Они на все сто были уверены, будто их сын все выходные дни и ночи провёл в гостях у хорошего товарища на другом конце Ленинграда. Сотовых телефонов тогда не было – попробуй, проверь!
        Теперь же Мишка, по свидетельству его отца, серьёзный человек. Он давным-давно окончил политехнический. И даже начальником участка на одном из московских оборонных заводов вот-вот обещали его поставить. Должность, надо признать, немалая… Так всё хорошо складывалось, а он вдруг переметнулся в сварщики. Да ещё не на своём заводе, поскольку там главный инженер посчитал Мишкин пассаж за предательство. «Что же с заводом станет, если все руководящие кадры в рабочие подадутся? – искренне возмущался он. – Ответственности побоялся? За длинным рублём погнался! Учила тебя страна, учила… Деньжищи большие на тебя напрасно тратила, а ты – в рабочие! И ведь не стыдно?»
        Мишке действительно не было стыдно, потому он напористо отбивался:
        – А почему быть рабочим должно быть стыдно? У нас пролетариат всему голова! А я своей стране в качестве рабочего еще больше пользы принесу, нежели начальником участка! И, может, даже больше, нежели вы! – это он главному инженеру так вмазал.
        Последние слова у Мишки, разумеется, зря с языка сорвались. Завёлся чересчур уж, но в остальном он хорошо понимал, что делал. Ведь поначалу даже жене своей не открылся – не стал лишний раз её напрягать. Только всё равно Галина, жена его, обо всём узнала. Сердцем бабьим почуяла значительные перемены в жизни Мишки. Правда, по собственной ошибке все стрелки перевела на охмурявших его баб.
И ведь ее можно было понять! Как же так? С чего это вдруг ее благоверный по выходным стал дома бывать? Почему больше времени с детьми проводит? Почему не убегает на завод чуть свет, и не возвращается позже всех? Что-то здесь не так, решила Галина и учинила своему Мишке допрос с пристрастием. Он понял, что не удалось уберечь любимую жену от лишнего напряжения, стало быть, скрывать содеянное и дальше, смысла нет, и всё рассказал. Но семейное напряжение и само собой скоро спало! Ведь Галина, как узнала, что ее супруг работает простым сварщиком, так и расхохоталась.
        Смотрел на нее Мишка, удивляясь, никак не ожидая такой реакции, смотрел, да и поддержал таким же смехом. Потом обнял свою любимую и уточнил:
        – Ты чего это, Галка, целым фонтаном заливаешься? Я как будто ничего весёлого не сообщил! Даже наоборот! Понижение в должности! Значительное снижение статуса…
        Только рукой она махнула на мужа, да опять принялась хохотать. Уже не от радости, а над собой. Она-то по ошибке решила, будто Мишка вторую семью на стороне завёл, а дома своим образцовым поведением туману напускает и следы запутывает. Теперь же убедилась, что напрасно в своём Мишке сомневалась, вот и растаяла от вернувшейся в дом уверенности и счастья. Сбросила с тем смехом с себя нервное напряжение последнего времени.
        А то, что Мишка теперь сварщик, так это же, по ее мнению, вовсе не беда! Ей даже лучше от того. Быть первоклассным рабочим куда престижнее, нежели вечно затюканным начальником участка. Начальник всегда на нервах, всегда в ответе за всех и вся. А радужная перспектива у него, как ни поверни, всего одна. Да и она на всю последующую жизнь давит тяжелым грузом ожидания – лишь бы стать главным инженером, а потом, если большому начальству угодишь, можно стать даже директором. Это уже, как-никак, номенклатура! Президиумы! Инфаркты! В общем, прекрасная цель! Но лишь с внешне обозримой стороны! И лучше бы такой идеей вовсе мужу не болеть!
        – Неужели так и остался простым сварщиком? – соскочило с моего языка словцо с обидным подтекстом.
        – Вот уж нет! Кто сказал, будто Мишка сварщик простой? Он сварщик выдающийся! Он же с титаном работает! А это, я тебе скажу, высший пилотаж в этой профессии! Титан же очень коварен, поскольку легко воспламеняется, но, а уж если его сваркой разогреть… Тогда – просто бомба! Напалм! В общем, за такую работу без высочайшей квалификации и браться-то страшно… И допустят к ней не каждого! Тут простой сварщик весь завод спалит, да и сам сгорит! Недаром у Мишки зарплата как у министра! И ордена уже есть… Подводные лодки, сверхлегкие самолёты, элементы космических кораблей – везде его руки приложились…
        – Ордена – это хорошо! А наследники-то у него появились? – спросил я Виктора, искренне интересуясь судьбой приятного мне во всех отношениях Михаила.
        – А как же! – откликнулся Виктор. – И в этом вопросе у него полный порядок! Даже более того!
        – Более того? Это как же? – не уяснил я.
        Вижу, Виктор и смеется, и мнётся одновременно. Сомневается, значит, стоит ли меня посвящать в семейные тайны. Но всё же решился:
        – Трое у них детей! Старший – мальчик, младшая – девочка. И еще маленькая японочка! Любимая дочурка! А для полного комплекта у моего Мишки (надо же, всех обскакал!) – можно сказать, две жены!
        – Выходит, он тоже разводился, что ли?
        – Нет! Обе при нём!
        – Загибаешь? – не поверил я. – Это уже запредельщина какая-то! Две жены! Квартиру так по суду поделили, наверно, да?
        – Я же тебе объясняю – две жены, трое детей!
        – Разыгрываешь меня! Полигамия у нас вне закона! Мы не в Мозамбике и не в Пакистане, чтобы свой гарем!
        – Это точно! Там, говорят, с этим делом всё нормально! – вместо ответа захохотал Виктор. Потом скомандовал мне. – Ты наливай, наливай, Пашка! Ты без коньяка едва ли разберёшься в том, что мой Мишка наворочал! А японочка, я тебя уверяю, абсолютная прелесть! Чудо неземное, а не ребёнок. Ей скоро четыре годика исполнится. Умница не по годам! Но когда она по своему, по-японски, начинает лопотать, тут я сразу – пас! Прошу её на русский перейти, так она хохочет. Прямо-таки заливается смехом. Думает, будто дед с ней так играет, а сам-то всё знает, всё понимает! Только, куда мне с засахарившимися мозгами?! Я по-ихнему ни бельмеса не разумею! А она – и так, и сяк легко болтает! Чудеса!
        – Боже ты мой! Ты мне подливаешь, чтобы я такой бред за истинную монету принял?!
        – А ты не сомневайся, Пашка! Пей, если понять поможет! Впрочем, я и сам до сих пор ко всему не привыкну, хотя давно уже признаю, что никакой это не мираж! Это, я бы сказал, вполне реальная действительность! Незнакомая тебе и мне, но всё же реальная! Мишка ведь, сам знаешь, был большим мастером на всякие кульбиты! Вот он теперь и продолжает в том же духе!

        Виктор смотрел на меня смеющимся взглядом, к которому, казалось мне, примешивалась большая, но давно скрываемая тоска. Вот он опрокинул в себя рюмку, не дожидаясь меня, потом из болгарской баночки долго извлекал микроскопический огурчик, смаковал его с любовью, потом не выдержал и продолжил удивительный рассказ:
        – Ладно, слушай! Расскажу тебе, как ловко мой Мишка свои семейные дела обставил! Но не требуй подробностей! Я и сам не во всё влезаю. И понимаю до сих пор не всё. Да и принимаю своим нутром, в общем-то, не всё! Но как же эту песню без слов оставишь? Да к тому же песня-то не моя! Потому кое-что я от своей супруги всё-таки узнал, кое-что у Мишки выведал, да у его жен, тем до сих пор и богат. Но некоторый туманчик в моём восприятии всё же не расходится!

        Я замер в ожидании рассказа о чём-то невероятном. Тут уж вполне пришельцы возможны, какие-никакие, космонавты японские или даже иноземные… Только все они, пожалуй, и смогут стать объяснением всяких японочек и двоеженцев в образцовой русской семье. Это в наше-то время! Это, когда русские мужики ленятся обременять себя даже одной женой. Это ведь только испанских детей когда-то, помню я, Советский Союз от гражданской войны в Испании спасал. К себе перевез их много тысяч, по детским домам и многим семьям те детки разошлись, как свои собственные… И крепко прижились! В итоге полноценными советскими людьми выросли! Многие, даже будучи взрослыми, в свою Испанию возвращаться так и не захотели. Оно и понятно, поскольку их родители всё равно давно погибли. Но тогда был СССР! Тогда были другие времена! И совсем другое отношение у русских людей было друг к другу и к судьбам любых, пусть даже совсем чужих детей.

        – Ты же помнишь, наверное, – продолжил рассказ Виктор, – страсть моего Мишки к любому живому существу? Он еще карапузом был, когда за жизнь каждого червяка буквально насмерть сражался. Знаешь, они после дождя по асфальту расползаются. Ну и давят их кто ни попадя! А Мишка, трех-четырёхлетний тогда, был готов их защищать! На кого угодно со слезами бросался: «А если вас так! Они ведь живые, как и вы!» Все смеялись, только уже тогда, как ни крути, в Мишке проявлялись ростки зарождающегося мировоззрения и собственной жизненной позиции. Позиции защитника всех несчастных и обиженных. Он брошенных котят и собачат со всей округи домой тащил… Мы с женой в ужас приходили от той педагогической проблемы. Вроде прививаем детям доброту, а когда она у сына отчётливо проявилась, оказалось, что нам такая доброта самим не очень-то по нутру. Парень-то, понятное дело, добрый, отзывчивый, но нам-то, куда всю эту живность девать? В крохотной общежитской комнатке? Задумаешься тут! Схватишься за голову! А Мишка ведь всех своих спасенных существ отлично помнил! За всеми ухаживал! Все питомцы у него на учете и под защитой! А как нам быть? Язык не поворачивался, чтобы сына переубеждать. Чтобы объяснять ему, будто есть доброта хорошая, выгодная нам, а есть доброта иная. Которая напрягает. И требует жертв, на которые мы сами пока не способны, воспитатели хреновы! Ой, хорошо я помню те педагогические тупики, в которые загонял своих родителей Мишка.

       Помолчали. Виктор предложил налить еще. Видимо, чтобы я не глядел на него с удивлением. Чтобы не заметил, как увлажнились его глаза от его житейских воспоминаний. От давних и пустых, как нам когда-то казалось, совсем уж непритязательных будней и событий, но которые теперь нам кажутся особенно важными и дорогими.
       Я разлил коньяк. Виктор поднял рюмашку, манерно качнул ею в мою сторону, приглашая следовать за ним, и, прежде чем залпом опрокинуть в себя, вдруг вспомнил наш давний шуточный тост: «Господа офицеры! Пал Симбирск!» Когда-то он казался нам смешным и всегда к месту.
       Потом Виктор сделал вид, будто поперхнулся. А уж под это вполне допускалось утереть выступившие некстати слёзы. Я ведь даже в тяжелейших ситуациях не помню его слёз, а тут – сущие пустяки и столь неожиданная реакция… Расчувствовался дружище! Стареем мы так, что ли? Или понимаем в происходящем всё больше? Чувствуем всё острее. А, может, просто знаем теперь наверняка, что на свете более всего ценится? Понимаем, чем следует особо дорожить!
       – Так вот! – скоро продолжил Виктор. – Однажды в метро, это мне сын сам всё рассказал, обратил он внимание на миниатюрную куколку-японочку. Потом оказалось, что родом она совсем даже не из Японии, хотя тоже узкоглазенькая. Она из Северной Кореи. Да нам-то с тобой, какая разница, откуда была та студентка какого-то московского вуза? Сидит она, одна-одинёшенька, на длинной вагонной лавке, качается в такт разгонам и торможениям поезда. Сидит совсем одна, поскольку все от нее шарахаются. Ещё бы, им не шарахаться, если она слёзы двумя ручьями льет. Ты-то москвичей получше моего знаешь, стало быть, понимаешь, почему отворачиваются! Почему не пристают со своим участием. Вот так спросишь, думают они, на свою же голову, так потом не отвяжется! – Кого в Москве чужие беды задевают? Это же не глупая провинция, где душа нараспашку! И кто сегодня бросится червяков спасать? Только мой Мишка и верен себе!
       Виктор снова помолчал, не глядя на меня, потом глухо продолжил, не поднимая глаз:
       – В общем, ты и сам понимаешь, что мой Мишка ту японскую студенточку без внимания не оставил.
       – Как же иначе?! – поспешно подтвердил я.
       – А она, понятное дело, сразу его заботу оценила и доверилась. Слёзы слезами, но всё же рассказала, как получила письмо. А в нем… А из него стало ясно, что вся ее семья, то есть родители, многочисленные сестры и братья, недавно утонули, когда куда-то и что-то там… Сам не знаю! В общем, их кораблик на реке перевернулся, и никто не выплыл… С их корабликами такое часто случается! И мало того, что на японочку навалился ужас этой трагедии, так еще и самой ей было непонятно, что делать. Как учиться, если всё-таки продолжать учиться, куда потом ехать или же в Москве оставаться? Но как? И кем с того времени она вообще является, если в целом мире у нее никого не осталось, и денег нет? А вокруг столько опасностей. В Москве сгинуть проще, нежели утонуть в своей стране вместе с родителями. И как жить без перспективы, без родины, без опоры? Сам понимаешь!
       – Это так! – подтвердил я.
       – Ну а Мишка мой, кто бы сомневался, вник во всё по полной программе. Повезло ещё ему, что японочка сносно по-русски изъяснялась. И, естественно, Мишка бросился эту несчастную спасать! Я его уже потом, когда Мишка мне кое-что рассказал, спрашиваю его с отцовским участием: «Сынок! Ты же взрослый ответственный человек! Как же ты мог вот так… С бухты-барахты! У тебя же самого двое маленьких детей! У тебя жена, наконец, законная имеется! Она-то как ко всем твоим спасательным мероприятиям отнеслась? Бедная твоя Галина, прямо тебе скажу! О ней-то ты подумал? Подумал, что ее жизнь через колено? Подумал, что после твоих гуманитарных акций ее тоже спасать придётся? Или ты к жене настолько привык, что ее спасать и не подумал? Или на ее страдания можно внимания не обращать? Есть у тебя  тормоза, в конце концов, или ты так и будешь без разбору за каждого котёнка и червяка душой болеть, забывая о родных людях? Думал я тогда, продолжал Виктор свой рассказ, крепко обидится на меня Мишка».
       – Думал я тогда, не получится дальше наш разговор. Ан, нет! Не обиделся Мишка. Стерпел. Отвечает:
       – Сам не знаю, батя, что со мной тогда стало… Ну, не выношу я категорически неподдельных женских страданий! Тех, которые от истинного горя, которые от полной безысходности! Жуткий ведь случай, согласись! А она столь маленькая, куколка беззащитная, а ее жизнь наотмашь своей дубиной… Не мог я безучастно наблюдать! Не мог настолько в себя уйти, чтобы не замечать! Чтобы не протянуть ей руку!
       – Слова всё это, сын! Лирика смазливая! – не выдержал я. – Разве это объяснение, зачем ты собственную семью разрушаешь?
       – А кто тебе, батя, такое про мою семью сказал? Никто не разрушает! Я всего-то отвёл японочку в то общежитие, где она жила. Правда, оставить ее наедине с таким горем, признаюсь, сразу не смог. Когда представлял себя в ее положении, так кровь в жилах стыла! А она с откровенным ужасом в глазах ожидала момента, когда я ее оставлю одну с ее горем… Вот я и предложил, не слишком раздумывая о последствиях… Ни о чём, кроме облегчения участи несчастной япошки, я тогда не думал: «Вот что! Собирай-ка поскорее те вещички, которые тебе более всего нужны… И пойдём пока к нам! У меня жена очень хорошая, она тебя поймёт. А когда оживёшь, видно станет, как нам дальше быть! Собирайся! Я и имени ее тогда не знал! Лин она, как потом выяснилось! То есть, весна по-русски».

       – И опять, Паша, встала пред нами с женой та давняя воспитательная проблема, неразрешённая когда-то. И что опять нам предстояло делать? Ведь знаешь, если поглядеть по-честному, если поглядеть с позиций самой что ни есть правильной человеческой морали, так сын как будто всё сделал верно. Даже более того, – он поступил благородно и красиво. Вот только никак не вязалось его благородство с привычной для нас действительностью. Не вписывалось оно в устоявшиеся у нас нормы морали.
       Виктор явно опять переживал свои давние муки, и я не знал, слушать ли мне его далее или перевести разговор на что-то иное. Но Виктор возобновил рассказ, и я не стал ему мешать – мне и самому было очень интересно.
       – Всё именно так! – глухо заговорил Виктор, словно снова сам себя, убеждая в том, в чём по-прежнему сомневался. – Вроде правильно Мишка тогда поступил, да только последствия от его «правильно», как я предвидел, вполне могли оказаться самыми нехорошими. Потому и выходило так, будто всё содеянное Мишкой и не так уж правильно, а совсем даже наоборот! И поступать ему, если уж поступать строго по уму, следовало совсем иначе. Только ведь иных решений в тот миг никто и не знал, и ему не подсказал!
       – Бывает же такое! – сказал я, чтобы совсем не молчать, ибо сам не знал, как на это реагировать.
       – Ну, и как в тех моральных парадоксах Мишке было разобраться? А он чутьём своим, совестью и добротой всё же решил ту сверхсложную задачу. Правильно всё-таки решил! Хотя я, как на духу тебе признаюсь, до сих пор не пойму, почему именно его решение оказалось столь верным. Ведь всё неправильно! Ведь до сих пор оно в мои старые мозги не вмещается! Да только практика, что ты и сам помнишь, лучший критерий любой гипотезы! А у Мишки ведь на практике – всё в ажуре!
       – И что же было дальше? – подстегнул я товарища.
       – Это я только со слов Мишки знаю. А он так мне рассказывал: «Привел я японку домой! К тому времени, конечно, я и сам, батя, догадался, что подвёл под свою семью ядерную бомбу. Трясусь, понятное дело! Сказал своей Галине, будто так, мол, и так, подобрал в метро японку в состоянии аффекта, потому как горе у нее огромное. Может, мы с тобой ее хотя бы от суицида убережем, а там будет видно! Пусть у нас пару дней оттает... Сама должна всё переварить… И надо же, моя Галинка, умница распрекрасная, сразу всё поняла, будто так и полагалось. И меня не стала ни в чём подозревать! Просто взяла по-женски японку в свой мудрый оборот. И они друг дружку, мне на радость, сразу поняли. Можно сказать, взаимно притянулись. Хорошо ещё вышло, что в тот день Галка с работы раньше вернулась, а я выходной себе брал. Искал материалы для полки в кладовку. Потому, как только японку в руки жены передал, сходил я за нашей ребятнёй в детский садик. И, надо же, сработал психологический эффект! Когда бедная Лин увидела наших малышей, то будто оттаяла. Даже улыбаться сквозь слёзы стала, как мне показалось. Вообще-то, поначалу с ее улыбками нам трудновато пришлось… У корейцев мимика совсем иная. Будто всегда улыбаются, а на самом деле, обижаются. Да, ладно уж! К слову пришлось!
        – Ну и дела! – опять пробормотал я неопределённо.
        А Виктор продолжил так, будто и рассказывал всё это лишь для себя самого: «Это я как-то понимаю! – согласился я в разговоре с сыном. – Но ведь у тебя, Мишка, очень далеко всё зашло! Будто сам не понимаешь? Куда твоя японская жалость вас всех завела? Японка ведь не от жалости дочь родила?! А от этого факта запросто не отмахнёшься! Ты хоть знаешь, уважаемый Михаил Викторович, что такая «жалость», если оперировать статьями уголовного кодекса, многожёнством называется? И на какой-то там срок она тянет… Или я ошибаюсь?»

        – На том наш разговор с сыном тогда и закончился! – с сожалением вспомнил Виктор. – Не захотел Мишка со мной прочие события своей личной жизни обсуждать. Но кое-что я у своей супруги потом выведал. А она от Галины всё узнала. А Галина с японкой с тех пор, можно сказать, не разлей вода! Душа в душу живут они рядом, и никаких конфликтов у них не бывает. Сам не пойму, как между женщинами такое происходит! Да только, верь или не верь, но если собственными глазами нечто наблюдаешь, так просто вынужден признать, что оно существует в действительности! Вот так-то, Паша!
        – Да уж… – только и вымолвил я. – Силён мужик, однако! Но, скажи мне, это как же приходится ему пахать, чтобы при таком колхозе в Москве концы с концами сводить?
        – Так я пока не всё рассказал! Они давно не в Москве... Когда обнаружилось, что японка беременна, у Михаила с Галиной разговор, конечно, весьма трудный состоялся. Это я только подозреваю, но ничего не знаю, поскольку сейсмические волны наружу не разошлись! Да и вообще, ты не думай, будто всё происходило на днях… Я же говорил тебе… Даже моей узкоглазенькой внученьке скоро четыре годочка исполнится! Значит, сам теперь считай, лет пять уже прошло! Все шторма давно затихли, если они и случались, и всё травой поросло!
        – Прямо-таки чудеса! – вставил я, так и не зная, как на это реагировать.
        – Да, ладно, Виктор! Отношения молодых я как-то усвоил, но как же твоя супруга на все эти фортеля среагировала? Неужели всё в таком виде приняла и одобрила?!
        – Моя супруга – она настоящая боевая подруга и помощница! А в трудных и сложных делах, тем более! – усмехнулся Виктор. – Именно она прониклась этой проблемой на всю глубину своей души, потому и принялась, в первую очередь, меня инструктировать! Опасалась, как бы я, бестолковый в таких делах, по-военному дров не наломал! Этого она обычно более всего опасается! А сама-то разволновалась так, что дальше и некуда! Что предпринять, сама не знает, но мне указания выдаёт! Ты, говорит она, только со своими советами да разборами к ним не суйся! Потерпи, Виктор! Будь, наконец, мудрее! Они и без нас разберутся! Не маленькие, слава богу, детки!
       – Да! Женщины в таких вопросах всегда мудрее нас! – согласился я. – Сложную ситуацию они не умом так сердцем всегда душевно разрулят!

       А откровения Виктора, между тем, полились уже без остановки:
       – Знаешь, Паша, в какое-то время Мишка любимую тобой Москву оставил без сожалений! Квартиру продал и перевёз свою гвардию в более теплый край. На окраине Краснодара купил большой дом, главное, с солидным участком впритык. Садик есть, огородик. Всё свежее, что оттуда – себе, и ещё на продажу остаётся! Семейство там неплохо устроилось, прижилось. Внуки мои уже в школу бегают, а японочка – пока в детский садик. Галя в поликлинике педиатром работает. То есть, по своей специальности. А Мишка сначала пахал, где придётся, чтобы большая семья ни в чём не нуждалась! Да еще сад-огород по мужской части на нем. Потом стал какой-то ерундой заниматься, как мне тогда показалось… Устроился в странную фирмочку, численностью в несколько человек. Они там обивочный материал для мягкой мебели делали. Ерунда ерундой, на мой взгляд! Ан, нет! Ни с того, ни с чего на их них вышли те самые турки, которые прямо из Турции приехали. То есть, настоящие, работящие!
       – Странности какие-то… – не сдержался я. – Турки и вдруг работящие?
       – Но так и есть! Стали они закупать тот обивочный материал в огромных количествах. Скупали не только всё, что наши выпускали, но и всячески поощряли расширение производства. Представляешь? Не как русские… Сам знаешь – заманить, обмануть в чём угодно, это же святое дело! Лишь бы самому поскорее нажиться! А турки хозяина фирмы буквально на руках носили, длительный договор с ним подписали, к себе в Турцию за свой же счет приглашали, богатые подарки делали… Прямо-таки, чудеса турецкие! В общем, обивочное дело процветало и расширялось. А вместе с ним и Мишка укреплял свои позиции. Тот хозяин фирмы, между прочим, оказался для сына давно знакомым. Когда-то они в Москве пересекались. Мишка инженером на заводе был, когда тот там слесарил. Потому друг другу доверяли.
       – Бывает же такое! – удивился я.
       – Ну, да! Для нас с тобой всё это кажется странным! – согласился Виктор. – Но на Мишке у них, кстати, многое в производстве завязано. Он ведь парень не только работящий, но и думающий! Капитально дело поставил! И семьями они дружат. В общем, всё вышло по-человечески! И ты подскажи мне, что еще в их жизни не хватает для полного счастья?
       – Действительно! Прекраснейший вышел расклад! – подтвердил я. – Но мне интересно, какова же судьба той японочки, которую Мишка мамой сделал? – не удержался я от щекотливого вопроса.
       – Так она для Мишки, возможно, и есть вторая жена!
       Тут я от изумления и сказать ничего не смог. Потом, когда в себя слегка пришел, всё-таки уточнил:
       – Видимо, я не совсем тебя понимаю… А закон-то они как обошли! Разве это юридически чисто? – засомневался я, не помня подобных случаев.
       – Не понадобилось им, Паша, закон обходить! Ведь его никто не нарушал! – засмеялся Виктор. – Официально-то в паспорте Михаила числится одна жена! Стало быть, никаких нарушений нет! Участковый, правда, поначалу приходил пару раз, ковырять что-то пробовал. Намёки глубокомысленные делал, какой-то замысел, видимо, имел, но его творчество вилами по воде писано. Что он смог бы доказать, если формальных нарушений нет! Ну, живет какая-то японка в их доме, где она и прописана. И что с того? Работает в торговле, документы на получение российского гражданства в связи с тяжелой трагедией на родине и фактической утратой связи с ней, давно, куда надо поданы… Не за что зацепиться! Обыкновенная квартирантка, которую приютили чуть ли не на почве благотворительности!
       – Допустим, всё именно так! – никак не соглашался я. – И, разумеется, у них не пресловутый однополый брак, в котором по вечерам договариваются, кому сегодня быть женой, а кому мужем, но всё-таки… Всё-таки, как мне это сейчас представляется, Мишкин вариант очень уж странно должен смотреться со стороны… Да и как его женщины к такому варианту относятся? Как они между собой уживаются?
       – Тебя интересует, как они Мишку делят? – усмехнулся Виктор. – Так и я не знаю! Но, как я понял, все без претензий! Вполне, даже возможно, что японочка реально и не жена Мишке, в том смысле, который тебя волнует! Я же это не знаю! Но ты сам погляди на современных мужичков или бабёнок… У них же непременно любовницы, любовники… Здесь у них одна семья, а побоку другая… Половые гиганты все, чёрт их побери! И всюду ложь и грязь! Всё замешано на пороках… И не семья им нужна, а поганый секс, последние мозги им отшибающий! Вот уж где мораль не ночевала! Потому и распадаются такие браки, оставляя детей, фактических беспризорников! И именно такая животная жизнь, сам знаешь, теперь стала нормой и чуть ли не образцом! По крайней мере, в больших городах.
       – Ну, ты, Виктор, понятное дело, всех бы осудил и всех бы посадил! – усмехнулся я.
       – Да не всех! Но кое-кого… Ныне ведь если в человеке животность наружу выпирает, так это же не повод для его осуждения обществом! А как иначе, если всюду воспевается похоть! Она теперь у них любовью называется! К тому все и расположены! Мозги ведь многим нашим совсем опрокинули; значит, к более значительным мерзостям готовят! А молодые-то и рады в грязи бултыхаться, гордо считая себя уже взрослыми и самостоятельными! Будто самостоятельность их обязательно права! Возьми, к примеру, гражданские браки! Обычная безответственность, превращенная в норму жизни! А у Мишки всё честно! Скажешь мне, противозаконно? Так я и спорить не стану! Скажешь, будто против народных обычаев и традиций? Я и с этим соглашусь! Но разве лучше, когда голубые самцы, по которым дурдом давно плачет, свою семью образуют, да чужих детей в неё руками ювенальной полиции затягивают? А у Мишки настоящая и дружная семья! В ней подрастают трое чудесных детишек… Можно сказать, госзаказ на рост численности населения достойно выполняется! Ну и что с того, будто две жены? Ведь они глаза друг дружке не выцарапывают! И Мишка им во всем настоящая опора! К тому же, вполне возможно, что у них и не одна, а две семьи, только одна из них не полная – у японочки и ее доченьки.
      – Ну, знаешь! – не выдержал я. – Ты что угодно можешь оправдать! Ведь это же гарем! Ты меня час назад за мой развод расстрелять собирался, а сам-то защищаешь такое, что ни в какие ворота…
      – Всё я знаю, Паша! Всё прекрасно знаю! – стал несколько устало отбиваться Виктор. – Потому и не спорю. Хорошо! Пусть будет гарем! Можно и так назвать! Впрочем, что ты сам в гаремах понимаешь, чтобы Мишкину семью так обзывать? А?
      – Ну, как же… – только и промычал я.
      – То-то же! – воскликнул Виктор. – А знаешь ли ты, дорогой мой товарищ, для чего гаремы устраивались? Можешь не отвечать! Я итак вижу, что ничего ты не знаешь! Только слова-ярлыки в уме и сохранил! Или я не прав?
      – А зачем же, если не для утех? – стал я занимать оборону.
      – О! Ты принципиально ошибаешься, дорогой мой друг! Совсем не для того! Они создавались отнюдь не на зависть современным жеребцам! Просто там наложницы рожали правильных детей с запасом! То есть, наследников по крови! Понимаешь? Это ведь только пресловутый Пётр всю Россию своей безродной Екатерине передоверил! Она ведь еще до Меньшикова, под телегой ее подобравшего, всех солдат ублажала! Представляешь, какую жену выбрал себе наш превеликий самодержец?! Разве не убогий совсем, если подзаборную женщину в жёны взял! Или ты другого мнения?
      Я пробурчал что-то невнятное, потому Виктор воодушевился. Стал мне лекцию читать:
      – Впрочем, даже столь убогий Петр, в конце концов, сообразил, что совершил глупость. Он ведь лично застукал Екатерину уже в своих палатах со шведским послом. Голову посла Пётр, разумеется, водрузил на кол перед окнами царицы, но ее с тех пор даже к столу своему не допускал! Вроде бы, сам уже понял, кто она такая, да ведь опять оказался в дураках! Думал, наказал изменницу по-царски! А она, опасаясь дальнейших неприятностей для себя, просто взяла да и отравила Петра! Ха, ха, ха! Да и был он не настоящим царём, а внедрённым заморским ставленником – Исааком! Потому, кстати, главный собор Исаакиевским так и называется, а не Петровским!
      – Так причем здесь Пётр или даже Иссакий? Причём здесь Россия? – обрадовался я ошибке товарища. – Гаремы ведь в Турции были!
      – Положим, не в Турции, а в Османской империи! Но не это главное. Послушай сам! Что есть терем, а что есть гарем? Улавливаешь созвучие? Всего одну букву и ударение заменили, чтобы наивных людишек обмануть, а в остальном – это же одно и то же! Помнишь, как в русских сказках красавицы тоскливо глядели из резных окошек терема? Нам ещё рассказывали, будто они своего Ивана-дурака поджидали! А что им в гареме оставалось делать? У них же пожизненное заключение! Ни шагу за порог! Затоскуешь! Более того, когда султан или царь умирал, то его наследник остальных братьев немедленно убивал! Чтобы под ногами правителя лишние родственнички не мешались! Чтобы исключить борьбу за власть прочих обиженных наследников! А у Мишки, как понимаешь, жены свободны и счастливы. Работают, гуляют, где им вздумается, поступают во всём, как захотят! И борьбы за трон у них не предвидится, поскольку трона у Мишки нет! Так, где же ты усматриваешь гарем?
       Мне осталось лишь удивиться и промолчать, но я, чтобы совсем не терять лицо, вставил-таки свою колкость:
       – Ты столько про гарем знаешь, будто сам в нём рос!
       Виктор расхохотался. Минуту он смеялся до слёз, а потом выдал:
       – Опять ты суть не уловил! Живым покинуть гарем никто, кроме султана и евнуха, не мог! А я перед тобой, слава богу, ни то и ни другое!
       – Ну, да! Палец тебе, как и раньше, в рот не клади! – почти обиделся я, признавая поражение по всем пунктам.
       – Это ты напрасно! Зло в себе не возбуждай! Я же просто так, чтобы побалагурить! К тому же я и сам Мишку как-то решил повоспитывать. Вот и высказал ему: «Ну, пожалел ты эту японку! Помог ей в трудную минуту! Но зачем же ее беззащитностью воспользовался? Да еще второй женой…». Так Мишка, знаешь, мне вполне откровенно выдал: «Сам не понимаю, батя! Чересчур увлекся, пожалуй! Поначалу, клянусь тебе, у меня и в мыслях такого не было! Она ведь до сих пор почитает меня не меньше своего Ким Ир Сена! Смотрит как на святого! Вот и случилось само собой. А разве потом я мог ее оставить? Но со временем, чувствую, я и ее полюбил по-настоящему! И дальше жить без нее уже не мог! И без Галки своей тоже не мог! Режьте меня или поджигайте, а так уж вышло! С тех пор мы все настолько сроднились, что нас тягачом не разодрать! Сам спроси моих баб, если хочешь! Я ведь поначалу, не совсем же дурак, очень за Галку волновался, но она-то, как раз, всё спокойно восприняла! Понимаешь, всё у нас само собой утряслось! И рушить мы ничего не хотим! Да и не позволю я, если кто-то и попытается! Я всех люблю и всех сделаю счастливыми! Это мой главный долг перед ними! И нечего в наш дом кому-то свои злые носы совать!»
       – Чудеса! – только и осталось признать мне, глядя на Виктора. – Мишка твой начинал с червяков, а закончил собственным гаремом! Ну и мужик! И парень ведь толковый, по всему видать! Но всё-таки, не обижайся, а что-то ненашенское он закрутил!
       – Ты Паша, поспешно не обобщай! Я ведь тоже так, как поступил мой Мишка, ни за что повторить бы не смог! Но и его осуждать давно перестал. Почему? Так сам посуди! Когда я встречаюсь с Весной (я так нашу милую Лин называю), то не могу не признать, что она всякий миг прямо-таки светится от счастья! Более того! Как-то я позволил себе о том же заговорить и с Мишкиной Галиной. Так она лишь расхохоталась. Говорит мне, я, Виктор Александрович, сама бы в такое не поверила, если бы мне раньше это нагадали… А в жизни, как оказалось, всё устроилось! Сама удивляюсь! Но заслуга, что у нас мир да любовь в семье, только нашего «красноармейца Сухова». Мы его между собой так зовём. У Мишки прямо-таки талант к организации семейной жизни. Другие мужики с одной женой справиться не могут, собачатся да со скандалами разводятся, а он с нами обеими живет любо-дорого! Никаких конфликтов! Мы и не знаем, что такое ревность, зависть, обиды… Даже ссор каких-то не припомню!
       – Чудеса! – только и оставалось мне согласиться с Виктором. – И всё-таки, я не перестану настаивать, что это, по крайней мере, странно! Всё-таки, не по-нашему это!
       – Конечно, ты полностью прав! – согласился Виктор. – Я и не спорю! Но что я могу сказать о столь неправильной семье, если в ней всем живётся правильнее, нежели в любой самой правильной? Мишкины женщины, как я погляжу, своей жизнью вполне довольны! Дети и сам Мишка у них ухожены! Дом у них в порядке! Приусадебное хозяйство процветает! Даже на выборы они ходят, в отличие от большинства соседей! Вот и попробуй сформулировать свои правильные претензии к столь неправильной семье! Лично у меня рука на них не поднимается! – усмехнулся Виктор. – Да и люблю я их всех, чертенят!
       – И всё же… – не выдержал я давления безусловных аргументов Виктора. – Ты же понимаешь, что начнётся в нашей стране, если разрешить такие отношения? Это ведь только у Мишки в семье – тишь да благодать! А в других гаремах бабы, того гляди, кровавую резню устроят! Да и некоторые мужики, наверняка, рехнутся! Начнут себе гаремы комплектовать, как в каком-нибудь Туркестане… Кто больше наворовал, у того больше и жён! Да ещё выкобениваться станут друг перед другом! Разве у нас иначе бывает?
       – Может, будет и так, дорогой ты мой Паша! За всех не поручусь! Но я ведь никого и не агитирую… Ты меня про Мишкину жизнь спросил? Спросил! А я тебе честно рассказал всё, как есть! Только и всего! Но ни я, ни мой Мишка ничего не делаем для закрепления многоженства, как ты его именуешь. Мы лишь хотим, чтобы никто не вмешивался в дела прекрасной ячейки нашего смертельно больного общества.
       – Чего это ты его смертельно больным окрестил? – почему-то задело меня.
       – А то сам не знаешь? Ты-то свою семью разорил? Конечно, разорил! И другие за тобой, куда ни глянь, в ту же степь! Ты сейчас возмущаешься, а сам-то живёшь по-нашему? Разве ты по-мужски живёшь?
       От обиды я промолчал, а Виктор неожиданно стал заводиться:
       – У нынешних мужиков семья на последнем месте! Понятно! Кобелям семью не жалко! А то, что народ с семьи начинается – это им по фигу! Но если так, и если бы всё у нас вершилось по уму, так само государство обязано такой порядок навести, чтобы разводы исключить.
       – По-итальянски хочешь всё устроить, что ли? – вставил я с ехидной ухмылкой.
       – А мне, я же тебе сказал, по фигу, как это назовут! – резко взмахнул рукой Виктор. – Следует продумать все последствия и принять закон, который бы помогал семье опять стать главной ячейкой общества, а не мелкой монетой в руках безнравственных людишек, не несущих ответственности за судьбу своих детей! Между прочим, если всем пойти по Мишкиному пути, то роль женщины в обществе резко изменится – женщин-то всем мужикам не хватит! Стало быть, женщины свою цену снова наберут! И к ним прежняя гордость вернётся! И мужики станут гоголем ходить! Захотят надежными удальцами слыть, а не безответственными негодяями!
       – Так ведь сейчас примерно так и есть! Не идеально, конечно! Но всё-таки… – попробовал я перехватить инициативу.
       – Ну, конечно! Так ты мне и рассказывай! – с иронией среагировал Виктор. – Молодежь многого в жизни не знает, не понимает, только учится, только запоминает! И проще всего ей штампы впитывать! С них она и мировоззрение своё формирует! А ей вместо идеала что подсовывают? Вот в поезде я, пока сюда ехал, всё песенку по радио крутили, приятную на слух… А в ней одни и те же слова повторялись, будто вдавливались… Сейчас вспомню, если получится… Ах, вот: «Дай еще ночь одну, а потом, хоть ко дну! А потом – хоть трава не расти…» Как тебе такое творчество?
       – Обычная попса, ни к чему не обязывающая… – попробовал я остановить напор Виктора, но не тут-то было.
       – Не скажи! Такая «ерунда» мозги подросткам навсегда перекосит! Послушают они, да и решат, будто в их жизни всего важнее ночные кувыркания… А за них можно и ко дну! С тех пор ничего путного от них уже не жди! Скорее всего, они кобелями станут, а девки их – кобелицами! Не женщинами, не матерями, а безмозглыми бабочками-кобелицами на длинных ногах!
       – Положим, не кобелицами, а на букву «С»… – усмехнулся я.
       – Пусть даже на «С»! Но ты так и не понял глубину этой проблемы! В той попсе глубоко запрятана отнюдь не глупость пресмыкающихся пиитов, а идеологическая отрава очень опытных психологов-разрушителей сознания! Сначала их отрава развратит молодежь, а со временем вызовет окончательное загнивание народа!
       – Виктор секунду помолчал. Я уже надеялся, что он переключится на нечто другое, но нет! Опять завёлся. – Это же не единичный случай на эстраде! Погляди на Пугачеву… Наивысшая концентрация безнравственности! Даже религию ради этого сменила! Мне-то всё равно, но верующие люди только головами качают! Это же позор на всю жизнь! А у нее всё одно на уме! Лишь бы вокруг нее, столетней старухи, постоянно свежие червячки извивались!
       – Ну, Виктор! Тебя явно понесло! Тебе бы шашку, да коня!
       – А ты знаешь, – вдруг захохотал Виктор, сбросив с себя непримиримость, – от хорошего коня я бы не отказался! Конь – это же не блудливый кобель! Конь в семье – всякому делу подмога! А шашку твою – ее давно пора в музей!

       Поздно вечером я проводил дорогого товарища в дорогу, поскольку его заждалась и дочка, и ее дружная, по словам самого Виктора, семья. Охотно этому верю!
       Потом мой однокашник ещё и в Краснодар собирался заехать. То есть, к Мишке и, главное, к своей любимице, маленькой кореяночке русского происхождения по имени Джунг. В переводе с корейского – это же Любовь! Совсем как наша Люба-Любонька. Он особенно ждёт встречи именно с ней, с такой занятной маленькой кореяночкой. Она его прямо-таки окрыляет! И пусть счастливая звезда светит им всем как можно дольше!

      И всё-таки, как бы у них жизнь не повернулась, кто и что бы о них не плёл, а Виктор – счастливый человек! Это просто невозможно не признать! И теперь к тому же он вполне может забыть о своём недооцененном когда-то военном прошлом, ибо на другой чаше весов его плодотворной беспокойной жизни появилось столько прекрасных наследников! Появилось столько любимых внуков! И столько мест на Земле имеется, где его всегда будут ждать с любовью!

      Я же наворочал от души... Только теперь понимаю, что получилось у меня всё сдуру… Зачем-то разворотил собственную семью! Разорил жизни некогда горячо любимых мною людей! И ведь, что особенно теперь меня удивляет, тогда я был убеждён, будто всё только улучшаю. Будто всё ещё когда-то наладится, всё перемелется, всё утрясётся… А вышло-то так, что лишь расхлёбываю теперь последствия своих прежних «достижений». Но и это делаю в раздирающем мою душу одиночестве. Никому я к старости не нужен! Теперь даже полное раскаяние уже не поможет…
       Всё-таки, что бы мне ни говорили, а семья для любого человека – это же священный островок!

       Апрель 2020 года.