Подобные призракам

Новелла

 


Призрачно всё в нашем мире бушующем.
Л.П.Дербенёв


1.
Не знаю почему, но мою душу с детства будоражили такие слова, как тишина и пустота. Наверное, эволюция постаралась вбить в нашу глупую людскую башку убеждение, что пустоты, на самом деле, нет. Что любая пустота всегда чем-то наполнена, то есть она всегда что-то от нас скрывает. Наверное, поэтому пустота страшит нас и манит.
В школе я узнал, что наши органы чувств ограничены в своих возможностях. Например, реальный мир наполнен электромагнитным излучением, но видим мы лишь его световую часть. Всё остальное — скрыто непроницаемой чернотой. И слышим мы лишь ничтожную малость звуков, тогда как бОльшая их часть таится в безднах тишины. Да и осязание наше ненадёжно. Пустой стакан наполнен воздухом, но мы его не осязаем. И наоборот, самые твёрдые вещи, на самом деле, скрывают пустоту, межатомную и внутриатомную.
Когда я поделился своими соображениями со своим учителем физики, он весело рассмеялся, дружески хлопнул меня по плечу и сказал: «Не горюйте, Горюнов (Горюнов — это моя фамилия), а взгляните на мир глазами поэтов и художников, и вы увидите, что всё вокруг наполнено не атомами и не силовыми полями, а красотою и гармонией». Надо сказать, эти мудрые слова учителя только подтвердили мои опасения, что дурят всех нас и дурят по-чёрному.
Нередко, проснувшись посреди ночи, я вслушивался в тишину и не мог заснуть, пока не улавливал редкие звуки падения капель воды из неплотно закрытого крана, или гулкие шаги одинокого прохожего за стенами дома. Стыдно признаться, но в детстве меня преследовал страх потерять слух, ведь тогда весь мир погрузился бы в тишину, дай бог, если в звенящую.

В четырнадцать лет я увлёкся радиотехникой. Многие мальчики моего возраста ею увлекались, но у каждого был свой резон. Одни строили радиоприёмники, чтобы доказать одноклассникам свою техническую продвинутость, другие (и их было большинство) создавали музыкальные агрегаты, чтобы наслаждаться особым качеством модных шлягеров, меня же приводили в восторг сами радиоволны. Невидимые и бесшумные, они, пролетев полземли, нежно касались антенны моего приёмника, и доносили до моих ушей разноязыкие голоса людей, населявших далёкие страны и даже другие континенты. Мир радиоволн отвечал всем признакам чуда, но это чудо не только существовало, но и подчинялось законам физики. Помню, как я построил свой первый супергетеродинный приёмник и какую радость испытал, когда в наушниках раздались позывные американской радиостанции, вещавшей на 16-метровом радиодиапазоне. А в год окончания школы я собрал установку, способную превращать неслышимый ультразвук летучих мышей в звук, слышимый человеческим ухом. Так в 17 лет я впервые прорвался в таинственный мир тишины.

Не знаю, к сожалению или счастью, но все увлечения ранней юности были отставлены и забыты сразу после поступления в университет. Вопреки своим техническим наклонностям, я выбрал биофак, ибо в момент поступления меня более всего волновали тайны происхождения жизни и её эволюции на Земле. Покинув альма-матер, я отдался воле случая, который забросил меня в Новосибирский Академгородок, в Лабораторию эволюционной систематики Института генетики.
Довольно скоро меня как молодого и крепкого включили в состав экспедиции по сбору материала для изучения хромосом мышевидных грызунов Евразии. С этой экспедицией я изъездил вдоль и поперёк весь Северный Казахстан, ночевал в палатках, питался кашей и консервами, пил солоноватую дурнопахнующую воду, дрожал ночью от холода, изнывал днём от жары, но, вспоминая то время, я понимаю, что это был, возможно, самый счастливый отрезок моей жизни. А ночами, предоставленный самому себе, я любил размышлять о великих вещах и мечтать. Однажды, в одну из безлунных ночей, глядя в чёрное усеянное звёздами казахстанское небо, я вспомнил о проблеме тишины и неслышимых звуков. «Вот сейчас, — подумал я тогда, — вся эта бескрайняя степь наполнена ультразвуками тысяч живых существ — полёвок, сурков, летучих мышей, тушканчиков — и я мог бы слушать этот грандиозный многоголосый степной хор, если бы у меня был мой прибор. Но он лежит без дела на антресолях в квартире матери в Ленинграде».


2.
В той экспедиции меня угораздило влюбиться в замечательную девушку. Звали её Аллой. Она была аспиранткой шефа нашей лаборатории. Стройная, весёлая, подвижная, с блестящими светло-карими, почти янтарными, глазами. Задумываясь, она отбрасывала назад свои волнистые тёмно-русые волосы, укрощала своевольные улыбчивые губы, и в промежутке между её густыми чёрными бровями появлялись две вертикальные складочки, верное свидетельство редкой для девушек привычки подолгу думать. И мне страшно нравилась её кожа — плотная, гладкая, лишённая всяких голубых прожилок, и не белая, как сметана, а благородного цвета слоновой кости. Впрочем, внешность Аллы (если отвлечься от кожи) вполне соответствовала привычным мне ленинградским стандартам. Конечно, я видел, что, по большому счёту, её нельзя было назвать красавицей, и всё-таки никогда дотоле я не встречал более привлекательной девушки. Целый месяц я любовался ею: и днём, когда мы выполняли свою работу по ловле грызунов, и на восхитительных вечерних пирушках у костра с песнями под гитару и задушевными беседами. И голос Аллы — низкий и чувственный — пленял мой слух. Нечего удивляться, что уже через неделю походной жизни я в неё влюбился. Желание узнать о ней больше толкнуло меня выяснить, из каких она краёв. Оказалось, родилась Алла в Керчи, и там же прошли её детство и юность. После школы уехала в Краснодар и поступила на биофак Кубанского университета.
— Твои родители живут в Керчи? — спросил я её.
— Да. Мать — учительница, отец ¬— рабочий на судостроительном заводе.
— А почему в твоей речи я не слышу звуков, характерных для южного говора? Где твоя мягкая, фрикативная «г»? Ты гекаешь, как северянка.
— Право, не знаю. Даже не задумывалась. Мой язык — язык моих родителей. Кстати, отец приехал в Керчь из Ленинграда.
   
Влюблённость толкала меня искать малейший повод, чтобы оказаться рядом с Аллой. Но она всякий раз пресекала разговоры с любовным подтекстом, заставляя меня смириться с тоскливой участью «товарища по работе». И вот однажды, когда я в очередной раз направил разговор в запрещённую область, она, не говоря ни слова, помахала перед моими глазами кистью правой руки со сверкающим перстеньком на безымянном пальце. Лишь через долгую минуту я сообразил, чтО может означать этот жест.
— Ты обручена, то бишь помолвлена? — спросил я.
— Наконец догадался. Да, Лёша, я помолвлена, и я люблю своего жениха.
— Прости меня за мою мужскую тупость. Я совсем не разбираюсь в символах, связанных с кольцами.
— Надеюсь, это колечко не помешает нам быть просто друзьями? — и самодовольная улыбка тронула её тонкие губы.

 Увы! Мне оставалось лишь покориться неумолимой судьбе. Впрочем, вспомнив широко распространённый тезис, что за счастье надо бороться, я подумал: «А что? Жених далеко, а я рядом». И тут же (чёрт бы побрал моё ассоциативное мышление) вспомнил историю 24-летнего Гёте, имевшего глупость влюбиться в чужую невесту, историю, воспетую им в «Страданиях юного Вертера». Я прочёл этот древний бестселлер ещё на первом курсе и вынес оттуда, что бороться за своё счастье не всегда разумно. Вот если бы Алла в меня влюбилась, вот тогда можно было бы и побороться, но она меня постоянно отшивала, и моя настойчивость в данном случае была не только неуместной, но и, что называется, контрпродуктивной.
Я стал расспрашивать Аллу об её таинственном женихе, и узнал, что ему двадцать семь, и что он не просто умный молодой человек, а весьма одарённый, чуть ли не гениальный физик-теоретик. Работает он в Институте гидродинамики и уже чего-то добился в своей гидродинамической науке. К тому же, по мнению Аллы, он  хорош собой и у них большая любовь. Говоря о своём Денисе, она неизменно краснела и загадочно улыбалась, что ярче слов говорило об уровне её влюблённости. Что поделаешь? Её жених был не мне чета, так что всё с Аллой было у меня проиграно. О флирте, даже лёгком, пришлось забыть, но я не мог отказать себе в удовольствии любоваться таким удивительным явлением природы, как красивая  и добродетельная девушка.
 
 
3.
После экспедиции, я съездил в Ленинград к матери и вернулся в Городок, прихватив свой прибор, позволяющий слышать ультразвук. Рассказал о нём шефу, он заинтересовался и попросил меня разработать более мощную установку, способную не только слышать ультразвук, но и с неплохой точностью определять местоположение его источника.
В лаборатории я продолжил поддерживать дружеские отношения с Аллой. И её, как ни странно, больше не раздражало моё повышенное к ней внимание. Надо сказать, в лаборатории у меня не было ни друзей, ни приятелей, правда, и коллектив меня недолюбливал. Большинство считало меня странным (на молодёжном жаргоне, слегка шизанутым).
Вечерами я часто оставался в лаборатории. Мне нравилось работать, когда нет ни начальников, ни ревнивых сотрудников, вечно обеспокоенных, чтО я делаю и для чего. Нередко задерживалась на работе и Алла. Она, никогда не спрашивала, чем я занимаюсь, но всегда находила время и повод немного поболтать. Она поила меня вкусным чаем, и мы, вспоминая дни, проведённые в экспедиции, много смеялись. При этом она так весело и радостно смотрела на меня, что иной раз мне начинало казаться, что я ей нравлюсь. Видимо, в такие моменты и в моих глазах появлялись признаки влюблённости, ибо она сразу делала холодное лицо и начинала озабоченно крутить на пальце ненавистный мне перстенёк. «Чем же этот Денис её взял?» — спрашивал я себя. И её жених представлялся мне самовлюблённым киношным красавцем с претенциозными манерами и высокомерным взглядом. И наконец я его увидел.
Это случилось на лабораторной выпивке, посвящённой Старому Новому году. В пять вечера, после окончания рабочего дня женщины быстро извлекли из продуктовых сумок шедевры своей стряпни, мужчины выставили вино, и дружный коллектив расселся вокруг необъятного праздничного стола. «А где Алла?» — с досадой в голосе спросил шеф, бросив взгляд на свободный стул справа. «Аллочка слегка задерживается», — ответила Зоя Фёдоровна, самый авторитетный сотрудник лаборатории. И почти сразу после её слов появилась Алла в сопровождении своего жениха.
Болтовня за столом тут же смолкла, и все взоры устремились на спутника Аллы. «Знакомьтесь товарищи, — не без гордости объявила она, — это Денис — мой близкий друг». «Друг» вежливо поклонился. Я не верил своим глазам: мой грозный соперник оказался невысоким, тщедушным и каким-то безликим, неприметным  человечком. Таких моя мать называла шибздиками. «Чего же Алла в нём нашла?!» —  вертелось на моём языке. Но скоро мне пришлось убедиться, что внешность, действительно, может быть обманчивой.
Попав в центр внимания двух десятков людей, Денис ничуть не смутился, а мило улыбнулся и ровным спокойным голосом произнёс: «Впервые вижу в одном месте такое скопление биологов». А потом он, молча, прошёлся внимательным взглядом по обращённым к нему лицам. Закончив обзор людей, он уставился на стоящий в центре стола небольшой фикус, его ветви были оплетены новогодней мишурой. Посвятив фикусу не менее трёх секунд, Денис перевёл взгляд на стену, украшенную схемой метаболических путей клетки. И в этот момент я едва слышно фыркнул, прикинув, сколько времени у него уйдёт на анализ этой головоломки. Он вздрогнул и устремил свои глаза прямо на меня. Его долгий по-иезуитски пытливый взгляд мне совсем не понравился, «Какого чёрта!» — хотелось мне выкрикнуть, а он, будто предупреждая мою негативную реакцию, невинно, как-то по-детски, улыбнулся мне, и я тут же, не знаю почему, проникся симпатией к этому странному человеку. И даже моя ревность к нему угасла. Угасла тихо и плавно, как свеча, накрытая стеклянным колпаком. Видно, подсознание моё рассудило, что у этого парня больше прав на Аллу, чем у меня.
«Рассаживайтесь, гости дорогие, не тушуйтесь», — пробалагурил шеф,  похлопав ладонью по сиденью стула рядом с ним. «Борис Борисыч, надеюсь, вы позволите?» — проворковала Алла, садясь по правую руку от шефа. Денис весело хмыкнул и пошёл искать себе место. «Вот она судьба в действии, — подумал я, — ведь единственный свободный стул находится рядом со мной».
Наглядевшись на Аллиного жениха, народ снова зашумел. В предвкушении выпивки все наперебой острили и хохотали. Я же, как обычно, молчал. Лишь иногда чья-нибудь удачная шутка заставляла меня присоединиться к общему веселью. Денис тоже редко смеялся, и почти всякий раз вместе со мной. Такая наша согласованность в проявлении эмоций особенно ярко проявилась, когда после дурацкого тоста шефа народ радостно заржал, и только мы с Денисом сидели с постными минами. «Кто этот остряк?», — шепнул мне на ухо Денис и слегка смутился, когда я на пороге слышимости ответил: «Шеф».
Когда народ захмелел и погрузился в океан первобытного счастья, мы с Денисом перекинулись несколькими пустячными фразами и тотчас же признали родство наших душ. Он спросил, чем я занимаюсь, и узнал, что я разрабатываю  высокочувствительный аппарат для локации животных, издающих ультразвук.
У Дениса вспыхнули глаза. Он сказал, что мир неслышимых звуков манит его с детства. «Подумать страшно, — сказал он, — как много мы теряем, не имея представления об огромном многообразии упругих волн, сотрясающих воздух вокруг нас». Этой фразой он меня подкупил, и я рассказал ему, как желание услышать неслышимое толкнуло меня в школьные годы смастерить прибор для прослушки ультразвуковых сигналов летучих мышей.
Денис вдруг посерьёзнел.
— Удивительно, что вы и теперь, став взрослым, не расстаётесь с ультразвуком.
— Почему, вас это удивляет?
— Потому что подавляющее большинство моих знакомых утратило интерес к тому, что увлекало их в детстве.
В этот момент к нам подошла Алла и увела Дениса.


4.       
Примерно через неделю Алла сообщила мне, что Денису исполняется двадцать восемь, и он приглашает меня на свой день рождения. Он, оказывается, хочет со мною поближе познакомиться. Я с радостью принял приглашение, хотя слегка опешил, узнав, что именинник  проживает в элитном районе Городка, в коттедже на улице Мальцева. Заметив моё удивление, Алла пояснила, что отец Дениса — большой человек в Гидродинамике, и что он не так давно имел прямое отношение к знаменитой пушке Войцеховского, которая струёй воды пробивала и танковую броню, и земную кору.

Празднование дня рождения протекало в просторной гостиной на втором этаже полногабаритного коттеджа. За столом сидели родители именинника, сам виновник торжества и Алла. Из гостей был только я. Алла гостем не считалась и вела себя в доме, как близкая родственница. Мать Дениса — чернобровая и кареглазая толстушка — после первых тостов взяла гитару и затянула мелодичную песню на украинском языке, ей вторил хорошо поставленным басом супруг — широкоплечий круглолицый и краснощёкий блондин. После исполнения украинской песни родители обменялись любовными взглядами, и мать Дениса предложила: «Давай, шумел камыш». Папаша встал, и теперь я мог вполне оценить его рост и богатырское сложение. Он набрал в лёгкие не менее семи литров воздуха, и начал плавно его сцеживать, пропуская сквозь свои лужёные голосовые связки. Мне показалось, что всё вокруг меня и даже внутри меня завибрировало под напором сверхнизких частот могучего баса, даже стеклянные подвески роскошной люстры испуганно задребезжали. Поразительно, что и хозяйку, пение мужа выбило из седла, она отставила гитару и влюблёнными карими очами пожирала голубоглазого самородка. У меня мелькнуло: «Если так действует на нас низкий бас, то подумать страшно, как будет бить по нервам ещё более низкий инфразвук?» Наконец, после длинного вступления, описывающего ветреную ночь на берегу какого-то внутреннего водоёма, запела и мать Дениса, и голоса супругов гармонично сплелись. Я много раз слышал эту песню, но только теперь вполне оценил её прелесть. Когда пение кончилось, мы с Аллой и Денисом какое-то время напрасно вслушивались в гробовую тишину, и наконец, придя в себя, радостно зааплодировали. Вошедший в образ папаша грузно осел на стул и тупо уставился на чашу с традиционным винегретом. Я уже настроился на продолжение концерта, но родители, не отрывая глаз друг от друга, синхронно выпили по стопке водки и покинули гостиную. Через какую-то минуту Алла вскрикнула: «Айн момент!» и побежала к лестнице на первый этаж.
Оставшись с Денисом наедине, я выразил своё восхищение талантом его родителей. «Знаете, — засмеялся он, — этот папин бас и определил мой интерес к природе звука. Как-то раз (мне было тогда десять) я попросил отца опустить свой голос на пару октав ниже, а он засмеялся и сказал, что я этого звука не услышу, ибо человеческое ухо не воспринимает инфразвук. «Да и вообще, — сказал папа, — лучше тебе с этим звуком не встречаться». — «Почему?» — спросил я. «А потому, — ответил он, — что инфразвук может свести человека с ума».
Но вы же знаете, как сладок запретный плод. С того разговора с отцом и появился у меня интерес к звуку. Я и жизнь свою посвятил теории распространению упругих волн в сплошных средах. В детстве, — Денис мечтательно улыбнулся, — я верил в легенду о летучем голландце — корабле, чья команда бросилась за борт, сведённая с ума призывными звуками морских глубин. Тогда я даже додумался, что сирены, описанные Гомером, были морскими животными, издававшими инфразвук, от которого люди лишались разума. Помните, как рвался броситься в море Одиссей, привязанный к корабельной мачте. Впрочем, я хотел поговорить с вами о другом. Он близко подсел ко мне и очень тихо, почти шёпотом спросил:
— Алексей, тот прибор, тот аппарат, о котором вы говорили... тот, который вы смастерили в юности... он у вас на ходу?
— Да, — я недоуменно пожал плечами, — и в данный момент он лежит без дела в чемодане в моём общежитии.
 
Появилась Алла, неся жаровню с запечённой курицей.
— Вот вам, мальчики, настоящая пища мужчин — предел мечтаний первобытных охотников.
Она поставила жаровню в центр стола и, обведя хозяйским взглядом накрытую скатерть, весело сказала: «Денис, ты бы принёс чего-нибудь выпить, у вас в погребке много всего, а я в этом не разбираюсь». Он резво вскочил на ноги и двинулся к лестнице, но, когда проходил мимо Аллы, та обняла его и попыталась поцеловать в губы. У меня автоматически шевельнулась, вроде бы, заглохшая ревность, но Денис, будто чего-то испугавшись, увернулся от поцелуя и даже оттолкнул Аллу.


5.
В восемь вечера я встал из-за стола, поблагодарил присутствующих за прекрасный вечер и отправился восвояси. Когда надевал тулуп, ко мне подошёл Денис и сказал, что хочет проводить меня и заодно купить сигарет. Мы вышли в темноту, мороз и вьюгу. Несколько минут Денис молчал, и я молчал, понимая, что он хочет мне что-то сообщить.
— Алексей, — начал он, — в последнее время я страдаю от ужасных мыслей. Мне кажется, я схожу с ума. А ведь я отвечаю за часть очень важной работы, которая требует от меня полной отдачи... — он замолчал.
— Говорите, я слушаю вас.
— Проблема, с которой я столкнулся, заключается в следующем... — Денис осёкся. Передохнув, продолжил: — Видите ли, Алексей, мне кажется, я теряю способность эффективно думать. Из-за этого моя работа (а ведь я теоретик) стоит на месте... — он снова замолчал.
— Денис, так всё-таки, что конкретно сводит вас с ума?
— Алексей, надеюсь, вы правильно меня поймёте... Стыдно признаться, но временами я слышу то, чего слышать невозможно. И у меня от этого лезут в голову мысли, одна ужаснее другой.
Он снова замолчал.
— Денис, пожалуйста, продолжайте. Так что же вы слышите?
 — Я понимаю, насколько нелепо прозвучит то, что я собираюсь вам сказать, но... Видите ли, дело в том, что когда я сижу за письменным столом и пытаюсь сосредоточиться на задаче, которую должен решить, я явственно слышу тихое жужжание. Вроде жужжания моторчика электробритвы, только много тише, на пороге слышимости.
— Это жужжание продолжается круглые сутки, или как?
— Во время сна я, естественно, ничего не слышу, но когда после завтрака прихожу в свой кабинет, я начинаю улавливать это жужжание. Особенно чётко я его слышу, когда родители уходят на работу, и в доме всё стихает.
— Попробуйте описать этот звук.
— Он периодически меняет свою интенсивность: то усиливаясь, то утихая почти до нуля. Иной раз мне кажется, что какая-то назойливая мошка вьётся надо мной. Знаете, вроде того, как бывает, когда летней ночью в комнату прилетает комар. Он вьётся над вами и отвратительно зудит. Вы пытаетесь его прихлопнуть, но бьёте только по себе ¬— по рукам, по лицу. На какое-то время комар затихает, наверное, просто отлетает, а потом возвращается какой-то весь обозлённый, и зудит на пару тонов выше. Всё кончается тем, что вы прекращаете бороться с невидимым врагом, и он получает свою порцию вашей крови.
— И что вы думаете о природе непонятного звука в вашем кабинете?
— Мне стыдно признаться, но я боюсь, что это едва слышимое назойливое жужжание указывает на какую-то болезнь, которая понемногу разрушает мой мозг, — он помолчал и упавшим голосом добавил: —  А вдруг это медленно растущая опухоль?
— Денис, зачем такие крайности? Возможно, у вас просто лёгкое расстройства вестибулярного аппарата. Ну, вы знаете, этот пресловутый звон в ушах, по-научному, тиннитус.
— Алексей, это жужжание я слышу только в своём домашнем кабинете, где я работаю и сплю. В других помещениях дома я ничего подобного не слышу. Мне кажется, это обстоятельство противоречит гипотезе расстройства моего вестибулярного аппарата.
— Согласен. В этом случае ваше описание действительно неплохо согласуется с бредовыми галлюцинациями больных шизофренией. Хотя, на мой взгляд, вы мало похожи на шизофреника. Может быть, у вас есть и альтернативная гипотеза?
— Есть, конечно, но она тоже из ряда вон, — Денис сардонически хмыкнул. — Только, пожалуйста, не смейтесь... Мне кажется, это работает какой-то прибор для слежки за мною. Я обследовал всю комнату, развинтил все розетки, перерыл содержимое всех ящиков письменного стола, все полки книжного стеллажа, и даже содержимое моего мини-бара для алкогольных напитков. Обследовал все отверстия и щели в полу. Раскрутил патроны всех ламп люстры... но ничего не обнаружил.
— Как давно вы начали слышать это жужжание?
— Впервые я уловил описанные мной посторонние звуки где-то во второй декаде октября, и сначала я объяснял их тривиальными причинами типа усталости, плохого самочувствия и прочего в этом роде. Но позже убедился, что чем лучше я себя чувствую, тем чётче слышу то непонятное жужжание.
— А теперь позвольте задать вам неудобный вопрос: «Есть ли у вас серьёзные основания полагать, что кому-то было бы интересно следить за вами?»
— Понимаете, Алексей, сейчас мы заходим за грань дозволенного. Дело в том, что лаборатория, в которой я работаю, выполняет важный государственный заказ. Надеюсь, вы понимаете, что я не имею права даже намёком касаться сути этого заказа. Даже то, что я только что сообщил вам, содержит элемент служебного преступления.
— Ваша работа связана с инфразвуком? — спросил я.
— В общем-то, типа того, — едва слышно буркнул Денис.

«Наверное, — подумал я, — его работа имеет какое-то отношение к разработке инфразвукового оружия. Известно, что частота мощного инфразвука в диапазоне между 7 и 8 герцами способна убить человека».

— Лучше бы вы мне этого не говорили, — сказал я после небольшой задержки. — Знаете, как говорится: меньше знаешь — крепче спишь.
— Но, Алексей, теперь вы знаете то, чего знать не должны, так что с этого момента мы с вами, как говорят киношные уголовники, повязаны.  Надеюсь, вы понимаете, что даже Аллочка ничего не должна знать о содержании нашего разговора.
— Денис, извините за ещё один неудобный вопрос. Вы с Аллой, возможно, оставались наедине в вашем кабинете. Слышала ли она эти жужжания?
— Нет, не слышала. Однажды мы целовались на моём диване, и я явственно услышал жужжание. Я отстранил её от себя и спросил, не слышит ли она посторонний шум. Она прислушалась и сказала, что в комнате царит гробовая тишина.
— Денис, вы проверяли свой слух, точнее, остроту своего слуха?
— Да, когда-то в студенчестве. Тогда весь наш курс проверяли. Оказалось, у меня на тот момент был чуть ли не самый острый слух на курсе.
— Тогда, возможно, вы, на самом деле, слышите то, чего не слышат многие другие. Такое бывает. Так что вы от меня хотите?
— Я хочу, чтобы мы с вами втайне от Аллы и моих родителей обследовали мой кабинет с помощью вашего аппарата.
— ОК! Назначайте дату и время.
— Мать с отцом уходят на работу около девяти. Могли бы вы прийти ко мне с вашим аппаратом послезавтра, скажем, в десять утра, когда в доме точно никого не будет?
— Хорошо.
— Кстати, как люди, повязанные страшной тайной, давайте перейдём на «ты».
— Давай.
— И ещё... — заговорил Денис с явной досадой, — ты был свидетелем непристойной сцены, когда Алла пыталась прилюдно поцеловать меня...
— Да что ты? Я же знаю, что вы помолвлены. Я не увидел в том порыве Аллы ничего непристойного. Я знаю, она очень любит тебя. Тебе повезло.
— В нашем обручении нет ничего официального. Во всяком случае, мои родители понятия о нём не имеют. Просто Аллочке нравится считать себя невестой.
— Надеюсь, ты тоже её любишь? — спросил я.
— Когда у нас случается секс, я часто не понимаю, кто из нас доминирует.
— Извини, не понял.
— Не хотел бы углубляться в эту тему... Понимаешь, я часто чувствую себя изнасилованным.   
 

6.
В означенный день и час я нажал кнопку дверного звонка коттеджа  Дениса. Он моментально открыл дверь, явно ожидал в прихожей. Мы обменялись быстрым рукопожатием, и он с удивлением отметил, что кроме небольшого портфеля у меня ничего нет.
— А где же аппарат? — спросил он с тревогой в голосе.
— Да здесь он, в портфеле.
— Ожидал нечто более габаритное.
— Микросхемы, сэр! — улыбнулся я.
— Экой, Алёша, ты, однако, продвинутый!
— Стараюсь, сэр.

Мы вошли в кабинет Дениса. Это была просторная светлая комната. Оба её окна выходили на сосновый лес. Я сразу отметил про себя, что никакого жужжания не слышу. С уверенностью, что жужжание — плод душевного расстройства Дениса, я включил аппарат и выставил мощность, которую выверил при анализе ультразвуковых сигналов летучих мышей. Равнодушно надел наушники... и сразу услышал короткие, отрывистые, щелчки, что-то вроде цокота взволнованной белки. Щелчки повторялись с периодичностью около двух-трёх в секунду, но их громкость то усиливалась, то затихала. «Что за чёрт! — выругался я. — В этой комнате есть источники ультразвука, или я тоже схожу с ума». Денис чуть ли не сорвал с меня наушники, и с садистическим удовольствием убедился, что безумная гипотеза о реальном присутствии чего-то постороннего в его комнате оказалась верной. Кстати, я нередко замечал у творческих людей проявление радости, когда подтверждались их самые мрачные предсказания.
 
«Можно я пройдусь по дому?» — спросил я. «Конечно», — ответил Денис.
Я обследовал гостиную, кабинет отца и спальню родителей. Слава богу, всюду было тихо.

— Теперь приступим к локализации источника ультразвука в твоём кабинете, — сказал я, и прикрутил к микрофону рожок с раструбом. Направляя рожок в разные стороны из разных точек комнаты, я получил сходную звуковую картину: сигналы то усиливались, то ослабевали до полной неслышимости, но их частота оставалась прежней.
— У меня впечатление, что в комнате находится только один источник, который не стоит на месте, а всё время перемещается, то попадая в зону слышимости аппарата, то покидая её.
Денис надел наушники, взял в руки микрофон с рожком и вскоре убедился в моей правоте.
— Бог ты мой! — воскликнул он в волнении. — Если источник носится по комнате, то почему мы его не видим?
— Он или микроскопически мал, или прозрачен, — спокойно ответил я.
— Ну и как мы его увидим? — спросил Денис.
— А ты знаешь, как увидеть парящие в воздухе пылинки?
— Их надо осветить лучом яркого света. Пылинки будут отражать свет, и на тёмном фоне мы их заметим.
— Вот именно, сэр. Надеюсь, в вашем родовом замке найдётся приличный фонарик?
— А как же? — ответил Денис и убежал.
Очень скоро он вернулся с фонариком.
— Занавесь хотя бы одно окно, — попросил я.
Денис затянул южное окно плотной шторой, а я приладил фонарик к рожку так, чтобы луч фонарика освещал зону прослушивания. Затем я сел на диван и направил рожок в сторону широкого тёмно-бордового платяного шкафа. Услышав нарастающий звук, я включил фонарик, и в воздухе сверкнул блестящий объект размером с мелкую горошину. Мы заорали и бросились к нему, и тут объект  резко дёрнулся и, набрав приличную скорость, вылетел через открытую форточку западного, незанавешенного окна. Ультразвук тут же пропал. И куда бы я ни направлял рожок микрофона, всюду была тишина.
Денис подскочил к форточке и захлопнул её. Потом подошёл к своему мини-бару и привычным движением извлёк оттуда бутылку коньяка и пару рюмок. Хохотнул: «Мы это заслужили!» и наполнил рюмки доверху. Мы выпили, не закусывая, и. уставились друг на друга широко раскрытыми безумными глазами.
— Как бы этот объект ни назывался, он издаёт неслышимый ультразвук, и он практически невидим. Неужели есть такие насекомые? — Денис взглянул на меня  с робким любопытством.
— Вообще-то среди насекомых есть чемпионы по мимикрии, это палочники. Они принадлежат очень древнему отряду Phasmatodea, что в буквальном переводе на русский означает «Призракам подобные», ибо phasmata — по-гречески, призраки, привидения, видения. Поэтому отечественные зоологи именуют палочников ещё «Привиденьевыми». Предлагаю назвать наш удивительный объект «призраком», однако сразу оговорюсь, он не имеет ничего общего с реальными палочниками, которые вытянуты, как палки, и много крупнее нашего кадра, к тому же они далеко не прозрачны да и летать не умеют.
— Хорошо. Но, может быть, наш призрак — всё-таки какая-то букашка, какой-то жучок, маленький и умненький.
— Нет, Денис, это не насекомое. Я думаю, это малюсенький летательный аппарат, сделанный из особого лёгкого и прозрачного материала. И он генерируют ультразвук, а то, что ты слышишь, — это, скорее всего, жужжание его крохотного моторчика.
— Боже! — побледнел Денис. — Подтверждаются мои самые мрачные предчувствия.
— Я бы на твоём месте радовался.
— Чему?!
Я засмеялся.
— Потому что, во-первых, ты не шизофреник и, во-вторых, тебя высоко оценивают очень серьёзные люди, способные создавать такие замечательные аппараты. На всякий случай советую тебе не открывать форточек.
— Думаешь, они прилетают через форточку?
— Если могут вылететь, то могут и прилететь. Хотя сомневаюсь, что они способны летать на тридцатиградусном морозе.
— Думаешь, наш призрак сдох?
— Наверняка, — солидно ответил я. — А кстати, надеюсь, ты больше не слышишь то жужжание, сводившее тебя с ума?
Мы замолчали, через пару минут Денис сказал: «Ты прав, я больше его не слышу».
На том мы и расстались.


7.
Утром следующего дня, когда я был занят монтажом более совершенного аппарата для прослушивания нор грызунов, в моей рабочей комнате появилась Алла.
— Алёша, мне только что позвонил Денис, и он просит тебя подойти к телефону.
 
В те годы в лаборатории было только два телефонных аппарата: один в кабинете шефа, а другой — в комнате, где работала Алла.

— Алексей на проводе, — сказал я, взяв трубку.
— Жужжание не возобновилось, — в голосе Дениса слышались победные нотки.
Соблюдая конспирацию, я придал своему голосу ледяной тон и  попробовал навести тень на плетень:
— К сожалению, книг по инфразвуку в нашей библиотеке нет, но надеюсь, на новые поступления.
 Повесив трубку, огляделся и отметил, что стоящая неподалёку Алла могла слышать мои слова.

Целых две недели Денис наслаждался тишиной, и всё-таки настало утро, когда он снова услышал знакомое жужжание. Он, конечно, испугался и снова через Аллу связался со мной. «Жужжание возобновилось. Приходи», — мрачно прозвучал его голос в телефонной трубке. «Всё схвачено», — бодро ответил я и тут же отправился домой за аппаратом. Пока шёл, решил прихватить и сачок для ловли насекомых.
В начале одиннадцатого мы приступили к охоте на призраков. Я надел наушники, включил аппарат, и сразу услышал знакомый цокот.
— Он здесь, снова мотается взад-вперёд, как и тот, что вылетел на мороз. Что будем делать?
— Ловить! — ответил Денис громким шёпотом, и зашторил оба окна.
— Ловить — так ловить! — хохотнул я, — Тогда бери сачок и подготовься к ловле.
— А мне ловить бабочек не привыкать! — подбадривал себя Денис. — Обожал это дело в школьные годы.
 
Я прикрутил к рожку микрофона фонарик, удобно уселся на диване, надел наушники и включил аппарат. Дождавшись момента нарастания звука, включил фонарик, и тут же в полосе света блеснул объект размером с мелкую горошину. Денис не растерялся и ловко поймал его сачком. Я включил  люстру, и мы увидели, как прыгает плотная марля сачка, отражая попытки призрака вырваться из ловушки. «Попался!» — плотоядно вскрикнул Денис и положил сачок на пол. Потом он схватил со стеллажа картонную папку с оттисками статей, набросил её на бьющегося в сачке призрака и быстро отскочил в сторону. И в тот же миг раздался резкий взрывоподобный звук, будто кто-то выстрелил из малокалиберного пистолета. Денис ахнул и замер с перекошенным от ужаса бледным лицом. Папка неподвижно лежала на полу и слегка дымилась. Вид напуганного Дениса, видимо, пробудил у меня дотоле спавший рефлекс защиты слабого. С напускным спокойствием я подошёл к папке и поднял её. В месте контакта нижней обложки с призраком чернела обгорелая дырка с диаметром 5-6 миллиметров. Линолеум пола в месте взрыва тоже был повреждён. Никаких видимых останков призрака мы, естественно, не нашли.
— Самоликвидировался! — пришёл в себя Денис. — Ты был прав, это не насекомое, это миниатюрный летательный аппарат, выполняющий важное задание какого-то центра. При попадании в руки чужаков взрывается. Обычное дело в шпионских играх.

Мы снова выпили по рюмке коньяка и вышли на улицу. Не сговариваясь, двинулись по Мальцева в сторону Морского проспекта. Зашли в кафе «Улыбка» и заняли столик, удалённый от окон и входа, заказали кофе и приступили к разговору.
Начал Денис.
— Приходится признать ужасный факт — эти искусственные жучки следят за мной. Мне кажется, их цель — получить информацию о деталях моей работы.
— Сначала нужно ответить на вопрос, как мог жучок-камикадзе попасть в твой кабинет, — заметил я.
— Уж точно не через форточку, — усмехнулся Денис.
— Значит, кто-то занёс его к тебе через дверь. А может быть, твой враг подбросил невидимого призрака тебе в портфель или в карман пиджака, и ты сам занёс его в свою комнату.
— Если учесть, что ни вчера, ни позавчера я из дома не выходил, то призрак попал в мою комнату или через наружную дверь, или через форточку других комнат нашего дома. Хотя вчера снова был мороз, так что путь через форточку выглядит весьма сомнительным. Не верится, что эта штука может летать при минус 32.
— Ты прав. Выходит, кто-то невидимый занёс призрака через дверь, — от забавной мысли я хохотнул: — получается, призрак занёс призрака.
Денис даже не улыбнулся.
— Скажи, на что похоже то равномерное цоканье, издаваемое призраком?
— Оно очень похоже на сигналы эхолокации летучих мышей, когда они охотятся на насекомых, — сказал я. — Я хорошо помню эти сигналы. Думаю, призраки ориентируются в помещении, как летучие мыши, которые, как известно, видят ушами.
— И они несут в себе взрывчатку, способную убить человека. Призраку достаточно забраться в ушной проход и там взорваться.
— Но ведь предыдущий призрак, который вылетел на мороз, жил в твоей комнате довольно долго, и...
— Да, ты прав, — прервал меня Денис, — я слышал его жужжание в течение трёх месяцев, не меньше.
— И наверняка он подлетал к тебе во время сна, но не убивал, хотя мог запросто это сделать. Значит, у него было другое назначение.
— Какое? Едва ли шпионаж. Ведь для этого призрак должен уметь фотографировать мои записи, и как-то переправлять снимки своим хозяевам. Однако с помощью тех однообразных щелчков, которые мы слышали, сделать это, на мой взгляд, едва ли возможно.
— Ты абсолютно прав, ультразвук им нужен только для ориентации в комнате, и возможно, для  нахождения в ней тебя. А для шпионажа прекрасно подошли бы ультракороткие радиоволны с частотой 3-5 Гигагерц. Такие волны используются для космической связи, но ходят они по прямой, как лучи света, поэтому призрак и рация, принимающая от него сигналы, должны находиться на одной прямой.   
— Тогда та таинственная рация может находиться на любой сосне за моими окнами, — усмехнулся Денис.
— Или на пролетающем спутнике, — хмыкнул я.
— Ты прав. Такое мне в голову не приходило.
— В данный момент есть только две страны, имеющие флотилии военных спутников, это СССР и США.
— Нашим нет смысла следить за мной, они и так всё знают. Остаются добрые американцы, — Денис печально улыбнулся.
— А теперь вспомни, с какими иностранцами ты контактировал в последнее время? Ведь кто-то же должен был привезти в Городок набор этих чудо-вертолётиков. Перевезти их в кармане, сам понимаешь, что два пальца оплевать.
— Ни американцев, ни иных иностранцев у нас в Институте давно не было.
— Но они могли завербовать наших, — возразил я.
— О, нет! Это совершенно исключено! — искренне возмутился Денис.
— Денис-Денис, — усмехнулся я, — неужели ты не знаешь прописную истину: «То, что нельзя купить даже за большие деньги — можно купить за  ОЧЕНЬ большие деньги».
— Так ты допускаешь, что где-то в моём окружении орудует глубоко внедрённый агент иностранной разведки? Таких, вроде бы, называют кротами?
—  Совершенно верно, сэр, — рассмеялся я. — Почти наверняка, в твоём окружении орудует крот, умный и злобный.
— И я его не вижу, — бесстрастно проговорил Денис, глядя мимо меня остекленевшими глазами. И добавил: — Потому что он тоже, вроде как призрак.


8.
Три дня прошли без чрезвычайных происшествий, но на четвёртый случилась трагедия. После обеда в лаборатории появилась зарёванная Алла и сказала, что её жених скоропостижно скончался. «Отчего!?» — ужаснулась лаборатория. «Врачи говорят, от прободения язвы желудка», — глотая слёзы, ответила Алла. «Как это случилось?» — взвыла лаборатория.
Алла села за длинный стол, у которого народ собирался на рабочие планёрки, и рассказала:
— Сегодня в десять утра мне позвонил Денис и каким-то сдавленным голосом попросил прийти к нему. Я сразу почувствовала, что случилось что-то страшное, и побежала. Наружная дверь была не заперта, я вошла в пустой дом, поднялась в комнату Дениса и увидела, что он лежит на диване, скрючившись, как эмбрион в матке, и постанывает. Я спросила его, что случилось, и он сказал, что у него уже с ночи сильно болит живот. Я спросила, не съел ли он чего-нибудь испорченного, и он, кривясь от боли, рассказал, что ночью долго не мог заснуть, искал путь к решению какой-то своей проблемы. И чтобы заснуть, выпил две рюмки коньяка. А вскоре после этого, даже не дойдя до постели, он почувствовал сильную боль в животе. Чтобы не беспокоить родителей, терпел. К утру боль немного отступила, но к завтраку он не вышел, а матери сказал, что провёл бессонную ночь, и теперь очень хочет спать. А когда родители ушли, он дотащился до телефона и позвал меня.
Я нашла в их семейной аптечке флакон с таблетками аспирина, знаете, такими, что шипят, когда растворяются. Бросила одну в стакан с водой, и Денис выпил. А через несколько минут (минут пять, не больше) он громко вскрикнул, скорчился в комок и уставился на меня бессмысленными глазами. И у него страшно побелело лицо. Я обняла его и вдруг почувствовала, что его руки холодеют. Через короткое время он потерял сознание. Я вызвала скорую и позвонила его матери. Скорая приехала через какие-нибудь 10 минут, и я отвезла Дениса в приёмный покой медгородка. Его осмотрели и сразу отправили в операционную, — Алла снова зарыдала: — А через час, во время операции он скончался. Прободение стенки желудка с повреждением поджелудочной железы и обширное кровоизлияние в брюшную полость, — Алла окончательно разрыдалась и стала биться головой о стол.
— Откуда была вода для аспирина? — спросил я.
— Из графина, что стоял на столе в гостиной, — ответила Алла, сквозь слёзы.
— Может быть, в воде был яд? — спросила Зоя Фёдоровна.
— Да что вы, Зоя Фёдоровна, какой там яд? — всхлипнула Алла. — Врачи сказали, это был очень редкий случай прободной язвы желудка. Никакой яд не мог бы вызвать такую травму.
— Алла права, — вмешался я. — Даже цианистый калий не смог бы пробить стенку желудка. Так что же говорят врачи о причине прободения?
— Говорят, латентная язва. По мнению врачей, Денис давно страдал язвой желудка, но скрывал её. Мол, молодые мужчины не хотят выглядеть слабаками.

Я подошёл к Алле и, проникшись состраданием, погладил её по голове. И внезапно страх, липкий животный страх, охватил меня. Не чуя ног, я пулей вылетел из института и быстро зашагал к автобусной остановке. Панический страх гнал меня как можно дальше от Городка. Рассуждать я не мог. «Его убил крот, следующим буду я!» — вот слова, которые стучали в моих висках. Подошёл автобус до Новосибирска, я заскочил в него и занял свободное сидение. Внимательно осмотрел немногих пассажиров, и отвернулся к окну. Когда автобус помчался по Бердскому шоссе, я стал успокаиваться. В центре Города я покинул автобус, и через несколько минут уже сидел за свободным столиком ресторана «Сибирь». Заказал триста грамм портвейна «777» (других источников алкоголя не нашлось) и порцию борща. Выпил одним махом полный бокал, и вскоре животный страх окончательно покинул меня. Теперь я мог думать.
Я был уверен на двести процентов, что Дениса убил призрак. Это дошло до меня, когда я утешал Аллу. Ничто другое не могло бы прорвать стенку желудка молодого здорового человека. Я отлично помнил дырку в обложке картонной папки, возникшую при взрыве второго призрака. Выходило, что какой-то тайный агент какой-то разведки, скорее всего, тот самый крот, проник в кабинет Дениса, увидел в мини-баре початую бутылку коньяка, и бросил в неё призрака. Плотность призрака, наверняка, меньше единицы, поэтому он плавал на поверхности коньяка и мог легко проскользнуть уже в первую рюмку. Ну, а при попадании в желудок у призрака сработала программа самоликвидации. Взрыв разворотил стенку желудка и порвал поджелудочную железу. Поданный Аллой стакан аспирина вылился в брюшную полость и усугубил проблему, а доконала беднягу сама операция.
Вот так крот расправился с человеком, который узнал о существовании призраков. А ведь следующим в его расстрельном списке, с огромной вероятностью, мог оказаться я.
Но оставался вопрос: «Для чего? С какой целью призраки жили рядом с Денисом». Возможно, крот знал, что Денис близок к решению какой-то проблемы огромного (скорее всего военного) значения — проблемы, какую ни за какие деньги не смог бы решить никто другой. И крот также знал, что Денис решает ту проблему не в Институте, а у себя дома. И всё-таки, что делал в кабинете Дениса первый призрак? Ведь он кружил там целых три месяца! А когда мы выгнали его на мороз, крот подкинул второго. Значит, призраки выполняли очень важную работу. Но какую? Выступить в роли шпионов, ворующих научные идеи, такие миниатюрные конструкции едва ли могли, впрочем... — и я понял: — Хозяева крота хотели просто лишить Дениса способности к творческой работе. Несомненно, они знали, что длительное облучение ультразвуком ведёт к подавлению активности нейронов головного мозга. И, похоже, они были близки к достижению своей подлой цели. Ведь сам Денис жаловался ещё в день своего 28-летия, что с некоторых пор «теряет способность эффективно думать».
Я допил «Три семёрки» и наконец осознал, что потерял единственного друга. Тоска сжала моё сердце. Погиб такой душевный, наивный, неловкий и беззащитный человек. Его высокий интеллект работал эффективно лишь в отсутствии внешних раздражителей. Любое нарушение тепличных условий резко снижало его работоспособность. Бедный Денис! Как бы я хотел отомстить за его гибель! 


9.
Через пару недель жизнь вокруг меня вернулась в прежнюю колею. Народ трудился, читал, смеялся и спорил, но я работал уже без прежнего энтузиазма. И вообще, всё абстрактное и возвышенное перестало меня восхищать. Я жил, как дикарь, заботясь лишь об удовлетворении запросов своей плоти.
Интересно, что со временем поведение Аллы стало меняться. Она довольно быстро отходила от своего горя, и примерно через месяц после смерти Дениса я вновь услышал её весёлый смех. О, девы юные, как сильна в вас сила жизни!
А ещё через месяц с руки Аллы слетел изящный перстенёк, и она стала бросать на меня провокационные взоры. И я принял её игру. Мы вместе обедали в институтской столовой, вели приятные беседы на какие угодно темы, и, наконец, я добился близости с нею. А вскоре после этого произошло знаменательное событие.
Я до сих пор помню его дату — 3 июня. В тот день после работы Алла потянула меня прогуляться по дорожкам Ботсада. Было самое начало сибирского лета. Берёзы сияли чистотой своих юных листьев, отцветала черёмуха, зацветала сирень, куда-то летели только что вылупившиеся из куколок бабочки-боярышницы. Над прудом кружили крупные стрекозы. Правда, смотрел я на ликующую природу отстранённо, как через пуленепробиваемое стекло. Зато Алла искренне радовалась и цветам, и деревьям, и прилетевшим птицам. Видя мою холодность, она попыталась меня растормошить: «Боже, Лёша! Какой же ты чёрствый! Ведь лето красное пришло!» — «Я рад и за тебя, и за лето, — выдавил я из себя подобие улыбки. — Все времена года прекрасны».
— У меня такое чувство, — обиделась Алла, — что мы с тобой живём в разных мирах. Конечно, я понимаю, что мужчины всё видят не так, как мы, но всё-таки есть вещи, где наши взгляды должны совпадать. Вот, например, сейчас я хотела бы обсудить с тобой вопрос, одинаково важный для нас обоих, — с этими словами Алла села на скамеечку, с которой открывался роскошный вид на долину ручья. Я молча сел рядом и приготовился выслушать её обычный дамский вздор. Алла какое-то время тоже молчала, глядя на нежную весеннюю травку, и вдруг вскинула на меня свои чудные янтарные глаза и ужасно серьёзно произнесла: — Лёшенька, мне кажется, пришло время узаконить наши отношения. Ответь мне, но только честно, готов ли ты подать заявление в ЗАГС?
Конечно, она ожидала услышать от меня что-нибудь вроде: «Да! Готов. Хоть завтра». Ещё полгода назад я так бы и ответил, но сейчас слова Аллы привели меня в замешательство. Поток досадных мыслей обрушился на мою голову, я лихорадочно их перерабатывал и молчал.
 Дело в том, что после гибели Дениса в моём восприятии мира произошли катастрофические изменения. Вся Вселенная с её мириадами звёзд, планет и прочих астрономических объектов сузилась в моём представлении, фактически, до нуля — до Верхней зоны Академгородка. И всё из-за того, что в мою повседневную реальность вторглась Её Величество Смерть. Я не сомневался, что крот и его хозяева уже приговорили меня к высшей мере, даже не выясняя, чтО именно я знал. Ведь выяснять — дело хлопотное и опасное. Гораздо проще убить, и тем снять проблему. Отсюда следовало, что мой киллер уже где-то рядом, но я почему-то его не вижу. А почему я должен его видеть? Кинжал и пуля остались в далёком прошлом. Современная наука открыла множество новых — простых и изящных — способов лишить человека жизни. Когда я погружался в океан этих способов, голова моя шла кругом. Мне начинало казаться, что всё вокруг меня пропитано флюидами смерти, и прежде всего сам воздух. Я стал бояться безлюдных мест, бояться темноты, бояться спать одному. Одна лишь Алла скрашивала мне жизнь.
Удивительно, но я довольно быстро привык жить в обстановке близкой и внезапной смерти. Внешне я практически не изменился, говорил и действовал, как раньше, но на самом деле я просто копировал себя прежнего, продолжая играть свою прежнюю, хорошо выученную роль. К примеру, я по-прежнему повторял в разговорах с Аллой, что главное дело моей жизни — наука. Но я лгал. Наука не могла оставаться моим главным делом, хотя бы потому, что для успеха в ней я должен был иметь впереди, хотя бы десяток лет. Оказалось, что при постоянном ожидании смерти «будущее» перестаёт существовать, а «прошлое» становится скоплением неинтересных серых событий. Оставалось лишь «настоящее», стянутое до двух недель: неделя вперёд и неделя назад. Так что теперь я жил привычками, лучше сказать, РЕФЛЕКСАМИ, выработанными в прежней жизни. А для такой жизни не надо планировать, не надо суетиться, нужно просто жить, делая только то, что требуют обстоятельства текущего момента, то есть руководствоваться ужасно простым принципом: «Дают — бери, бьют — беги».
Но вот сейчас я должен был ответить на нелепейший вопрос: в каком статусе я собираюсь прожить годы (а то и десятилетия) в нереальном для меня будущем. Алла хмуро ждала.
— А где мы будем жить? — ляпнул я невпопад. 
Изумление, смешанное с гневом, вспыхнуло на её порозовевшем лице. 
— Ну, об этом не беспокойся. У моих предков куча денег. Если ты не против, я могла бы снять высококлассную жилплощадь, и даже в центре Городка. Сейчас народ потянулся за границу, а своё жильё сдаёт внаём. Я уже присмотрела одну буржуазную фатерку на улице Правды.

Культурные установки прежней жизни требовали отказаться от финансовой помощи родителей жены. Но теперь этот принцип показался мне дурью, плебейской спесью. Алла — самостоятельный человек. Если она хочет тратить свои средства на шикарные апартаменты и дорогую обстановку, то и пусть себе тратит. Мне-то что?
 
— Ты ничего не говорила о своих родителях. Может, познакомишь? –  сказал я, чтобы что-то сказать.
— Всему своё время, Лёшенька. Давай сначала распишемся, потом справим новоселье и обустроимся, а в августе съездим на Юг. Там мы подлечим твои нервы и заскочим к моим родителям в Керчь.
Я только моргал, не поспевая за потоком её головокружительных планов. «Надо же, — мелькнуло у меня, — она распланировала свою жизнь на месяцы вперёд. А впрочем, да и пусть себе планирует».

После женитьбы раскрылись новая сторона Аллы. Она оказалась просто гением в организации быта. Временами я даже получал удовольствие, наблюдая, как ловко и быстро она решала вопросы обеспечения нас барахлом и продуктами. Жизнь с Аллой понизила уровень моей тревожности. Жена не требовала от меня стремительного карьерного роста и позволяла мне вести свою незамысловатую рефлекторную жизнь.


10.
В начале августа Алла, как и планировала, затащила меня в Крым, на его южное побережье. Почему-то она выбрала курортный городок Судак. Вылетев из Новосибирска в полдень, мы лишь вечером добрались до пункта назначения.  Передо мной уже рисовалась перспектива провести ночь на полу автовокзала, но Алла была бодра и весела.  Она посадила меня на скамеечку и побежала искать жильё. Через полчаса вернулась, светясь от счастья. Оказалось, она сумела найти и даже снять очаровательную халупу.
Здесь всё дышало простотой быта, характерного для начала 20-го века. Кухня на дворе, бельевые верёвки, натянутые между пирамидальными кипарисами, примитивный рукомойник, прибитый к стволу старого тополя, убогая уборная в дальнем углу полисадника. И странный воздух, вобравший в себя запахи моря, гор, садов и... отбросов жизнедеятельности людей. Глядя на это первозданное убожество, я вдруг ощутил давно забытое чувство беззаботного покоя. Видимо, моё сознание успело прикинуть, что в этой халупе, скрытой в вечнозелёных зарослях, в этом малоизвестном городке на краю огромной страны никакие кроты меня не отыщут.   
У меня уже слипались глаза, когда мы повалились на грубые продавленные кровати. Утомлённый перелётом, дорогой от Симферополя и яркими впечатлениями, я моментально заснул. Проснулся поздно, около десяти, и не сразу сообразил, где нахожусь, но, придя в себя, радостно взглянул на соседнюю кровать и удивился, не увидев на ней Аллы. Подумал, что она хлопочет во дворе по хозяйству. Вышел на двор, умылся у древнего (наверняка ещё довоенного) рукомойника, прошёлся по полисаднику... И тут появилась Алла — одетая по курортной моде: коротенькие голубые шортики в обтяжку, белая кепочка набекрень, клетчатая рубаха с полами связанными узлом на обнажённом животе. Алла стремительно направилась ко мне, и я невольно залюбовался живостью её мимики и пластичностью её кошачьих движений.
— Вижу, ты уже массу дел переделала.
— Какие там дела? Провела рекогносцировку местности, чтобы набросать план наших ближайших экскурсий.
— Ну и как местность?
— Шик, блеск, красота!
— Какой план на сегодня?
— Да тут и думать нечего, конечно же, Генуэзская крепость.

Алла была права, гигантское сооружение на холме притягивало к себе внимание. Вообще, — подумал я, — везде и всюду нас более всего поражают вещи, которые являются одновременно прекрасными и ужасными. Ощущение красоты объекта многократно усиливается от осознания его опасности. Нас приводят в восторг тигры, анаконды, огнедышащие вулканы и, конечно же, неприступные крепости. Враждующие между собой венецианцы и генуэзцы, по сути, были братьями-близнецами. На родине они возводили прекрасные соборы, а в своих заморских владениях — крепости, одна грознее другой. В эпоху ренессанса тут — на южном побережье Крыма — хозяйничали генуэзцы.

После купания мы отправились в крепость. Поахали, глядя на толстенные стены и неприступные башни. Посетовали, что большую часть былого великолепия поглотило прожорливое время. Уцелели лишь несколько осколков, из которых наиболее популярными были: музей, консульский замок и Дозорная башня на самой вершине Крепостной скалы.
Музей был расположен в здании, которое начали возводить ещё в ордынские времена как мечеть, но закончить не успели, потому что в 1363 году пришли генуэзцы, которые оформили недострой в католический храм. А в 1475 году пришли турки, и здание всё-таки стало мечетью. Но через триста лет пришли русские, и видавшее виды сооружение было снова переделано в церковь. Вся эта религиозная чехарда завершилась в 1926 году, когда в злополучной постройке разместился историко-археологический музей. Но надолго ли?
Я стал рассматривать археологические артефакты и вдруг поймал себя на том, что мне интересно угадывать в каждом невзрачном черепке осколок вещи, которой когда-то, может, несколько веков назад, пользовался местный житель. Мелькнуло, что оживаю, если получаю удовольствие от воссоздания целого из части — от того, чем время от времени занимается любой естествоиспытатель.
К сожалению, «битые кирпичи» Аллу совершенно не интересовали, так что, вытерпев полчаса, она довольно резко потребовала от меня плюнуть на «грязные черепки» и посетить донжон — самую большую башню, в которой размещалась резиденция консула — главы местной генуэзской администрации.
Действительно, эта трёхэтажная башня выглядела весьма эффектно. Затратив немалые усилия, мы забрались на её верхний этаж, где за сто лет генуэзского правления прожило несколько десятков консулов, назначенных дожами Генуи.
Помещение, где коротал положенный срок очередной консул, было по современным меркам, довольно скромным. Но если мысленно обставить его старинной мебелью, повесить на стены гобелены и оружие, да затопить камин, то и я бы не отказался пару недель проторчать в этом каменном мешке. К тому же консульские апартаменты неплохо освещались четырьмя изящными двухстворчатыми окнами, которые я бы назвал венецианскими, видимо, чувство прекрасного у заклятых врагов не слишком различалось. Естественно, вид из этих окон открывался божественный.
Мы перебегали от окна к окну и громко выражали свои восторги, как вдруг Алла сделала мне знак, чтобы я утихомирился, и качнула головой в сторону камина. Я послушно замолчал и увидел на скамеечке возле навеки угасшего камина плотного мужчину среднего роста и средних лет, который смотрел на нас и улыбался. Алла сразу засуетилась, сказала, что нам надо ещё осмотреть Дозорную башню, и потянула меня к лестнице, ведущей к выходу из донжона. Когда я уже достиг последних ступенек, спускавшаяся за мной Алла громко  ахнула: «Моя кепочка! Боже! Я забыла на сидении возле окна мою капитанскую кепочку!» И Алла резво побежала вверх по лестнице. Вскоре я услышал взрыв её весёлого смеха, и через пару минут она догнала меня. Мне показалось, Алла была сильно возбуждена. «Странный народ эти женщины! — мелькнуло у меня. — Столько эмоций из-за ерундовой кепочки».


11.
На следующий день мы решили посетить знаменитый грот с названием «Эолова арфа». Я подумал, что в той продувной арфе, судя по её названию, будет очень ветрено и потому хорошо бы прихватить в поход нейлоновую ветровку. Я открыл чемодан и стал рыться в его содержимом, состоящим в основном из Алкиного тряпья. Наконец я нашёл на дне чемодана свою ветровку, а под нею лежал белый полиэтиленовый пакетик,  украшенный жирной синей надписью: «Судак — жемчужина Крыма». Подумал: «Во, как! Всего один день в Судаке, а Алка уже прикупила сувенирчик».
В Эоловой арфе было действительно ветрено, но не так интересно, как в крепости.
 
В погоне за новыми яркими впечатлениями мы побывали в большинстве популярных точек Крымского побережья. Все 22 дня этого восхитительного турне  слились в моей голове в один день. Утром мы приезжали в новую точку и первым делом купались, потом на местном рынке покупали фрукты и сыр, а в продовольственном магазинчике — хлеб и сухое вино. В местном старом парке в тени экзотических деревьев мы обедали, а ближе к вечеру осматривали древние руины и чуть-чуть философствовали. И весь день напролёт болтали о всякой ерунде и беспричинно хохотали. За эти дни Алла стала мне гораздо ближе. Можно сказать, мы зажили с нею душа в душу. Я думаю, причиной столь резкого потепления наших отношений было снижение уровня моей тревожности. Здесь,  вдали от кошмара призраков, кротов и киллеров, я снова стал собой. Теперь я убеждал себя, что мои страхи безосновательны, что крот и его хозяева, будь им известно о моей вовлечённости в их тайны, давным-давно свели бы со мною счёты. Стало быть, пора мне начинать дышать полной грудью и наслаждаться жизнью во всех её проявлениях. И всё вокруг меня снова заиграло яркими красками, и я снова, и по-настоящему, влюбился в Аллу.
Беззаботная и многоцветная жизнь продолжалась почти весь отпуск, но утром 26 августа (за два дня до отъезда) Алла сказала, что хочет отдохнуть от слишком интенсивного отдыха и предложила провести день в Судаке. До обеда мы вообще ничего не делали, то есть болтали, ели виноград и потягивали сухое вино. После обеда часок поспали, а в пять отправились купаться в нашу любимую бухточку, укрытую от чужих глаз высокими скалами. Море изрядно штормило, но мы всё равно получили огромное удовольствие от самой борьбы с волнами. А после, устав от моря, возлегли на чистейший кварцевый песок и смотрели на солнце, заходящее за гористый мыс. И тут Алла завела со мной странный разговор.
— Лёшенька, — начала она, — вот сравниваю я тебя с Денисом, и не перестаю удивляться, как вы не похожи — ни в темпераменте, ни в интересах. И у меня возник естественный вопрос, как вы смогли так быстро сдружиться? Ведь Денис до самого конца отзывался о тебе с большой теплотой. Даже вечером накануне своей смерти он вспоминал тебя. Что же могло так вас сплотить? Что было у вас общего?
— Хотя у нас разные профессии, но способ мышления у всех представителей естественных наук практически один и тот же, — ответил я.
— Так вы болтали о науке, вообще?
— Да нет, конечно.
— Тогда о чём же?
— Помнишь, в Казахстанской экспедиции у нас была проблема: как находить под землёй мелких грызунов. Я знал, что мыши и крысы испускают ультразвуковые сигналы. И тогда я подумал, как бы помог нам в степи прибор, позволяющий услышать те сигналы.
— Я помню, как ты переживал по этому поводу. Похоже, ты и Денису все уши пропел о своём аппарате?
— Было дело.
— А что Денис?
— Пришёл в восторг.
— Почему? — серьёзно спросила Алла.
— Дело в том, что его работа была тоже связана со звуком, правда, с инфразвуком, порождаемым морем. Известно, что инфразвук является предвестником ураганов и цунами. Морские животные слышат его и спешат убраться подальше. А люди его не слышат, но чувствуют... Короче, нас сблизил интерес к неслышимым звукам.
— А у него не было желания взглянуть на твой аппарат?
— Да, нет, конечно. Ультразвук его не интересовал, — соврал я.
— А он говорил, что слышит какое-то жужжание?
— Говорил, но я постарался его успокоить. Дело в том, что у меня тоже в правом ухе постоянно звенит. Я сказал ему, что, скорее всего, у нас обоих есть небольшие проблемы с вестибуляркой.
Алла внимательно и серьёзно посмотрела на меня. Потом радостно рассмеялась.
— Вот за это, дорогой Лёшенька, я бы выпила что-нибудь покрепче твоей любимой кислятины.
— Никогда бы не подумал, что можно пить за звон в ушах.
Алла закатилась от смеха.
— Вспомнила анекдот про пьяницу, который пил только под бой Кремлёвских курантов.
Я тоже рассмеялся.
— А кстати, послезавтра мы возвращаемся в Сибирь, а ты ещё не представила меня своим предкам. Они же в Керчи, и это совсем рядом.
Лицо Аллы на мгновение, будто помертвело, она опустила глаза и, выдержав короткую паузу, твёрдо ответила, продолжая разглядывать уникальный белый судакский песок:
— Прости, дорогой, но я не хочу их видеть.
— А что так? Боюсь, они нам этого не простят.
— Я не хочу посвящать тебя в наши семейные дрязги.
— Почему?
— Не хочу и всё. Тема закрыта! —  через некоторое время добавила: — И к тому же там живёт один человек ... сосед, которого я не хотела бы встретить.
— Но ведь ты сама хотела познакомить меня с твоими родителями.
— Обстоятельства изменились.
— Когда? Отчего?
— Не ожидала, что ты умеешь так портить настроение, — глаза Аллы наполнились слезами.
— Прости, Аллочка, я не хотел, — изобразил я раскаяние.
Но, должен сознаться, меня совершенно не интересовали её семейные дрязги. В этот момент мне нужно было понять себя. Ведь всего несколько минут назад я солгал Алле, скрыв от неё, чем на самом деле мы занимались с Денисом. Что-то удержало меня от откровенности. Я немного подумал и решил, что поступил правильно. Это был как раз тот случай, когда ложь лучше правды. Лучше и для Аллы, и для меня.
 
Вечером мы распили предпоследнюю бутылку полюбившегося нам Массандровского портвейна.
— Аллочка, — спросил я пьянеющую жену, — какое твоё главное впечатление от нашего путешествия? Что бы ты отложила в свою долгую память?
Она уставилась в потолок, сделала серьёзное лицо и нелепо торжественно проговорила:
—  Судак — жемчужина Крыма. Вот моё главное впечатление от нашего активного отдыха.
Вскоре её потянуло ко сну, и, переходя в объятия Морфея, она прошептала: «Слава Богу, что ты, миленький, такой дурачок...», — дальнейшее было невозможно разобрать. Она засопела, а я вышел во двор.
.
Была тихая лунная ночь, как угорелые, вопили цикады, пирамидальные кипарисы казались посеребрёнными. Я выкурил сигарету и, глядя на полную необыкновенно яркую луну, прошептал: «Боже! Как прекрасен мир! Но Алка странно относится к своим предкам. Ещё совсем недавно она готовила меня к встрече с ними, и вдруг — на тебе! — не объясняя причин, всё отменила. Я, конечно, не рвусь знакомиться с чужими людьми, вдруг ставшими родственниками, но всё равно, решение Аллы выглядит некрасивым и даже неприличным».

 
12.
Я вернулся в дом. Проникающий сквозь пару окошек лунный свет заливал нашу комнату. В этом сумеречном свете всё выглядело, как на чёрно-белом снимке, отпечатанном на мягкой фотобумаге. Подошёл к спящей жене, всмотрелся в её неземное, голубовато-белое лицо — прекрасное и холодное, как у мраморной статуи. Алла лежала совершенно неподвижно. Лишь склонившись над нею, я уловил её ровное дыхание. Неожиданно мелькнуло: «Алла — по-гречески, Иная». Естественно, я не верю, что имя таинственным образом формирует личность человека, но я знаю силу неожиданной мысли, силу гипотезы, даже нелепой.
«Итак, допустим, — пустился я рассуждать, — что она, и вправду, иная, то есть не та, кем кажется. Действительно, чем больше я её знаю, тем меньше понимаю основания некоторых её поступков. Меня и восхищает её непредсказуемость и слегка беспокоит. Например, я не ожидал, что она найдёт это жильё в десять вечера, но она нашла. Или ещё: она без видимых причин грубо пренебрегла естественным желанием родителей познакомиться со мной, хотя на их  деньги сняла роскошную квартиру в центре Академгородка и обставила её по высшему разряду. Вот и сегодня, каких-нибудь полчаса назад она в очередной раз подтвердила свою иную природу. Когда я попросил её назвать главное впечатление от нашей поездки, она сморозила, на мой взгляд, полнейшую чушь: «Судак — жемчужина Крыма». И произнесла она эту пошлятину без малейшей иронии, будто за ней кроется что-то реальное и важное. А впрочем, почему я прицепился к этой мелочи? — и тут в голове моей что-то щёлкнуло: — Э нет, а может, и не мелочь. Ведь впервые я прочёл этот курортный штамп на сувенирном пакетике, который Алла приобрела в первый день нашей курортной жизни».
Пробурчав под нос: «Как важно задавать себе нелепые вопросы», я выволок на полосу яркого лунного света наш семейный чемодан. Откинул его крышку и сразу увидел тот белый пакетик, который лежал прямо на ремнях, стягивающих наше тряпьё, в основном Алкино. Было ясно, что Алла совсем недавно пользовалась этим пакетиком, раз он даже под ремни не попал. Машинально провёл рукой по пакетику и почувствовал, что в нём что-то есть. Прихватив фонарик, вышел во двор. Осветил содержимое пакетика и увидел небольшой стеклянный флакон, закрытый винтовой крышкой. Подумал, что это какая-нибудь дамская парфюмерия, но во флаконе ничего не было. Просто пустой ничем не приметный флакон. От удивления я даже потряс его и, мне показалось, что внутри склянки что-то дзинкнуло. Поднёс её к уху и снова встряхнул, и теперь уже явственно расслышал нежный звук, будто какой-то лёгкий твёрдый предмет ударился в стеклянную стенку флакона. Но флакон-то пуст! И тут страшная догадка мелькнула в моей голове: «Неужели призрак!?» Я приставил фонарик прямо к стеклу флакона и увидел хорошо различимый отблеск света, отражённого от чего-то, находящегося внутри.  Всё сходилось, теперь я уже не сомневался: внутри флакона сидел призрак. Естественно, это открытие взволновало меня. Конечно же, я испугался, но человек тщеславен, поэтому, к испугу примешалась изрядная порция горделивого восторга от сделанного МНОЮ открытия. Я знал, что призрак может быть начинён взрывчаткой, но ведь он сидит в стеклянном заточении уже около месяца и до сих пор не взорвался. «Скорее всего, — решил я, — он инактивирован».
Передохнув, стал думать, как поступить, и вскоре нашёл самое простое решение. Я зашёл в уборную на краю садового участка и вытряхнул содержимое флакона в выгребную яму. Выскочив из уборной, завинтил крышку и приставил к флакону фонарик — никаких лишних отблесков. Потряс склянку — никаких звуков. Облегчённо вздохнул — теперь сосуд был на самом деле пуст.
 

13.
Я вернулся в дом, лёг на свою койку и попытался привести в порядок сумбурные мысли. Алла действительно оказалась Иной. Получалось, что в первый же день нашей жизни в Судаке кто-то передал ей флакон с призраком. Скорее всего, это произошло в крепости. Вспомнил человека, сидящего возле камина в консульских апартаментах, и эпизод с забытой кепочкой. Когда она вернулась в комнату консула, тот человек вполне мог передать ей призрака. Но откуда он знал о месте и времени встречи с Аллой? Припомнил, что утром того же дня, пока я спал, она куда-то уходила. Она вполне могла сбегать на почтамт, где её ожидало письмо до востребования с указанием места и времени встречи. Напрашивался вывод — Алла и есть тот таинственный КРОТ, работающий на чью-то разведку.
С удовольствием мазохиста стал рассматривать эту сногсшибательную гипотезу. Она легко объясняла, как призраки попадали в кабинет Дениса. Объясняла она и смерть Дениса. Ведь, после исчезновения подряд двух призраков таинственному резиденту стало ясно, что Денис их обнаружил, и Алла получила приказ ликвидировать своего «жениха».
Кстати, сегодня она прокололась, когда фактически призналась, что была у Дениса вечером накануне его смерти. Она прекрасно знала, где Денис держал спиртные напитки, и легко могла перед уходом из коттеджа подкинуть призрака в коньячную бутылку. Поразительно, как хладнокровно и умело она исполнила страшный приказ резидента, и как мастерски разыграла сцену плача в лаборатории. Наверняка, за выполненную работу Алла была щедро вознаграждена, что и объясняет, откуда у неё появились средства на квартиру и роскошь. Трудно представить, чтобы у заводского рабочего и учительницы нашлось столько денег. Да и, вообще, большой вопрос, где на самом деле живут её родители?
И в то же время я был готов поклясться, что она любит меня. Это убеждение было основано не на словах, которые могут быть лживыми, а на мельчайших деталях поведения. На блеске глаз, движении губ, на тембре голоса, на многочисленных проявлениях искренней доброты и симпатии ко мне. Да чуть ли не каждый час нашей жизни в Крыму я прожил в атмосфере её любви. Она, по-видимому, оттягивала, сколько могла, момент принятия окончательного выбора: жить мне или погибнуть. Но отпуск кончался, и Алла должна была действовать.
Она сунула пакетик с призраком во внутреннее отделение своей походной сумки, и мы отправились в уединённую бухточку. Теперь было всё готово для моей ликвидации. Но сначала ей (лично ей) нужно было убедиться, что я действительно слишком много знаю, и тем представляю опасность и для её хозяев, и для неё. Поэтому она сделала попытку выяснить, чтО именно я знаю. Если бы я проговорился, она бы меня ликвидировала. Достаточно было дать мне выпить какой-нибудь сок с призраком, а тело затащить в штормящее море.
К счастью, я удачно (кстати, из лучших побуждений) изобразил полную неосведомлённость о призраках, и Алла обрадовалась, что ей не нужно убивать невинного человека, которого она всё-таки чуть-чуть любит. И это объясняет её незаконченную фразу: «Слава Богу, что ты, миленький, такой дурачок...». Придя домой, она, улучив момент, бросила пакетик с призраком в чемодан. Но кто знает все извивы иной души? Надеюсь, утопив призрака в сортире, я на какое-то время себя обезопасил.
Теперь передо мной в полный рост встал вопрос: как вести себя с Аллой? Вопрос был очень сложным и очень важным, и для ответа на него требовалась ясная, выспавшаяся голова. А как заснёшь при таком нервном напряжении? Пришлось открывать оставшуюся бутылку вина. Слава богу, массандровский портвейн не подвёл, и я крепко заснул.


14.
 Проснулся я в восемь утра, трезвый и энергичный. Подошёл к постели спящей Аллы. Она лежала на спине, лишь лёгкая простыня покрывала её молодое сильное тело. С долей удивления отметил, как ровно она дышит, как смиренно и непорочно её красивое лицо. Впрочем, любой человек непорочен, пока спит его мозг. Наш огромный мозг — главное достижение органической эволюции — является главным и единственным источником зла на земле.
Я смотрел на Аллу, и старался припомнить все аргументы, доказывающие её коварство. Но сейчас они показались мне не столь убедительными, как ночью. Будто почувствовав мой взгляд, она вздрогнула, её губы затрепетали и сложились в нежную целомудренную улыбку. На миг я ощутил себя на месте Отелло, смотрящего на спящую Дездемону. «Такое воплощение женственности и кротости не может быть причастным к убийству», — прошептал мой внутренний голос. И тут же на языке заплясали строки из лермонтовской царицы Тамары:
 
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.

И странное дело, внезапно я почувствовал, что где-то там, в неведомых глубинах моей души, зародилось и растёт что-то огромное и страшное.
Будто ощутив мой напряжённый взгляд, Алла приоткрыла веки, кокетливо улыбнулась и скинула простыню. И всё во мне словно перевернулось. Страсть оглушила меня, обезличила, превратила в зверя. Всё для меня перестало существовать, всё потеряло цену и смысл, была лишь она, её влекущая плоть и её грозная смертоносная суть.
Не знаю точно, как долго продлился мой уход в транс, но могу с полной уверенностью утверждать, что такого наслаждения я никогда, ни до, ни после не испытывал. Лишь через сутки, я слегка оклемался.
 
Утром последнего дня в Крыму я проснулся чуть свет. Вставать было рано, и меня потянуло разобраться в положении вещей. Я решительно не мог понять, как и почему отнюдь не богиня, и даже не красавица, а просто миловидная  женщина, с которой я уже несколько месяцев делил ложе, заставила меня забыть  всё: и мои страхи, и науку, и мать, и принципы, и карьеру, и вообще всё, из чего складывалась моя жизнь. Более того, ради счастья в её объятиях я был готов, и готов с радостью, принять смерть из её рук. Обхохочешься, но я был готов исполнить роль самца богомола, пожираемого самкой в ходе спаривания. «И всё из-за чего?» — хотелось мне выкрикнуть, но не выкрикнул. К чему патетика? Просто той лунной ночью я узнал, что за оболочкой милой и недалёкой мещаночки скрывается умная, коварная и смертельно опасная женщина, женщина из разряда инфернальниц, лихо запущенных в наш обиход Ф. М. Достоевским.
Выходит, я, сам, того не осознавая, мечтал всю жизнь об инфернальнице, но не верил, что когда-нибудь её встречу. А тут — на тебе! — рядом со мной и даже в тесном контакте со мной, коротает свой земной срок этакая Мата Хари, ведущая тончайшую и крайне опасную игру. Выходит, я должен быть благодарен судьбе, столкнувшей меня с Аллой. Проведя этот анализ, я от души рассмеялся.
Да нет, конечно! Эко занесло! Ну не мог я всю жизнь мечтать об инфернальнице. Однако несомненное правдоподобие её литературного образа должно иметь какое-то рациональное объяснение. Чтобы разобраться в этом, я попробовал восстановить свои мысли и переживания, терзавшие меня вчерашним утром перед уходом в транс. 
Помню, как тогда, не отрывая глаз от безмятежно спящей Аллы, я прилагал неимоверные усилия, чтобы понять: кто она на самом деле? Фактически, ответ на этот вопрос сводился к выбору одного из двух: либо она добродетель, запутавшаяся в сетях негодяев, либо — злобная дьяволица, скрывающая свою преступную сущность под личиной кроткой простушки. Ужасно, что каждый из этих взаимоисключающих ответов представлялся мне верным, а раздвоение личности Аллы я тоже принять не мог. В итоге, со мной случилось то, что называют и нервным срывом, и умопомрачением, и сносом крыши. Выражаясь более аккуратно, я утратил (к счастью, на время) способность к рациональному мышлению, и моё сознание радостно соскочило на уровень простодушного неандертальца, живущего не мыслями и думами, а инстинктами и страстями. Кстати, отмечу в скобках, довольно приятная жизнь!

Некоторая ущербность моего сознания продержалась всю обратную дорогу вплоть до въезда в Городок, вплоть до момента, когда мой взгляд скользнул по плакату со словами «Российское могущество прирастать будет Сибирью». С этого момента я уже не отрывался от окна и с неожиданной гордостью произносил бытовые названия институтов, мимо которых проезжал: «Теплофизика, Неорганика, Катализ, Органика, Ядерная физика, Полупровода...», — и внезапная дрожь пробежала по спине, когда автобус миновал Институт гидродинамики.
 
Через какие-нибудь двадцать минут мы распахнули дверь своей квартиры на улице Правды. Я подошёл к окну — в Городке уже начиналась осень. Тусклое небо, лужицы на асфальте, жёлтые косы берёз, люди в серой одежде... «Всё! Кино кончилось! — гаркнул внутренний голос. — Добро пожаловать в реальность». Взглянул на стоящую рядом Аллу. Она тоже о чём-то думала, и, судя по блуждающей улыбке на её приятном загорелом лице, мысли её были далеко не мрачные. «Думаешь, победила? — Чёрта тебе лысого!» — пронеслось в моём сознании.

Утром следующего дня ещё до завтрака я отправился на прогулку. Ноги сами потащили меня на улицу Мальцева. С бьющимся сердцем прошёл я мимо коттеджа родителей Дениса. И снова всё вспомнил. Звенящая ярость охватила меня. Ярость к самому себе. Почему я, зная истинную причину гибели Дениса, продолжаю жить с его убийцей? Может быть, потому, что у меня нет полного классического доказательства, нет стопроцентных улик, и главное, у меня нет признания Аллы о содеянном ею. Однако если я начну расспрашивать Аллу, она мгновенно поймёт, что я её подозреваю, и тут же (если она крот) найдёт изящный способ меня убрать.
Но если допустить, что Алла на самом деле убийца. Что в этом случае я мог бы сделать? Первое, что приходит в голову — я мог бы прийти на приём к директору Гидродинамики и рассказать ему всё, что я знаю? Если я так и сделаю, то директор будет крайне изумлён и почти наверняка решит, что я сумасшедший. А потом наверняка, расскажет о моих домыслах своей жене и друзьям-академикам. Жена тут же бросится к телефону и сообщит сенсационную новость всем своим великосветским подругам. А друзья-академики немного в другой форме, но обязательно передадут занятную информацию сотрудникам своих институтов, и вскоре об этом узнают все жители Городка и все скрытые кроты, включая и Аллу. И тогда я не дам за свою жизнь и копейки.
А если директор Гидродинамики мне не поверит, то он, несомненно, сообщит обо мне Органам безопасности, и тогда за меня возьмутся кэгэбэшники. Они, играючи, вытрясут из меня, всё, что я знаю, и если не укокошат меня, то надолго изолируют от привычной мне среды обитания. Иными словами, куда ни кинь, всюду – клин.
Взвесив все «за» и «против», я понял, что в сложившихся обстоятельствах я не могу ни действовать, ни изобретать, ни даже мыслить, не решив вопроса собственной безопасности.
      
Через пару недель я закрутил роман со старшекурсницей. Моя измена получила огласку, грянул скандал, я развёлся и уехал в Ленинград, лишь месяц назад ставшим Санкт-Петербургом.


15.
Сбежав от Аллы, я попробовал устроиться на кафедре зоологии позвоночных в родной альма-матер. Завкафедрой — солидный бородатый профессор — с интересом выслушал, чем я занимался в Сибири, а потом поведал о своих научных пристрастиях. Оказалось, его волнует проблема невероятного эволюционного успеха грызунов. Он не понимал, почему, стартовав в одно время с другими отрядами млекопитающих, грызуны с огромным отрывом опередили своих конкурентов по числу видов, заселили все материки (кроме Антарктиды) и освоили все экологические регионы суши. После этого лирического введения профессор-романтик предложил мне проверить, не связаны ли эволюционные победы грызунов с использованием ими ультразвука. Я не стал с ним спорить, в тот момент мне нужно было просто найти работу по специальности. А тут мне предлагают тему, связанную с моим любимым ультразвуком. Надо сказать, идея нового шефа оказалась довольно плодотворной. Вскоре я защитил кандидатскую даже возглавил небольшой коллектив сотрудников.
В 2001 году я принял участие в общероссийской конференции по проблеме видообразования. И на кофе-брейке столкнулся с Зоей Фёдоровной — самой уважаемой сотрудницей лаборатории, где я делал свои первые шаги в науке... Мы моментально узнали друг друга и чуть ли не прослезились. Взяли по чашечке кофе, сели за столик и завели разговор.
Она посетовала, что почти все молодые сотрудники лаборатории уехали за рубеж, остались одни старики, и что это очень плохо.
— И Алла уехала? — спросил я.
— Алла? — Зоя Фёдоровна сделала большие глаза. — Вы, что? Ничего не знаете?
— А что я должен знать?
— Да погибла наша Аллочка. Уже пять лет минуло.
— Как это погибла!? При каких обстоятельствах!? — воскликнул я в волнении.
— Нелепая случайность. Сорвалась с уступа в горах Алтая... — Зоя Фёдоровна махнула в отчаянии рукой.
— Как она могла сорваться?
— Это случилось на глазах её жениха, когда она его фотографировала. Алла стояла на одном краю уступа — он на другом. Вы же знаете её заводной характер. Увлеклась съёмкой, забыла, где стоит, и, подбирая эффектный фон, сделала непроизвольный шаг назад, и всё.
— А кто был её жених?
— Молодой американец, высокий и красивый, приехал к нам, чтобы отловить в Чуйской котловине редких грызунов. Его особенно интересовал местный эндемик Тушканчик-прыгун. Ну, вы же знаете, Чуйская котловина — уникальное место, отделённое от остального мира высокими горными хребтами. Ума не приложу, что  потянуло их забраться на ту гору?.. Да ясно, что! Молодость и дурь в голове!.. — пожилая женщина помолчала, и глаза её увлажнились. Вздохнув, продолжила: — Алла сначала просто помогала американцу, а потом влюбилась. Они уже жили вместе, и он собирался увезти её в США... Да, видать, не судьба.
— А кто был свидетелем её гибели?
— Только тот американец и был.
— А что случилось потом?
— Да ничего. Через месяц, выполнив все формальности, американец уехал.
— И всё?
— И всё.
— А как его звали, где он работал в США?
— Звали его, если не ошибаюсь, Эндрю Питерс. А где работал, я не поинтересовалась. Кажется, где-то в Калифорнии. В каком-то тамошнем университете.
 
Позднее я постарался навести справки об американском зоологе Эндрю Питерсе, но ни в одном университете Калифорнии такого кадра не обнаружил.