Юность мушкетеро Глава V Казнь

Глава V
КАЗНЬ
После ухода Луизы время для бургундца, казалось, остановилось. Не в силах уснуть, он взглянул на решетчатые окна, расположенные слишком высоко от пола. Затем его взгляд скользнул по каменным стенам, но они были сложены из массивных, плотно подогнанных глыб – непреодолимая преграда.

«Если бы мне дали хотя бы день, — подумал де Шарон, ударив кулаком несокрушимую преграду к свободе, — я, возможно, нашел бы выход. Но, увы, час моей смерти неумолимо приближается. И какая смерть… врагу не пожелаешь! Повесить меня, достойного дворянина, словно последнего смерда! Тьфу!».

Возбужденно думая обо всем об этом, он сел, наконец, за стол и принялся наблюдать как медленно стекает воск со свечки. В эти минуты ему приходили на ум невеселые мысли: то о друзьях, которых он, наверно, не увидит больше, то об одинокой, всеми оставленной матушке, которая до сей поры жила в неведенье, что сын намеревается стать не аббатом, а солдатом Франции, то о возлюбленной, которой поклялся вернуться живым, то об острове Ре, который, если Луиза не отыщет Глюма, позорно падет. И, наконец, о той печальной неизвестности, удручающей умы закоренелых грешников. Куда он попадет? Достоин ли он будет хотя б то чистилища или сразу попадет в объятия ада? Удрученный сими неприятными размышлениями, он незаметно погрузился в сон.

Когда де Шарон пробудился, солнце только начинало подниматься над горизонтом. В дверях послышался скрежет отодвигаемых засовов. Вошли несколько солдат, два помощника палача и секретарь, призванный лишь для того, чтобы вновь зачитать приговор, вынесенный накануне капитаном Флимом. После его ухода помощники палача быстро справились со своей задачей: закавали де Шарона в железа и передали его страже.

Закончив с формальностями, бургундца вывели на многолюдный двор и повели к эшафоту. Каждый его шаг сопровождала барабанная дробь.

Когда де Шарона довели до угла Святого Мартина, стало видно, как некий человек в рыбацком одеянии столкнул кого-то с тумбы и, несмотря на протесты последнего, занял его место.

– Да, да, сударыня, это он! Это он! – возбужденно восклицал рыбак, обращаясь к девушке, стоявшей рядом. – Надо скорее пробиться вперед, нельзя терять ни секунды!

– Но нас же затопчут, – взволнованно проговорила она.

– Что ж, сударыня, – ответил рыбак, спрыгивая с тумбы, – если вы боитесь, можете остаться здесь. А я должен быть там, возле хозяина.

После этих слов, пожалуй, не стоит раскрывать тайну рыбака и прелестной девушки рядом с ним. Читатель, несомненно, уже догадался, что перед нами Глюм и Луиза, наконец нашедшая его.

Пробиваясь сквозь плотную толпу, они стремились к эшафоту, но людской поток был непреодолим. Отступив, они стали искать обходные пути, надеясь найти менее многолюдное место.

Тем временем де Шарон поднимался по деревянной лестнице на эшафот. Взойдя на помост, он встал на доску под зловеще свисающими петлями и обвел взглядом толпу.

«Господи, – взмолился он мысленно, пока  провозглашали приговор, а с него снимали кандалы, – сколько раз я был на краю гибели, и Ты меня спасал! Неужели все кончено? Неужели это мой конец?».

Эти размышления прервал вопрос капитана Флима, который также присутствовал на месте казни:

— Нуждаетесь ли вы в священнике, сударь?

— Конечно, сударь, — ответило юноша, надеясь хоть как-то вымолить у Господа прощения, а заодно продлить свое существование на этом свете.

— Вы католик? — продолжал свой допрос капитан.

— Да, — почти что взвыл от боли де Шарон, когда один из помощников палача крепко скрутил ему руки, чтобы связать их пенькой.

— Есть ли среди вас католический священник? — обратился к созерцающей публике Флим.

В толпе поднялся шум. Не дождавшись ответа, капитан повторил:

— Ну же, есть ли среди вас католический священник?

— Похоже, что нет, сударь, — раздался чей-то голос из толчеи сильно взволновавший де Шарона.

— Кто это сказал? — спросил капитан.

— Это сказал я.

Из толпы вышел молодой человек в темной одежде.

— Кто вы? — спросил у него капитан.

— Англиканский пастор Ош, — был ответ.

— Пропустите его, — скомандовал преграждающим ему дорогу стражникам Флим.

Те расступились. Пастер прошел и начал неспешна подниматься на виселицу. Обратив на него свой взгляд, бургундец застыл от удивления.

Пастор же сохранял невозмутимое спокойствие.

— Надеюсь, вас не смутит исповедь у англиканского пастора? — между тем обратился к де Шарону капитан.

— Нет, — со рвением истинного англиканца ответил бургундец.

— Приступайте, пастырь.

Сказав это, Флим отошел в сторону.

Пастор поклонился и приблизился к де Шарону, начиная молитву.

— Де Рамис, — между тем прошептал молодой человек голосом полным надежды. Но вместо взаимного расположения духа встретил укоризненный взгляд. — Де Рамис, я узнал вас.

— Помолчите, де Шарон, вы меня погубите, — произнес сквозь зубы тот, как бы проходя мимо.

— Но, я…

— Я – пастырь Ош, просто пастырь Ош…

В этом момент бургундец справедливо понял, что неспроста член ордена Иезуитов так резко сменил свою веру и имя.

«Тут явно скрывается какая-то тайна», — пронеслось у него в голове, как раз когда аббат Доминик, он же де Рамис, безмятежно задал вопрос:

— Итак, сударь, в чем бы вы хотели покаяться?

Но молодой человек, измученный пережитым, никак не мог сосредоточиться. Тревожные мысли роились в голове, не оставляя места для чего-либо другого. «Ну не святой же я, в самом деле! — с досадой подумал бургундец. — Неужели я так и не смогу вспомнить свои прегрешения?».

— Ну что же вы, сударь, — поторопил его аббат, — говорите, я слушаю вас.

— Мне стыдно признаться, пастырь Ош, но я не могу вспомнить ни одного греха за собой, — искренне ответил юноша.

— Очень плохо, сударь. Это означает, что ваша душа в опасности.

— И что же мне делать?

— Вспомните, какие заповеди Божьи вы нарушали?

— Убийства, сударь, — признался бургундец дрогнувшим голосом, — убийства на дуэлях. Как вы думаете, пастырь, Бог накажет меня за них сурово?

Тут сердце де Рамиса предательски сжалось. И он из последних сил стараясь найти в себе мужество, продолжил:

— Сейчас я постараюсь отмолить вашу душу, а вы тем временем просите у Бога прощения… Господи! На исход души раба твоего, Алэна, освободи его от всех уз, клятв и прегрешений. Прости ему грехи плотские и греховные, и прими в мире душу раба твоего… И…

Голос де Рамиса оборвался против его воли. Он беззвучно прошептал: "...упокой его", осенил бургундца крестным знамением и, приложив распятие к его губам, произнес:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Я отпускаю вам грехи, сын мой. Упокойтесь с миром...

— Аминь... — глухо закончил Шарон, опустив голову.

Мнимый пастырь медленно отошел в сторону, и барабанная дробь вновь зазвучала.

«Как же мне хочется есть. Сейчас бы я с удовольствием съел бараньи окорока из «Рога изобилия», — подумал де Шарон, но тут же прервал себя: — Удивительно, какие глупости лезут в голову за минуту до смерти. Хотя, что тут удивительного? В Париже и в Сен-Мартен-де-Ре я ежедневно играл со смертью и потому перестал верить в ее существование. Правда, на эшафоте я еще не привык рисковать своей жизнью. И вряд ли уже успею привыкнуть...».

Тем временем палач проверил прочность веревки и жестом указал де Шарону на лестницу, прислоненную к зловещему столбу виселицы. Тот, подчиняясь неизбежному, начал восхождение. Поднявшись на четвертую ступень, он осторожно повернулся к публике лицом и простился взглядом с побледневшим де Рамисом.

— Итак, сударь, наденьте на голову это, — раздался голос палача над самым ухом де Шарона.

Палач стоял с противоположной стороны виселичного столба, на точно такой же лестнице, что и обвиняемый. Слегка покосив глаза назад, бургундец разглядел у того в руках нечто похожее на мешковину.

— Это еще зачем? — возмущенно, спросил он.

— Наденьте — это не сложно. Так все делают, — философски ответил палач.

— Никаких мешков, — возразил де Шарон, — Я хочу, чтобы последнее, что я видел на этом свете, было солнце.

— Последняя воля умирающего – закон, — заметил капитан и обратился к палачу: — Сделайте как он просит.

Безмолвно поклонившись, палач расширил петлю, продел ее через голову бургундца и затянул в области шеи.

«Прощайте, матушка! — судорожно подумал де Шарон, подняв глаза на бело-желтый лучи восходящего солнца. — Прощайте, мои верные друзья! Прощайте, и вы, возлюбленная моя! Простите, что не сдержал своего обещания и вот умираю…».

Тем временем со стороны лицезрящих зевак поднимался негодующий ропот. Де Шарон перевел взгляд в сторону шума и увидел, как кто-то вырвался вперед и начал отбиваться от стражей, преграждавших путь к эшафоту. Этим смельчаком оказался Глюм. Отчаянно крича, он пытался вырвать у конвоиров алебарды:

— Пустите! Пустите, кому говорят! Я должен быть с моим хозяином.

— Кто этот сумасшедший? — осведомился Флим.

— Это мой помешанный слуга, — проговорил де Шарон. — Отпустите его.

— Я его, как видите, не держу, он сам нравиться попасть на эшафот… Арестуйте его…

Приказ капитана ободрительно подействовал на конвоиров. И если мгновения назад они еще не знали как поступить с прилипчивым нахалом, то сейчас они смело пошли в атаку.

Видя, что с минуты на минуту арестуют того, на кого он возложил свою последнюю надежду, де Шарон, рискуя ускорить собственную гибель, (так как дернувшись он едва не рухнул с лестницы и не повис), стал кричать и умолять того бежать как можно скорее в Аитре.

Впрочем, все эти старания были излишними, ибо как только Глюм почувствовал серьезную угрозу со стороны конвоиров, он малодушно почувствовал страх, кинулся в толпу и «растворился» в ней.

Стражники скопом ринулись следом.

Тем временем, неподалеку от площади, где вершилась казнь, проезжал роскошный экипаж. Из его окна выглядывало лицо первого министра Англии.

Заметив его, кто-то из толпы воскликнул:

«Смотрите! Герцог Бекингем! Едет герцог Бекингем!»

Зеваки обернулись, застыв в оцепенении. Но не Глюм. Отбившись от цепких рук стражи, он бросился наперерез карете и схватил вожжи.

Лошади испуганно вздыбились, словно не слыша криков и оскорблений кучера. Воспользовавшись остановкой, Глюм распахнул дверцу экипажа, упал перед герцогом на колени и воззвал:

— Ваша светлость! Ваша светлость! Заступитесь!

— Кто ты и что тебе нужно? — сурово спросил Бекингем.

— Заступничества, ваше светлость, — ответил слуга. — Мой хозяин, месье де Шарон, спас вам жизнь от гвардейцев кардинала, а теперь эти люди хотят его убить. Спасите его! Отплатите добром за добро!

— Месье де Шарон, говорите? — призадумался Бекингем.

— Да, да, — тараторил слуга. — Умоляю вас, пойдемте со мной! Мы должны успеть его спасти!

Не дав герцогу опомниться, он крепко схватил его за руку и, увлекая за собой, бросился к грозно возвышающейся виселице. Его появление оказалось как нельзя кстати. В этот самый момент  нервно загремели барабаны, а два помощника палача взялись с двух сторон за лестницу, готовясь убрать ее из-под ног де Шарона по первому знаку капитана. И как только Флим поднял руку для завершения приговора, над площадью раздался грозный голос Бекингема:

— Именем короля, остановите казнь!

Голос Бекингема прозвучал как гром среди ясного неба. Палачи замерли, Флим застыл с поднятой рукой, барабаны смолкли. На площади воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием де Шарона, не верившего собственным глазам.

— Остановите, я вам приказываю! — повторил герцог еще громче и, к изумлению публики, поднялся на помост.

— Что все это значит, милорд? — прошептал ему на ухо капитан.

— Это значит, Флим, что я помиловал этого человека, — произнес Бекингем.

Флим, все еще не веря происходящему, попытался возразить:

— Но монсеньер, этот француз — гонец господина де Туара!

— Мне все равно кто он, — прервал его герцог, скрестив руки на груди. — Я - его должник, вот и все.

— Но монсеньер, — пролепетал было капитан.

— А если вы осмелитесь и дальше возражать, сударь, — продолжал Бекингем, — я позабочусь о том, чтобы вы сами оказались на этом помосте.

— Как вам угодно, милорд, — проговорил тот, изобразив покорность. Он понял, что его власть ничто по сравнению с влиянием Бекингема.

— Снимите с него веревки, наконец, — последний приказ Бекингема относился к палачам.

Те беспрекословно подчинились. Веревки, державшие де Шарона, были перерезаны, и он, шатаясь, стал спускаться по лестнице.

Когда народ увидел, что католика не казнили, поднялось волнение, которое солдатам пришлось усмирять.

Тем временем герцог, наблюдая за де Шароном, подозвал его к себе.

С трудом передвигая «ватные» ноги, тот подошёл к нему так близко, что ему стали видны расширенные зрачки голубых глаз англичанина.

— Как вы себя чувствуете, my friend? — озабоченно спросил Бекингем.

— Как, по-вашему, должен себя чувствовать человек, побывавший на волосок от смерти? — немного дерзко ответил де Шарон.

— О, я вас понимаю, — проговорил Бекингем. — Той страшной ночью в Париже я чувствовал себя не лучше. И если бы не вы, еще неизвестно, чем бы закончилась для меня та встреча с гвардейцами кардинала.

— Не преувеличивайте, ваша светлость, — продолжал де Шарон, его голос звучал ровно, несмотря на опасность. — В тот час я больше заботился о даме, с которой были вы, чем о вас.

Герцог Бекингем усмехнулся.

— Вы очень честный человек, де Шарон. Даже слишком честный. За это я не только сохраню вам жизнь, но и готов отпустить на свободу.

— Что?! — Юноша не мог скрыть своего изумления.

— Да, я отпущу вас на свободу, — подтвердил герцог, его тон стал серьезнее. — Но не сейчас... Где вы поселились, капитан Флим?

— В резиденции мессира де Туара, монсеньер, — ответил тот.

— Отлично! Тогда вы не будете против, если я временно поселю у вас этого мальчика? — спросил Бекингем.

— В качестве кого? — осведомился капитан.

— В качестве друга, разумеется, — ответил герцог, наблюдая за реакцией Флима.

Лицо капитана исказилось от негодования, но он быстро взял себя в руки.

— Вы мой командир, монсеньер, — произнес он спокойно, — поэтому мой дом – ваш дом. А ваши друзья – мои друзья.

— Well said, sir! — Бекингем улыбнулся и снова обратился к де Шарону: — Итак, вы поселитесь в доме господина капитана Флима и пробудете там до тех пор, пока не падет последняя стена Сен-Мартена.

— Но, милорд… — попытался возразить де Шарон.

— Однако же, — прервал его герцог, — я не хочу, чтобы вы считали меня деспотом. Поэтому разрешу вам свободно передвигаться по городу. Но с одним условием: вы дадите мне слово дворянина, что не покинете его, пока я не дам на это указание.

Молодой человек на мгновение заколебался, обдумывая слова. Затем, набравшись храбрости, он ответил:

— Простите, сэр, но я не могу вам этого обещать.

В этот момент Флим посмотрел на де Шарона как на безумца.

— Что это значит? — спросил Бекингем, его взгляд стал более пристальным.

— Я не могу дать вам слово дворянина, поскольку не уверен, что смогу его сдержать! — пояснил де Шарон.

— Даже под угрозой смерти?! — голос герцога стал резче. — Смею вам напомнить, сударь, что вы — мой пленник, и я могу в любой момент приказать вас снова повесить.

— Как вы пожелаете, сударь, — ответил де Шарон, его голос звучал твердо. — Я — солдат своей страны, и мой долг — выполнять приказ командира, даже если это будет стоить мне жизни!

 «Ого, как я ему ответил! — подумал тем временем он. — Эх, если бы де Гермон видел меня сейчас. Уверен, он бы мной гордился».

— Стража! — скомандовал Флим, его лицо выражало смесь удивления и раздражения.

Бургундца снова окружили солдаты.

— Проводите господина де Шарона до виселицы…

— Постойте, капитан! — Бекингем прервал его намеренья. Он повернулся к де Шарону, в его глазах читалось восхищение.

— Я поражен вашей смелостью, де Шарон. Клянусь честью, я бы хотел видеть в своей армии такого преданного своему отечеству человека, как вы! В любом случае вы спасли мне жизнь, и я хочу отплатить вам тем же… Стража! Отведите его в городскую тюрьму, поселите в самую комфортабельную камеру и держите его там до моего указания об освобождении.

— Но ваша светлость… — попытался возразить де Шарон.

— Прошу прощения, сударь, но я обязан поступить с вами именно так, — твердо изрек Бекингем, с искренним сочувствием наблюдая, как стражники вновь облачают юношу в оковы.