Юность мушкетеро Глава V Казнь

Глава V
КАЗНЬ

После ухода Луизы время для бургундца замедлило свой ход. Не в состоянии уснуть, он посмотрел на решетчатые окна – они находились слишком высоко от пола. Затем он осмотрел каменные стены, но, увы, они состояли из плотно-сложенных каменных глыб.

 «Будь в моем распоряжении хоть день, — подумал де Шарон, ударив кулаком несокрушимую преграду к свободе, — я может быть и выбрался отсюда. Но, к сожалению, час смерти моей приближается. Да еще, и какой смерти… врагу не пожелаешь. Хе! Повесить меня, достойного дворянина, словно я – последний смерд.  Тфу!».

 Возбужденно думая обо всем об этом, он сел, наконец, за стол и принялся наблюдать как медленно стекает воск со свечки. В эти минуты ему приходили на ум невеселые мысли: то о друзьях, которых он, наверно, не увидит больше, то об одинокой, всеми оставленной матушке, которая до сей поры жила в неведенье, что сын намеревается стать не аббатом, а солдатом Франции, то о возлюбленной, которой поклялся вернуться живым, то об острове Ре, который, если Луиза не отыщет Глюма, позорно падет. И, наконец, о той печальной неизвестности, удручающей умы закоренелых грешников. Куда он попадет? Достоин ли он будет хотя б то чистилища или сразу попадет в объятия ада?  Удрученный сими неприятными размышлениями, он незаметно погрузился в сон.

Когда де Шарон пробудился, солнце только начинало подниматься над горизонтом. В дверях раздался звук скрежета засовов. Это были несколько солдат, два помощника палача и секретарь, который пришёл лишь для того, чтобы снова озвучить приговор, вынесенный капитаном Флимом накануне. После его ухода два помощника палача быстро справились со своей задачей, надев на де Шарона наручники и передав его охране.

Покончив с формальностями, бургундца вывели на многолюдный двор и повели к эшафоту. Каждый его шаг отбивала барабанная дробь.

 Когда де Шарона довели до угла Святого Мартина, можно было заметить, как некий человек в рыбацком одеянии столкнул кого-то с тумбы и, несмотря на протесты последнего, залез на нее сам.

  — Да, да, сударыня, это он! Это он! — возбуждено восклицал рыбак, обращаясь к близстоящей девушке. — Надо скорее пробиться вперед, нельзя терять не секунды.

  — Но нас же затопчут, — взволнованно проговорила та.

  — Что ж, сударыня, — слезая с тумбы, ответил рыбак, — если вы боитесь, то можете остаться здесь, а я должен быть сейчас там возле хозяина.

   Думаю, после этих слов не стоит раскрывать суть загадочного рыбака и стоящей рядом с ним прелестной девушки, ибо мы верим, что читатель догадался сам, что перед нами Глюм и нашедшая его Луиза.

 Прорываясь через толпу, они стремились к эшафоту, но встречали настолько плотный поток людей, что продвинуться оказалось сложно. Тогда они вернулись назад и стали искать менее многолюдные места, чтобы снова попытать счастье.

 Между тем де Шарон поднимался по ступеням деревянной лестнице на эшафот. Взойдя на помост, он встал на доску под свисающими петлями и повернулся лицом к созерцавшей публике.

 «Господи, — мысленно взмолился он, пока с него снимали кандалы, — сколько раз я был на краю смерти и Ты меня спасал.  Неужели все кончено?  Неужели это мой конец?».

 Эти размышления прервал вопрос капитана Флима, который также присутствовал на месте казни:

 — Нуждаетесь ли вы в священнике, сударь?

 — Конечно, сударь, — ответило юноша, надеясь хоть как-то вымолить у Господа прощения, а заодно продлить свое существование на этом свете.

 — Вы католик? — продолжал свой допрос капитан.

 — Да, — почти что взвыл от боли де Шарон, когда один из помощников палача крепко скрутил ему руки, чтобы связать их пенькой.

 — Есть ли среди вас католический священник? — обратился к созерцающей публике Флим.

 В толпе поднялся шум. Не дождавшись ответа, капитан повторил:

 — Ну же, есть ли среди вас католический священник?

 — Похоже, что нет, сударь, — раздался чей-то голос из толчеи сильно взволновавший де Шарона.

 — Кто это сказал? — спросил капитан.

 — Это сказал я.

  Из толпы вышел молодой человек в темной  одежде.

 — Кто вы? — спросил у него капитан.

 — Англиканский пастор Ош, — был ответ.

 — Пропустите его, — скомандовал преграждающим ему дорогу стражникам Флим.

 Те расступились.  Пастер прошел и начал неспешна подниматься на виселицу. Обратив на него свой взгляд, бургундец застыл от удивления.

 Пастор же сохранял невозмутимое спокойствие.

 — Надеюсь, вас не смутит исповедь у англиканского пастора? — между тем обратился к де Шарону капитан.

 — Нет, — со рвением истинного англиканца ответил бургундец.

— Приступайте, пастырь.

 Сказав это, Флим отошел в сторону.

 Пастор поклонился и приблизился к де Шарону, начиная молитву.

 — Де Рамис, — между тем прошептал обвиненный голосом полным надежды. Но вместо взаимного расположения духа встретил укоризненный взгляд. — Де Рамис, я узнал вас.

 — Помолчите, де Шарон, вы меня погубите, — произнес сквозь зубы тот, как бы проходя мимо.

 — Но, я…

 — Я – пастырь Ош, просто пастырь Ош…

 В этом момент бургундец справедливо понял, что неспроста член ордена Иезуитов так резко сменил свою веру и имя.

 «Тут явно скрывается какая-то тайна», — подумал он как раз в то время, когда аббат Доминик, он же де Рамис, задал как ни в чем не бывало вопрос:

 —   Итак, сударь, в чем бы вы хотели покаяться?

 Но молодой человек, измученный пережитым, никак не мог сосредоточиться; в голове, кроме тревожных вопросов, не было ни одной мысли.

  «Ну не святой же я, в самом деле! — злясь сам на себя, думал бургундец. — Неужели я так и не смогу вспомнить свои прегрешения?»

 — Ну что же вы, сударь, — решил поторопить его аббат, — говорите, я слушаю вас.

  — Мне стыдно признаться, пастырь Ош, но я не могу вспомнить не одного греха за собой, — искренне признался юноша.

 — Очень плохо, сударь, это означает, что ваша душа находится в опасности.

  — И что же мне делать?

 — Вспомните, какие законы из заповедей Божьих вы нарушали?

 — Убийства, сударь, — признался дрогнувшим голосом бургундец, — убийства на дуэлях.  Как вы думаете, пастырь, Бог меня за них сурово накажет?

 Тут сердце де Рамиса предательски сжалось. И он из последних сил стараясь найти в себе мужество, продолжил:

 — Сейчас я постараюсь отмолить вашу душу, а вы тем временем   просите у Бога прощения… Господи!  На исход души раба твоего, Алэна, освободи его от всех уз, клятв и прегрешений. Прости ему грехи плотские и греховные, и прими в мире душу раба твоего… И упокой…

Тут голос де Рамиса против воли оборвался. Он беззвучно прошептал: «…упокой его душу», осенил бургундца крестным знамением и, приложил распятие к его губам, продолжил:

  — Во имя Отца и Сына и Святого духа.  Я отпускаю вам грехи, сын мой. Упокойтесь с миром...

 — …аминь, — глухо закончил Шарон, опустив голову.

 Мнимый пастырь медленно отошел в сторону, и барабанная дробь вновь возобновилась.

  «Как же мне хочется есть. Сейчас бы я с удовольствием съел бараньи окорока, что подают в трактире «Рог изобилия», — подумал де Шарон и сам себя прервал на мысли: — Удивительно, какие глупости мне лезут в голову за минуту до смерти. Хотя, что же здесь удивительного? В Париже и в Сен-Мартен, я ежедневно играл со смертью и поэтому перестал верить в ее существования. Правда на эшафоте я еще не привык рисковать своей жизнью. И вряд ли уже успею привыкнуть...»

 Между тем палач проверил прочность веревки и жестом указал де Шарону на лестницу, прислоненную к зловещему столбу виселицы. Тот, подчиняясь неизбежному, начал восхождение. Поднявшись на четвертую ступень, он острожное повернулся к публике лицом и в последний раз простился взглядом с побледневшим де Рамисом.

  — Итак, сударь, наденьте на голову это, — раздался голос палача над самым ухом де Шарона.

 Палач стоял с противоположной стороны виселичного столба, на точно такой же лестнице, что и обвиняемый. Слегка покосив глаза назад, бургундец разглядел у того в руках нечто похожее на мешковину.

  — Это еще зачем? — возмущенно, спросил он.

 — Наденьте — это не сложно. Так все делают, — философски ответил палач.

  — Никаких мешков, — возразил де Шарон, — Я хочу, чтобы последнее, что я видел на этом свете, было солнце.

 — Последняя воля умирающего – закон, — заметил капитан и обратился к палачу: — Сделайте как он просит.

  Безмолвно поклонившись, палач расширил петлю, продел ее через голову бургундца   и затянул в области шеи.

 «Прощайте, матушка! — судорожно подумал де Шарон, подняв глаза на бело-желтый лучи восходящего солнца. — Прощайте, мои верные друзья! Прощайте, и вы, возлюбленная моя! Простите, что не сдержал своего обещания и вот умираю…».

 Тем временем со стороны лицезрящих зевак поднимался негодующий ропот. Де Шарон перевел взгляд в сторону шума и увидел, как кто-то вырвался вперед и начал отбиваться от стражей, преграждавших путь к эшафоту. Этим смельчаком оказался Глюм. Отчаянно крича, он пытался вырвать у конвоиров алебарды:

— Пустите! Пустите, кому говорят! Я должен быть с моим хозяином.

 — Кто этот сумасшедший? — осведомился Флим.

 — Это мой помешанный слуга, — проговорил де Шарон, — отпустите его.

 — Я его, как видите не держу, он сам норовится попасть на эшафот… Арестуйте его…

 Приказ капитана ободрительно подействовал на конвоиров.  И если мгновения назад они еще не знали как поступить с прилипчивым нахалом, то сейчас они смело пошли  в атаку.

 Видя, что с минуты на минуту арестуют того, на кого он возложил свою последнюю надежду, де Шарон, рискуя ускорить собственную гибель, (так как дернувшись он едва не рухнул с лестницы и не повис), стал кричать и умолять того бежать как можно скорее в Аитре.

 Впрочем, все эти старания были излишними, ибо как только Глюм почувствовал серьезную угрозу со стороны конвоиров, он малодушно почувствовал страх, кинулся в толпу и «растворился» в ней.

Стражники скопом ринулись следом.

 Тем временем, вблизи площади, где осуществлялась описанная нами казнь, проезжал роскошный экипаж, из окна которого выглядывало лицо первого министра Англии.

 Заприметив его, кто-то из толпы воскликну:

 « Смотрите! Смотрите! Герцог Бекингем! Едет герцог Бекингем!

Зеваки обернулись и замерли в оцепенении. Но только не Глюм. Отбившись от цепких рук стражи, он бросился на перерез кареты и ухватился за вожжи.

 Лошади испуганно вздыбились и, казалось, даже не реагировали на крики и оскорбления кучера. Воспользовавшись остановкой экипажа, Глюм открыл дверцу и, упав на колени, воззвал к Бекингему:

 — Ваша светлость! Ваша светлость! Заступитесь!

 — Кто ты и что тебе нужно?  — сурово спросил Бекингем.

 —   Заступничества, ваше светлость, — ответил слуга.  — Мой хозяин месье де Шарон спас вашу жизнь от гвардейцев кардинала, а теперь вот эти хотят его убить. Спасите его! Отплатите добром за добро!

 — Месье де Шарон вы говорите? — призадумался Бекингем.

 — Да, да, — тараторил слуга.   — Умоляю вас, пойдемте со мной. Мы должны успеть его спасти.

 Не дав опомниться герцогу, он крепко схватил его за руку, и увлекая его за собой, бегом побежал к грозно возвышающейся виселице. И прибыл он к ней как никогда кстати. Ибо именно в это время нервно загремели барабаны, а два помощника  палача взялись с двух краев за лестницу, дабы при первом взмахе руки капитана, убрать ее из-под ног де Шарона. И вот в тот момент как Флим поднял руку для полного завершения приговора, над площадью раздался грозный голос Бекингема:

 — Именем короля, остановите казнь!   

 Голос Бекингема прозвучал как гром среди ясного неба.

  Палачи замерли, Флим застыл с поднятой рукой, барабаны смолкли. На площади воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием де Шарона, не веровавшему собственным глазам.

 — Остановите, я вам приказываю! — громче прежнего повторил свое повеление герцог и к изумлению публики поднялся на помост.

  — Что все это значит, милорд? — прошептал ему на ухо капитан.

 — Это значит, Флим, что я помиловал этого человека, — произнес Бекингем.

Флим, все еще не веря в происходящее, попытался возразить:

—  Но монсеньер,  этот француз – гонец господина де Туара!

 — Мне все равно, кто он, — прервал его герцог, скрестив на груди руки. — Я его должник, вот и все.

— Но монсеньер…

— А если вы осмелитесь и дальше возражать, капитан,— продолжал Бекингем, — я позабочусь о том, чтобы вы сами оказались на этом помосте.

— Как вам угодно, милорд, — изобразив покорность, проговорил тот, ибо понял, что в данный момент его власть ничто по сравнению с влиянием Бекингема.

— Снимите с него веревки, наконец, —— Последний приказ Бекингема относился к палачам.

Те беспрекословно подчинились. Веревки, державшие де Шарона, были перерезаны, и он, шатаясь стал спускаться по лестнице.

Когда народ увидел, что француза не казнили, поднялось волнение, которое солдатам пришлось усмирять.

  Между тем герцог наблюдая за де Шароном, подозвал его к себе:

 С трудом передвигая «ватные» ноги, тот подошёл   к нему так близко, что ему стали видны расширенные зрачки голубых глаз англичанина.

 — Как вы себя чувствуете, my friend? — озабочено спросил Бекингем.

  —  Как, по вашему, должен себя чувствовать человек, побывавший на волосок от смерти?— немного дерзко, ответил де Шарон.

 — О, я вас понимаю, — проговорил Бекингем. — Той страшной ночью, в Париже, я чувствовал себя не лучше.  И, если бы не вы, еще неизвестно чем бы закончилась для меня та встреча с гвардейцами кардинала.

  — Не преувеличивайте, ваша светлость, — продолжал де Шарон, — в тот час я больше заботился о даме, с которой были вы, чем о вас.

— Вы очень честный человек, де Шарон, — заметил герцог. — Даже слишком честный. За это я не только сохраню вам жизнь, но и готов отпустить вас на свободу.

— Что?!  — возбужденно переспросил юноша.

— Да, я отпущу вас на свободу, — продолжал серьезным голосом герцог. — но не сейчас… Где вы поселились, капитан Флим?

 — В резиденции мессира де Туара, монсеньер.

 — Что ж, отлично! Стало быть вы не будете против, если я поселю у вас на время этого мальчика? — спросил Бекингем.

 — В качестве кого? — осведомился капитан.

 — В качестве друга, разумеется.

От услышанного Флим пришел в негодование, что незамедлительно отразилось на его лице. Однако, собравшись с силами, капитан ответил довольно спокойно:

 — Вы мой командир, монсеньер, поэтому мой дом – ваш дом. А ваши друзья – мои друзья.

 — Well said, sir! — проговорил улыбаясь Бекингем и вновь обратился к бургундцу: — И так, вы поселитесь в доме господина капитана Флима и пробудете там до тех пор, пока не падет последняя стена Сен-Мартена.

 — Но, милорд… — хотел было возразить де Шарон.

 — Однако же, — прервал его герцог, — я не хочу, чтобы вы считали меня деспотом, и поэтому разрешу вам свободно передвигаться по городу. Но с одним условием: вы дадите мне слово дворянина, что не покинете его, пока я не дам на это указание… 

 Молодой человек на мгновение заколебался, но затем, набравшись храбрости, ответил:

 — Простите, сэр, но я не могу этого пообещать!

 В тот момент Флим посмотрел на де Шарона, как на сумасшедшего.

 — Что это значит? — спросил Бекингем.

 — Я не могу дать вам слово дворянина, поскольку не уверен, что смогу его сдержать! — ответил де Шарон.

 — Даже под угрозой смерти?! Смею вам напенить сударь, что вы — мой пленник, и я могу в любой момент приказать вас снова повесить.

 — Как вы пожелаете, сударь. Я — солдат своей страны, и мой долг — выполнять приказ командира, даже если это будет стоить мне жизни! — заявил юноша, подумав про себя:

 «Ого, как я ему ответил! Эх, если бы де Гермон видел меня сейчас. Уверен, он бы мной гордился».

— Стража! — скомандовал Флим.

И бургундца снова окружили солдаты.

— Проводите господина де Шарона до виселицы…

 — Постойте, капитан! — прервал его намеренья герцог и, обращаясь к бургундцу, сказал: — Я поражен вашей отвагой, де Шарон. Клянусь честью, я бы хотел видеть в своей армии такого преданного своему отечеству человека, как вы! В любом случае вы спасли мне жизнь, и я хочу отплатить вам тем же… Стража! Отведите его в городскую тюрьму, поселите в самую комфортабельную камеру и держите его там до моего указания об освобождении.

 — Но ваша светлость…

Но снова был прерван герцогом:

 — Простите меня, сударь, но я намерен поступить с вами именно так, — проговорил Бекингем, с сочувствием наблюдая, как стражники снова надевают оковы на ноги и руки юноши.