Прикол

Потихоньку наступало тёмное зимнее утро, и Синицын едва успел заметить, как все разошлись по домам. Кроме него самого в съёмной питерской “трёшке” остались его возлюбленная по имени Франциска, которую он безо всякого удивления застал спящей прямо на холодном кафеле в ванной, да его лучший друг – Фёдор, отмечавший накануне день своего рождения. Франциску, или Франц, как он любил называть её, он бережно поднял на руки и отнес на диван в гостиную, укрыв пледом, как и подобает истинному джентльмену, а сам пошёл в комнату к Фёдору.
Тот сидел на кровати, уткнувшись в экран ноутбука, и за несколько секунд не подал ни единого признака жизни.
– Фе-дя! Прикол хочешь? – с тёплой улыбкой спросил Синицын, присев на краюшек.
Фёдор, судя по его виду, многое отдал бы сейчас только за то, чтобы его не трогал никто, даже лучший друг.
Он слегка поднял брови, с его расслабленного подбородка капнула слюна, и он промолвил слабо, почти еле слышно:
– Давай…
Тогда Синицын подобрался чуть ближе, посмотрел ему в глаза, немного растерянно улыбнулся… И, размахнувшись открытой ладонью, изо всех сил отвесил другу звонкий удар по уху. У Фёдора потемнело в глазах и закружилась голова. В ушах стоял звон, и вообще, было ощущение, что его погрузили в какой-то очень глубокий бассейн, из которого теперь надо как-нибудь выбраться. Когда он немножечко оклемался, то посмотрел на Синицына и задал свой тихий законный вопрос:
– За что?
Синицын пару секунд молча смотрел на него, а потом воскликнул с непониманием, с возмущением:
– Как за что? В смысле? Это прикол такой! Прикол! Не понимаешь, да?
В глазах его читалась какая-то заботливая боль, горечь, обида, но обида не на друга, а скорее на саму ситуацию: настоящий друг должен понимать такие вещи!
На что Фёдор лишь слабо качнул головой, мол, извини, брат, не понимаю.
Синицын размахнулся тогда и ударил его ещё раз, снова открытой ладонью, снова очень сильно, наотмашь, потом ненадолго задержал на Фёдоре свой строгий внимательный взгляд и быстро направился вон из комнаты.
Фёдор же завалился на бок, после чего беспомощно распластался на кровати.

Около часа Синицын лежал рядом с Франциской, но уснуть никак не мог. Он спокойно и задумчиво гладил любимую по темным каштановым волосам, иногда прижимаясь лицом к её голове и вдыхая родной запах.
– Милая. Милая! – вдруг позвал он её громким шёпотом.
Франц подняла веки, обнажив зеленые, как у кошки, глаза, излучающие вопросительный взгляд. В её исполнении даже это нехитрое движение выглядело как грациозный и красноречивый жест недовольства.
– Милая, прикол хочешь? – продолжил молодой человек и, не дождавшись ответа, вскочил с дивана, после чего быстрым шагом прошел на кухню, а потом в комнату к Фёдору.
Синицын аккуратно подложил под руку спящего товарища деревянную дощечку, взятую с кухни, после чего молча и нежно, почти любовно, прижался щекой к его щеке; крепко сжал в руке мясницкий тесак, в долю секунды прицелился, широко размахнулся и молниеносным уверенным движением отрубил Фёдору мизинец.
– Федь, с днём рождения. Я тебя люблю. – сказал Синицын и улыбнулся.