Живи, дыши

2019 год, странный, обрушивший и наполнивший меня происходящим. За две недели до Нового, 2019, года мой муж привез на лечение своего знакомого, у него депрессия и полное погружение на дно алкоголя. Юрий Андреевич пролежал в клинике, а на выхаживание был привезен ко мне домой.
В дом, с большим трудом поднявшись по двум ступеням, зашел Юра. Глядя на него, можно было дать мужчине лет 65. Впавшие, безжизненные, усталые глаза, измученные, согнувшись пополам словно старик, трясущиеся руки, несгибаемые пальцы, мужчина-призрак. Пришлось усадить на диван и самой раздевать, руки его не слушались. Беспомощность взрослого вызывает сострадание.
Поддерживая, подставляя себя как костыль раненному, прошли в ванную. Страшное зрелище—заросший, сломленный человек, сгорбленный и разорванный внутри своими переживаниями. Взгляда нет, пустота. Передо мной мужчина, тот, кто по своему возрасту должен быть, а он существовал. Передо мной мужчина без прошлого, настоящего, будущего, тень самого себя.
В женщине включается материнский инстинкт— выходить, позаботиться, накормить, залечить, обнять, выслушать. Вот так мы и стали вдвоем все делать: читать, гулять, грести снег, говорить, смотреть. Улыбнулась, когда я выдала лопату чистить дорогу, он сказал, «дожив до 50 лет, я ее никогда не держал в жизни», ну и что— значит есть в жизни, что может тебя еще удивить. Лопата давалась с трудом, а такое количество кислорода сразу, почти мгновенно его «отравляла». Достаточно было два раза ею взмахнуть, как ты говорил, что от пота весь мокрый, а от воздуха кружится голова и накатывает усталость, шел в дом.
Вместе обедаем. А вечером прогулка. Взрослый дядька, ты, шел, опираясь на руку женщины. Протянув ее однажды для помощи невозможно разжать, только крепче держать, как собственного ребенка, которому очень нужна.
Счастье не зависит от денег, оно внутри. До того, кто в депрессии, невозможно достучаться, показать, что небо голубое, а снег — белый, им просто плохо. Ты одинок. Видела и чувствовала: ты на войне, самой страшной— это война с собой, на ней можно не выжить, что ты и делал. Растерянный, сломленный, безучастный. Временами на него находило и он оживал, включался, а внутри — мощнейший интеллект, шкафы книг, пронзительный взгляд. Всегда своей дочери говорила, что самое сексуальное — ум, можно сердце подержать в руках, обладать телом, а вот мысли, эмоции — ими можно питаться.
Счастливы те, к кому не приходит кризис, кого не раздирают вопросы: что я, кто я, все ли я сделал, что еще впереди?  Все те, кто через это проходит, через это горнило — когда тебя скручивает жизнь, не в радость, будущего нет, только безумный страх, страх от паники, страх от собственных мыслей. Он знает столько способов ухода из жизни, а способ остаться на земле не видит. Только одно сплошное горе, горе, которое никто не чувствует, не знает, только ему одному оно знакомо, оно кричит внутри, мне больно, а крик не слышен, немой вопль, господи, как больно, я один столько людей, а я один, мне страшно.
Слушаем музыку. Включила песню Анны Герман «Эхо любви», в глазах слезы. Хорошо помню желание, осознанное, обнять его как мужчину первый раз. Прижаться, притулиться и больше не отпускать. Желание женщины принадлежать мужчине, хочу, больше никто не нужен, ты больше никого не видишь вокруг, есть он, а в голове мысль: у меня нет больше ощущения ничейности, он рядом, я дома.
Мне тоже почти 50, точнее 48. Большая часть жизни прожита — и тут она смотрит тебе в глаза, улыбается и выбирает тебя, ты живешь со своими радостями, горестями, а она тебя, оказывается, любит. Ты, Оксана, на Новый год пожелала себе любви — вот она. Это чуть позже ты будешь от боли этой любви и корчиться, и кричать, и быть счастливой. Это дочь тебе скажет точное определение: «Мама, ты счастлива, в твоей жизни происходит то, о чем написано столько книг и снято столько фильмов, — это любовь взрослой женщины (без бабочек в животе), когда ты отдаешь, участвуешь, разделяешь, тебе ничего не жалко.»
Говоришь гуляя, живи, дыши, я рядом, ты не один, страх пройдет, надо перетерпеть, удержаться рядом, заставлять себя просыпаться, умываться, читать, есть, апатия отступит, обязательно верить, что у состояния потерянность есть начало, середина и конец, ты выберешься, только теперь открой, что ты не один, рядом с тобой человек, чувствующий твою боль как свою, если ты чувствуешь боль — ты живой. Вот так день за днем, приходить с работы, готовить, вместе вдвоем смотреть кино, обсуждать, рассказывать, переживать, физически укреплять тебя. Все-таки лопата — хороший инструмент, простая в применении, но очень эффективная. Скоро ты сможешь ею махать минут сорок, на лице появится румянец и мужчина, который скажет сегодня я «ухандохался» от этого красивого снега, губы улыбаются мягкой улыбкой, настоящей, от состояния тихой радости. Не надо никому доказывать, что ты успешный, главный, первый, тебе просто хорошо. Маленькая простая радость — расчищенная дорога. Весь употевший до трусов и с пришедшим аппетитом. Состояние покоя. Вечерние прогулки нам обоим доставляют удовольствие, простор темного неба, лес, утопающий в снегу, двое. Женщина, поддерживающая под руку, взявшая ответственность за тебя и перед тобой. Это потом ты мне скажешь, что у тебя возникло желание поцеловать, сейчас я этого не знаю. Мы разговариваем, мы одного поколения, нам хорошо, мы понимаем друг друга, мы слышим друг друга. Просто я прошла через свои терзания, выжила, я рядом, ты не один, живи, дыши.
Устала, истощена, за ужином понимала, что тебе пора домой, смогла это произнести вслух, что на все свои вопросы ты сам должен себе ответить, что ты хочешь, как ты это видишь. На улице Чапаева их нет. Пасынок забрал тебя, прощаясь тихо, как всегда, произнесла: «живи, дыши, мне это важно».
Мы созваниваемся, а мне тебя не хватает, нашего с тобой времени, в общении, в прогулках.
Предложили поменять работу, решила посоветоваться с тобой, уточняя, что работа у друзей (работа+дружба — сотрудничество сложное), ты говорил о плюсах, которые, безусловно, есть—более достойная зарплата, а я переживала, что подруга будет начальником и хорошим это не закончится, и ты мне крикнул: «Через пять лет кому ты вообще будешь нужна! Кто на тебя посмотрит!» Фраза, сказанная тобой, была принята мной как женщиной, хотя ты говорил как о работнике, а я услышала как женщина). Ссора из ничего. Позвонила дочери: «Мне очень обидно». В сердцах очень коротко произнесла: «Ты — первый, кому буду нужна!» Слово мощное, орущее, им можно вылечить, можно убить. Я отошла в сторону, чтобы не оказаться раненой. Позже боли от слов и поступков словно шторм, когда будет казаться, что хуже уже не будет, а жизнь словно эхом отдает…будет, будет… На резкость твоих слов в порыве гнева: «Индульгенцию на пожизненное хамство тебе никто не выдавал, прошу меня больше не беспокоить.
Ты даже дочери моей позвонил, уточнял, что случилось. Короткая память у мужчин, а девочек — все помнить, до мельчайших подробностей, с интонацией и выразительностью, словно выступаешь. Мужчины понимают чёткие команды и ты ее выполнил. Потом случай с «индульгенцией» ты будешь вспоминать часто, а сейчас я одна. Дома плохо, я съезжаю к сестре, чтобы просто разобраться, что со мной, о чем я думаю, что тревожит, кто в моей голове, что не отпускает, я каждый день проживаю мыслями с тобой. Сначала охватывает паника, со мной такого не происходило, удивление, разве такие чувства может вызвать мужчина, затем приходит сознание, что тебя бесит, а ты словно завороженная, потом радость — а ведь ты влюбилась, он есть, жив, счастье(?).
От сестры до работы га электричке 2 остановки, каждый день на перроне встречаю мужчину, начинаем здороваться. Представился. Виталий Васильевич.
—Чем вы занимаетесь?
—Работаю на Полигоне, я слесарь в жилконторе.
Глаза мои невольно опустились на его ботинки, в голове пронеслось: «…он же Гоша, Жора, Гога» — спасибо известному фильму. За 15 минут общей поездке успеваем рассказать о себе, разведен, получает пенсию— и задает неожиданный вопрос:
—Если вы свободны, выходите за меня замуж.
Улыбнуло. Это мой год.
Наши телефоны молчат два месяца, самое тяжелое неизвестность, ты расскажешь, как метался от желания услышать голос, тебе его не хватает— невыносим, ты сейчас всегда просишь, чтобы больше не молчала, взрослые люди должны уметь договариваться—только не молчи…
Середина весны, природа проснулась, все вокруг ожило, твой звонок.
— Как ты?
— Все хорошо, на работе действительно все хорошо (выплатили все, что срезали, любимое хобби — тренировать женщин вождению — возобновлено)
— Как у тебя?
— Нормально, как всегда.
Я знала как ты, еще зимой было развлечение — открыть томик Чехова на любой странице и наобум ткнуть пальцем в строчку: как ты, Антон Павлович? Ни разу не подвел, я знала, что с тобой, как твой день сложился, что на сердце. Теперь и на моей работе девочки тоже не против уточнить, многие просят не читать «…а то так и есть». Спасибо, Антон Павлович.
Мой день рождения до сих пор остается загадкой, ты действительно помнил мой день? Твое поздравление— признание женщине, меня потряхивает, а ты волнуешься, заикаешься, произносишь, что в этой жизни очень боишься отношений, ты трижды женат, бесконечное число/тело женщин, тебе страшно. Мне кажется, я кожей тебя чувствую, мощнее желания быть в отношениях у тебя нет, быть нужным, рядом, любимым. Когда ты ценность сам, как человек, со своими слабостями. Четкое понимание, что твоя спина прикрыта и ты можешь на нее опереться, любовь и дает это ощущение.
День Победы, звоню спросить, как ты, а в трубке голос — я разбился, мне плохо, машина в хлам, уточнила все ли живы, в кого врезался, ты ответил, что все твое лицо искажено, дети спросили, что случилось и коротко — едем. Наша колымага, которая с трудом доезжает до моей работы (можем заглохнуть раза три за два километра) довезла нас до Москвы словно вся вселенная нам помогала. Сын пошел первым и позвонил:
— Мама, он пьяный.
Мы поднялись, охватил приступ гнева, смогла взять за ворот футболки:
— Как ты мог? Разве такими вещами шутят?
Слова, поступки — цена им разная. Ты уткнулся в меня головой, произнес:
— Я больше не могу.
Обняла.
Дочь сказала: если вам нравится моя мама, то не бухать надо, а завоевывать.
Мы едем к нам домой, я села сзади, положила одну руку тебе на затылок, другую на грудь, мне кажется, тебя скрутила любовь… Спросила, что, так больно, рассказать можешь? Ты закрывал себе рот рукой, тебя разрывало на клочки. Мне кажется, ты любишь. Накрыл мою руку своей.
Дома поужинали, ты хорохоришься, «гоголем пошел», мы сели рядом, я тихо сказала:
— Я испугалась за тебя.
У тебя слезы, мужчины плачут, когда больно. Ты мне хочешь что-то сказать и опять закрываешь рот рукой.
— Юра, я рядом, ты не один.
Может, мне это кажется?
Мои дети собрались разъезжаться после праздников, ты захотел вернуться к себе. Сын проведал, коротко спросил.
— Юрий Андреевич, вы готовы лечь в клинику?
— Нет.
Немного послонялся по квартире, ты заявил, что согласен. Быстро покидав вещи в сумку, перекусив в дороге, к вечеру ты был в больнице.
Я не знала, что через час оформления ты в реанимации, отказывали один за другим органы. Что уже тогда ты между жизнью и смертью. Смерть, к которой ты так стремился., провоцировал всеми своими действиями, она рядом, готова тебя принять. Я этого не чувствовала. Смерть — дама капризная, с ней невозможно договориться, откупиться, ей можно не давать обещания, она просто приходит и берет. Я не знала, что ты на грани.
Домашние котлеты и пюре я приготовила тебе в больницу, пошли свои огурчики. Мы с сыном готовы тебя проведать, но не знаем, что ты в коме.
К нам вышла врач, про себя отметила какая красивая женщина элегантного возраста:
— Вы к кому?
— К Юрию Андреевичу, его можно проведать, передать домашнюю еду?
Уловила взмах брови Лидии Михайловны, так зовут твоего врача, позже мы познакомимся ближе.
— Какие котлеты? Он в реанимации, все очень плохо, приготовьтесь к худшему, отказали почти, печень, легкие, бушует мозг.
Спросила, что нужно из лекарств, — все есть, но нужны памперсы, пеленки и вода.
— Вы кто ему?
— Друзья.
— А где родные?
Мы звонили твоей семье, Юра, но никто трубку не поднял и не перезвонил.
— Они в Москве, но связи с ними у нас нет.
— Скажите, у него так гладко выбрит пах, это для его, может у него операция предстоит? — задала вопрос врач, я немного смутилась, не знала, что ответить, вслух произнесла!— может, для интимной жизни, надо же, такая эстетика, а ноги и стопы все в земле, где он бегал?
Мы с сыном переглянулись, ответа на этот вопрос у нас не было.
Где ты бегал?
Объездили весь город, привезли средства гигиены.
— Лидия Михайловна, я вас ка женщину и мать прошу, сделайте все возможное, вытащите его — только это я смогла выдавить из себя.
Побежала слеза, моя первая слеза, а их у меня, как окажется, целое озеро, но я потом об этом узнаю.
— Сын, отвези меня в храм.
Зашли вместе, встала перед иконой, тихо прошептала:
— Заступница, пусть живет, дышит, мне это важно, пожалуйста, сделай для него.
— Какой у нас будет итог: останется в живых или умрет, я с я скажу тебе спасибо и достойно пройду этот путь.
Так началась борьба за тебя, твою жизнь.
Самое страшное — это звонить в семь утра в реанимацию и ждать, что ответят. Меня охватывал ужас, животный страх, внутри бьет и колотит:
— Без изменений, он плох.
Это потом Лидия Михайловна будет более подробно описывать, что с тобой, мы живые с сыном, слушаем о тебе в кабинете, а ты в царстве Морфея, тебе все равно здесь ты или там. Ты вне боли за тебя.
Приезжаем в больницу, ты все так же плох, врач разрешает зайти в реанимацию, но ты не реагируешь.
Одежда на мне снимается не расстегиваясь, от переживаний на весах минус семь, у сына — четыре. Есть из нас никто не может.
— Вы знаете, он стабилизировался, жить будет.
Я выдохнула. Но рано.
— Приготовьтесь, сегодня самая тяжелая ночь — мозг может умереть.
Ты, кто блестящая умница, сделавший себя сам, построивший с нуля свое дело, чья голова доставляет мне удовольствие и радость общение, ты станешь умственно отсталым. Спасибо, доктор, за правду, больше вопросов нет.
Сын сам отвез в храм, подошла к Заступнице, пожалуйста, оставь ему ум, он уже все отдавал: рука, нога, почки, печень, оставь голову. Без нее тебе будет все равно, где ты живешь, что ты ешь, кто ты. А перед глазами картина в отделении, где ты лежишь: санитарки за руку, как маленьких детей ведут здоровенных дядек, в памперсах и пижамах, это те, кто не вернулся в наш мир, всё, они навсегда больны, психически, просто растения. Сын прислонился к стене как опоре, когда всё это увидел:
— Мама, как страшно.
— Юра, ты можешь оказаться среди них, прошу тебя, Заступница, сделай для него, оставь в реальном мире. Сейчас я разглядела, что Заступница моя — Матрона Московская.
— Родной, помогай, что я еще для тебя могу сделать, я рядом, я с тобой.
Звонили рано, голос Лидии Михайловны с улыбкой, это чувствуется через трубку:
— Ночь прошла спокойно, он в реале.
— Спасибо за добрые вести.
Ты возвращался. Лидия Михайловна со смехом рассказала, как ты ей повествовал, что любишь кафе и рестораны, сколько женщин у тебя было. Мы с доктором смеялись одновременно — раз вспомнил о сексе, будет жить — заявил сын, просто ржали.
Оксана, ты выдохнула, впереди выходной, кажется, мы выкарабкиваемся, рано, ой как рано.
Доктор звонит— срочно приезжайте, не по телефону, причем одновременно твой реаниматолог, и завотделения — сыну. Хорошо на работе простой и есть возможность официально «свалить». Примчались, Лидия Михайловна взволнована, ему срочно нужна урологическая помощь, твоя зависимость ударила тебя по самому деликатному месту — он молодой мужчина, слушайте внимательно, эти четкие инструкции мы вслух проговорили, готовы все сделать и успеть.
Ужас от того, что счет идет на часы. Бяка от Бога Бахуса.
Тебя выводят к нам. Первое, что ты произнес:
— Как вам никому не нужный, одинокий человек?
— Я рядом, ты не один.
Хороший уролог в отпуске— значит гоним в Москву и делаем по плану.
Успели, мы на УЗИ, я вижу тебя первый раз голым, ты красив как мужчина. В голове промелькнуло твой «рыцарь» великолепен, одернула сама себя, я же в больнице, когда же они прекратятся, хочу спальню, кровать, тебя. Нет неловкости, смущения нет, твои пронзительные глаза и фраза:
— Тебя твои разорвут.
— Кто?
— Дети.
— Они взрослые, посмотри, как они мне помогают. Дурында ты моя — добавила нежно.
Доктор обстоятельно рассказал, что предстоит, а теперь от меня ждет разрешения.
 — Согласна, операция.
Сын довез до операционного блока вместе с медсестрой, всё, сейчас домой. Как будто жилы вытянули из каждого. Накатывает усталость, тупая, ничего не делать, не решать, не бежать, бесконечный ужас, страх, когда конец?
Сама тебе все время твердила, что есть начало, середина и конец, Юра, мы с тобой в этой системе координат где? В начале, в середине, в конце? Где?
Навещает сын: мам, он в порядке, должны скоро выписать. Раздался звонок, спросонья подумала, что будильник, несколько раз выключала, а это — ты!
— За мной можно приезжать—обрадовалась, все позади.
С работы бежала успеть приготовить. Ты с трудом вышел из машины и меня осенило: ты же сбежал, я вижу бинты — значит катетер с тобой, а ты дал дёру. В голове вопросы: а дальше что? Как обрабатывать всё?
Включилась голова, по мере поступления проблем. От тебя запах больниц, всё, хочу, чтобы от тебя пахло домом. Душ — это целая наука, табурет, катетер, трубки, бинты, емкость. Я купаю тебя, как маленького, приговаривая:
— С гуся вода, с тебя — вся хвороба.
Твоя комната рядом с моей, ночью ты ворвался:
— Оксана, мне плохо.
Вскочила — хорошо, что сплю как капустка, все время мерзну, толстовка и шерстяные гольфы.
— Я иду к тебе, ложись, я буду рядом.
Ты тихо говоришь, что тебе очень больно, плохо, приступ.
— Потерпи, отпустит.
— Господи, дай мне силы.
— Даст, приступ пройдет.
Тебе от боли все хуже, зажгли свет, ты переключил случайно катетер, и он перестал работать. Исправили.
Селя рядом, обняла тебя пледом своих рук.
— Мне легче, отпускает.
— Это хорошо.
— Какое у нас с тобой первое свидание — говоришь ты.
— Да, у тебя катетер, ты пукаешь, а за окном рассвет и соловей заливается, всё-таки лето.
Своими руками гладишь мои, сильнее сжимаешь запястья. Мое лицо очень близко к твоему, понимаю, что всё, накрывает, ещё чуть-чуть и мы будем целоваться.
— Прошу тебя, не буди во мне женщину, у нас с тобой, всё обязательно будет, чуть позже.
— Хорошо, а ты во мне — мужчину.
Ты ровно задышал, уснул, я вернулась к себе, нужно поспать.
Будет второе свидание, ты опять во сне переключишь катетер, ив приступе боли будишь меня, я рядом, обнимаю тебя, тихо, как детям — чш, чш…, сна нет, светло, а ты как ребенок засопел. Положила голову рядом, соловей что-то рассказывает.
Вдруг ты закидываешь на меня ногу и во сне говоришь:
— Помни, я главный.
— Спи, главный, чш..чш..
Днем на улице цветет поздняя сирень — нарвала охапку, подыши, ты уткнулся всем лицом, мне кажется, ты задаешь себе вопрос: как ты дошел до такого? Как ты мог допустить это?
Вслух: в чём смысл жизни? Я его потерял, меня ничего не радует, я заработал, какой смысл.
Всё заново, накрыло его.
— Просто в жизни, без глобального: ни ты, ни я не накормим всех голодных, мира во всем мире не сможем добиться. Маленькие радости, только тебе понятные.
Голова кругом—уролог, с катетером надо что-то делать. Мы в медцентре, ты куришь одну за другой, слышим разговор. Администратор забыла напомнить доктору, что у него сегодня есть запись, а его нет в городе. Родной, только желваки у тебя ходуном. Снова человеческое разгильдяйство.
— Давай в Москву, где тебя оперировали.
— Хорошо.
Вы с сыном стартанули, но день к вечеру — и вернулись, вас ждут завтра к 12.
Волнуюсь, подошла к зеркалу, вена на виске здорово надулась, пульсирует — всё, надо себя занять, отвлечь. Мою полы, помогает, а мысли в голове: я все успела сделать? Что ему скажет врач? Какой вердикт? Это я ставила подпись на согласиях о хирургической операции.
Вдруг всё будет?…
От напряжения виски ломит.
Звонок, сын первым говорит, что обошлось, мы с тобой, мама, успели, все хорошо, катетер вынули.
Слёзы градом, остановить этот водопад, скоро разбухнет нос и глаза заплывут.
Тихо прошептала «спасибо, доктора, за ваши знания, умения, навыки и спасибо, Заступница, они скоро домой, мы сегодня до тебя до тебя доедем и вместе скажем «спасибо»».
Приехали, ты счастливый:
— Слушай, как хорошо самому пописать.
— Он — рыцарь, как джойстик, туда-сюда.
Тебя от эмоций несет, сколько счастья, что нет беспомощности.
— Юра, съезди со мной в храм, я хочу сказать спасибо, что ты рядом.
— Заступница, здравствуй, — ты перед иконой, я уткнулась тебе в спину, обхватила руками, спасибо тебе, он жив, дышит, он рядом, я не одна.
— Я хочу поехать к врачу, Лидии Михайловне, поблагодарить, это ее руки тебя ограждали от смерти.
— Когда?
— Мы ничего не будем откладывать на завтра.
— Готов?
— Правда красивая женщина, а улыбка, столько теплоты.
В руках у тебя огромный букет роз и море сладостей.
— Это вам, спасибо, что я жив.
Ты оживаешь, тебе звонят по работе, просыпается взгляд, твои глаза, они становятся хищными, подбородок, мой любимый, волевой подбородок, любуюсь тобой.
— Юра, эту умную голову нужно занимать.
Мы каждый вечер идем по тропинке, не торопясь, иногда руки касаются друг друга, поймала себя на мысли: мне шестнадцать, ему чуть больше— как в юности.
Вы с сыном косите траву, мы в восторге:
— Какой дух стоит, слушай, я весь взмок, это круто, счастлив безмерно.
— Ты настолько домашний человек, знай это.
Ты удивлен:
— Да ладно?
— Правда, посмотри, тебе спокойно, тепло, уютно, поверь, никуда не захочется.
— А как же женщины?
— Дверь открыта.
Задумалась, тихо спросила:
— Как же мне тебя удержать на этой земле, что еще сделать? Больше я физически не вытяну, я умираю за тебя.
Ты опустил голову.
Синяков попросил тебя съехать. У сына защита, ты предложил пожить ему у тебя.
— Мы справимся, не волнуйся о нем.
— Спасибо, что заботишься о нем.
Вас нет рядом, мальчики, мне вас не хватает, я скучаю.
— Скоро к врачу, увидимся.
Ты рядом, я могу прижаться к твоей спине, твой запах, я задыхаюсь без тебя и надышаться не могу тобой. Пришло сообщение:
— Ты очень хорошо сегодня выглядела.
— Приятно, спасибо.
Пытка — не вместе.
Сын защитился — красный диплом.
Позвонила другу семьи — Левану, как дела?
— В больнице.
— А у тебя что?
— Диабет.
Решила проведать, Леван с порога:
— Синякова, выходи за меня замуж.
— Так, что еще?
— Слушай, а у тебя кредиты есть?
— Нет.
— Хочу машину взять.
— Ну и?
— Я тебе дам половину, вторую ты возьмешь в кредит, а я потом отдам.
— Так, что еще?
— Слушай, зарегистрируй меня у себя.
— Что еще?
— Ты до какого часа работаешь?
— До 15.
— Хочу кафе в аренду взять, вот будешь после своей работы туда приходить и готовить домашнюю еду.
— Что еще?
— Обо мне заботиться будешь.
— Что еще?
— Я буду красиво одеваться.
— А я?
— А ты — всё.
Брак по-грузински. Это мой год. Рассказала тебе, смеялись оба.
Тебе к урологу, волнуешься.
Телефон молчит, значит все плохо.
— Огорчен, расстроен?
— Да, необходима операция, не знаю, что делать.
Негодовала, врач, как пулей тебя сразил, если слова останутся в голове— всё, больше ничего не поможет.
— Прошу, не впадай в панику, необходимо мнение еще одного врача.
— Ты пойдешь со мной.
— Хорошо, мы вместе.
Наш старенький завотделения, спасибо вам!
—Функции восстановятся, нужно время.
Тебя разрывает, время, сколько, день, неделя, месяц, год — читала тебя.
Заступница моя, дай ему через меня, прошу тебя, пожалуйста.
Ты предложил моему сыну заработать, спасибо, родной, за помощь.
— Чем занята?
— Да вот, смотрю про секс, нужно освежить знания.
— Серьезно?
— Вот думаю, что препод поставит, а то до отличницы далеко.
Ты включился.
— А препод, это я?
— Ага, строг не будешь?
— Когда?
— В выходные.
Мы снова на прогулке, потом в беседке, горит камин.
— Зачем я тебе?
— Я хочу жить с тобой, стареть с тобой.
Никуда не деться от нее, от нежности, заполняющей грудь и горло, выступающей сквозь коду, желанием прикасаться и гладить.
— Люблю тебя. Вдруг я первая умру, а ты так и не узнаешь, что любим.
Я вижу как волной вздыбливается твоя грудина, эти глаза, глаза, проникающие внутрь меня.
— Какая ты маленькая!
— Меня сто лет никто не обнимал.
Твои руки, мои руки, мы одно целое.
Ты помогаешь мне в саду, я кормлю ягодами из своих рук, мы есть друг у друга, нам хорошо.
По телевизору шел концерт, звучала песня — три счастливых дня, пела Пугачева, ты заметил:
— Как символично, и у меня три счастливых дня.
Сын справляется с заказом, мгновенно — срыв, алкоголь забил буллит в твои ворота.
Опустошена, разбита, ранена, я задыхаюсь от боли.
Я выдохну, я выдержу.
До отпуска осталось немного. Иду по тропинке — впереди силуэт, кто-то знакомый, ближе разглядела, репетитор дочери по математике, Юрий Борисович, он элегантного возраста за 65 лет, дружим — 30, вдруг признание:
— Всегда нравилась, до сих пор помню, как танцевали в ресторане.
— Это же было 25 лет назад.
— Дурак, почему я на тебе не женился?
Про себя подумала, ты же ответил — дурак.
Уже ночью в голове— Синякова звать Юрий Петрович. Итог: Юрий Петрович, Юрий Андреевич, Юрий Борисович. Поняла на чем смеюсь. Это мой год.
Отпуск. Спасибо мои взрослые любимые дети — вы делаете мне подарок, я лечу в горы, в Сочи, мне надо восстановиться, набраться энергии, сил, впечатлений.
Горы, я влюбилась в вас, в вашу мощь и стать, в эту молчаливую величественность. Я, которая боится высоты, с упоением и восторгом поднималась к вам, какая свобода, я раскинув руки, воздух неподвижен. Меня отпустило.
Я в номере, утром улетать, слушаю музыку— караоке-бар под окнами, она мне нравится, песни со смыслом.
Вдруг в WhatsApp:
— Как ты?
— Хорошо. Что с тобой было?
— Сорвался, сильно разбил голову, было все в крови.
— Я звонила в больницы, которые недалеко от твоей дачи, переживала, хуже нет неизвестности. Но твоей фамилии не было.
— Да, дача — зона ответственности Щелковского района.
— Жив, рада.
— Ты где?
— В Сочи, в горах.
Заныло внутри, слёзы бегут.
— Юр, жила я без тебя со своими радостями и печалями, зачем ты в моей жизни?
— Мне не для кого жить.
В моей голове: значит не прошла по краю твоей судьбы, да так бывает «…мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает».
— Я буду укладываться, завтра вылет, обещай, что, если кукурузного поля не будет на пути, ты ко мне будешь приходить с моими любимыми цветами.
— Какое кукурузное поле?
— Аа, да, ты же выпал из жизни. Да вот, летчики — молодцы, герои, посадили самолет в кукурузу и ни один не погиб.
— Обещаю.
Верю ли?
Снизу стало доноситься: «…ты счастье в моей жизни»— запел мужской голос, красиво, проникновенно, он всё нарастал, «счастье в моей жизни» — сильнее, глубже.
— Чьё я счастье? — пронеслось в голове.
Следом вдогонку музыка: «…я мозаику сложу из разбившихся сердец». Надо же, как будто специально. Свернулась калачиком, положила подушку на голову, а сквозь нее слова песни: понять, простить, принять, еще раз, пусть двери отопрутся.
Внутри острая, тихая натуга— двумя пальцами кожу пополам в разные стороны. Поспи, Оксана, я тебя прошу, поспи, хоть немного, сама себя уговариваю.
Я дома. Любимые дети, спасибо вам за эту возможность.
Набрала тебя:
— Юра, тебе спасибо за этот год, ты подарил меня самой себе, прости, что «втянула» в свою любовь, почему-то связала свое счастье с тобой, как будто ты его гарант, а я и есть сама у себя счастье. Ты свободен, я увидела, какая я, что я стою, все, через что я прошла, мне ценно, ни за один поступок не стыдно, ни за одно предложение.
Боли больше нет.
В районе солнечного сплетения мышцы раскрылись — стало так легко. Никто не получает счастье просто так, счастье приходит на контрасте.
Мои слова вызвали недоумение и растерянность, постепенно пробуждая мужской хаос, которого отпустили раньше, чем он сам, первым, решил это сделать.
На душе пакостно и скверно, тоска, не так, как это было с другими женщинами.
— Мне нравится твое отношение к жизни, к людям. Нет завтра — ты мне говоришь, вчера не переписать, не исправить, это уже история, есть только сегодня, здесь, сейчас, время — самый ценный ресурс, его может не быть, добавляла всё время ты, им необходимо дорожить. 
Выбила из седла, изумлялся ты.
— Я не знаю, как с тобой себя вести. У меня было столько женщин, я никого не хотел целовать, обладать, разговаривать. Я тебе не рассказывал, что пару лет назад был у психолога, старенький дядечка, наша беседа шла в обычном ключе, а напоследок он мне сказал:
— ты пей, гуляй, шляйся по клубам, имей баб.
— Ну, буду я это делать и что?
—А потом появится она,— сказал доктор.
—Кто она?— уточнил ты.
— Женщина.
— И что?
— И ты всё поймешь.
Ты сам себе дал ответ, что с тобой творится. Почему, когда влюблен по-настоящему, ведёшь себя как дуралей. Куда девается эта напускная самоуверенность, тебя нет рядом — я одинок.
— Ещё в горах я написала твоим родителям письмо, их уже нет, рассказала, ты на войне самой беспощадной, с самим собой, сжигающей дотла. Просила, мама Лида, папа Андрей, приснитесь ему, дайте знак, что вы гордитесь им, любили его, так как умели, как научили вас ваши родители, он не подвел вас, он нужен, он любим. Ты прочтешь его.
Тихим заикающимся голосом:
— Ты— мое счастье, люблю тебя — я сказал это зимой, когда были на прогулке в лесу, прижать, поцеловать, не отпускать, она здесь и в душе поселился долгожданный покой.
На рассвете звонок:
— У меня умерла сестра.
— Родной, я сожалею, что могу для тебя сделать?
— Ей было всего 48.
— Как мне.
— Ну почему так рано?
— Нет ответа «почему».
— Мы были в ссоре 8 лет, не разговаривали.
— Ты любил ее?
— Оказывается, да.
— Сожалеешь, что так и не сказал ей?
Я плачу вместе с тобой.
— Расскажи, какая она была маленькой? Ты защищал ее?
— Пухленькая, меня всегда заставляли ее брать с собой, она капризничала вечно.В школе все знали, за нее всех порву.
— Когда она родилась, кто дал ей имя?
— Папа сказал: это Натали.
Тебя душат слёзы, ты весь день рассказываешь о ней, я проживаю эту боль с тобой.
— Я рядом, ты не один.
— Завтра похороны.
— Хочешь я вечером приеду, побуду с тобой?
— Да, пожалуйста.
Страшное завтра, я не представляю, насколько оно меня приведет в содрогание.
Плутая, нашла дом, ты открыл и меня охватил ужас: ты пьян, валяются пустые бутылки, на кухне гора грязной посуды. Гнев, ярость охватывает меня:
— Как прошли похороны?
Ты молчишь, ниже опуская голову.
— Ты мысленно похоронил свою живую сестру? — осеняет догадка.
— Она жива?
— Да.
Бешеное негодование, остервенение.
— Как ты мог? Это подлость с человеческим лицом.
— Юра, ты шлюха внимания?
Достала кошелек, среди мелочи нашла монеты 1 копейки, их штук десять, положила на ладонь, слушай меня внимательно:
— Это монеты самого низкого достоинства, цена им 1 копейка, это цена твоих слов, поступков, действий.
Бросила их на стол и вышла. По метро бежала прочь от этого ужаса. За гранью моего понимания.
Я почти закончила свое повествование: впереди твой день рождения, очень красивая цифра — 50, символичная. Читай очень внимательно, я попробую тебе ее разложить:
первая цифра 5, начну с простого, это оценка в школе, высший бал, так и у тебя: твои фабрики, дети, книги, женщины, алкоголь— быть первым, лучшим, успешным как цель, к которой шёл, подумал— решил— сделал;
вторая цифра 0— круг замкнулся, это не конец, а начало— начало отсчета, время пошло.
Долго думала, что подарить, чем удивить, поняла, тебе необходим подарок простой, ясный.  Слышала тебя всегда, точно, вот он, твой внутренний кумир — кардинал Ришельё. Бросилась читать о нём, экранный образ ничто по сравнению с реальностью, великий деятель. Дочь даже на работе не нашла, кто угодно есть, а Ришельё — нет. На работе девочки вяжут, попросила связать маленькую фигурку кардинала, получилась. Она для тебя как знак, символ, талисман. Теперь он у тебя.
«…Жизнь вообще любит парадоксы: тебе кажется, будто ты хозяин собственной судьбы, а на самом деле ты смешон и слаб и вот-вот рухнешь вниз; но, когда ты на самом дне и, кажется, все пропало – жизнь вдруг заваливает тебя подарками.» Это Ремарк, глубже не скажешь.
Заступница моя, спасибо тебе за эту силу воли, с сильных спрос особый, за упорство, за терпение, за несгибаемый дух, за веру.
Даже когда все бессмысленно и бесполезно мы можем любить, любить не ожидая ни благодарности, ни взаимности, ни перемен.
Больше не болит, я выдержала столько «как», я знаю «зачем» жизнь, какой он главный?