Подозрительный неологизм

Сеятель знанья на ниву народную!
Почву ты, что ли, находишь бесплодную,
Худы ль твои семена?

Н. А. Некрасов
«Сеятелям»


Прежде чем начать повествование, необходимо отметить, что действие рассказа происходило в «тёмные» докомпьютерные времена второй половины восьмидесятых годов прошлого века, когда не существовало быстродоступных источников информации.

Итак, в один из дней той прекрасной эпохи учительница русского языка и литературы Кристина Юрьевна после звонка чуть приоткрыла дверь лаборантской – почти весь 10 «А», класс из прикреплённого к школе профтехучилища, уже был на месте. Кристина Юрьевна прикинула наполненность помещения.

«Вроде нормально, а Фадеев и Кириллов сейчас подтянутся», – подумала она, зная, что те обязательно придут, хоть и опоздают.

В вечерней школе было привычным делом соотносить начало урока с составом собравшихся.

Убедившись в том, что час пробил, Кристина Юрьевна с коричневым журналом под мышкой решительно прошла между рядами парт, встала у своего стола и положила на него журнал. Ученики поднялись в приветствии.

– Здравствуйте! – организующим голосом сказала Кристина Юрьевна.

– Здрасьте! – многоголосо и разнотонально раздалось в ответ.

– Садитесь! – продолжила ритуал Кристина Юрьевна.

Пэтэушный мальчишеский 10 «А», без церемоний гремя железными ножками задвигаемых стульев, уселся за парты.

Кристина Юрьевна пробежала глазами по лицам – все были на местах, только лакуна на первой парте словно бросала вызов своей вызывающей пустотой.

«Сейчас появятся», – подумала Кристина Юрьевна.

Ожидания не обманули её – оглушительно прогрохотав ручкой, дверь широко распахнулась, и в проёме показались здоровяк Фадеев и друг его Кириллов с перекинутыми через плечо сумками на длинных ручках.

– Кристина Юрьевна! – торжественно по-дикторски обратился к учительнице довольный улыбающийся Фадеев и с восторженной интонацией проскандировал свою традиционную фразу, без которой на урок не являлся. – Я вас люблю!

Бледный худой Кириллов, застенчиво улыбаясь, следовал за вожаком.

– Я очень рада, Фадеев, – привычно отозвалась Кристина Юрьевна. – Садитесь на место и не задерживайте урок.

И пока Фадеев и Кириллов шли к своей первой парте, ёрнически добавила:

– Могли бы и не огорчать объект поклонения опозданием.

Парочка уселась прямо перед учительницей и повытаскивала из сумок учебники, тетради и ручки. Проделав операцию, Фадеев и Кириллов преувеличенно по-собачьи преданными глазами уставились на Кристину Юрьевну, изображая неукоснительные дисциплинированность и гусарскую готовность выполнить любое приказание.

«Ну вот, можно начинать», – подумала она.

Почти за четыре месяца работы в школе Кристина Юрьевна успела привыкнуть к этому регулярно повторяющемуся спектаклю и старалась не обращать внимания на артистические поползновения.

Всякий раз, начиная урок, она вспоминала Александра Македонского, знавшего поимённо и в лицо всех солдат своего тридцатитысячного войска.

Всех своих учеников из полутора десятка классов она уже успела как следует изучить – лица, имена, фамилии, привычки – и предугадывала каждое движение.

Слева с первой парты послышались привычные тихие звуки – это Рассохин любил потихоньку примурлыкивать, особенно когда что-то записывал. И ничто не могло его остановить: ни строгие замечания, ни упрёки в стиле «лайт», ни подкалывания одноклассников, ни высмеивания, ни регулярно повторяемые изо дня в день соседом по парте Стригиным реплики «дебил». Кристина Юрьевна, осознав, что борьба бесполезна, научилась даже умиляться этому умиротворённому монотонному «мур-мур-мур».

– Итак, конец второй четверти, – начала Кристина Юрьевна, – пора выставлять оценки. А потому, как я вам и обещала, сегодня пишем контрольную.

– За что вы нас так? – изобразил на лице муку Фадеев.

– Взяли двойные листочки, – продолжала Кристина Юрьевна, игнорируя реплику весельчака Фадеева. – Вопросы перед вами – всё написано на доске. 2 варианта. Учебники и тетради убираем. На столе – только бумага и ручка.

– Листочки в клеточку или в линеечку? – уточнил Рассохин.

– Всё равно, – ответила Кристина Юрьевна, подумав про себя: «Детский сад».

Она привычно произнесла речитативом и параллельно отметила указующим движением ладони:

– Варианты, как всегда: Боборыкин – первый, Землянский – второй, Кириллов – первый, Фадеев – второй, Рассохин – первый, Стригин – второй.

– А мы не знали! Так нечестно! – загудели было Козлов и Собакин с последней парты у окна.

– На уроки ходить надо! – съязвила Кристина Юрьевна. – Я вас предупреждала.

Она подошла к доске, распахнула две её створки и огласила написанное задание, потом коротко сделала пояснения посерьёзневшим ученикам, медленно читавшим выведенные белым мелом буквы на чёрном фоне.

– Всё понятно? – спросила она для проформы.

Но вопросов не последовало, потому что, дабы пресечь само их возникновение, учительница всё предельно чётко и ясно растолковала.

Кириллов послушно распахнул общую тетрадь и вырвал пару двойных листов для себя и Фадеева. Началась обычная всеобщая суета с выдиранием листочков и убиранием учебников и тетрадей в сумки.

– А калькулятором пользоваться можно? – деловито вопросил Фадеев.

– Конечно, – охотно разрешила Кристина Юрьевна, – если это поможет на контрольной по литературе, то пользуйтесь смело!

– Вот все бы так, как вы, Кристина Юрьевна! А то нам Валентина Борисовна на химии не разрешает, – пожаловался Фадеев.

– Не забываем указать в правом верхнем углу имя, фамилию и класс, – по привычке напомнила Кристина Юрьевна.

– А у меня ручка не пишет! – громко и радостно объявил Собакин. – Можно я ничего делать не буду?

– Как всегда! – прокомментировала Кристина Юрьевна, зная, что ни одна контрольная не обходится без такого начала, открыла верхний ящик стола, достала из него одну из специально хранящихся ручек, лично отнесла её на последнюю парту и молча передала страдальцу.

– Спасибо, – разочарованно сказал Собакин.

– У вас сорок минут, – как будто невзначай сообщила Кристина Юрьевна. – Советую не тянуть, иначе не успеете.

Для порядка она прошла между первым и вторым рядами парт, обогнула центральный ряд, посмотрела на класс сзади и вернулась к своему столу по проходу между вторым и третьим рядами, заодно проследив за тем, чтобы учебники и тетради были убраны в сумки, а необременённые посторонними источниками информации ученики начали работать.

После этой упредительной операции она вернулась к своему столу и, вопреки правилам, уселась за него. Ей не хотелось возвышаться истуканом или ходить по классу.

«Да ну! – позволила она себе. – Хоть журнал заполню».

Учительница решила записать тему урока, подвести итоги и прикинуть оценки за четверть, пока мальчишки будут выполнять задание.

И в то время, как Кристина Юрьевна занималась этим полезным и нужным делом, слух её уловил вполголоса произнесённое где-то на предпоследней парте у окна слово. Она даже услышала, что сказал его Иванов, причём по направленности звуковой волны осознала, что обращался он, скорее всего, к сидевшему за ним Козлову. В тишине приглушённое слово хорошо было слышно.

– Ну ты…!

– Потише там! – мгновенно резко повернулся назад и строгим голосом «навёл порядок» Ванька Фадеев.

А увлечённо сопоставлявшая оценки в четверти и высчитывавшая среднее арифметическое для каждого ученика Кристина Юрьевна даже не приподняла голову и не посмотрела на класс, уверенная в фадеевских командирских способностях в деле установления железной дисциплины. Она продолжала сосредоточенно заниматься журналом, однако призадумалась.

Короткий инцидент смутил рафинированную барышню. Дело в том, что Кристина Юрьевна, сама чуть более пяти лет назад окончившая школу, не знала произнесённого десятиклассником Ивановым слова и слышала его в первый раз. Но сразу догадалась, почувствовала, что вокабула, брошенная задиристым Ивановым моментально притихшему Козлову, необычная, редкоупотребительная и, судя по ощутимому на энергетическом уровне рефлексу резко притихших мальчишек, грубая. А по мгновенной реакции Фадеева было понятно, что Иванов случайно ляпнул нечто недозволенное, запрещённое. От неожиданности вызывающе резко смолкло даже рассохинское тихое мурлыканье. И по особо затаившемуся классу тоже было ясно, что прозвучало что-то нехорошее. А уж по громкому вскрику «Ой!» дёрнувшегося Иванова стало очевидным, что ему в ответ сильно ткнули ручкой в спину. Скорее всего, тот же обиженный Козлов или его сосед.

«Нет, это он не Козлова, а Сашку Собакина обозвал», – догадалась Кристина Юрьевна.

Но причина её озадаченности была вовсе не в том, что она не могла определиться с адресантом предполагаемого оскорбления, а с тем, что никогда раньше с таким оборотом речи учительница, выпускница филологического факультета университета, не сталкивалась.

Кристина Юрьевна, не отрываясь от своего занятия, продолжала делать вид, что ничего не услышала, а точнее, не обратила внимания на посторонние звуки – так была поглощена выставлением оценок. Но загадка её томила и не давала покоя.

«Надо бы хоть формально отреагировать – всё-таки контрольная, тишину нарушил, всем мешает», – подумала она. Но совершенно непонятно ей было, как надо реагировать и на что. Каковы должны быть её негодование и степень возмездия? К тому же и не хотелось ей нудных разборок, прерывания контрольной, да и демонстрации собственной неосведомлённости в отношении сомнительного для неё «неологизма». И не хотелось, чтобы термин ещё раз прозвучал.

По этим причинам Кристина Юрьевна пропустила замечание мимо ушей и даже к порядку призывать не стала, тем более, что этим озаботился верный малиновощёкий Фадеев. Потому что и без дидактических напоминаний в классе стало особенно тихо, словно дружно замерший 10 «А» ждал её реакции. Но учительница была поглощена своими делами, прикидывая, кому что выставить в подарок к Новому году, и эмоций не проявляла.

Однако, будучи пытливым лингвистом, новое для себя слово мысленно повторила и запомнила.

«Спрошу у девчонок», – подумала Кристина Юрьевна, имея в виду Наташу и Люду, своих бывших одноклассниц, потом подруг по университету, а теперь, через полгода после его окончания, и коллег, волею судеб занесённых в вечернюю школу, где они, как три Нестора Петровича, в поте лица сеяли «разумное, доброе, вечное». Наташа преподавала историю, а Люда – немецкий язык.

Время шло. Класс работал. Кристина Юрьевна написала в журнале тему урока в специальной графе, карандашом выставила восемнадцать оценок и отметила точками тех, кого надо будет спросить на этой неделе до конца четверти. С последней парты послышалось сильное шуршание.

– Не отвлекаемся! – только и сказала Кристина Юрьевна, оторвавшись от своих дел и посмотрев поверх очков на пыхтящих над заданием мальчишек.

Она сразу заметила красное от натуги лицо довольного Евдокимова, который что-то увлечённо списывал из лежавшей на коленях откровенно распахнутой тетради.

«Вот дурак какой – парты же открытые, всё видно!» – подумала она и принялась демонстративно смотреть на Евдокимова, пытаясь привлечь его внимание и пресечь недозволенное занятие.

«Или, может, дать ему немножко посписывать? А то у него верная двойка получается, и исправлять уже некогда. Стипендию у бедного снимут!» – сердобольно размышляла Кристина Юрьевна.

Однако Евдокимов, не замечая пристального взгляда учительницы, деловито что-то переписывал из конспекта на листочек, и она остановила свою невзыскательность.

– Леонид Петрович! Соизвольте убрать тетрадь! – Кристина Юрьевна, делая замечания, всегда называла Евдокимова по имени-отчеству – так исторически повелось.

(Ещё первого сентября у них состоялся судьбоносный диалог.

– А что это вы нас на вы называете? – спросил тогда Евдокимов.

– А как вы предлагаете? – поинтересовалась Кристина Юрьевна.

– Нас все учителя на ты зовут! – попытался восстановить привычный уклад жизни Евдокимов.

– А я буду на вы, – пообещала Кристина Юрьевна, воспитанная в лучших вузовских традициях и не представлявшая, как можно тыкать уже взрослым, по крайней мере, с виду людям.

– Вы меня ещё по имени-отчеству называйте! – предложил Евдокимов.

– А как вас по батюшке величать? – церемонно полюбопытствовала она – её понесло в стилистику.

– Леонид Петрович! – ответил Евдокимов, чем и заслужил индивидуальное обращение.)

После разоблачения пойманный с поличным Леонид Петрович хмыкнул и с сожалением засунул тетрадь в лежавшую на полу сумку.

Кристина Юрьевна внимательно и строго обвела взглядом парты – не списывают ли остальные. Но задание было таким, что списывать особенно было нечего. Ставший сплочённым в едином порыве класс напряжённо работал. Ученики быстро забыли об инциденте в начале урока, делали задания, не отвлекались и старались. Листочки медленно покрывались разнокалиберными буквами, строчки удлинялись и множились. Иванов с любопытством заглядывал в лист соседа Капустина, а Кириллов тайком показывал свою работу заинтересованно рассматривавшему её, хоть и писавшему другой вариант Землянскому с соседнего ряда.

«Вполне нормальная атмосфера», – подумала Кристина Юрьевна и похвалила себя за то, что мыслительный процесс в головах учеников идёт, а значит, чему-то она их успела научить.

– Капустин и Землянский, работаем самостоятельно! – сделала она замечание.

Однако её филологический интерес был разбужен. Кристина Юрьевна для разнообразия встала, принялась смотреть на учеников и мучилась незнанием.

«Что же это за слово такое? – думала она, глядя на то, как корпит над заданием Ванька Фадеев. – Ругательство, однозначно. Может быть, ненормативное?»

Однако выросшей в интеллигентной семье Кристине Юрьевне сталкиваться с такой лексикой прежде не приходилось. Ответа она не находила, хотя чувствовала, что слово имеет негативную окраску.

Боясь отвлечься на посторонние мысли и забыть «неологизм», она решила его записать. Однако Кристина Юрьевна понимала, что слово вполне может быть непечатным, и потому решила зафиксировать его незаметно. Она открыла ящик стола и воспроизвела странный «термин» на маленьком листочке бумаги, а потом свернула его и сунула в карман пиджака.

«У Наташки спрошу, – подумала она, – и у Люды».

Наташка в их компании тепличных девочек в розовых очках была самой продвинутой.

К тому же с Наташей они когда-то учились в одном классе именно в этом здании – тогда здесь была неполная средняя школа. Потом они перешли в школу к Люде, и вместе учились в старших классах, где и подружились. Вскоре их родную школу переформировали в вечернюю. А теперь после университета барышни учительствовали в этих стенах. И на уроках в 11 «Б» у них даже сидела бывшая одноклассница Женя, по семейным обстоятельствам давно отставшая от своих окончивших школу ровесников. Она приходила учиться с трёхлетней светловолосой кудрявой дочкой, когда ту не с кем было оставить дома. В кабинете у двери всегда стояла сложенная прогулочная синяя коляска, а девочка сидела рядом с мамой за партой и развлекалась как могла – играла с пупсами или рисовала цветными карандашами.

Урок плавно подходил к концу, прозвенел звонок, и Кристина Юрьевна дала классу дополнительные пять минут на то, чтобы закончить работу. После чего на её столе выросла стопка двойных исписанных листов, а 10 «А» ушёл на физику.

Полноценной перемены не получилось. Кристина Юрьевна только и успела ненадолго открыть окно, чтобы проветрить класс. Пришёл полностью девический 10 «Б», прозвенел звонок, и начался следующий урок – всё та же контрольная работа.

В таком режиме, не выходя из кабинета, Кристина Юрьевна провела следующие три урока в 10 «В», 10 «Г» и 10 «Д».

И только после этого на большой перемене пошла в кабинет в Наташе – Наталье Васильевне. Туда же по привычке подтянулась и Люда – Людмила Алексеевна. Барышни официально именовали себя именно так – по имени и отчеству, а на переменах собирались в подсобке в кабинете у Наташи.

– Кошмар! Сил – никаких! – жаловалась та. – У меня сегодня первым и вторым уроками 11 «М» и ещё семь уроков в десятых.

Урок в 11 «М» приравнивался к каторжным работам, а десятые классы, за исключением 10 «А», считались облегчённым вариантом.

– У меня последний урок у них, – вздохнула Люда, предчувствуя скорый поход на плаху. – Как они там?

– С утра вроде ничего. Огородникова нет, – сообщила Наташа.

– Ура! – обрадовалась Люда.

– Там вся учительская ликует и чепчики в воздух подбрасывает, – засмеялась Наташа. – Вчера Зоя Сергеевна к ним наряд милиции на биологию вызывала.

Обычно Наташа, тяжело вздыхая, говорила об этом классе так: «У меня в понедельник 11 „М”, три выходных, – она имела в виду, что уроков во вторник, среду и четверг в этом классе нет, – и в пятницу опять 11 „М”».

– Говорят, что Огородников пришёл пьяным и подрался с Барановым, потому и милицию вызывали. А сегодня он лечится, его нигде нет, с фабрики в школу уже звонили, – сообщила Люда.

– Кукареку! – прервала её Кристина, сказав условное словечко предупредительным тоном.

Учительницы давно договорились не сбиваться на беседы об учениках, не обсуждать обстоятельства их жизни и одёргивать друг друга придуманным сигналом, если запрет нарушат.

Воспоминания об учениках считались дурным тоном, и вообще, нет ничего скучнее для посторонних, чем разговоры учителей о том, что происходит с их воспитанниками, даже великовозрастными.

– Ну да! Кукареку! – хором спохватились Людмила Алексеевна и Наталья Васильевна.

– Девочки, – сменила тему и осторожно спросила Кристина, извлекая из кармана пиджака листочек, – вы не знаете, что это такое? Только вслух не повторяйте!

Загадочно произнеся предисловие, она развернула и продемонстрировала его заинтересовавшимся коллегам – бывшим одноклассницам.

Люда и Наташа молча прочитали слово.

– Нет, я такого не знаю – простодушно сказала Наташа и повторила, – а что это?

– И откуда это? – растерянно поинтересовалась Люда.

– На уроке услышала в 10 «А», – пояснила Кристина, – поняла, что ругательство, а как реагировать, не знаю.

– Они такие. Может, нецензурное? – осторожно предположила Люда.

– Всё может быть, – отозвалась Наташа, – но я такого не знаю.

– Лексически сниженное, это точно, – уверенно изрекла лингвистка Люда, глядя на незнакомое слово.

– Или просто молодёжный сленг, – с сомнением предположила Наташа.

– Ну да, типичный жаргон, – поддержала её Люда.

– Или мат, – категорично припечатала Наташа.

– Я как-то не очень разбираюсь, – задумчиво изрекла Люда. – Но это явный дериват, смотрите, какой у него суффикс.

– Ну да, точно суффикс, – согласилась Кристина, – а корень непонятный. Судя по реакции всего класса, словечко табуизированное.

– У кого бы спросить-то? – осторожно прикинула Люда.

Педагогический консилиум зашёл в тупик.

Преподавательницы призадумались. Обращаться к старшим коллегам в учительской не хотелось – слово, скорее всего, не относилось к принятой в хорошем обществе лексике.

– Надо бы в словари заглянуть, – предложила Наташа.

Учительницы с сомнением растерянно смотрели на листок бумаги с несколькими второпях написанными карандашом буквами.

– Я дома у Ожегова посмотрю, а ты, – Люда призывно взглянула на Наташу, – у Даля поищи. У тебя ведь Даль дома есть! У него точно будет. Хотя если это ненорматив, то вряд ли.

– Ладно, я ещё как-нибудь узнаю, – пообещала Наташа, – у Женьки нашей можно спросить, она простая. У меня обществоведение последним уроком в её классе. Ладно, вы тут оставайтесь, я пойду, а то у меня опять урок в 11 «М». Они ко второму уроку проснутся и весь кабинет разнесут, а я дверь не закрыла.

На неё посмотрели с пониманием и сочувствием, как на дрессировщика, идущего в клетку с тиграми, и пожелали успеха.

На этой относительно позитивной ноте лингвистическое совещание было прервано звонком, и любознательные озадаченные наивные учительницы разошлись по своим кабинетам.

А значение лексемы Наташа всё-таки выяснила, показав после урока своей ученице и бывшей однокласснице Жене бумажку со странным словом.

Женя, только что выслушавшая объяснения о движении как сущности времени и пространства в курсе диалектического материализма, криво улыбнулась, снисходительно и по-взрослому посмотрела на училку-одноклассницу и, бросив опасливый взгляд на дочку, сидевшую за партой и рисовавшую домик, дерево и солнышко, шёпотом огласила семантику подозрительного «термина».

Наташа поперхнулась и быстренько, словно оправдываясь, поведала молодой мамаше предысторию – объяснила, откуда у неё, гордости класса и отличницы с примерным поведением, такое странное и вопиющее пополнение в вокабулярии.

Подруг-коллег она просветила уже на следующий день на «педсовете» в Наташиной лаборантской, заполнив загадочный пробел в их коллективном преподавательском тезаурусе.

А вот привести сам термин автор не берётся.

А всё эти 10 «А» и 11 «М»! Мало ли чудачеств на белом свете?



«Арт-галерея» (Рига, 2020.)