Гимн любви, или Гламурная зарисовка

Каждый пишет, как он слышит,
Каждый слышит, как он дышит,
Как он дышит, так и пишет…

Б. Окуджава


Перед собравшимися в конференц-зале гостями и представителями масс-медиа стояла именовавшаяся в определённых кругах светской львицей Джастина L.

Рядом с красавицей, как солнечный луч в зеркале, блистал ведущий мероприятия, с большим энтузиазмом произносивший в микрофон организующий спич и трудолюбиво не закрывавший рта.

Поодаль находился изящный антикварный столик, на котором лежали стопки новеньких книг в глянцевых обложках.

С другой стороны художественно разместились высокие стеклянные вазы с икебаной из белых роз.

За сверкающим белым роялем аккомпаниатор в концертном фраке наигрывал тихий необременительный мотив.

Перед импровизированной сценой свободными группками расположилась публика, внимавшая речи.

Работали две телекамеры, по залу немыми тенями перемещались озабоченные и сосредоточенные фотографы. Время от времени они останавливались и пространство озарялось вспышками.

Всё было очень дорого и представительно. Зрители невольно подсчитывали, во сколько организаторам обошлись аренда зала в стиле барокко, съёмка, фуршет, цветы, музыка, ведущий и прочее.

– Друзья мои, случилось! Запомните этот день, день рождения новой яркой звезды на поэтическом небосклоне! – лучезарно улыбаясь, сообщил шоумен.

Он обвёл ликующим взглядом собравшихся и продолжил петь майским соловьём, ловко чередуя затяжные переливчатые трели, звонкие пощёлкивания и захватывающие посвистывания:

– Я счастлив представить вам замечательную книгу дивных стихотворений.

Речь, насыщенная брызжущей положительной энергетикой и фонтанирующая восторгом, заставляла ждать каждое новое слово.

Далее ведущий проникновенно поведал, что известная всем виновница эпохального события, оказывается, на досуге ещё и пишет стихи. Она, и это совершенно очевидно, – талант и даже, не побоимся этого слова, талантище! И делает всё настолько плодотворно и вдохновенно, что создала – на радость присутствующим и отсутствующим – целую книгу. Так давайте поблагодарим, поприветствуем, поддержим, поздравим, порадуемся и, чего уж там мелочиться, возликуем. И, безусловно, приобретём сей замечательный труд. Вот, пожалуйста, тираж на столике, вот при нём очаровательная девушка, которая готова немедленно выдать книгу каждому желающему. Ни к чему стыдиться, сдерживать благие порывы и откладывать всё на неопределённое будущее, надо просто подойти и купить! Незамедлительно, как только окончится презентация. Пусть сей интеллектуально-художественный опус волнует и вразумляет современников и благодарных потомков, остаётся в веках и т. д. и т. п.

Публика прониклась старательно созданным настроением и посылала стоявшей за столиком поэтессе поощрительные и благожелательные улыбки. В интонационно отмеченных ведущим местах звучали аплодисменты. Слушателей эмоционально подвели к тому, что им действительно стало интересно, что же такого замечательного и эстетически совершенного написала красавица-блондинка. К тому же всех потрясали масштабы происходящего.

Мероприятие было знаАковым. В общем-то, люди собрались на имя. Без Джастины L., довольно известной фигуры, не обходилось ни одно мероприятие бомонда. Она слыла активной участницей светской жизни. А газеты, выходившие в тонах охры, изобиловали интервью с нею. Часто, отвечая на предложенную охапку вопросов, она делилась с фанатами (а таковые имелись) и просто читателями своими мыслями о жизни вообще и о конкретных событиях в частности. С большим знанием дела она давала всевозможные советы обо всём, комментировала происходящее и высказывала впечатления о ярких событиях собственной жизни. Миловидное с чистым высоким лбом, удивлённо приподнятыми бровями и большими выразительными глазами лицо, роскошные волосы, точёная фигура, умение одеваться нравились, и уже несколько лет Джастина L. была на виду таблоидов.

Ведущий вдохновенно и приподнято вываливал на многочисленные уши основную информацию о том, чем известна новоиспечённая поэтесса и какова тематика, в которой она работает.

Вспомнив об известных фактах, он перешёл к популярному изложению аннотации и выходных данных книги, добросовестно выговорил сведения, почерпнутые на титульном листе и в предисловии. А точнее, сообщил о том, что поэтесса внимательно наблюдает и тонко чувствует сей непростой красочный и звонкий мир, что не может держать в себе эмоций от увиденного и подмеченного, а потому выплёскивает лирические комментарии на бумагу. Она, вообще, друзья мои, неравнодушный и увлекающийся человек! И в результате, представьте себе, у неё получаются небольшие стихотворения-зарисовки, отчасти иногда напоминающие японские хокку, индивидуальные, броские и стилистически совершенные, образные, изящные и запоминающиеся. Поэтому с помощью преданных почитателей таланта всё было объединено и опубликовано в только что вышедшем потрясающем сборнике. А самобытное уникальное перо и дивная изящная ножка оставят свой след в литературе.

Профессионально произносивший двести слов в минуту ведущий взглянул вправо, в сторону довольного спонсора, толстенького низенького бородатого человека в белом костюме. Тот гордо стоял рядом с Джастиной L., резко контрастируя с прелестницей своими возрастом, ростом и внешними данными. Его блестящая голая макушка отражала фотовспышки, щекастое лицо лоснилось, а сам он по-хозяйски оглядывал зал быстрым и цепким взглядом.

– Дорогие мои, я вчера читал и не мог оторваться! – с пафосом делился ведущий, изображая экстаз и якобы сдерживая незримо набегавшую слезу. – Это гениально и незабываемо!

Поэтесса держала спину прямо и счастливо улыбалась.

Вылив ушат дифирамбов на головы слушателей, ведущий посмотрел на спонсора.

– А вот скажите мне, друзья мои, кто ныне помнит императора Октавиана Августа? Ну, император, ну, основатель Римской империи, ну, созвездие родинок на груди, как в Большой Медведице! Но кто его сегодня знает, кроме историков? Я даже не буду просить вас поднять руки. А вот имя его подчинённого Мецената, покровителя искусств, стало нарицательным и известно каждому. Господа, он знал, как сохранить память о себе в веках! Итак, слава меценатам, а слово – Виталию Антальеву, спонсору издания.

Спонсор, окутанный величественным облаком бравурных определений, неспешно и с достоинством сделал два шага к микрофону. Он широко расставил коротенькие ножки и ухватился правой рукой за стойку.

– Джастина! – игнорируя публику и обратив взгляд исключительно на свою протеже, громко сказал он и на минуту умолк.

Публика, в глазах которой отражалась никому неведомая, но основательная и тяжёлая сумма его капиталов, послушно ждала, когда спонсор соберётся с мыслями.

Виталий Антальев подумал и, делая большие передышки между предложениями, продолжил:

– Ну, что я могу сказать?.. Поздравляю тебя!.. Ты – умница, девочка моя! Пиши и не останавливайся… Радуй! Я тебя всегда поддержу.

На этом он посчитал свою немногословную речь завершённой и с барским видом отступил от микрофона, встав рядом с Джастиной L. На его лице было написано, что не в словах дело, а всё, что потребуется, он обеспечит и оплатит.

Слово дали авторше предисловия, именуемой в узких кругах Жванецким в юбке, и та в витиеватых выражениях рассказала о новаторстве, незабываемой тематике и особенностях необыкновенного стиля поэтессы.

Художник, делавший иллюстрации, поделился впечатлениями от поэзии Джастины L., вспомнил, как сладко ему рисовалось, и показал красивую обложку, на которой в лёгкой дымке было изображено лицо белокурой девушки с пронзительно-зелёными глазами.

К микрофону вызывали и других выступающих, и чего только не звучало в их речах. Вспоминали Цветаеву и, как водится, называли новую поэтессу новой Цветаевой. Вспоминали Ахматову, и сравнивали поэтессу с Ахматовой. Кого только не вытащили из истории литературы, напирая преимущественно на Серебряный век, называя и Гиппиус, и Одоевцеву, и Тэффи. В этом винегрете добрались даже до античности в лице Сафо, что, в общем-то, звучало странно. Однако не замороченная тонкостями публика приняла на ура и древнюю гречанку Сафо с её нетрадиционной ориентацией.

Сменявшие один другого ораторы выходили из первых рядов и желали автору вдохновения, новых стихов, (и, чего уж там!) поэм, а также интересных тем, гор книг и преданных читателей.

Наконец, ведущий дал слово самой поэтессе. Та приблизилась к микрофону, светло улыбнулась и, заметно скрывая волнение, сказала:

– Здравствуйте! Я благодарна всем, кто пришёл поздравить меня с важным событием в моей жизни!

Публика благожелательно заулыбалась и вознаградила Джастину L. аплодисментами.

Поэтесса продолжила:

– Надеюсь, что вам понравится моя книга. На самом деле, я писала её целых два года. Я начала сочинять стихи недавно. Я раньше никогда не делала этого.

Она довольно бойко и с подкупающим обаянием произносила искренние слова:

– О чём я пишу? Это безумно сложно объяснить. Думаю, что надо всего лишь взять книгу в руки и прочитать.

Публика приветственно захлопала в очередной паузе, а Джастина L., бросив сверху вниз упоительный взгляд на спонсора, продолжала:

– Я безумно благодарна Виталию Антальеву за то, что он поддержал меня и помог издать мои стихи.

При упоминании фамилии, вызывающей ассоциации с крупным бизнесом и большими доходами, зал снова взорвался щедрыми энергичными рукоплесканиями.

Оживлённая Джастина L. прослушала их и продолжила выступление. Она чуть заметно волновалась, но держала себя в руках, перечисляла и благодарила всех, кто каким-то образом был причастен к изданию.

– Всё началось очень просто – мне подарили безумно красивый альбом, – приоткрывала она дверцу в творческую лабораторию. – И однажды вечером мне было безумно грустно, потому что шёл дождь, а я безумно устала после съёмок. Я открыла альбом и написала на первой странице одно небольшое стихотворение. Начав писать, мне это очень понравилось.

Последнее предложение, построенное в духе чеховской слетевшей на станции шляпы, вызвало невнятное фырканье, сопровождаемое тихим хихиканьем в задних рядах. Но поэтесса не поняла причины, отнесла звуки к разряду случайных и с увлечением продолжала:

– И на следующий день то же самое. Так каждый вечер я стала писать по стихотворению. Потом показала их своему другу, – Джастина L. опять многозначительно взглянула на Виталия Антальева. – И они ему очень понравилось. Он сразу предложил мне издать книгу.

Светившийся гордостью спонсор самодовольно смотрел на свою молодую талантливую и обворожительную фаворитку.

– Я безумно испугалась. Заче-ем? – сделала большие глаза поэтесса. – Но меня подталкивали, и вот – книга издана.

Слушатели не поскупились на ободрительные хлопки в ладоши.

– А теперь я почитаю вам свои стихи, – заманчивым тоном, словно собираясь угостить публику чем-то вкусным, медленно произнесла Джастина L. и взяла со столика книгу с несколькими разноцветными закладками.

Красавица дивной ручкой грациозным жестом подняла драгоценный «фолиант» повыше и показала блестящую обложку.

Потом она открыла нужную страницу, оглядела зал и начала с придыханием проникновенно читать:

– Я знаю все уголки твоей души, / Ведь у нас с тобой одинаковые пути. / На свою тропу ступила весна. / Она имеет на это права.

Покончив с первым стихотворением, поэтесса оглядела зал.

Всё с тех же дальних рядов раздался то ли слабый стон, то ли плохо сдержанный смешок, замазанный кашлем. Но в целом публика воспитанно проглотила шедевр.

Сама же Джастина L. не заметила одиночной, а к тому же плохо слышной реакции. Она продекламировала другое стихотворение – довольно прочувствованно, громко, с выражением, с отрепетированными интонациями, делая паузы и глядя на зрителей, выучено жестикулируя. В первом ряду стоял человек, специально учивший её этому искусству, в его глазах светилось поощрительное: «Не останавливайся! Делай, как я сказал!»

Поддержанная его флюидами поэтесса открыла книгу на новой закладке и произнесла следующую стихотворную фразу:

– Твоё безразличие, направленное на меня, / Заставляет меня страдать.

Чувствовалось, что ей трудно сдерживать волнение, но она не умолкала:

– Но я всё равно люблю тебя. / И никогда не перестану мечтать.

Здесь Джастина L. едва заметно и легко улыбнулась, на щеках её появились милые очаровательные ямочки, и она весело и вызывающе, «наперекор всему» несколько экзальтированно вскрикнула:

– Любовь нас закружила. / Я всё тебе простила. / Утро с тобою откроет нам новый день. / Печали исчезнет тень. / Я помню твоё горячее тепло, / Ведь лучше него нет ничего.

Контраст между обольстительной внешностью и чудовищным текстом был настолько резок, что публика онемела, словно услышала из уст Мисс Вселенная что-то вроде базарного «шо-о?!»

Сначала думали о том, что, наверное, вот это первое стихотворение – недоразумение, и ждали второго. Но и второе звучало так же, как первое. Думали, что, может быть, к третьему всё исправится и наладится. Но и третье получилось, как и первое, – блином комом, горелым, ноздреватым, толстым и непропечённым. И четвёртое тоже оказалось удручающе нелепым и было не лучше всех предшествовавших страшненьких собратьев.

Через некоторое время публика подустала от воспитанного прослушивания потока плохо зарифмованных банальностей и начала перешёптываться. Словесный шелест нарастал и вскоре из отдельных коротких звуков превратился в звонкий ручеёк, который просачивался сквозь ряды зрителей. И вот уже бОльшая часть гостей тихонько переговаривалась, а над залом уверенно повисло плотное серое облако, состоявшее из сплошного «шу-шу-шу», подчас переходившего даже в «бу-бу-бу». В какой-то момент поэтические строки оказались прерванными отвлечённым негромким всплеском смеха всё в тех же эстетствующих задних рядах. Создавалось впечатление, что рассказали анекдот.

Поэтесса старательно выбрасывала в зал одну поэтическую строфу за другой, но шум заскучавшей и невнимательной публики стал сильно отвлекать её и мешать. Она возвышала голос, однако толка от этого не было никакого.

В атмосфере произошла трансформация восприятия от восхищённого и любопытного «ах!» до насмешливого и презрительного «фу!», а остановилось всё на безразличии и посторонней болтовне.

– Почему там разговаривают! – беспомощно сорвалась на замечание Джастина L., почувствовав, что не может держать аудиторию, а слова её улетают куда-то под потолок и рассеиваются там никому ненужными бумажными самолётиками.

На её лице чередовались выражения досады, потом беспомощности и, в конце концов, отчаяния.

Она вдруг ощутила себя нагой и беззащитной, раздевающейся перед толпой, невостребованной, осмеянной и поняла, что стихи её неинтересны и утомили всех. Аудитория, поначалу казавшаяся доброжелательной, незаметно выползла из подчинения и превратилась в совершенно неорганизованную чужую и холодную массу, из которой на неё смотрели или ленивые, или равнодушные, или насмешливые, или даже презрительные глаза. А некоторые и не смотрели, потому что отвлеклись на что-то своё, другое и утратили всякий интерес к ней и её стихам.

Не слышно было восторженного придыхания, никто не выражал благоговения и не хотел слушать, как радостно чирикают воробышки в апреле на лужайке перед домом или как стучит дождь по крыше серым сентябрьским вечером. И совершенно отстранённо восприняли слушатели стихотворение о страшном шторме, когда гигантские чёрные волны сильно напугали поэтессу во время средиземноморского круиза.

Однако бедная Джастина L., пытаясь достучаться до чёрствой толпы, упрямо возвышала голос, настойчиво декламируя:

– Эти страшные волны / Чёрной злобою полные. / Но с тобою мы вместе / Вдаль вдвоём унесёмся.

Самой ей казалось, что она написала очень красиво и что удивительно хорошо всё у неё получилось, но совсем другие волны шумели в зале – и волны непонимания, и волны пренебрежения, и волны сонливости.

Однако в дело оперативно вмешался тихонько шушукавшийся со спонсором ведущий, потерявший было контроль над аудиторией, но в какой-то миг встрепенувшийся и вернувшийся на свою стезю.

Он очнулся и, клоунски улыбаясь, возопил:

– Друзья мои! Прошу внимания! Стихи требуют тишины!

Публика, устыдившись, умолкла.

А Джастина L. открыла книгу на новой странице, отмеченной закладкой, и огласила пейзажную зарисовку. Она читала медленно, словно перебирая слова, как разноцветные драгоценные камешки, которые взвешивала на ладошке, любуясь каждым, однако на самом деле перекладывала она обломки кирпичей:

– Ярко краснеет рябинка за моим окном. / Наступила осень. / Мечта моя только об одном – / Настанет время вёсен.

Горстка сострадательных зрителей, отчасти жалеющая бедняжку, отчасти обомлевшая от самодельных виршей, отчасти утомлённая, воспитанно отметила новую порцию лирики нестройными и жидкими аплодисментами.

Наконец, к общему счастью, наступил этап панегириков, предвещавший окончание пытки «высокой» поэзией и переход к гастрономической части мероприятия.

Из первых рядов, в соответствии с программой, поощрительно и натренированно крикнули «Браво!» Через секунду приветствие продублировали из середины зала.

Потом начался долгожданный пышный фуршет. Надо сказать, что столы с многочисленными закусками давно привлекали к себе неосторожные голодные взгляды. Скука исчезла, и измученные стихосложением слушатели с большим энтузиазмом вознаградили себя не духовной, а материальной пищей, компенсируя моральные издержки.

И время от времени в разных уголках зала публика с бокалами и тарелочками с салатиками, канапе и пирожными обсуждала событие.

– Красивая девочка, – с завистью взглянув в сторону спонсора, говорил один из гостей к другому.

– Да-а, – едва удерживаясь от того, чтобы добавить хрестоматийное «уж», сочувственно произнесла на ухо Жванецкому в юбке коллега, ей очень хотелось спросить о цене предисловия.

– И почём нынче такие книги? – иронично интересовалась одна серая мышка у другой такой же мышки, имея в виду стоимость публикации в целом.

Барышни многозначительно с ухмылками переглянулись. Они были неподкупными и принципиальными, знали толк в поэзии, а одна даже писала в стол верлибром, мечтая когда-нибудь издать «содеянное».

– А чё? Ничё так! – констатировал один из ценителей женской красоты, запивая впечатления белым вином из блестящего в огнях светильников бокала.

– А вот скажите, милейший, что, собственно, следует понимать под словом «графомания»? – цинично вопрошал высоколобый журналист в мятом пиджаке другого журналиста.

– Да как вам сказать, друг мой, – отводя ото рта миниатюрную тарталетку с красной икрой, укрытой зелёной укропной веточкой, ответствовал другой. – Как вы, однако, безапелляционны! К чему сразу навешивать ярлыки?

– Помилуйте, батенька, – в тон ему отвечал вопрошавший, плотоядно надкусывая подобную тарталетку. – Да разве я посмел бы! И, заметьте, я никуда никогда ничего не навешиваю.

– Графомания, коллега, – вещь весьма условная, – ответствовал собеседник. – Пойдёмте пополним запасы съестного. Вот вам не нравится, а кому-то – по кайфу! Он так видит и слышит – в унисон автору.

– Пойдёмте, любезный. Там, погляжу я, салатик с креветками, – соглашался вопрошавший и развивал мысль. – А солидарен я с Карамзиным: и блондинки «чувствовать умеют». Её, кстати, по жизни Лизой Оладушкиной зовут. Мило и тепло!

– Здорово! – отозвался его визави. – Но, помилуйте, что такое «весна – права» или, того хлеще, «судьбу – углу»?

– Знаете, а стихи ведь – это психотерапия, – развивал свою мысль первый. – Вот испугалась она тогда шторма в открытом море и написала об этом, ей легче стало. Что же в этом плохого? Вот вам, батенька, устрицы нравятся?

– А что, тут и устриц подают? – встрепенулся собеседник.

– Нет, это я к примеру, – осадил его спросивший, – просто сам я их терпеть не могу. А кому-то они нравятся.

– Это вы про арбуз и свиной хрящик? – засмеялся ответчик.

– А, может, кому-то по душе такие стихи? Может, кого-то они поддерживают в трудную минуту? – принялся витийствовать первый собеседник. – К тому же добавьте сюда радость творчества, выплеск негативной и позитивной энергетики. Да и вообще, посчитайте, сколько было привлечено людей к изданию книги. Создали «рабочие места» – кто-то делал корректуру, художник рисовал иллюстрации, кто-то редактировал, кто-то верстал, кто-то печатал, кто-то вёз коробки с тиражом на машине; опять же аренда зала, ресторан, повара, официанты, уборщица. Вот и мы с вами, дражайший, напишем об этом и денежки получим. Добавьте сюда пару съёмочных групп, фотографов, поваров, официантов. Кстати, и салатики здесь вкусные! А во-он на те на пирожные с малиной и ежевикой взгляните! – кивнул он на угол стола. – Душа поёт! Сплошная общественная польза. А причиной всему – поэзия! Как тут спасибо не сказать?

– О чём вы говорите – молодец девочка! Сделала себя сама. Пусть теперь стихи пишет, она ещё и рисовать начнёт! И песни петь! На радость нам! Что же в этом плохого? – упоённо включился в разглагольствования второй журналист.

Тем временем поглощавшая замысловато оформленные угощения оживившаяся публика напрочь забыла о литературной наполненности мероприятия. О стихах даже не вспоминали и не говорили. Жующие группки по интересам болтали о своём и казались благодушными и умиротворёнными.

А когда закусок на блюдах изрядно поубавилось, ряды гостей начали пропорционально наполненности столов таять – отдельные приглашённые стали покидать зал.

Джастина L. получила за вечер множество поздравлений и в целом была воодушевлена ими. Не притронувшись к еде, она стояла с бокалом в руках и отвечала всем, кто подходил к ней с приветствиями. Люди не скупились на славословие и обильно поливали поэтессу и глядящего верным аргусом спонсора липким елеем. Джастина L., наслушавшись лестных замечаний, казалось, несколько оттаяла и забыла о недавней реакции зала. Однако иногда воспоминание о глумливых ироничных глазах всплывало в её подсознании. Она понимала, что теперь перед ней угодничают, и не могла поверить, что выстраданные стихи никого не тронули. Но справа и слева ей твердили о таланте и поздравляли-поздравляли-поздравляли.

Когда поток любезников подрассеялся, потом и вовсе иссяк, а сладкие комплиментарные реплики прекратились, поэтесса оглядела зал, и взор её остановился на пачках книг, лежавших на барочном столике. Джастина L. увидела нетронутые и нераскупленные стопки, сократившиеся всего на пару-тройку экземпляров. Вся шелуха лизоблюдства осыпалась с её ушей, и поэтесса сразу сникла. В глазах у неё появились растерянность и недоумение. А червь горького прозрения начал глодать её бедное сердечко. Она улыбалась, но в широко раскрытых полных предательской влаги глазах так и сквозило отчаяние.

Не отходивший от неё ни на шаг спонсор проследил за взглядом любимых изумрудных очей и сразу заметил тупое разочарование, тянущую раздирающую грусть и вот-вот готовые выползти из последних сил сдерживаемые слезинки. Его сердце, в свою очередь, сжалось от жалости к любимой Джастиночке.

Виталий Антальев оценил ситуацию мгновенно. Он решительно отошёл в сторонку и сделал телефонный звонок, потом приблизился к столику с книгами и, повернувшись спиной к Джастине L., выложил перед девушкой-продавщицей кредитную карту. Незамедлительно подошли четыре молодых человека спортивного телосложения, облачённых в одинаковые чёрные костюмы и белые рубашки с чёрными галстуками, забрали весь тираж и понесли к открытой двери, а затем вниз по лестнице – на улицу, в машину охраны.

– Гусарский поступок! – пронеслось тихим ветерком по несколько опустевшему залу. – Сам издал – сам купил!

– Красота, батенька, она не в литературном таланте, а в душе, – прокомментировал высоколобый журналист, обращаясь к своему коллеге, когда они покидали зал и остановились в дверях, пропуская дам – Жванецкого в юбке и её коллегу.

– А мы всё бьёмся: «В чём сила, да в чём сила, брат?» – в тон ему ответил другой.

И Жванецкий в юбке вдруг невзначай и ни к чему вспомнила давно забытого рыжего мальчика-подростка с соседской дачи, каждый день возившего её на велосипеде к морю и игравшего с ней на пляже в волейбол в их далёком детстве. Она даже пошевелила выбитым тогда большим пальцем правой руки, чтобы удостовериться, что всё было на самом деле. Палец давно прошёл, но ностальгия по чему-то высокому и светлому вдруг резанула ей душу.

– Красиво! – сказала она подруге, и та в ответ понимающе кивнула головой.

А тем временем ничего этого не слышавший спонсор, самозабвенно приговаривая: «Всё для тебя!», стоял посреди зала и с немым обожанием смотрел на Джастину L. Он искренне любил и свою прекрасную девочку, и её забавные стихи, и трогательную «беззащитную» родинку за ушком.



«Арт-галерея» (Рига, 2020.)