Токунова Н. , сотрудн. Ленингр. Радиокомитета

"Всё, о чём написано в этом рассказе, случилось на самом деле. В госпиталь я ходила вместе с Вениамином Александровичем Кавериным. Он позднее напечатал об этом рассказ «Сгусток энергии». Мой рассказ «Письмо» передавали по Ленинградскому радиовещанию".

Н.П. Токунова. Октябрь 1941 год.


П И С Ь М О

Листья кружились в воздухе. Они нежно касались лица, опускались на плечи и ложились под ноги осенним пёстрым ковром. Он шёл среди деревьев и от его шагов листья шелестели, разлетались в стороны, обнажая чёрную влажную землю. От земли шёл острый запах берёзовых опёнок. Этот запах, слишком сильный, комом вставал в горле, проникал в грудь, заставлял сердце замирать и останавливаться.
Ещё не открывая глаз, он уже понял, что это – сон, что лес ему приви¬делся и что, на самом деле, он уже никогда не будет больше разбрасывать ногами шуршащие осенние листья. Он это понимал и ему не хотелось ни дви¬гаться, ни открывать глаза. И только было странно, что сон уже отошёл, но лёгкий шелест и шуршанье листьев – всё ещё было слышно.
Он, всё-таки, открыл глаза и стал тоскливо следить за медсестрой Та¬нюшей – так все её называли в палате – которая переходила от одной кровати к другой, наклонялась и передавала в протянутые к ней жадные мужские руки – маленькие бумажные треугольники. Когда медсестра подошла к нему совсем близко, он снова закрыл глаза. Ему не хотелось ви¬деть опять её сочувствующий взгляд. Зачем?.. Всё правильно: кому нужен калека?..
– Мологин... Мологин, проснитесь...Вам письмо!
У него перехватило дыхание. Он торопливо выпростал из-под одеяла левую руку (правая всё ещё была прибинтована к груди) и взял непослушными, отёкшими пальцами тонкий, сложенный углами, листок. Он поднёс его к лицу, буквы адреса плыли перед глазами. Он положил его на грудь и пытал¬ся развернуть, но от волнения и неудобства действовать одной рукой, у не¬го это не получалось. Тогда Танюша взяла письмо и сказала:
– Вам вредно напрягаться. Давайте, я прочитаю...
Письмо было коротким, но Мологину показалось, что он что-то не дослы¬шал и Танюша, по его просьбе, еще раз вслух перечитала его.
«Серёжа! Как я рада, что ты жив! Что бы с тобою ни случилось, самое главное для меня – ты жив! Никогда не забывай об этом и старайся скорее поправиться. Это очень важно, потому что я люблю тебя и очень жду. Я только что получила письмо из госпиталя и сразу отвечаю. Ты, верно, удивляешь¬ся – почему у меня изменился почерк. Так это пишу не я, а моя соседка. Я обожгла себе руку, но ты не волнуйся – я совсем немного обожгла. И ещё, не волнуйся, если я какое-то время не приду в госпиталь, я всё тебе потом объясню... Главное: поправляйся, принимай лекарства, ешь хорошенько. И пом¬ни – я без тебя жить не смогу. Я целую тебя, Серёженька. Твоя Надя».
Мологии долго держал письмо в руке, а потом спрятал его на груди. От письма шло какое-то удивительное тепло. Мологин понимал, что этого не может быть: письмо – это всего лишь бумага. Он снова коснулся его рукой: как ни странно, ощущение не обманывало, письмо действительно было тёплым – и согревало его. Незаметно для себя, Мологин заснул.
Эту ночь, впервые, он спал не просыпаясь, а на утро, впервые, съел всю порцию пшённой размазни и, при обходе, хирург Антонов впервые сказал:
– Ну что ж, сержант Мологин, видно – дело у нас пошло на лад.
А Танюша, после слов Антонова, облегчённо вздохнула. Всю неловкость как рукою сняло и Танюша, за многочисленными служебными и теми челове¬ческими обязанностями, которые она сама на себя возложила – перестала думать о вчерашнем странствии. Она вспоминала о нём только тогда, когда приходилось перекладывать раненых на каталку. Тогда, от напряжения, начинало сильно болеть плечо, на котором, как сказали Танюшины подружки, была «здоровущая гематомочка и где ты, Танька, ее заработала?..»
А заработала она её, оступившись в темноте и ударившись об уличный столб с разбитыми роликами и звенящими обрывками проводов...

Когда сержанта Мологина, недели три тому назад, доставили к ним в гос¬питаль, хирург Антонов сказал, глядя на раненого, беспомощно лежащего с раздробленными ногами на операционном столе:
– Вряд ли...
Но, после долгой и тяжёлой операции, Мологин остался жив и начал потихоньку поправляться. То ли молодость своё взяла, то ли спасли волшебные руки хирурга.
Мологина положили в Танюшину палату и, только он пришёл в себя, как сразу продиктовал письмо. Оказывается, здесь, в осаждённом Ленинграде, жил самый дорогой для Мологина человек – жена Надя. Война разлучила его с нею вскоре после нескольких месяцев счастливой совместной жизни; теперь война вернула Мологина в город, который он защищал и в котором жила его Надежда.
Танюша отправила письмо, но никто не отозвался, никто к сержанту Мологину не пришёл. По просьбе Мологина, она написала снова и опять – никого. Третье письмо она написала уже без просьбы сержанта...
Между тем, Мологину становилось хуже, он начал температурить, плохо ел, не спал по ночам. Танюша, присутствуя на перевязках, снова читала в глазах Антонова: «Вряд ли...».

Танюша вышла из госпиталя, когда уже вечерело. Трамваи в сторону Охты не ходили и большую часть дороги ей пришлось проделать пешком. Дважды за это время к городу прорывались фашистские бомбардировщики и дважды Танюшу загоняли в убежище. Там, в полутьме, плакали испуганные ребятишки, крестились дрожащими руками старухи и, казалось, прямо над головой, неистово и оглушительно ухали зенитки.
На улице, где жила жена Мологина, по обе стороны были завалы из кир¬пичей, из обломков арматуры и перекрытий и Танюша испугалась: дом, который она искала и куда посылала письма, может быть, также превратился в груду развалин?..
Но дом оказался цел. Маленький, двухэтажный, с покосившейся парад¬ной дверью, распахнутой настежь. Танюша вошла, поднялась на второй этаж и отыскала нужную квартиру. Несколько раз нажала кнопку звонка, потом начала стучать в дверь: сперва согнутыми пальцами, затем кула¬ком и, наконец, для очистки совести, Танюша повернулась к двери спиной и несколько раз сильно ударила ее каблуком. Тогда, с лёгким треском, отвалилось дно почтового ящика, висевшего на дверях, и к Танюшиным ногам упали все три бумажных треугольника, которые написала она. Таню¬ша вздохнула, подняла дощатое дно ящика, вставила его покрепче обратно и снова опустила письма в ящик; а сама принялась стучать в соседнюю квартиру. Оттуда ей сразу ответил испуганный ребячий голосок:
– Бабушка ушла за хлебом!..
На третьей квартире второго этажа висел большой амбарный замок. В первом этаже дело обстояло не лучше – никто не отзывался на звонки и стук, а одна квартира была приоткрыта. Таня вошла: комнаты были пус¬тые, почти без мебели, стёкла в окнах выбиты и в одно из них метнулась на улицу рыжая кошка.
Так ничего и не узнав, Таня отправилась в обратную дорогу. В это время стало уж совсем темно; вечер, как и день, был хмурый. Ориентиром для Тани служили белые бумажные кресты на стёклах уцелевших окон. Около разрушенных домов она споткнулась, упала и так больно ударилась плечом, что насилу поднялась; сперва – шла согнувшись, потом – выпрями¬лась, и только пришлось идти медленно, поэтому до госпитали она шла долго-долго, едва переставляя ноги...

Утром Танюша написала письмо, стараясь представить себе жену Мологина, сложила письмо треугольником, потёрла его между ладонями, чтобы оно приобрело бывалый вид...
Не верьте тем, кто говорит, что чудес не бывает!.. Письмо оказалась для Мологина панацеей: он начал быстро поправляться и даже иногда улыбался Тане. Вот, как хорошо получилось!.. А что дальше?..
Через неделю Тане позвонили из приёмного покоя – мол, к сержанту Мологину просится жена. Танюша отправилась её встречать...
Жена у Мологина была высокая, худенькая и большеглазая. Через каж¬дые два-три слова она судорожно глотала воздух, запыхавшись не то от быстрой ходьбы, не то от волнения. Оказывается, больше двух недель она не выходила с завода. На Танюшу жена Мологина смотрела испуганно и уважительно. Танюша, проведя ее в палату, подумала: «Интересно, как она на меня посмотрит, когда узнает... Жёны, ведь они – всякие бывают...»
Родных, навещавших раненых, особыми лимитами во времени не ограничи¬вали. В военное время каждая встреча могла оказаться последней. Но, ког¬да проходит обход палаты хирургом – посетителей заранее про¬сили выйти. Вот теперь, как раз, должен был скоро придти главный хирург Антонов.
Танюша заглянула в палату: жена Мологина сидела, склонившись над койкой своего сержанта и – то ли целовала его, то ли что-то ему шеп¬тала. Остальные раненые с откровенной завистью смотрели на них. Танюша тоже посмотрела, постояла немного – и снова вышла из палаты. «Пусть раз¬говаривают до самого Антонова. Ну, даст он мне выговор – ну и что?..»