Цветные сны

   Рыжая комолая корова Песька, которую я очень боюсь. Кричу, топаю ногами, если она тянется ко мне тёплой мордой. Но всё равно каждый вечер хожу с бабушкой встречать стадо. С вицей. Держусь за подол, когда эти большие ревущие животины приближаются к нам. Старшая сестра часто смеётся и дразнит меня.  Гладит Пеську прямо по голове, прижимается к ней, обнимает за шею. А я шарахаюсь, прячусь за бабушку от жаркого дыхания большой безрогой коровы, боюсь протянуть ей ржаную краюшку, которую каждый раз беру с собой и приношу обратно. Потом ем сама и дуюсь, чуть не реву то ли от страха, то ли от обиды. Бабушка говорит: «Молоко-то любишь от неё, так чё боишшся». Мне четыре года.
 
   На следующий день у нашей коровы будет новая хозяйка. Тихо и просто. Отдаст бабушке деньги и уйдёт. Даже и не пойму ничего – как так вечером не надо стадо встречать? Ведь именно сегодня я уже почти готова  смело протянуть ароматную горбушку хрустящего ярушника, густо посыпанную крупной чёрной солью… Как так?!
   
   Назавтра еще серьёзнее всё. Бабушка сказала, что утром приедет Сано Гусь. Долго не могу уснуть, ворочаюсь, крепко обнимаю Муську и не отпускаю от себя. А ночью мне снятся гуси, один из них громко гогочет, пугает своим длинным носом-клювом и гонится за мной.

   Просыпаюсь от стука – какие-то дядьки двигают сундуки-комоды и выносят из дому. Из-под одеяла тщетно пытаюсь разглядеть длинный жёлтый, почти как у пеликана, нос.  Но ни у кого его нет. Заходит бабушка, помогает мне одеться, говорит, что сейчас будем переезжать и надо найти кошку в ограде.

   Во дворе зеленый грузовик, в кузове которого уже почти все вещи из дома, узлы, коробки. Ловлю Муську, её закрывают в платяном шкафу, она громко мяукает. Тоже чуть не плачу. Как так? А что теперь с ручьём Ничейкой внизу деревни, ведь на берегу вот-вот ягоды из белых цветков появятся, да и ручейников уже почти не боюсь и буду брать их в руки? А за пиканами куда теперь ты будешь ходить, а, баб? А оладушки с угольками из печки, где поленья горят и трещат? Кринку чёрную зачем в печурке забыли, где масло топить…

   Сано Гусь, закрывая борт, подмигнул и сказал крепче держать панамку. Машина тронулась. И не наш уже теперь дом, не наша черёмуха, за не нашим огородом ручей Ничейка стали отдаляться, пока совсем не пропали из виду. Бабушка прижимала меня к себе и тихо говорила о чём-то. Изредка казалось, что она плачет, но слёз я  не успевала заметить.  Мне хотелось спрятаться в старинный шифоньер к мяукавшей Муське, чтоб не натягивать надоевшую панамку. Прикинув, как легко могу пробраться туда через котомки и узлы, стала просить бабушку, чтоб разрешила. Но она сказала, что нельзя: Сано Гусь заругает, да и шкаф упадёт…

   На новом месте, в частном секторе недалеко от нашего многоквартирного дома, бабушка проживёт потом  больше двадцати лет. И это уже совсем другая история, с которой тоже связано много детских воспоминаний: густой малинник в огороде, яркие вазелинки на окнах, куры-наседки и пёстрые комочки-цыплята на печке, одинокие соседки тетя Таня и тетя Клава, их вдовьи воспоминания и слёзы после бутылки Агдама, нюхательный табак прежней хозяйки Анны Васильевны, от которого чихать надо…

   Но красная корова Песька, парное молоко, которое прямо в серую алюминиевую кружку мне каждый вечер доила бабушка, громко гогочущий гусь Сано, ручейники, похожие на хрупкие изломанные веточки старых ив, растущих около Ничейки,  –  живут в моей памяти  до сих пор, а иногда и снятся в добрых и цветных снах…