Женщина, которая меня...

   Памяти Эрмин Орси, Ирены Сендлер, Семи Вортман-Гласог, Тины Стробос, Стефании Подгорской и многих других...




Я не поднималась на этот чердак с тех пор, как заполучила заветную комнату на втором этаже – светлую и просторную, всегда безупречно чистую, с огромным окном и голубыми обоями. И как только переступила белоснежный порог новой спальни, то поклялась, что больше ни за что не позволю ей запереть меня в душном и мрачном скворечнике, как я называла про себя тёмный и пыльный чердак. Ни за что и никогда.


Угрюмая женщина милостиво выделила мне противную вонючую каморку под крышей, словно я была недостойна других комнат, которых в доме было полным-полно – красивых и светлых. И я ненавидела и её, эту женщину с невероятно правильными чертами лица, и тот чердак, в котором провела, как казалось тогда, целую вечность. Ненавидела всей душой, всем своим маленьким сердцем. Ненавидела и после, когда она выделила мне, наконец, заветную комнату.


Там, на чердаке, в одной из коробок, лежала её фотография в тяжёлой серебряной рамке. Я часто рассматривала черно-белый снимок, внимательно изучая каждую линию красивого лица. А затем сравнивала со своими – совсем не такими правильными и точными, как у неё.


Женщина, которая воспитала меня, была хмурой, словно грозовое облако, что вот-вот разразится молнией и ледяным дождём. И я со страхом ждала, когда же неистовый гнев необузданной стихии обрушится прямо на мою голову. Ждала, ждала, ждала... А туча всё грозилась и хмурилась, но никак не решалась лопнуть.


Она была одинока, эта женщина – ни друзей, ни мужчин, ни шумных компаний. Ещё бы! Ни один мужчина не захотел бы связать свою жизнь с такой угрюмой женщиной. И ни один человек не стал бы водить с такой неприветливой зазнобой дружбу. И только мне, невезучей девчонке, выпал шанс оказаться в доме такой хмурой женщины.


Позже я, конечно, привыкла к ней, но детская обида так и не смогла покинуть моё сердце, осела толстым слоем пыли. Обида на родителей, которые бросили маленькую девочку, обида за тот чердак, на котором меня оставили, словно ненужную вещицу. Обида обжигала и не покидала, колола изнутри, каждый раз настойчиво напоминая о себе.


Я получила хорошее образование, ни в чём не нуждалась... Ни в чём, кроме любви, которую я так и не смогла затем принять от женщины, что меня воспитала. Неумелой и неуклюжей любви, которую она пыталась протянуть, словно извиняясь за те годы на тёмном чердаке. Она подарила мне свою фамилию, вырастила меня, но ни разу не попросила назвать её матерью. Наверное, зная, что я, затаившая обиду, никогда бы не согласилась на это...


Я рано вышла замуж и почти сразу покинула город, в котором оставила и обиды, и прошлое, и женщину, что меня воспитала. А когда та заболела...
– Леверт, – сказала она, крепко сжав мою ладонь. – Я вырастила тебя как родную дочь. И теперь могу покинуть этот мир со спокойной душой.


А затем она отдала мне это письмо. Письмо моей настоящей матери. Я долго не решалась прочесть его, всё оттягивала и оттягивала... А когда прочла...



«Я не знаю вас, но уверена, что вы прекрасный человек, раз решились на такой поступок. Мою девочку зовут Лиора, что означает «мне свет», и она родилась в Хануку. Я надеюсь, что моя дочь подарит вам свет, как однажды подарила его мне.
Прошу вас, позаботиться о ней, как заботились бы о собственном ребёнке.
Август, 1942 года.»


Женщина, которая вырастила меня как родную дочь и дала мне имя Леверт, что означало «свет» – только на французском – наконец, рассказала правду. Тяжёлую правду, которую пронесла сквозь годы, бережно храня пожелтевший листок в память о моём прошлом.


Мои родители были евреями, отдавшими родного ребёнка чужому человеку. Потому что не могли иначе. А она отправила меня на чердак. Потому как тоже не могла иначе.


– Она укрывала меня здесь от нацистов... – прошептала я, проведя пальцем длинную тонкую черту по пыльному комоду.
– А кто это такие? – спросила Эрмин, моя пятилетняя дочь. Я назвала её в честь женщины, которая меня воспитала.
– Плохие люди. Очень страшные люди.
– А это кто? – спросила любопытная малышка, достав из коробки фотографию женщины с невероятно правильными и красивыми чертами лица.

И это лицо вдруг показалось мне таким нежным и светлым, что я с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться. Возможно, это прекрасное лицо было хмурым и угрюмым лишь в моих детских глазах. В глазах, полных обиды...
– Твоя бабушка, – еле слышно ответила я. – Женщина, которая меня воспитала... Женщина, которая меня спасла.