Переработанное проклятие

Переработанное "Проклятие".
О прибрежные скалы с рёвом и оглушительным грохотом обрушивалась раз за разом волны. Порой, они даже полностью покрывали их, отчего в душе появлялся большой страх, что проклятая стихия, поглотит и всё побережье, и жителей с их убогими домиками, и избавится от назойливых рыбаков, с каждым годом тащащих всё больше богатств из тёмных вод северного моря. Солнце будто бы не желая таращиться на всё это действие ушло за тучи, погрузив копошащихся людей в противно-золотистый, унылый полумрак, отчего на жителей многострадальной земли, находило беспросветное уныние и тоска. Тяжёлый труд изматывал людей, и словно желая увеличить страдания, шли постоянные, холодные, моросящие дожди, отчего урожаи загнивали, а жители болели и умирали от чахотки и гриппа, беспощадно и с упоением выкашивающего население.

По размытой, хлябкой, топкой, поросшей ракитом по обочинам, тащилась карета. Здоровые кони, уже познавшие здешний мерзкий климат, отощали и ползли на последнем издыхании, а кучер, этот худощавый, невысокий, неказистый и тонкий как спичка человек, безжалостно охаживал изнемогавших животных, пропитым и грубом голосом покрикивал: быстрее мерзавцы! Пошли! Живо! – и после каждой фразы, знатно размахнувшись хлестал двойку ещё сильнее, и со стороны, это смотрелось ужасно и любой порядочный человек, сам бы выхватил хлыст и прошёлся бы поэтому подлецу.

Внутри, сотрясаясь от неожиданных кочек и буераков сидел земский управитель, без интереса разглядывая чумазых, одетых в лохмотья людей, и порой улыбался, чувствуя их страдания, а особенно его радовала мысль о вкусном ужине, в своём поместье с курочкой, как он любил выражаться, и вином, не дорогим и тем ещё пойлом, говоря честно, однако, он, зажравшийся и лощёный мироед, уже не чувствовал этого, и знававшие его люди, избегали пробовать его еду, так как его неумеренный аппетит, зачастую приводил к банкротству, и кухарка, не любившая его, могла в назидание подать к столу гнилую еду и один раз, даже подала к столу помои, однако, он не заметил этого, и просто сказал, что ужин вышел не таким сытным как ранее, отчего эта воровка и пройдоха, вскоре, стала почти регулярно брать отвратно качества еду, смачно приправляя специями, и духами, а деньги забирала. Имение его,

страдало и нищало от пышных банкетов, и надо сказать, что её жадность, всё же отступала и к столу подавались нормальные блюда.

Вокруг выглядывали лишь низенькие и серенькие бревенчатые избёнки, с покосившимися стенами, отчего проезжий могло только участливо ахнуть и ужаснуться, как вообще здесь возможна жизнь.

Карета, проседая от веса помещика всё-таки застряла. Кучер начал хлестать лошадей, а те, только ржали, и из последних сил тащили её из грязи, и почти вытащив издохли.

Кучер, разозлившись в бессильной ярости хлестанул коней, и плюнув спрыгнул с козлов в грязь. Карета сильно просела, и накренилась на один бок, и под нажимом веса помещика, стремительно ушла в слякоть почти по дверцу. Раздались визгливые крики, и хлипкая дверца не выдержав туши, резко как пробка, подгоняемая пивом, выстрелила нашим героем на улицу. С криком и воплями, он в шоке оглядываясь, и бегая глазами, плюхнулся в грязь. Перекрестившись, кучер в ужасе замер. Встав, чиновник, тут же ухватился за дверцу и начал визжать:

-Помогите! А-а-а-а-а! Спасите! Боже! Помогите! Тону! – дверца слетела с петель, и туша подгоняемая собственным страхом, описав незамысловатый танец, пролетела чуть больше метра, знатно вспахав грунт.

Кучер, побледнел и трясущимися руками разводил в стороны, жесты которых, лишь отдалённо напоминали, что-то понятное.

-Г-господи. Г-господи б-боже! – лицо его исказилось невообразимо, и всё тело его съёжилось до настолько малых размеров, что казалось любой человек, проходя мимо мог принять его за букашку, и наступить. Перекрестившись, и вынув иконку, он поцеловал её, и сунул обратно в карман заношенных брюк, подбежал на помощь.

Схватив за воротник, кучер резко дёрнул старый пиджак, и под весом чиновника, он пошёл по швам, отчего с треском, крепкий множество раз, перешитый ворот оторвался, и набрав скорость тело вмазалось в грязь. Казалось, что помещик, отдал богу душу, от таких поворотов судьбы, и где-то в глубине старый подлец обрадовался такому события, но он попытался встать.

Во весь рост, он выглядел ужасно и похабно. Вся одежда пришла в негодность, а на лице был такой след от ужаса, что прохожий либо бы перекрестился, но скорее всего, убежал в страхе.

Встав, он внимательно смотрел на бывшего слугу.

В этот момент, кучер лишь испуганно улыбнулся.

У чиновника, этого мерзкого, вороватого, и жадного, деспотичного человека, что-то ёкнуло в груди. Схватившись за сердце, он только что и делал, что кричал, отрывисто, резко, пока в глазах его не отразился дикий ужас, а лицо не окаменело.

Кучер, побежал в ближайшую деревню искать подмогу, как на полпути остановился. Оглянувшись, он молча глядел на здоровое тело помещика.

Он почувствовал облегчение и чувство радости.

В азарте, он скользя и падая в лужи, бегом кинулся к остывающему телу владельца имения, и с горящим огнём жадности, стал срывать часы, серебряные пуговица, которые когда-то взял за несколько копеек у местного торговца, цепочку, также оказавшеюся подделкой, и набрав побрякушек, с смехом, роняя добычу, побежал в лес.

Ближе к вечеру, крестьяне, в испуге подошли к телу своего хозяина. Оно было искажено от страха, и замерло в настолько диковинной позе, что они решили, будто им овладел нечистый, и позвав попа, из уездного городка, кое-как отпели, да закопали недалеко от дороги.

Солнце всё также, скрывалось за тучами.

Близился дождь, а в том лесу, до сих пор видят дикого кучера.