По следам заменгофа, или как я проповедовал поляка

– Есть ли в вашей группе эсперантисты?
На преподавательницу по лингвистике уставилось двадцать пар недоумевающих глаз – в то время мы были второкурсниками факультета восточных языков ДВГГУ. Она терпеливо объяснила, что из себя представляет эсперанто – проект искусственного международного языка.
– Боже, кому это нужно? Мы с английским-то справиться не можем! – запротестовали одногруппники, давно мечтавшие о перерыве на обед.
Я один заинтересовался диковинным лингвистическим изобретением и после лекции задал преподавателю несколько вопросов.
Оказалось, что эсперанто давно пережил дни своей популярности. Но и сегодня на нем, по скромным подсчетам, говорит около двух миллионов человек. Видит бог, мне тут же захотелось оказаться в числе этих чудаков!
Пару дней спустя преподаватель подарила мне советский самоучитель эсперанто – 1962 года издания. Книгу она нашла среди макулатуры, которой ее отец собирался растопить деревенскую печь. Судьба, подумал я и в тот же вечер взялся за самообучение.
Интерес, правда, довольно быстро угас. Я вдоволь наигрался с необычной находкой и потешил свое эго: еще бы – выучить новый язык за несколько недель, – тут у любого самооценка повысится. Нужно, однако, помнить, что эсперанто совершенно легок в изучении: среди его особенностей – несколько несложных правил, пришедшая из европейских языков лексика и полное отсутствие исключений, которыми грешит любое живое наречие.
Эсперанто был создан в девятнадцатом веке Людвиком Заменгофом – евреем польского происхождения, жившим в городе Белосток в восточной Польше. Где как ни здесь молодому гимназисту, окруженному звуками речи разных народов, могла прийти в голову идея о создании нейтрального языка. По замыслу Заменгофа, эсперанто (в переводе – «надеющийся») должен был положить конец войнам, сломать границы между народами и избавить мир от профессии переводчика.
Утопизм эсперантистов меня мало увлек. Изучение сконструированного языка представлялось мне лишь лабораторным опытом – как лингвист я был просто обязан его провести! Успех эксперимента я списал на свою предрасположенность к изучению языков и надолго отложил занятия – пока не пришло время стряхнуть пыль с полученных знаний.

Прошло несколько лет. Однажды вечером, привычно пролистывая ленту новостей в социальных сетях, я натолкнулся на объявление о вакансии эсперанто-говорящего волонтера в Польше. «Из такой дали никого не пригласят», – проворчал здравый смысл, но было поздно: руки уже заполнили анкету и отправили ее по адресу. Можете представить мое шоковое состояние, когда через несколько дней я получил приглашение на польском языке.
А дальше – все как в тумане: оформление визы, покупка билетов, встречи с друзьями, знакомыми, родственниками. Сбивчивые попытки объяснить, чем конкретно я буду заниматься восемь месяцев, у всех вызывали недоумение, но я и сам понятия не имел, во что ввязался. Знал одно: не прощу себе, если не поеду.
В начале ноября я отправился в Белосток – кто бы мог подумать, что когда-то я смогу пройтись по родному городу Заменгофа ! Бесконечный перелет с пересадками в Москве и Варшаве настолько утомил меня, что я не помнил, как добрался до квартиры, куда меня заселили. Там уже были два других волонтера. Точнее, волонтерки. Одна из Франции, другая из Италии. У обеих ужасный английский и, слава богу, у каждого из нас – своя комната. В квартире кухня, две ванные, шикарное соединение с Интернетом. Что еще нужно для счастья?
Оказалось, в городе живет еще несколько таких «экстремалов» – это были волонтеры, работающие в школах, детдомах, домах престарелых и прочих госорганизациях. На их фоне я сразу выделялся: мои обязанности были связаны с деятельностью культурного центра. 

На двери красивого здания висела табличка: Клуб эсперантистов города Белосток. У входа меня встречал Пшемыслав – директор клуба и руководитель моего волонтерского проекта. Ненамного старше меня, Пшемек, тем не менее, выглядел очень взрослым. Во всяком случае, хотел таким казаться: серьезная речь, «дедушкина» одежда и типично польские – округлые, но мужественные – черты лица. Он поздоровался – было видно, что сдержал искреннюю улыбку, – и пригласил войти. 
Просторное помещение тоже будто улыбнулось мне – столь же сдержанно, как и начальник. Сработаемся, подумал я. Пшемыслав показал, где что находится. Помимо общего зала здесь был отдельный кабинет со столом и кроватью, небольшая кухня, туалет с душем, книжные шкафы и горы барахла, накопленного за годы существования клуба. Набор запыленных вещиц пополнился кедровой шишкой – первым дальневосточным сувениром.
Мы вышли в город. Чуть прохладный ноябрь (по-польски он зовется «листопадом») все покрыл готическим туманом. Шагали по уютным улицам быстро: высоченный Пшемек не был знаком с понятием «прогулочный шаг». На ходу он показывал мне местные «достопримечательности»: это почтовое отделение, вон там неплохая столовая, а за углом – канцелярский магазин.
 
Общались мы на эсперанто – услышав странную речь, прохожие оборачивались. Кстати, мэр Белостока планирует превратить международный язык в визитную карточку родины Заменгофа. Город уже может похвастать несколькими десятками так называемых эсперанто-объектов: названия улиц, монументы, граффити, памятные доски и прочая чепуха, которая нагонит тоску на любого стандартного туриста, кроме, пожалуй, тех фанатиков, для кого разработан маршрут «по следам эсперанто».   
Пшемек рассказывал об истории города, показывал памятные места. Довоенный Белосток был неразрывно связан с кипящей еврейской жизнью. Вот и синагога. Вернее, то, что от нее осталось – обугленный железный купол с памятной табличкой. В сорок первом году нацисты согнали две тысячи евреев в здание Большой синагоги и сожгли их заживо. Та далекая трагедия навеки оставила страшный след в судьбе нескольких миллионов польских евреев – такую рану не залепит ни один пластырь времени…

Бодрая прогулка с начальником закончилась совместным походом в кафе.
– Ты должен попробовать что-нибудь местное, – заявил Пшемыслав.
– Советуй.
Традиционные блюда этого региона схожи с белорусскими. Это означает, что каждое второе в своем составе имеет картофель. Здесь вам и картофельный пирог, и картофельная колбаса, и просто картофель – жареный, пареный, вареный да печеный. Вареники – с чем, говорите? Ага, с картошкой. Ну а на первое хотелось бы супа. Картофельный? Подавайте.
Во время трапезы выяснилось, что благодаря жене-украинке Пшемыслав отлично говорит по-русски. Медленно, с расстановкой, но почти без ошибок. Почти.
– Я слышал, что в России до сих пор очень популярны шубы из мха, – сказал он, смакуя драник. Да-да, картофельный.
– Мха? – поперхнулся я. И лихорадочно начал вспоминать, на каких северах у нас для производства шуб используют мох. Якутия? Боже упаси!
Прошло несколько минут, прежде чем я понял, что речь идет о мехе.

На следующий день я приступил к работе.
Мои обязанности так или иначе имели отношение к эсперанто-активности клуба и города. Ни один день не проходил одинаково: время, проведенное за работой в рамках проекта, было очень насыщенным.
К рутинным делам относилось проведение еженедельных занятий эсперанто в трех группах. Курс был бесплатный, студенты, приходившие в клуб – разных возрастов. Несколько месяцев изучения универсального языка позволяли многим из них преодолеть языковой барьер. «Боже! – в экстазе восклицали они. – Английский в школе мы учим годами, и все безрезультатно. А тут – вроде бы иностранный язык, но идет как по маслу!»
В клубе ни одна неделя не проходила без мероприятий: постоянно проводились лекции, презентации, дискуссии, мастер-классы, встречи с интересными гостями и просто посиделки в кругу эсперантистов.
Состоялось знакомство со мной. После самопредставления и рассказа о своем регионе я пригласил всех – что бы вы думали? – лепить рыбные пельмени! А что, борщом их не удивить. Рыбу же в тесто завернуть – это очень по-дальневосточному.
Подобные презентации – уже без кулинарных мастер-классов – я проводил в школах Белостока и соседних деревень. Ученики с открытыми ртами слушали о завтраках с красной икрой, амурских тиграх и жизни на границе с Китаем. Не забывал напомнить ребятам и об их знаменитом земляке – Людвике Заменгофе.
Самым значимым событием, в организации которого я участвовал, был день рождения Заменгофа, ежегодно собирающий десятки «паломников» со всей Европы. Повсюду слышалась речь на эсперанто. «За здоровье и наше дело!» – перекрикивали друг друга гости, разгоряченные румынским вином. Беседы не утихали, праздничный торт исчезал на глазах.
В рамках фестивального уик-энда был организован выезд в белорусский Гродно: там Людвик когда-то работал окулистом. Сохранился дом, где он жил и принимал пациентов.  Нашу группу отличали зеленые флаги: этот цвет символизирует надежду на мир.
В конце мая я принимал участие в польском конгрессе эсперантистов. Городок Лохув под Варшавой собрал под зелеными знаменами около сотни человек. Ночевали в настоящем замке конца девятнадцатого века. Привидений не было: наверное, их распугал наш смех и бесконечные разговоры. Два дня, наполненные лекциями и дискуссиями, сопровождались концертами и экскурсиями по живописным окрестностям.
Я ежедневно приходил в клуб для того, чтобы получить новое задание. Настало время субботника. Общими усилиями прибрались в клубе: стерли пыль с привезенной мною шишки, вымыли полы и окна. Оказывается, когда окна чистые, они отражают как зеркала: к одному из них подлетела птица и, думая, что видит себе подобное существо, начала яростно долбиться клювом о стекло. Пшемыславу даже пришлось ее отпугивать. Я с удовольствием наблюдал, как серьезный пан начальник кричал крылатому хулигану «Кыш!» и размахивал руками.
Каждый раз, когда я приходил на работу, Пшемек приветствовал меня из дальнего угла комнаты, где неизменно сидел за компьютером в приглушенном свете. Погруженный в раздумья, он исподлобья смотрел на входящего и человеку неопытному мог внушить трепет. На деле же, узнав его получше, я увидел в нем добродушного старшего товарища, всегда готового помочь – неважно чем: деньгами, советом или житейской мудростью. Преданный делу универсального языка, Пшемыслав посвящал работе с ним все свободное время. Он был бесконечно занят проектами, связанными с переводом статей, игр, книг и фильмов на эсперанто. Часто привлекал к помощи и меня. С его легкой руки я корректировал первый перевод любимой мною Людмилы Улицкой на эсперанто.
Стандартные два выходных дня в неделю разбавлялись бесконечными религиозными польскими праздниками, когда вся страна отдыхала и активно молилась. Да-да, именно так: поляки по-прежнему остаются убежденными католиками. Я не раз наблюдал за детьми и взрослыми, которые, проходя мимо костелов, едва заметно крестились. Стоит отметить, что Подляшье также может похвастать самым большим числом православных в стране. Несколько красивейших церквей города служат тому свидетельством.
Однажды я зашел в храм поглядеть на службу и там познакомился с православной семьей, живущей недалеко от белорусской границы, в деревне Грудек. Семья пригласила меня к себе на Пасху. Деревня поразила до боли знакомыми видами домиков со створками на окнах, открытыми людьми, деревянной церквушкой и… числом самогонщиков. Я словно побывал в гостях у бабушки.
Прием был очень теплым. Вопреки ожиданиям, не было привычных нам пасхальных битв яйцами, хотя там их тоже красят. На обратном пути нашу машину остановили пограничники для рядовой проверки документов. Оказалось, в восточных лесных регионах это обычное дело: контрабандисты, мол, не дремлют – им, безбожникам, что Пасха, что день Нептуна.
Запомнилась поездка и в село под названием Тыкочин. Интернациональная компания друзей на арендованном авто была похожа на бременских музыкантов. Мы давно хотели побывать в Тыкочине – некогда крупном центре еврейской жизни. Там сохранились дома довоенной постройки: когда-то они принадлежали еврейским семьям, но сегодня заселены поляками – после массовых расстрелов бывших владельцев в соседнем лесу. В городке есть и синагога семнадцатого века, которую превратили в музей.
Не рассчитав время, мы прибыли к закрытию. «Вам повезло, сегодня вечером концерт, приходите, – сказала администратор. – Заодно посмотрите синагогу изнутри». Афиша гласила: «Ефим Чорный и аккомпанемент. Молдова. Песни на идише». Мы тут же взяли билеты.
Внешний вид Ефима противоречил его уникальному голосу и одновременно пребывал с ним в полной гармонии. Тощий шестидесятилетний мужчина с жидкими седыми волосами утопал в безразмерном пиджаке, отчего походил на недавно освобожденного узника Бухенвальда. «Вероятно, хочет пропустить через себя всю боль еврейского народа», – ухмыляясь, подумал я, как только Фима вышел на сцену. Но едва длинноволосый персонаж запел, как мне тут же захотелось раствориться в причудливой акустике старой синагоги. Казалось, даже своды, расписанные цитатами из Ветхого Завета на иврите, таяли от наслаждения. И увидел Бог, что это хорошо.
Ни на что не похожий, самобытный голос певца заставлял плакать, смеяться, любить, думать, жить. В его исполнении песни на незнакомом идише были абсолютно понятны. Ефим пел обо всем – о любви, о судьбе, о родной Бессарабии, о матери. Удивил перевод «Подмосковных вечеров» на идиш. «А теперь все вместе!» – пригласил он исполнить один куплет песни на русском. «Не слышны в саду даже шорохи…» – затянули гости, расплываясь в ностальгической улыбке.
Мы уходили последними. На улице стоял Ефим с сигаретой в зубах. «Ну точно поцелованный Богом, – подумалось мне. – Курить и при этом сохранить такой голос просто невозможно!» Мы заговорили.
– Хабаровск! – воскликнул Ефим, подпрыгнув и замахав руками. От него исходила невероятно позитивная, по-детски неутомимая энергия.
– Да, приезжайте у нас выступить, – улыбаясь, сказал я.
Душевный разговор закончился ответным приглашением присоединиться к ужину в их компании. Отказ не принимался под страхом обиды на межнациональном уровне. Решили трапезничать в деревенской корчме на открытом воздухе, под взоры беловежских зубров, разгуливающих в вольере по соседству. Ефим расспрашивал меня о Дальнем Востоке, рассказывал о себе. Оказывается, в их семье идиш был вторым языком. А несколько лет назад певец основал театр еврейской песни в Кишиневе.
Во время ужина Фима спел еще несколько песен – но теперь только для нас. Эгоистично хотелось даже, чтобы ни один звук, ни одна нота, ни одно слово не долетело до соседних столиков. Все вокруг затихали. Пивная пена переставала шипеть. Зубры прекращали жевать траву и смотрели на нас своим первобытным взглядом минотавра – они тоже никогда не забудут тот удивительный вечер.
Проснувшись на следующий день, я подумал, что все это мне приснилось и Ефим был лишь фантомом из колоритного сновидения. На работу я шел, прокручивая в голове отрывки песен на идише…

Помимо основных обязанностей приходилось заниматься деятельностью, общей для всех волонтеров. Координирующая организация периодически собирала нас для участия в акциях, флешмобах, мастер-классах, театральных перформансах и прочих «вакханалиях». Одним из самых больших проектов было театрализованное представление на тему экономии воды. Подобно бродячим артистам с халтурно отрепетированной постановкой, мы посещали школы и культурные центры соседних деревень, рассказывали детям об экологическом состоянии планеты и пугали их тоннами мусора, плавающего сегодня в океанах. Все сводилось к призыву экономить воду – хотя бы путем быстрой «помойки» посуды.
Общение с другими волонтерами подразумевало знание английского –пусть даже на элементарном уровне. Польский практически никому не давался: трудный славянский язык казался набором шипящих звуков. В такие моменты я, сверкая пятками, несся объяснять, что в распоряжении этих «неучей» есть идеальный способ спасти ситуацию – для этого надо всего лишь выучить эсперанто. «Сектант!» – хохотали они и постоянно напоминали о мне о том, что этот язык – вещь совершенно непрактичная. 
Я пришел к выводу, что не все в нашей жизни должно быть практичным. Например, марки собирать или крестиком вышивать – сильно практично? С эсперанто, конечно, карьеры не сделаешь (хотя и такие находятся), но мир увидеть и познакомиться с интересными людьми – пожалуйста. Конгрессы, съезды, курсы, переписка, дружба, в конце концов – любовь!
Многие пары познакомились благодаря творению Людвика Заменгофа. Французский? Оставьте! Эсперанто ничуть не хуже справится со статусом «языка любви». Люди, появившиеся на свет как плод страсти к эсперанто, –уникальный «подопытный материал» для лингвистов. В мире несколько тысяч носителей этого языка – тех, кто пользуется им с рождения. Разумеется, все они билингвы, то есть говорят еще на каком-то языке. Иначе, сами понимаете, выжить в окружающем мире они бы просто не смогли.
С одной из таких «носительниц» я познакомился во время очередной встречи в эсперанто-клубе. Девушка приехала навестить родителей (мать – полька, отец – немец), живущих в Белостоке. Я спросил, чем она занимается, и ответ меня ничуть не удивил: милое создание оказалось дипломированным переводчиком балтийских языков. В среде эсперантистов свободное владение несколькими языками вообще не редкость. Ведь знание эсперанто значительно облегчает их изучение – доказано научными экспериментами.
Несмотря на свою простоту, эсперанто имеет невероятно богатую систему словообразования. Наградите презренным взглядом того, кто назовет этот искусственный язык «ущербным». Благозвучный и обладающий многими выразительными средствами, он может похвастаться тысячами примеров оригинальной и переводной литературы. Пушкин? Bonvolu – пожалуйте, то бишь. Шекспир или Толкин? Вы подумайте, что желаете, а я пока перевод того же «Гарри Поттера» почитаю.
Где же все это искать? Можно выписать через Интернет. А будете в Белостоке – смело заходите в эсперанто-библиотеку. Там и чаем напоят, и рассмешат, и языку научат. Именно с этим уютным местом была связана еще одна часть моей волонтерской работы…

 «Виктор, если вздумаешь позвать меня на свидание, я с тобой не пойду, у меня уже есть кавалер», – глядя на меня глазами с поволокой, заявила 69-летняя Эльжбета в первую минуту нашего знакомства. Каждая деталь образа этой моложавой, харизматичной дамы с безупречным вкусом в одежде и парфюме источала эротизм – амурные шутки, стильные очки, горделивая осанка, медлительность речи. Пардон, даже ее возраст, если внимательно присмотреться к цифре, наводил на пикантные мысли. 
Имидж Элы никак не вписывался в мои представления о сотруднице библиотеки. Опытная эсперантистка, она помогала в организации международного конгресса в Белостоке в 2009 году. В связи с масштабом события власти города выделили деньги на создание культурного центра имени Людвика Заменгофа. Одно из помещений отвели под филиал региональной библиотеки, а все книги, что здесь находятся, либо на эсперанто, либо о нем. Шефство над отделом поручили Эльжбете.
Каждую среду Эла устраивала заседания разговорного эсперанто-клуба. Приходили в основном неработающие пенсионеры – те, у кого есть время на чаепития и праздную болтовню. Захаживал и великовозрастный детина-сирота. Он терпеть не мог эсперанто и смотрел на нас как на сумасшедших, но не мог отказать себе в бесплатной чашке кофе и куске пирога, который кто-нибудь из этих «странных эсперантистов» непременно тащил из дому.
Эла медленно разливала чай и задавала тему беседы. Говорила она спокойно, часто отрешенно глядя мимо собеседника и покручивая яркие жемчужины бус. Темы разговоров часто были связаны с любовью – другого от Элы я ожидать не мог. Воздушная и чувственная, она часто приглашала нас предаться воспоминаниям и рассказать о первой влюбленности, способах ухаживания, свиданиях и романтических сюрпризах для своих половинок. Говорили, конечно, и о более земных вещах.
С Элой мы встречались и вне стен библиотеки. Обеды у нее дома, эсперанто-мероприятия, знакомство с ее сыном – таким же неутомимым искателем приключений, какой в свое время была его родительница. Она часто вытаскивала меня на закрытые культурные мероприятия. «Открытых», честно говоря, тоже хватало: выставки, кинофестивали, концерты, театры, мастер-классы, лекции, курсы, литературные встречи, экскурсии, – в Белостоке было невозможно заскучать. Бессонные ночи в дружеских компаниях проходили в атмосферных питейных заведениях.
Первое время я общался с местными по-английски либо объяснялся «на пальцах», хотя, в отличие от волонтеров из других стран, ко мне довольно быстро пришло понимание польского. Братская славянская речь во многом похожа на нашу, поэтому слова и грамматические правила запоминались с легкостью. Правда, свыкнуться со звучанием польской «мовы» и некоторыми ее лингвистическими курьезами так и не удалось. Посудите сами: фрукты у них – «овощи», тыква – «дыня», а стол – вообще «стул». Вот и поди тут разберись.
Несмотря на яростные попытки современных СМИ заставить поляков и русских видеть друг в друге врагов, я ни разу не натолкнулся на агрессию. Наоборот, чистый интерес и желание подружиться. Действительно, что я, молодой русский, сделал им такого, чтобы они заранее меня не любили? «Бармен, еще пива!» Будем налаживать международные контакты. 
Близость менталитетов позволила мне избежать и культурного шока, знакомого из поездок по другим, более экзотичным краям. С первых дней пребывания в Белостоке я чувствовал себя абсолютно комфортно. Поведение местных и их внешность не особо отличались от того, что я привык видеть с детства. Хотя, пообтесанные соседством с европейскими странами, поляки больше преуспели в сохранении чистоты вокруг себя и были более учтивы с окружающими.

Особым удовольствием были встречи «языкового кафе». Несколько лет назад Пшемыславу пришла идея создать такую площадку, где жители и гости города бесплатно могли бы практиковать общение на иностранных языках. Организацию и рекламу встреч, проходивших каждые две недели, руководитель «делегировал» мне.
Неформальная обстановка кафетерия развязывала язык даже самым зажатым. Без учебников и оценок, за бокалом любимого напитка любой мог изъясниться на родном либо изучаемом наречии. Каждый стол был занят конкретным языком: хочешь поговорить по-немецки или по-французски – пожалуй сюда, но если за этим столом перейдешь на английский – дадут по рукам и отправят за соседний.
Иностранцев в Белостоке хватало. Как правило, это были студенты – на удивление, со всего мира. Высокое качество и низкие цены на образование манят многих родителей, отправляющих своих отпрысков грызть гранит науки заграницу. Языковое кафе привлекало иностранную молодежь тем, что здесь всегда можно было завести друзей: желающих поговорить с носителем языка было немало.
Одним из таких «залётных» оказался американец Эндрю.
– Нашвилл, Теннеси, – гордо и охотливо отвечал он на вопрос о том, откуда пожаловал. Раскатистый звук «р» из южных штатов сразу собрал вокруг Эндрю компанию любопытных. Волею судеб, из толпы зевак он выделил именно меня.
Дружба с Эндрю, который был чуть старше меня, завязалась в тот же вечер. Мы отправились в караоке-бар, где он покупал выпивку всем присутствующим. Сын фермера, Эндрю подкупал своим простодушием и открытостью. Он любил и умел веселиться, вокруг него всегда был праздник. Каждый поход в питейное заведение заканчивался настоящим кутежом и знакомством с новой компанией.
Эндрю был в вечном амурном поиске. Нет числа разбитым сердцам наивных полек, увидевших в этом ковбое принца на белом коне. Хорошо слаженный и одетый с иголочки, американец, тем не менее, не казался франтом. Наоборот, было в нем что-то разбитное, уличное, задиристое. Его видение жизни как «вечной вечеринки» временами утомляло, и тогда казалось, что Эндрю постоянно от чего-то бежит, скрываясь в водовороте бесконечного веселья.
Купив в Польше авто, Эндрю часто вывозил друзей в Варшаву на выходные. Во время одной из поездок мы зашли в магазин кожаной одежды, где он приобрел настоящую ковбойскую шляпу. В такой экипировке мы и отправились в бар. По дороге машину остановил полицейский – судя по всему, мы нарушили какое-то ПДД.
– Ваши документы, – сказал хмурый польский «гаишник». Я выступил переводчиком.
Выяснив, что Эндрю – из Соединенных Штатов, и с любопытством оглядев его шляпу, полицейский переключил внимание на меня.
– Россия, говорите? Что вы делаете в его машине? Все в порядке? Куда он вас везет?
Его лицо выражало искреннее беспокойство.
– У нас все просто замечательно, но мы опаздываем в аэропорт. Отпустите, католического Христа ради. А шляпа – подарок вам!
Эндрю смекнул, в чем дело, и молниеносно переместил ковбойский аксессуар на голову стража порядка. Тот растерянно вернул ему документы и пожелал «Счастливой Пасхи».
Мы долго хохотали, рассматривая в зеркало заднего вида остолбеневшего полицейского в ковбойской шляпе.

Пришло лето, а с ним – понимание того, что пора возвращаться домой. Я наелся польской клубники – она у них спеет в июне. Перед отъездом решил взять напрокат велосипед и снова проехаться по городу.
Парк при дворце Браницких. Центральная рыночная площадь с ратушей. Православные церкви. Готические костелы с торчащими шпилями – маяки для потерявшихся туристов. Улица Варшавская с довоенными постройками. Здесь же – та самая гимназия, в которую когда-то ходил молодой Людвик Заменгоф. Я шел по его следам и представлял, что сопровождаю его по дороге домой, а вокруг мы оба слышим речь разных народов.
Через весь город течет речка Белая. Отсюда и название – Белосток, «белый склон». Правда, во времена Заменгофа речушка могла быть и красной, и синей, и зеленой: все зависело от того, какую химию сбрасывали в нее владельцы фабрик. Мое знакомство с городом как раз и началось с поиска Белой. Я долго не мог свыкнуться с фактом, что это просто протекающий через центр грязный ручей.
В последний день перед отъездом я стоял на «белом склоне» этого мутного потока, наблюдая за тем, как дети кормят хлебом и без того жирных уток. Я прощался с городом, а он благодарил меня. За мою работу. За память о его ребенке – Заменгофе. За дружбу с другими его детьми. За разделение мусора. За переход дороги в правильном месте. За бесконечные улыбки. За обоюдные воспоминания…
На прощальной вечеринке в клубе было много людей, но в конце осталась еда. Все пытались всучить ее мне: перелет-то долгий, вдруг проголодаюсь. Пшемыслав произносил торжественные речи, Эльжбета пела на эсперанто, остальные хлопали по плечу липкими от пирожных руками и обещали приехать в Хабаровск. Я с улыбкой смотрел на них и понимал, насколько близкой мне стала эта семья любителей искусственного языка.
Под конец вечера пришел Эндрю – я и забыл, что тоже приглашал его.
– Это тебе на память, – сказал он, протягивая что-то в свертке. –. Я очень хочу, чтобы ты помнил, что мир – это больше, чем выдуманные границы между странами. А люди – больше, чем просто нации.
– Что, прочитал-таки о Заменгофе? – ехидно заметил я, обнимая его.
В свертке оказалась игрушечная гитара – Эндрю помнил, что я увлекаюсь музыкой. Это был единственный сувенир, который я отвез домой, решив отказаться от магнитов на холодильник, кружек и брелоков.
Приезд в Хабаровск показался обыденным: отвыкнуть от родного города я совсем не успел. Правда, в первые дни пришлось бороться с привычкой пить воду из-под крана. Но это мелочи по сравнению с тем, что мне до сих пор повсюду мерещится польский язык. Кто знает, возможно, ко мне пытался обратиться заблудившийся на хабаровских улицах польский турист, а я подумал, что это всего лишь мираж, и послал его к богу…