Целую руки твои, мама...

    — Мама, скажи…
    — Представляешь, мама?!
Ищу глазами мою маленькую кареглазую маму. Так вот же она! У окна! Склонилась над шитьём. Её волосы настолько белы от седины, что и в полной тьме излучают какой-то особый свет. Почему она молчит? И вдруг, будто током пронзает: НЕТ ЕЁ! Широко открываю глаза! …Ночь… Тишина. Тень дерева на стене. Мамы нет на свете уже двадцать лет. Идёт время, а я всё не могу привыкнуть к этой мысли. Не у кого больше ни спросить, ни рассказать о наболевшем.
    Близкое, дорогое, ласковое и такое любимое слово: МАМА… Её нет на свете уже много лет. Но, сколько бы ни прошло времени, легче не становится: не затянется рана от её ухода.
    Нелёгкой была её судьба. Родилась и выросла она в трудное для страны время: полуголодное детство, сбитые коленки, одни валенки на трёх сестёр, еда, состоящая практически из лебеды и картошки.
    Старшим из детей был брат Гавриил. Ганя – так ласково называли его в семье. Был он старше Нади на один год. Погодки росли дружно: вместе нянчили в люльках младших сестёр, вместе однажды решили прикурить у печки. Из бумаги Ганя свернул цигарку, внешне похожую на взрослую папиросу, от уголька поджёг, подал сестре. Шестилетняя Надя важно взяла из рук брата дымящуюся бумагу и только успела вдохнуть в себя, как это делают взрослые, бумага вспыхнула, девочка испугалась, комок горящей бумаги скользнул вниз, упал на платье, платье загорелось. Перепуганный Ганя заметался, закричал. Прибежали взрослые, снять платье быстро не получалось: мешал туго завязанный поясок. Тушили в суматохе всем, что под руку попадалось. Пока окатили водой, пока нашли что-то режущее, узелок тот тлел и ожог проникал всё глубже. Навсегда с тех пор покинуло девочку желание курить. Память о первой и последней папиросе осталась на её животе уродливым шрамом. Ожог долго не заживал, затянулись мелкие ранки, отросли ресницы и брови, а на животе уже образовалась глубокая ямка, которая затягиваться не собиралась. Было больно. Тогда кто-то из добрых людей подсказал намазать больное место сметаной и дать слизать её собаке. Так и сделали. Настя, Надина мама, усадила дочку на крылечко, присела сзади, нанесла сметану толстым слоем на её животик, подозвала собаку. Та не заставила себя долго уговаривать и тщательно вылизала ранку. Процедуру эту повторили несколько раз, и ямка окончательно затянулась, оставив некрасивый след.

    Надя подросла и стала настоящей помощницей своей маме. Нянчилась с младшими, а они, в свою очередь, вились рядом, во всём слушаясь её. Она латала, перешивала, ушивала старую одёжку со старших на младших: тогда-то она и научилась шить. Она настолько привыкла к окружению детей, что после окончания школы предложение директора вести уроки в начальных классах, приняла, не задумываясь. Тем более, выбирать ей было не из чего. Война уже стояла на пороге, размахивая своей смертельной косой. Надо было помогать поднимать младших сестёр. Так Надежда стала Андреевной. Легко вошла она в учительский коллектив. Умение сэкономить, приобретённое ею в детстве, оптимизм и проницательный ум помогали выжить, преодолеть трудности, выйти с достоинством из, казалось бы, безвыходных ситуаций.
    Война пришла в самый расцвет её девичества: семнадцать лет. Андрей Козлов, мамин отец проходил военную подготовку в Синицинском бору. Там, на территории пансионата, разместилась перед отправкой на фронт 384 стрелковая дивизия. Солдат обучали рукопашному бою, как правильно держать винтовку, рыть окопы. Отцы и их совсем ещё безусые дети, — все готовились в самое пекло войны. Из деревень шли к ним матери, жёны, сёстры. Вместе со всеми и мама, совсем ещё девочка, проделывала длинный путь из деревни Селезнёво до Синицино. Приносили солдатам – новобранцам покушать, что могли. После такого пути идти назад не было сил. Женщины шли к источнику, который был рядом. Обыкновенный сарайчик, в котором были брезентовые мешки. Желающий принять минеральную «ванну» вставал в этот мешок, который наполнялся целебной водой. Пятнадцать минут, и усталость от пройденной дороги как рукой снимало. Простившись с родными, женщины отправлялись в обратный путь. Те мамины встречи с её отцом были последними. С войны он не вернулся.
    Пропал без вести и Гавриил, старший и единственный брат. В восемнадцать лет он ушёл на войну, полгода обучался в Барабинской школе. Пропал без вести, в лыжном десанте в 1942 году, ведь ходили они, вероятно, в разведку без каких-либо документов. Кареглазая хрупкая Надя осталась за старшую после гибели Гани.
    Но она всё время надеялась, что брат жив. Тогда, в самом начале войны, она стала свидетелем разговора отца с сыном. Отец просил его о том, что, если вдруг попадёт тот в плен, а потом удастся сбежать, —  пусть ни в коем случае домой не возвращается, ни под каким предлогом: пострадает вся семья. Эти слова врезались в память мамы, и она всегда верила, что Ганя живой! Видимо, от этого ей было легче. Она надеялась, ждала хоть какой-нибудь весточки. Но так и не успела узнать о короткой записи в «Книге памяти» о гибели Козлова Гавриила Андреевича на войне.
    В конце войны, после того, как военный госпиталь, что располагался  в здании педагогического училища (позже ИГПИ), был расформирован, в его стенах вновь возобновились занятия студентов – педагогов. Мама поступила на первый курс заочного отделения. Учиться очно всё ещё не было возможности. Продолжала работать в школе.
    Жизнь всё ещё была полна трудностей. Будь она расчётливее, выбрала бы дорогу полегче. Тогда бы и жилось, наверное, гораздо счастливее. А сколько возможностей было для жизни, где ценили бы, любили и лелеяли. Поклонников было много, но она никому не отдавала предпочтения. Мама не была из числа тех других. Как и её мать, она выбрала сердцем свою половинку.
     После войны, в 1946 году её познакомили с капитаном Николаем Силиным. Влюбились друг в друга с первого взгляда. И неприступная для других: не Надя – крепость настоящая, вдруг сдалась! Уже утром она привела его домой и представила своей маме как мужа. Всё просто. Да только непросто жилось ей в этом самом замужестве. Это в сказках в финале: замужество. У моей мамы всё только начиналось. Однажды, чувство собственного достоинства  не позволило ей оставаться с тем, кто не оценил её любви и верности. Мама собрала вещи и ушла. Навсегда, как ей тогда казалось.
    Была Надежда оптимисткой и решила, что с умом, умелыми руками и родными сёстрами не пропадёт. К тому времени, Евдокия, мамина сестра, окончила ветеринарный техникум в Петропавловске (Казахстан) и они вместе уехали на место распределения в Восточный Казахстан. За тысячи километров, в чужую страну. Там родилась у мамы дочка, назвали Викторией. Позже приезжает туда и младшая сестра Зинаида, а после выхода на пенсию – и бабушка Настя. Следы мамы затерялись.
    Но отец нашёл её. Он приложил немало усилий для того, чтобы вновь завоевать доверие и любовь Надежды. Не оценил в своё время того, что так легко далось ему сразу: радость, забота, понимание, верность, — надёжный семейный тыл. От первой встречи с нею у него буквально крышу снесло, и дух захватило, а он думал: «Пройдёт», и не понял даже, каким счастьем одарила его жизнь. Позже только понял, кого потерял. Когда потерял… Понял и осознал, что только с нею будет счастлив, но непросто было её найти: уехала и адреса нигде не оставила. Искал долго. Нашёл. Очаровал молодой капитан и сестёр своей Нади, и маму её. Уже и дочка признала его, а Надя была неприступна и холодна. Много времени пришлось потратить отцу, чтобы вновь завоевать её доверие.
    Надежда сдалась от дочкиных слов: «Папа. Папа. Папа где?» — повторяла каждый день малышка. Зашевелилась вдруг непонятная грусть: дочка будет расти без отца. Простила. И продолжились у мамы дальнейшие жизненные испытания. Училище ей пришлось бросить. Ревнивый муж не отпустил её на последнюю сессию.
    Первенец Вика. Маленькой она была похожа на куклу: пухленькая с голубыми глазами и пышными, как у мамы волосами. Мамины младшие сёстры просто обожали её и брали с собой на первые свидания, выдавая за свою дочку.
   Люба, их второй ребёнок, родилась в пограничном городе, где служил Николай. У него – служба, у мамы – дети и работа в школе. Малышка была беспокойным и активным ребёнком: пелёнки, что сковывали её движения, летели в стороны.
    — У твоей сестрёнки так не получалось, — улыбаясь, шутила Надя, в очередной раз пеленая девочку в тоненькую ткань. На улице стояла жара, хотя был уже конец октября. Тут её отвлекла Вика, захотела пить. Мама вернулась в комнату с высохшими пелёнками, привычно глянула в сторону малышки: «Всё ли в порядке?», и в ужасе замерла. Огромный чёрный мохнатый паук находился на расстоянии вытянутой руки от девочки. Любочка спала. Действовать надо стремительно, думать некогда. Мама бросила принесённую пелёнку прямо на паука, а сама молниеносно схватила дочку с постели. Проснувшаяся было Люба, снова уснула, а мама уже не спускала её с рук.
    Виктор, долгожданный сын, родился восьмого мая. Отец к тому времени оставил военную службу, но мама продолжала работать в школе. Витя оставался с бабушкой Настей, приглядывали за ним и Вика, и Люба.
    Тянуло на родину. Да и мама не могла привыкнуть ни к змеям, ни паукам: сердце всегда уходило в пятки при виде их. Она даже палку на дороге за змею принимала и боялась за детей. Однажды с улицы прибежала Вика и с восторгом стала рассказывать о том, как она палкой отогнала змею, которая приближалась к Любе. От услышанного мама похолодела: ни арбузы, ни фрукты, ни тепло этих мест, ни сёстры и её мама, которые не хотели возвращаться в холод и голод, — ничто больше не могло удержать её в тех краях.
    Вернулись в Россию, а работы по душе не нашли. Мама бросила учёбу в педагогическом училище сразу после замужества, не доучившись всего год. А без образования устроиться в русской школе было уже трудно. Пришлось оставить мечту о работе в школе, так как требовали окончить курсы повышения квалификации. Не отпустил Николай. Причина: необоснованная и вездесущая ревность.
    В поисках работы уехали они из того села, где появилась я, где была восьмилетняя школа. Там родился и Саша, а с ним и Оля. Оля умерла от голода, не прожив и двух месяцев: у мамы не было молока, потому что нечего было есть. Дедушка Кирилл, папкин дядя, подкармливал её, чем мог, но кусок в горло не лез при виде других полуголодных детей.
    Так и оказались они в маленькой серой деревеньке, в которой не хватало учителя начальных классов.
    Старшие дети: Вика и Люба учились теперь в соседней деревне. Сын Витя ходил в первый класс. Рос он непоседливым и непослушным мальчиком, и мама каждый день выслушивала замечания от его учителя. Разговор с отцом она откладывала: язык не поворачивался пожаловаться на сына. По дороге в школу Витя обещал, что исправится, а после уроков, не дожидаясь домашних разборок, на ходу бросал через забор портфель и исчезал у друзей. Появлялся он дома вечером. С портфелем в руках. И как только он находил его в темноте?
     Папка вслух читал интересные книжки, и в это время нельзя было задавать никаких вопросов: чтение сразу прекратилось бы, и начался скандал. Мама скандалов не хотела, но не сводила с сына вопросительных глаз. Я тоже следила, как брат бесшумно раздевался, мыл руки, тенью скользил к столу, ел. Перед тем, как спрятаться под одеяло, бережно доставал из портфеля какой-то учебник, искал в нём с умным видом что-то, одному ему понятное, и всё это время старательно прятал глаза от мамы. В маминых глазах я без труда читала один и тот же вопрос: « Где был так долго?» «Вот так и в разведку, наверное, партизаны ходили», — засыпая, думала я, наблюдая за братом.
    Мы засыпали под долгие разговоры родителей, а им было, о чём вспомнить: и голодное детство, и войну. Она рано заставила их повзрослеть, взвалить на себя ответственность и заботу о других: маму – за младших сестёр, папку – за подчинённых солдат, тоже совсем ещё мальчишек. Война их всех лишила юности.
    Появление младшего братишки Коли я помню плохо. Мама, казалось, не бросала свою работу. Утром папка отводил меня и Сашу в садик, крепко держа наши маленькие ладошки в своих руках. Я даже варежку на ту руку никогда не надевала. Но однажды:
    — Ты теперь большая! Иди сама, — сказал отец. В его руке появился маленький свёрток: в нём и был маленький братик Коля. Другой рукой папка держал Сашу, которому исполнилось два года. Я, большая и самостоятельная, шла рядом. Ещё бы: мне целых четыре года, а летом будет пять! Папка нёс Колю в ясли, там же оставался и Саша, а я уже сама знала дорогу в сад.
    У отца был орден. Он получил его во время войны за взятие какой-то высоты, далёкой от их мест, а потом папку засыпало землёй от разорвавшегося в нескольких шагах снаряда. Его нашли однополчане через сутки: он ничего не слышал, кровь шла из ушей. Папка выжил тогда чудом.
    Пятиконечная звезда едва помещалась в моей руке. Это была домашняя реликвия. Такой звёздочки ни у кого в деревне не было. Но однажды подвыпивший отец достал орден и прикрутил его к курточке маленького Саши. Тот ушёл на улицу, а вернулся без него. Сказал, что потерял. Я никогда прежде не видела у отца такого страшного лица. Удивление, неверие, безысходная боль от потери чего-то самого святого для него, и вот уже полная отрешённость от всего. Мне даже показалось, будто его убили.
    Пропажа ордена объяснилась много лет спустя. Деревенский сорванец, втрое старше Саши, сорвал орден с его курточки и пригрозил ему расправой, если тот выдаст его. Саша поверил: он был слишком мал в то время, чтобы понять, что это были всего лишь слова, сказанные от страха.
    Никогда не выносила мама свои страдания «на люди», никто никогда не видел её праздно сидящей за калиткой на скамейке, никто не слышал её упрёков в адрес нашего отца, никто не видел её слёз. Она больше не уходила от него: терпела всё. Мама с детства привыкла к обилию детей. Я не помню, чтобы она кого-то наказывала ремнём. Только один раз в жизни я видела его в её руках. (Тогда я чуть не утонула, катаясь на санках по тонкому льду). Голос она тоже повышала редко. Однажды, став постарше, я решила тоже начать шить: куклы запросили новых нарядов. И я, управившись с подопечными цыплятами, садилась за швейную машинку без спроса. Успевала, пока была дома одна. Но мне удавалось сделать только несколько швов на кукольных юбках-пачках. Нитки в машинном челноке вскоре запутывались так, что жутко становилось: как это всё распутать? Но приезжала с покоса мама, садилась за машинку, и — ни одного упрёка.
    После известия о неожиданной смерти моей бабушки Насти, её мамы, она три дня пролежала, почти не вставая с постели. Отвернувшись к стене, плакала беззвучно, боясь напугать нас. А нас было у неё уже шестеро: три дочери, три сына. Старшей Вике был 21 год, а младшему Коле – пять лет. Вика, на которую можно было бы оставить детей, училась в то время в Казахстане и жила у маминых сестёр. Отец маму не поддержал. Он вообще не появлялся дома. С тех пор в глазах мамы появилась неизъяснимая боль. Что бы она ни делала, ни говорила, глаза её всегда были грустными.
     Полвека прожила она с отцом. Любила, наверное, поэтому смогла прощать ему и вспыльчивость, скандалы, измены. Любой мог позавидовать её выдержке и самообладанию.
    Когда-то тоненькой, хрупкой маленькой девочке была уготована нелёгкая судьба, а девочка эта оказалась стойкой и мужественной. Многое пришлось ей пережить: война, без вести пропавшие отец и брат, смерть дочери, совсем ещё малышки, потеря взрослого старшего сына, постоянные скандалы и ревность мужа, его измены, — да чего только не выпало на долю слабой с виду женщины. Но она всегда высоко держала рано поседевшую голову. Никогда не сдавалась, не пасовала перед трудностями и нам говорила: «Безвыходных ситуаций не бывает». И всегда писала на чистом листке или на полях газет: «Всё будет хорошо. Всё хорошо». Это были её любимые слова.
     В каждом дне она находила радость, и любое дело спорилось в её руках, за что бы она ни бралась. Шила буквально всё: от нижнего белья до шапок и даже шуб. Пряла, вязала, пекла и стряпала. И даже чистила печные колодцы.
    Однажды отец, придя с очередных посиделок в сельсовете, бросил в печь резиновый сапог. От этого, по совету друзей, якобы все колодцы сразу прочистятся. Через пять минут после того, как тот сапог полетел в огонь, стало понятно: то была злая шутка. В доме нечем стало дышать. По комнате носились чёрные хлопья жжёной резины. И потом любая попытка разжечь печь заканчивалась чёрной метелью. Дышать как-то ещё можно было только у самой дверцы печки. Так продолжалось два дня. Отец категорически запрещал маме предпринимать что-либо, ссылаясь на то, что эффект, видать, небыстрый. Пока друзья не признались ему в том, что они просто его разыграли. Не всё же ему над ними подшучивать.
    А мама, не дожидаясь его советов и разрешений, сама уже нашла и вскрыла колодцы печки, прочистила их от слоя осевшей резиновой сажи. Печь с тех пор больше не дымила. Всё пришлось перестирывать и белить заново стены. Мама умела делать всё. Не умела только ругаться матом. Зато им в совершенстве владел отец, в особых случаях употребляя, даже трёхэтажный.
    Позже мы переехали в дом, который строил дедушка Кирилл, родной дядя моего отца. Жена его и дети давно уехали в город. Дом и сад, выращенный дедом Кириллом, купила бабушка Улита Васильевна, мать отца. После её смерти дом достался отцу как единственному сыну.
    В этом доме пошло на лад и хозяйство, в отличие от того где жили раньше. Там из года в год падали годовалые телята, и вся семья оставалась накануне большой зимы с пустой ложкой. Каши и картошка – не выход для четверых мужчин в доме. Голод вынуждал идти на склады и ловить птиц, чтобы сварить хоть какой-то суп.
    Зато энергетика дедушкиного дома была необычно лёгкой. Дом окружали яблони, черёмуха, смородина, малина. В огороде – пчёлы. Во дворе — кролики, овцы. И, конечно же, корова. Февралька, которая стала бодаться с тех пор, как на ней поездили младшие братья. Эту поездку устроил им Витя: молоденькую нетель обмотал вожжами, привязал большую алюминиевую ванну, в неё усадил младших. Необъезженная «лошадка» понеслась во всю прыть. Неизвестно, чем закончилось бы всё это, не вывались братья из ванны на повороте. Коровка, не сбавляя прыти, носилась по кочкам огромного огорода. Пытаясь избавиться от гремящей позади ванны, она поднималась на передних ногах, а задними старалась лягнуть привязанное устройство. С тех пор смиренная нетель приобрела крутой нрав. Но мама любила её за то, что она даёт много молока, а ещё и за рога ухватом. Знала: не проткнёт такими рогами, даже если бодаться будет.
   В дедушкином доме и постройки были в хорошем состоянии. И только банька отслужила свой век. Тогда мама с Виктором построили новую баньку. Совсем маленькую, где собственноручно выложили печь.
    Очень часто взваливая на себя мужские обязанности, именно она и научила Витю и Колю делать и мастерить всё своими руками. А я, благодаря маме, научилась шить. Вязать она заставляла меня чуть не из-под палки. Шучу, конечно! Она и голос-то редко повышала. Но обшивать деревню я помогала ей с удовольствием. Это было уже в старших классах.
         Когда соседи увидели мастерство мамы на нас, потянулись к ней с просьбой сшить платье то одной, то другой.  А потом чуть ателье на дому не устроили. Тут и позвали её на работу в КБО. Швеёй.
    Начиная с этого времени, дела семьи пошли более — менее на лад. Её родные сёстры высылали нам вещи с дочерей и сыновей. Но это, оказывается, задевало моего отца. Гордый, привыкший всегда жить на широкую ногу, а теперь окружённый детьми, он вдруг однажды взбунтовался и написал им обидное письмо, после которого все посылки прекратились. Мы с Любой успели приобщиться к брендовой одежде, можно так сказать.
    Потом мама шила сама, а 80 см ткани хватало нам на платье. Помогала она отцу и на пасеке и даже окончила пчеловодческую школу заочно. Её в нашей семье окончили все, кроме меня.
    Всё, казалось бы, стало хорошо: жизнь будто, опомнившись, наладилась и стала дарить светлые и радостные дни. А порадоваться было чему! Все дети получили образование: трое – высшее, трое – средне-специальное. Старшие женились, вышли замуж, одна за другой появились внучки. И старый дедушкин дом вновь наполнился детским смехом, шутками.
    1984 год оказался страшным для всей семьи. Потеря сына Виктора выбила маму из привычной колеи. При людях она ещё держалась, сохраняла внешнее спокойствие. Но трагедия эта не прошла для неё бесследно. Сколько раз я была свидетелем её вечных мучений, навсегда поселившихся в её душе. Эта трагедия стала настоящей драмой для всей семьи.
    В 1986 году у неё случился инсульт. За то время, пока она находилась в больнице, братья и отец купили дом в Ишиме и перевезли все вещи. Приходила мама в себя уже в чужой и непривычной для неё обстановке: черёмуха не заглядывала в её окно, не шелестела листвой, не билась в стекло ветвями, будто просясь укрыться от непогоды. Солнце не поднималось здесь с самого утра и до позднего вечера, как в дедушкином доме, не перемещались его лучи из кухни в комнату. Тот дом был поставлен так, что из него был виден и восход, и закат. Всё это было в другой жизни, а этот дом оказался неприятным и мрачным. Вскоре женился младший сын Коля. Родители уступили место молодым в доме, а сами ушли жить в избушку.
    — Не жили богато, нечего и начинать, — любил говорить отец. Вот только там не только богатства: тепла не было. С вечера жаркий воздух за ночь улетучивался, к утру избушка выстывала так, что зуб на зуб не попадал. Родители ложились спать одетыми. Нужна была постоянная температура, тогда бы и обострений со здоровьем не было. В квартиру отец отказался переезжать наотрез, а мама была бы не против переезда. Вот только настойчивее надо было быть с уговорами…
    Её не стало через два года после смерти отца. В 1999 году, в апреле месяце. Пятого числа. В общую палату перевели утром в понедельник. Рано перевели. Без лечащего врача. Мама запросила очки, чтобы почитать книжку, захотела поесть горячей картошки. А вечером умерла…
     Умерла неожиданно для всех. Вроде бы стала выкарабкиваться с помощью реанимации. В разговоре с соседками по палате она удивилась чему-то, а её сердечко не выдержало даже того простого удивления…
    Утром во вторник Вика принесла варёную картошку, завёрнутую так, чтобы сохранить её тепло, а мамина койка в палате была уже пуста…
2019г.