Миры Мельпомены. 4

4.
(L'illusion et le droit 'a l'idole)


Комната пропитана разогретым воздухом, ослепительно-белый параллелограмм на ковре иногда бледнеет: луч далекого прожектора время от времени перекрывают облака.
- Вам не кажется, что нам стоит разобраться с тем, что Муза видится нам такой единственно-идеальной? - спрашивает психолог, обращаясь ко всем.

Инстинкт самосохранения иронично поднимает брови, дескать: "А я вам что говорил". Естество вопросительно-просительно поглядывает на остальных, надеясь, что они договорятся не разбирать эту тему. Художник со скучающим видом отворачивается, рассматривая птичек на ветвях деревьев, чуть-чуть не достающих до финального этажа.

- Предлагаю не избегать этого обсуждения бесконечно.

- Ну а что ты от нас хочешь? - недовольно протягивает художник.

- Я предлагаю осознать иллюзию... Стоп. А что, если мы позовем иллюзию?

- Кого-кого? - удивляются все.
- Иллюзию. Мы тут все как обкуренные принимаем важнейшие решения в жизни Ви - неплохо было бы лицезреть особу, стоящую нам стольких проблем.
- Ну что ж, иллюзию в студию! - продекламировал художник, взмахнув рукой.
Инстинкт самосохранения отодвинул белую хлопковую занавеску, и за ней, пристроившись на подоконнике, показалась иллюзия.

Присутствующие с любопытством принялись ее разглядывать. Босая, с премилым серебряным браслетиком на правой ноге, с кольцами на больших пальцах рук, в тончайшем полупрозрачном белом платье. Длинные волосы струились локонами повсюду, свешиваясь почти до самого пола. По-видимому, запах сирени исходил не от кустарника далеко внизу, а от нее. Белая кожа с мягким румянцем на щеках; лицо иллюзии казалось одновременно слегка насмешливым, кокетливо-лучистым, и казалось, что все пространство вокруг нее наполняется туманом и расплывчатостью. Сам художник позавидовал бы ее богемности и какой-то тающей поволоке нежности и таинственности. В её глазах можно было утонуть. Все четверо зачарованно уставились на нее - даже инстинкт самосохранения потерял всякую осторожность. Когда она встала (чтобы взять гитару, видевшейся всем лирой в тот момент), с ее коленей упали лепестки мака. Казалось, рядом с ней начинаешь дышать по-другому, и этому нет конца. Дурман, дурман, сладкий дурман...
- Вы хотели о чем-то меня спросить? - И она рассмеялась.
Естество подумала: "Так вот чей смех я слышала вчера за окном! И чей приятный и глуповатый голос!"
- Да.. - сказал художник и тут же снова растерялся.
- Я лучше вам спою. - и она посмотрела вдаль, прищурившись, как от солнца. Выглядела она чудесно, разве что будто не совсем трезва или..

- Я убаюкаю боль от ран и потерь, от зла и тревог.
Я не смогу объяснить, как можно выжить без них, как можно думать еще.
Но, милый узник, поверь.. Ты сделал больше, чем мог!
От слёз поможет пунш грёз, - бокал допей и усни..
..под гипнотический счет:
Десять.. девять.. восемь.. семь.. шесть.. пять.. четыре.. три.. два.. один. Усни.. Грезь. Забудься мной. Забудься мной.

Инстинкт самосохранения встряхнул головой, будто взбадривая себя, и посмотрел на остальных. Их взгляды были прикованы к иллюзии, весь мир словно перестал существовать для них: они и спали, и не спали, и видели, и не видели. Прекрасная нимфа торжествующе оглядывала их, наклонив голову, зачарованная сама собой, чувствуя себя примадонной, волшебницей, очаровательницей, мастерицей перламутровых взоров. Солнце зашло за облака, комната погрузилась в белый ровный отсвет ватного неба, которое, казалось, само ненадолго вздремнуло средь бела дня. Слишком белого дня, без проблеска голубого.
- Знаешь, я вижу, как ты паришь среди облаков.. - медленно произнес художник. - Я представляю, какое над тобой ясное, чистое голубое небо.. Безраничное и полное свободы...
Иллюзия послала ему томный влюбленный взгляд.

- Господа, господа, я вот что хотел сказать... - встрял инстинкт самосохранения.
Среди этой зачарованной молодежи он выглядел неуклюжим, неуместным, не вписывающимся. И он это знал.
Никто не обратил на него внимания, но он продолжил:
- Дорогой художник, оглянись: голубым небом и свободой и не пахнет, даже если твое воображение исправно подрисовывает их с обратной стороны век. И еще в песни иллюзии любопытная оговорочка: "Я убаюкаю боль от ран и потерь, от зла и тревог. Я не смогу объяснить, как можно выжить без них". Без кого - без них? Выжить без ран, потерь и тревог? Вообще-то жизнь сводится к регенерации - кожи, души и так далее.

- Я - ваша регенерация!.. - рассмеялась иллюзия колокольчиковым смехом. Когда она говорила, это будто молоточки стучали по ксилофону.

- Ну, с точки зрения психологии, психотерапии, - начал художник, - вы, иллюзия, действительно помогаете сберечь нервную систему организма от гнета переживаний. Но вы не единственный и, прошу прощения, не самый полезный способ справиться с реальностью. Вы лишаете человека выбора жить собственной жизнью, уводя его на обочину существования.
- Отчего же, - надула губки нимфа-иллюзия, - я лишь один из выборов, которые человек делает сам. Я здесь, потому что мной, как опиумом или вином, наполнилась наша создательница. Пока она пьет вино иллюзии, это вино в кубке прибывает и прибывает - как в сказке про гусятницу, у которой был такой кубок.
- Но что же нам делать с тобой? - спросил художник.
Он сидел на подоконнике, спиной в распахнутое окно. Иллюзия мечтательно посмотрела на него, ничуть не волнуясь, что он упадет.
- Пересядь с окна, дружище, - заметил ему психолог, - ты можешь упасть.
Художник возвел глаза к тому месту, где находилось бы небо, если бы не потолок (обозначая, что ему, художнику, сейчас несколько всё равно).

Естество опять куда-то подевалась. Инстинкт самосохранения выжидающе наблюдал, что будет. Периодически он встряхивал головой, видимо, боясь задремать. Все же он наивно полагал, что не теряет бдительность. Тюлевая занавеска развевалась.. или это был дымок от невидимых сигарет иллюзии. Всё выглядело реальным и вместе с тем вызывало сомнение в реальности происходящего. Художник уже что-то рисовал на большой бумаге карандашами HB и 7B, бормоча, что 7B оставляет такой приятный более маркий оттиск. Что он там рисовал? Иллюзию? Музу? Никто не знал, но каждый был так поглощен задумчивостью, граничащей с дурманом, что и не подумал бы ради этого подглядывания в рисунок выйти из оцепенения.

В небе раздались первые громовые раскаты. Небо настойчиво приобретало серый цвет - он наползал и наползал, но добавлял уюта. Всем хотелось свернуться на диване (головой на коленях у иллюзии) и погрузиться во что-то. В мысли. Они, оказывается, её так ждали - иллюзию. Художник восклицал двумя днями раньше, как он хочет мечтать, а психолог ему не дает. Психолог мечтал о блестках мудрости Музы, скрывая раздражение на художника, что тот не готов отказаться от романтических чувств к Музе, ведь очевидно же, что вне романтических чувств удастся собрать гораздо больше блёсток. Потом им явилась естество, источающая телесные импульсы и связанные с ними еще более романтические мечты (это вам уже не ради вдохновения и творчества). Раскаты грома усиливались. У Иллюзии, очевидно, кружилась голова. Она отложила гитару и прикасалась ко всему, что пробуждало в ней любопытство: старалась запомнить фактуру, запахи, цвета, чтобы как можно естественнее и натуральнее воспроизводить их, когда понадобится сотворить еще какую-нибудь сказку, в которой получится жить. Она была суть тем же художником, только для нее фантазия служила самоцелью. Подозревал ли художник, что она - одна из его муз? Сейчас она принимает облик одних событий, когда-то ранее - других. Когда ее прогоняют, ей обидно, но если возвращают - она ни за что не напомнит об обидах, они для нее перестают быть важны: какая разница, что не было житья какое-то время, ведь так хорошо снова верховодить всеми! Снова всех восхищать. Волновать. Обескураживать. Вести за собой. Нежить. Не-жить.

Закрапал дождь, питая молодую листву. «Может и я пришла сейчас напитать этих отчаявшихся ребят, чтобы они снова? - думала она. - Разве я только иллюзия? Разве я не бываю мечтами, которые сбываются? В этом вся моя сила: опыт того, как сбываются мечты, заставляет с ума сходить от надежды. Никогда не знаешь заранее, что сбудется, а что нет. Моя сила - в уверенности, что всё может быть, что бывает всякое».

Художник очнулся от рисунка и улыбнулся иллюзии. Мечте. Он ждал ее, и она пришла. Он не вполне осознал, что вот она, его мечта, которую он с такой горечью выпрашивал у психолога. Она улыбнулась в ответ, наклонилась и поцеловала его. Художник засиял и смущенно смотрел на нее, любуясь. Это был один из тех моментов, когда чувства так переполняли его, что он сливался с естеством и уже не мог творить.

Никто не заметил, как психолог куда-то пропал на это время. Быть может, и он с кем-то был слит сейчас. Инстинкт самосохранения... Какой инстинкт самосохранения? Кто это? Не важно...

Листочки фикуса бенджамина никто не целовал: было не до них. К тому же, сегодня не день полива... Окно прикрыли, чтобы не натекло воды, и от этого в комнате вмиг стало душно. Батареи ведь еще топили, несмотря на 6-е мая... Так Ви всё еще топит своё сердце, разливая по трубочкам тела горячий нектар влюбленности.