Злая учительница

1961 год. Я, семилетняя девчонка с наивными глазами и верой в добро, переступила порог деревянной восьмилетки. Школа, пахнущая старым деревом и пылью, с туалетом, гордо возвышающимся на улице, казалась мне тогда целым миром. И в этом мире меня встретила Лидия Николаевна, моя первая учительница. Ее добрые глаза, ласковый голос и теплые руки создавали вокруг нас, первоклашек, атмосферу уюта и безопасности. Мы любили ее, и она отвечала нам взаимностью. Казалось, так будет всегда.

Но год пролетел, как один миг. Лидия Николаевна ушла в декрет, оставив нас на попечение новой хозяйки класса. И вот тут-то наш мир перевернулся. В класс вошла она – Колотушкина Татьяна Васильевна. Высокая, полная, с голосом, прокуренным до основания, она сразу же внушила нам страх. Бывшая фронтовичка, одинокая, без семьи и детей, казалась нам воплощением суровости и несгибаемости. Мы, дети, боялись ее. Боялись ее грозного вида, ее резких движений, а больше всего – ее голоса, который мог пронзить тишину класса, как осколок.

Перемены были для нас глотком свободы, но даже они не приносили облегчения. Татьяна Васильевна, выйдя на школьное крылечко, доставала пачку "Беломора" и, затягиваясь, выпускала клубы дыма. Мы, младшие, замирали, наблюдая за ней. То ли уважение к ее фронтовому прошлому, то ли просто страх перед этой сильной, одинокой женщиной, но никто не смел ей перечить. А ее курение, казалось, только усиливало нашу робость.

И вот такая учительница, с папиросой в зубах и стальным взглядом, взяла наш класс под свою опеку. И сразу же появились любимчики и те, кого она, казалось, презирала. Отличники, пока не набедокурят, могли рассчитывать на ее благосклонность. Но стоило им оступиться, как гнев ее обрушивался на них с удвоенной силой. А те, кто учился послабее, кто приходил в класс с растрепанными волосами или в мятой одежде, становились объектом ее изощренных издевательств.

В те времена мы писали чернилами, перьевыми ручками, в тетрадях, которые были для нас настоящим сокровищем. И вот, когда Татьяна Васильевна проверяла наши работы, и ей попадалась тетрадь с кляксой, начинался настоящий кошмар. Она подзывала виновника к своему столу и, глядя ему прямо в глаза, произносила: "Ты зачем положил грязь в тетрадь? Ты это сделал специально, чтобы я руки испачкала? Возьми сейчас же, кляксу в руки и выброси ее в урну." Слезы текли по щекам ребенка, а она продолжала, не отступая, пока урок не заканчивался. Истязание могло длиться до последнего звонка.

Я помню, как наша одноклассница, Галя Кудрявцева, с плохой памятью, пыталась рассказать стихотворение. Каждое ее запинание сопровождалось резким движением учительницы. Татьяна Васильевна вставала, подходила к Гале и со всей силы щипала ее за предплечье. К концу урока рука девочки была синей от синяков. Мы, дети того поколения, не жаловались. Страх перед учительницей, да и глубоко укоренившееся уважение к профессии педагога, не позволяли нам этого. Родители тоже не спешили в школу с разборками.

Но однажды все изменилось. В нашем классе училась Роза Ахмадинова, девочка татарской национальности. Училась средне, но ее жизнь была далека от школьных будней. Ее отец, пьющий человек, часто избивал мать. Розе и ее матери приходилось прятаться, ночевать где придется. Поэтому иногда она пропускала уроки, не выполняла домашние задания, приходила в школу неопрятной. Татьяна Васильевна возненавидела ее с первых дней. Она гнобила девочку, унижала её, выгоняла из школьной столовой если та получала двойку, объясняя это тем, что двоечники недостойны пропитания. Эти действия Татьяна Васильевна проделывала и с другими учениками, но с Розой особенно часто. Её острый взгляд, казалось, проникал сквозь кожу, выискивая малейший повод для придирки. И повод всегда находился. Особенно для Розы.
"Двойка? – голос Татьяны Васильевны резал, как стекло. – Двоечники недостойны тратить казённые продукты! Вон из столовой, дармоедка!"

Роза, сгорая от стыда, выбегала из столовой, глотая слёзы. И так было почти каждый раз, когда в журнале появлялась злополучная "двойка".

Дома Роза молчала. Боялась. Отец, когда трезвый, был добрым и любящим. Но когда выпивал… лучше не злить. Но однажды, после очередного унижения в столовой, Роза не выдержала. Вечером, когда отец сидел за столом, сосредоточенно чиня старую удочку, она, запинаясь и глотая слезы, рассказала всё.

Отец слушал молча, лицо его темнело. Роза закончила, и он, не говоря ни слова, встал, накинул куртку и вышел из дома покурить.

Второй урок шёл полным ходом, когда дверь класса распахнулась. На пороге стоял отец Розы. Его пьяный взгляд, тяжёлый и недобрый, обвёл класс и остановился на Татьяне Васильевне.

"Это вы, значит, Розу мою гнобите?" – голос его был тихим, но в этой тишине чувствовалась такая ярость, что у Розы похолодело внутри.

Татьяна Васильевна побледнела, но попыталась сохранить видимость достоинства. "Я… я просто стараюсь, чтобы дети учились лучше…"

Отец не дал ей договорить. Он стремительно подошёл к учительнице и со всего размаху пнул её под зад. Татьяна Васильевна отлетела к стене, ударившись о шкаф. В классе воцарилась мёртвая тишина.

Затем мужчина схватил учительницу за волосы, наклонил её лицо к своему и прорычал: "Ещё раз тронешь мою дочь, я тебе покажу, как учить! Разбираться буду по-другому, поняла?"

Он отпустил её, выпрямился и, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла, вышел из класса, шатающейся походкой.

Ученики сидели, как парализованные. Никто не смел произнести ни слова. Татьяна Васильевна медленно вышла из класса. Вернулась она минут через десять, бледная, но собранная и как ни в чём не бывало, продолжила урок.

Учительница не пожаловалась директору, не вызвала милицию. Возможно, боялась отца Розы. А может, в глубине души понимала, что заслужила это.

После этого случая Татьяна Васильевна перестала замечать Розу. Никогда не спрашивала её на уроках, оценки ставила наугад. Роза чувствовала себя невидимкой. С одной стороны, это было облегчением. С другой – обидно. Будто её просто вычеркнули из жизни класса.

На следующий год из декрета вышла Лидия Николаевна, наша любимая учительница. И весь класс вздохнул с облегчением. С её возвращением в школу вернулось тепло и справедливость.

Я сейчас пишу эти строки и думаю: могло ли такое произойти в наше время? И если бы произошло, как бы повели себя родители и ученики? Наверное, поднялся бы шум в социальных сетях, подключились бы юристы, телевидение. Но тогда, в те далёкие времена, всё решалось по-другому. Грубо, жестоко, но, возможно, эффективно. И хотя я не одобряю насилие, я понимаю отчаяние отца, готового на всё ради защиты своего ребёнка. И я до сих пор помню тот леденящий душу страх и одновременно – робкую надежду, вспыхнувшую в глазах Розы в тот день, когда её отец ворвался в класс. Надежду на то, что справедливость всё-таки существует.