P. S. Безнадежный рассвет. I

...Его затянули в дверь сразу же, как только он переступил порог усадебного дома, из которого уехал месяц назад. Тогда снег еще толком не улегся, и сам вид ничем не примечательного строения с мезонином и двумя неширокими крыльями, подобием дорических колонн на фасаде, навевал уныние в ранних сумерках. Нынче же, окруженный заиндевелыми деревьями сада, смутно белевшими на фоне лилового предрассветного неба, дом казался почти вымершим — даже утекавший вверх дым из печных труб ничем не указывал на то, что здесь живут люди.
Снег, щедро насыпавший накануне, был почти нетронутым. Ни одного огня не горело в окнах, хотя здесь всегда вставали и ложились рано. Далекий лай собак да скрип полозьев — других звуков здесь и не было. На какое-то мгновение князю Волконскому показалось, что все это ошибка — и присланное отсюда, из Болтышки, краткое послание, начертанное сбивчивым почерком тестя — глаз поспешно выделил основное: «Второго, под утро, у тебя сын родился... Крестили Николаем... Маша сильно болеет. Приезжай», и поспешная отправка его сюда, «как же-как же, все понимаем», и странное чувство эйфории, заставившее Сержа отправиться в эту поездку, в имение, не ответив тестю на это известие и фактически не меняя лошадей, не ночуя на станциях. Холода он не чувствовал, усталость тоже испарилась куда-то. Словно он был накануне решительной битвы. Собственно, так и было — с тех пор, как стало известно, что государь скончался после непродолжительной и необъяснимой болезни; после того, как из Петербурга прибыл его старый знакомец по Кавалергардскому полку, генерал-адъютант Чернышев, с поручением арестовать Пестеля, и как полковник, с которым довелось увидеться без свидетелей после задержания, сказал: «Предай огню «Русскую Правду». И у них не будет никаких доказательств». Тогда-то Серж и явился в семейное гнездо своей супруги, куда две недели назад отправил ее готовиться к родам, тогда-то на ее глазах и сжег все компроментирующие бумаги, не ответив толком на озвученный ею вопрос, такой невинный и логичный: «Что случилось, любимый?» Для нее все, чем он занимался вне дома или в уединении своего кабинета, было «службой» и «важными делами», в которые она не спешила вникать — знала только, что это все уводит его от нее, непреодолимой преградой громоздится между ними. И, наверное, увидев, как он сжигает бумаги, - переписку с польскими патриотами, черновики той самой конституции, схемы маневров, на которых и должен был произойти переворот, финансовые сметы, - Мари облегченно вздохнула, сочтя этот жест символическим — нынче этих «дел» будет меньше. Что он тогда ответил: «Пестель арестован»? Кажется, так, не добавив никаких лишних пояснений. И Мари даже не переспросила, почему и чем это грозит. Поняла, что с арестом человека, которого она втайне ненавидела, муж вернется — а точнее, придет наконец-то — к ней. Но вместо этого Серж снова пропал — чтобы замести следы, чтобы вывести себя и других из-под подозрения. Удалось ли? Бог весть. По дороге в Болтышку князь Волконский практически не думал об этом. Присущее ему свойство забывать о главной проблеме, отбрасывающей на будущее огромную смутную тень, и переноситься мысленно к решению насущных задач спасло его и в этот раз, не дав сойти с ума и предпринять слишком опрометчивые шаги.
...Крыльцо было не метено, и грустно было оставлять на покрытых девственно белым снегом следы своих сапог. Тело затекло от долгой езды и плохо его слушалось. Сержу показалось — отсюда все уехали, оставив только слуг, которые и топили печи дома. Уехали, несмотря на трехдневного младенца и не покидавшую постели роженицу. А, может быть, уже слишком поздно... Серж волевым усилием отогнал мысль, которую додумывать не хотелось — слишком ужасной она показалась бы, ежели оформить ее в слова, а тем более, произнести вслух. Он постучался в закрытые намертво двери, не надеясь, что их отопрут так скоро.
...Живительное тепло заставило его расслабиться и, скидывая шинель на руки лакею, он слышал сбивчивый шепот, передающий последние известия: «Княгиня родила, но при смерти лежит...  А с сынком у вас все в порядке. И Николай Николаевич у себя, но пока почивают, а Софья-то Алексеевна... где ей быть? - в спальне у дочки». Князь, не воспринимая сказанное, но поняв одно — пока все живы, поднялся поспешно. Он знал этот дом, мог бы пройти его насквозь с закрытыми глазами. Почему же внезапно свернул направо от пролета? Ах да, вечное дежавю — полтора года назад он также поднимался по этой лестнице, тоже с дороги, и тут тоже стояла эта напряженная тишина — знак ожидания некоей катастрофы или переживания ее последствий... Поняв, что он идет не туда, где его ждут, Серж свернул в другом направлении. Дверь в покои жены отворилась, но теща загородила проход, скрестив руки на груди. Она оглядывала его с ног до головы, и лицо ее, желтоватое, с темными мешками под глазами, носило оскорбленное и надменное выражение.
-Явились-таки, - отчеканила Софья Алексеевна. - Что ж, остается вас только поздравить. Все могло быть гораздо хуже, но с Божьей милостью мы справились. По крайней мере, ребенок здоров.
-Я могу увидеть Мари? - спросил он.
-Зачем вы говорите так громко? - дама перешла на шепот. - Кризис миновал, она спит, и будить ее нельзя ни в коем случае.
-Я тихонько, - умоляющим тоном проговорил князь, уже заранее ненавидя себя за то, что вынужден унижаться перед матерью своей супруги. С самого начала Софья Алексеевна поставила себя так, что ему приходилось постоянно у нее просить что-то, оправдываться в своих действиях и поступках. Любое проявление его воли эта дама встречала в штыки, любое слово трактовала как оскорбление с его стороны. Хорошо, что ему удалось в свое время увезти молодую жену в Воронки, доставшееся ему после свадьбы имение, куда мадам Раевской путь был заказан. Но здесь, в Болтышке, теща была у себя дома, и могла вести себя так, как хотела.
-Переоденьтесь с дороги, - приказным тоном проговорила женщина. - Нанесете еще грязи. И да, спуститесь на кухню и прикажите сделать себе чего-нибудь горячего. С двумя больными и с младенцем впридачу мы не справимся.
Серж хотел еще что-то возразить, но Софья Алексеевна решительно закрыла дверь перед его лицом, не оставив никакого выбора.
...Под сочувственными взглядами прислуги он, облачившись в домашнюю одежду, пил чай, подкрепленный вишневой настойкой, и чувствовал странное равнодушие ко всему, что происходит. Возможно, по его следам уже пустили псов — фигурально, конечно. Аресты продолжались, кто-то выдал его имя, либо прочли доносы и шерстят всех, кто указан в них. Мысль о преследовании вызвала то смутное и тошнотворное ощущение, какое предшествует приступу морской болезни. Запахи готовящейся на печи еды стали колом в горле.  Он резко отставил от себя кружку и вышел, чтобы не поддаться надвигающемуся приступу рвоты.
В гостиной его встретил тесть. Он, по крайней мере, не стал спрашивать, зачем он приехал, и в словах его, обращенных к князю, не содержалось никакого яда.
-Мой сын, - произнес Серж, примериваясь к словам осторожно, словно бы сомневался в их истинности. - Каков он?
-Хочешь поглядеть? - обрадованно проговорил Раевский. - Иди за мной.
...Комната, отведенная под детскую, была залита нежным светло-голубым светом начинающегося утра. Здесь царила необычайно спокойная, тихая атмосфера. Дремавшая в углу кормилица, могучая баба в надвинутым до самых бровей белом платке, молча вынула из резной люльки туго перепеленутый сверток и поднесла к князю. Тот безотчетно протянул руки, побаиваясь, как всегда бывает, взять младенца на руки и уронить его. «Так пеленать не здорово», - отчего-то вспомнил он. А затем взглянул в крошечное розовое личико ребенка, полускрытое под кружевами чепца.
-Очень похож на тебя, - немного разочарованно проговорил тесть.
«Но крестили-то в честь вас», - хотел возразить Серж. Он бы так сына своего не назвал. Довольно в их семье Николаев. Не самое счастливое имя. Но так, видать, захотела эта непреклонная дама, стоявшая на страже покоев дочери, подобно Церберу, а жена не возражала, потому что уже не могла ни о чем думать. Да, надо было заранее распорядиться по поводу имени для предполагаемого сына или дочери, но мысли крутились вокруг чего угодно, кроме предполагаемого отцовства. Даже не верилось в его реальность — беременность Мари казалась случайностью, продолжением охватившей ее до этого длительной и изматывающей болезни, и не думалось как-то, что ее результатом будет вот этот младенец. Сын. Наследник...
Он осторожно прижал дитя к своей груди, боясь, что тот проснется и внезапно заплачет. Но младенец спал достаточно крепко, теплый и тяжелый. Крохотные ручки сжаты в кулачки, и нежное личико имеет какое-то умиротворенное, неземное выражение.
...Серж, в отличие от многих молодых отцов, быстро преодолел страх перед младенцем. Обычно те даже не решаются взять своего новорожденного наследника на руки, ограничиваясь лишь отрешенным взглядом в люльку и оставляя малыша на милость его матери или кормилицы. Не в первый раз он имел дело с такими маленькими — все же у князя были многочисленные племянники, рождавшиеся каждый год. Да и в самый первый раз, в неполные шестнадцать, взяв на руки кружевной сверток, из которого выглядывало личико крохотной, двухнедельной дочери его любимой сестры, Серж испытал лишь любопытство и радость, а не отвращение и смущение. Но нынче он ощущал большее, чем счастье — ощущение, что у него на руках лежит и мирно спит кто-то, ставший частью его, его души и тела, но в то же время совершенно новый и отдельный. Тот, кто носит его отчество, фамилию и титул. И кто, действительно, похож на него — таких длинных ресниц, закрывающих пол-личика, нет ни у кого из Раевских, да и волосики не темные, как можно ожидать, и губы такой же формы как у него... Он раньше удивлялся, как младенцев с самого первого часа считают на кого-то похожими — но нынче князь своими глазами видел, что создал копию самого себя, того, кто продолжит его род — и, возможно, его дело. Кто воплотит все то, что не получилось сделать у него. Кто будет лучше, умнее, честнее и справедливее его — и Серж в этом нынче не сомневался.
...Так он стоял долго, в полной тишине, не обращая внимание ни на что, прислушиваясь к мирному дыханию младенца и думая только об одном: что бы не вышло, даже если они, ищейки и гончие, оцепят его дом, и в каждой руке у них будет по ружью, заряженному боевыми патронами, он не сдастся. Никогда. И не оставит этого ребенка ни на чью милость. Будет сражаться за него до конца.
Серж не сразу заметил, как ребенок завозился, закряхтел. Крохотное личико сначала сморщилось, потом младенец открыл глаза, светло-синего, неясного пока цвета, и на минутку задержал взгляд на отце, а потом, к вящей растерянности князя, захныкал. Тут же неподвижное изваяние, каковым казалась дремавшая в углу кормилица, ожило.
-Та исть оне хочут, пане, - заговорила на местном наречии женщина, принимая малыша в свои крепкие полные руки. - Пора уже.
Серж беспрекословно отдал сына кормилице, и долго еще стоял, знакомясь с новым, неподдельным и странным чувством безусловной любви к своему ребенку. Той любви, которая, как он думал ранее, могла быть присуща только женщинам, матерям. Безоглядное желание порвать любого за младенца.
...Позже, сидя за завтраком в кабинете тестя, Серж выслушивал от него:
-Да, князь, я тоже таков был, когда у меня Сашка родился, чуть от радости с ума не сошел. С первенцами всегда так...
-Как  так вышло, что Мари?.. - Серж только нынче вспомнил о жене, и почувствовал укол вины в сердце из-за того, что, спросив о ее состоянии, довольствовался сухим ответом тещи.
-Ну как так вышло... - Николай Николаевич залпом выпил непочатый стакан наливки. - Тут Новый год, у нее начинаются боли, искать некуда, доктор там к другим поехал лечить. Пришлось по деревне бегать, искать повитуху. Привели бабу, та ничего не умеет, бухнулась молиться в красный угол. Ну и вот, Маша мучилась сутки, исстрадалась вся. Мы с матерью ее фактически были акушерами, благо был у нас уже такой опыт. А первые роды — они всегда затягиваются. Доктор приехал уже потом, как все закончилось.
-Почему же она заболела? У нее... открылось кровотечение? - от сестры Серж знал, что такое бывает даже после благополучных родов и часто уносит жизни молодых матерей. Софи после второго сына сама чуть не скончалась от этого, потом еще долго лечилась от анемии, и он, помнится, переживал тогда за ее жизнь.
-Да из-за глупости все это... Не надо было класть в кровать, в кресле и оставить надо было! - воскликнул Раевский, оглядываясь на дверь. - А это все ваша belle-mere придумала! Она-де семерых родила, она-де знает лучше... Ну вот и простудила, и непонятно, какой прогноз.
-Говорили про кризис, - неуверенно произнес Серж, которого известие о том, что болезнь супруги оказалась простудой, а ни чем иным, немного приободрило.
-С воспалением мозга никогда непонятно, когда кризис, а когда ухудшение, - произнес Раевский. - Но мы все молимся... И да, лучше ей дать выспаться, не беспокоить. Так сказал доктор, и здесь ему не возразить.
Князь помолчал. Значит, он не сможет с ней попрощаться, если придется срочно бежать, если за ним придут сегодня ночью или завтра утром. Там, в штабе, каждый знает, где его нынче искать. Отпросился он вполне официально. Но нужно подготовить тестя к явлению незваных гостей. Так он и начал:
-Вы знаете, в каком положении я нахожусь, Николай Николаевич, - произнес он, пряча глаза. - Мои товарищи уже схвачены за подозрение в антиправительственном заговоре. До поры мне удавалось избежать ареста. И я очень надеюсь, что ничего так и не случится...
Надежде этой Серж не верил сам. Говорил больше для того, чтобы усыпить тревогу родственника, но вышло из рук вон плохо. Раевский его даже не дослушал.
-Увы, - резко перебил его собеседник. - Придется готовиться к худшему. Две недели назад в Петербурге уже выступили ваши...
Волконский резко выпрямился в кресле. Он почувствовал, как кровь отливает от его лица, а сознание моментально проясняется. Вновь захотелось встать, куда-то бежать, действовать — лишь бы только не забиваться в угол, не коротать дни, ожидая, пока кто-нибудь его не назовет... А он знал, что назовут.
-И чем же окончилось сие выступление? - вопрос его был риторическим. И так было понятно, что ничем.
-Ну как чем? - пожал плечами Раевский. - 14-го в Петербурге была назначена переприсяга Сената императору Николаю. Сообщники о том узнали, спешно подняли один или два полка — уж не помню, а то и вообще ротами дело ограничилось — и вывели на Петровскую площадь с тем, чтобы помешать сенаторам присягать. Однако ж опоздали.
«Опоздали? Так это значит, что присягу неспроста перенесли на более ранний час», - лихорадочно обдумывал услышанное князь. - «Кто-то уже донес... Удивительно, как Трубецкого и Рылеева не схватили раньше».
-Самое время расходиться, да? - продолжал его тесть. - Или собраться и пойти штурмовать Зимний, ведь перевороты ранее совершали и меньшим числом войск. Однако пока они ждали руководителя, шанс был упущен...
-Так это значит, что Трубецкой был схвачен? - спросил князь Сергей.
-Это означает, что он не явился к восставшим полкам вообще, - угрюмо откликнулся Раевский. - Я так понял из услышанного. Удалось тут с одним разговорчивым курьером побеседовать... А то никто о сем вообще не догадывался.
-Подождите. Зачем из Петербурга посылают курьеров, тогда как известно, что здесь все присягнули Николаю? - перебил его Серж, хотя ответ на вопрос был отлично известен.
Раевский задержал на нем взгляд. Потом нагнулся над столом и крепко схватил зятя за запястье.
-Беги за границу, - тихо произнес он. - Время еще есть. Они пока разбираются с питерскими, а до нашей глуши пока дело дойдет... Ты же в отпуску нынче?
-Мне дали неделю, - подтвердил Серж. Однако он не мог не согласиться с тем, что на Юге никто не будет искать членов тайного общества. Пестель уже арестован и увезен в не известном покамест Сержу направлении. Вместе с главой общества, через дней десять — еще пять человек, разной степени посвящения и разного стажа членства в союзе. И нельзя быть уверенным в том, что никто не назвал его имя. Возможно, пока не назвали. Но кто знает, в каких условиях их содержат и как именно их будут допрашивать? Времена пыточных канцелярий прошли, но могут возродиться в любой миг.
-Так ты можешь успеть! - ободряюще произнес тесть. - Как раз за пять дней, если будешь ехать и день, и ночь, доберешься до Одессы. Там сядешь на торговое судно, доедешь до Англии... У тебя же есть деньги? Если что, мы поможем... Все просто, документы достать на чужое имя — вообще раз плюнуть, тебя Сашка ими обеспечит, есть у него там знакомства...
Волконский почувствовал, как слабость внезапно накатывает на него — от недосыпа, от постоянной тревоги, от необходимости принимать решения, от ощущения загнанности в тупик. Он с трудом осознавал, что предлагает ему тесть. И, только под конец речи Раевского, продолжавшего рассказывать об этапах плана побега, Сергей волевым усилием заставил себя обдумать сказанное, но вместо связных мыслей перед глазами пробегала вереница образов, составивших одну картину.
Темный трюм корабля, холодный сырой воздух, качка, вместе с которой приходит тошнота, неумолимая и усугубляющая весь ужас его положения. Затем, когда качка оканчивается — выйти на палубу нельзя до последнего, и не будет виден зимний стылый туман над свинцово-серым морем, и белые скалы побережья скроются из виду навсегда, - портовая суета над тоскливым серым небом, пронизывающие иглы дождя и полная растерянность: все, он прибежал, пересек границу, куда деться дальше? К кому идти и что делать? Последний вопрос он и озвучил.
-Единомышленников куда как больше, - отвечал Раевский. - Кроме того, я знаю, что в Англии у вас есть друзья...
Друзья? Считать ли таковыми графиню Жеребцову, престарелую красотку, чуть сделавшую его своим компаньоном? Удалого и невозмутимого разведчика Роберта Вильсона? Может быть, леди Джерси и всех остальных важных членов оппозиции?
-Судя по связям вашей сестры, - интимным шепотом продолжил тесть. - Я бы надеялся на то, что вы найдете себе там место. И сможете раскрыть свое инкогнито вне опасности со стороны официальных представителей правительства.
Официальные представители... Ну конечно. Граф Ливен, который ему тогда говорил, прощаясь с ним в марте 1815 года в Саутгемптоне: «Вы можете всячески рассчитывать на мою поддержку. Даже если ваши действия будут идти вразрез с пожеланиями государя». Сказано это было так, что не верить ему было нельзя. Да и сей остзеец, возлюбленный Софи — не из тех, кто может изменить своему слову, даром что высокопоставленный дипломат и царедворец. Кроме того, там, за морем, Ливен — сам себе хозяин, выше его среди тамошних русских никого нет, и только на его совести останется решение — выдавать ли заговорщика властям, писать ли о нем депешу в Петербург, или же поддерживать инкогнито Сержа?
-Это нереально, - проговорил князь вслух, уходя мыслями далее, уже представляя, как он является — нет, не в посольство, а в частный дом графа Христофора, в Ричмондском парке, кажется...
-Тебе что, страшно? - накинулся на него Раевский. - Подумал бы о Маше, о сыне своем... Если себя не жалко.
-Я сказал то, что сказал, - внезапно севшим голосом откликнулся Серж. - Ничего не выйдет. Меня схватят. Думаете, я один буду такой умный — скрываться за границей? И я ничего не сделал для того, чтобы мне, подобно вору или убийце, бежать за тридевять земель.
Что-то в его лице, в его тихом, но твердом голосе было такое, что Николай Николаевич замолчал.
-Но здесь мне оставаться опасно, - продолжал Серж. - Я поеду в Умань завтра, самое позднее — послезавтра. Чтобы не подвергать никого опасности... И без того уже Мари перенесла слишком много тревог.
-Я понимаю, - проговорил его тесть, хотя по тону голоса было понятно — ему вообще ничего не ясно нынче. - Что скажешь про Михаила?
-Полагаю, что отставников будут трогать в последнюю очередь, - в тон ему откликнулся Волконский. Надо было что-то говорить. Рассуждать, уговаривать себя и остальных, что выход есть, его не может не быть, и что несостоявшийся захват власти сойдет им всем с рук — никто не дознается. Что говорил тогда полковник Пестель? «Уничтожь «Русскую Правду», и они не найдут никаких концов?» Но нынче, когда государственный переворот состоялся, меньшее, что будет интересовать дознавателей — это какие-то бумаги, прожекты, отвлеченные рассуждения, не имеющие отношения к тому, что произошло 14 декабря. Так что... Все кончено. Можно предпринимать отчаянные шаги, как думает это сделать Муравьев-Апостол там, в Василькове, - вывести полк и, подобно Риего, пойти с ним сначала к Киеву, потом к Петербургу, захватывая города и веси, поднимая флаг республики повсюду, где бы ни ступили подошвы их сапог... Серж мог бы так же, его уговаривали, брали за руку, вот этот, Поджио, кажется, в числе всех прочих - «у нас все готово, Сергей Григорьевич, все — выйдите и скомандуйте, и вы станете нашим Риего... нет, Боливаром». Но отступать некуда — бригада присягнула Николаю, давно еще, числа пятнадцатого, и рядом стоял его ангел-хранитель, интендант-полковник Алексей Юшневский, глядевший на предлагающих сей безумный поход на столицу так, словно те были опасными безумцами.
-Нам остается только молиться, - повторил Раевский фразу, которую ранее применял к состоянию собственной дочери. - Молиться и ждать.
Они вновь наполнили бокалы, выпили их содержимое не чокаясь. Каждый думал одну мысль — в их жизнях, в их карьерах боевых офицеров, прославленных своими наградами, было немало случаев, когда смерть шла рядом, дышала в лицо, царапала спину остро отточенной косой, когда надо было принимать решения внезапно, ориентируясь на ситуацию, складывающуюся в данный момент. И тогда было не страшно. Точнее, не было времени хорошенько испугаться — в том-то и секрет отваги на войне. Откуда же нынче это ощущение, будто все внутренности завязаны в узел, сгибающий тебя пополам? Откуда эта невозможность думать логически, принять ясное и не подлежащее оспариванию решение? Неужели они трусы? Вот никто бы не сказал... И кто тогда проявит в этой ситуации столь нужное мужество.
-Тебе нужно отдохнуть, - заговорил Раевский. - Лица на тебе нет. Еще если завтра поедешь... Прикажу тебе постелить в библиотеке.
...В коридоре князь столкнулся со своей belle-mere. Та остановила его жестом и проговорила:
-Как долго здесь останетесь?
По тону ее голоса Серж понял, что Софья Алексеевна только обрадуется, услышав правду. Он был неуместен и нежелателен здесь, ввалившись в сей дом, как слон в посудную лавку, и следовало еще сократить ущерб, нанесенный его приездом. 
Он ответил, как есть, и снова поинтересовался самочувствием жены.
-Если вы будете вести себя тихо, то я могу проводить вас к ней, - отвечала теща. - Кто еще знает, сможете ли потом свидеться.
Последнюю фразу дама произнесла с едва скрываемым удовлетворением. Она была бы рада, если бы Серж пропал с ее поля зрения навсегда. Он был уверен — случись с ним что, его вычеркнут из анналов семейной истории Раевских, как некое недоразумение, случайного прохожего, зашедшего на огонек переночевать и скрывшегося еще до зари. Собственно, Волконский чувствовал такое к себе отношение еще до венчания с Мари. Если тесть не скрывал, что рад принять его в семью, то мать, братья и сестры невесты решили сделать вид, что он здесь случаен. Отчасти он понимал, отчего так и что — а точнее, кто — послужил причиной подобного отношения. Эх, Элен... Все она. С ней не удалось толком объясниться. Ни после того, как она, в этом же доме, в той же комнате, где сейчас находилась спальня, отреклась от всех обещаний. «Женитесь на моей сестре, князь», - приказала она. Что он и сделал покорно. И вышло, как он скороспело решил через два месяца после венчания, не так уж трагично ни для кого. Но ощущение осталось — он не должен был здесь находиться. Он чужой. Очень просто списывать это на то, что не прошло и года после венчания. Никто еще его не успел узнать, да и дела службы, тайного общества заставляли его бежать из семейного гнезда туда, где его присутствие было необходимо здесь и сейчас. Но он сознавал нынче — дело не во времени. И не в недостатке общения с новой родней. Просто семейство Раевских уговорилось считать его лишним. И этот факт больно ранил его сейчас. 
Но следовало взять себя в руки. Чего стоят его семейные обиды перед тем фактом, что он, возможно, видит жену в последний раз?
-Я буду осторожен, клянусь вам, - отвечал он, глядя на тещу. - Только посмотрю на Машу. Сына-то я уже видел...
Что-то изменилось в лице Софьи Алексеевны. Оно разгладилось, взгляд слегка потеплел.
-Николенька — ваша копия. Удивительно, - проговорила она вполне искренне. - Никогда бы не подумала...
Дама явно хотела добавить еще что-то, но вовремя замолчала и проводила его в спальню, которую они с Мари занимали в последний раз, когда он ночевал здесь.
Тусклый утренний свет с трудом пробивался сквозь плотно задернутые темно-синие шторы с золотой окантовкой. Полог над кроватью был также полностью закрыт — чтобы свет не мешал больной и не будил ее. «Она же может эдак задохнуться», - подумал он, бессильно глядя на супружескую кровать. В комнате, к тому же, было очень сильно натоплено — как будто бы нынешней жарой пытались вылечить болезнь, вызванную переохлаждением.
-Загляните, - шепнула мать больной. - Только тихо. Не зовите ее.
Она сделала знак Сержу приблизиться. Он осторожно раздвинул створки полога и взглянул на жену.
Та лежала на боку, лицом к стене. Чепец спал с ее волос, и темная коса была растрепана. Как тогда — полгода тому назад, когда он явился к ней, тоже маящейся от непонятного нездоровья, списанного на последствия простуды, но оказавшегося началом беременности. Но тогда он дотронулся до ее плеч, спины, поправил волосы, отчего она проснулась и извиняющимся тоном проговорила, как рада его увидеть и как сожалеет, что не может принять его в лучшем виде. Нынче этого делать нельзя было ни в коем случае.
Грудь молодой женщины вздымалась едва-едва, дыхание почти не было слышно, так что Серж сперва испугался и не удержался от того, чтобы не приложить ладони к ее щеке, горячей и влажной от пота.
Мари не проснулась — благодарение Господу! Она лишь перевернулась на спину, навзничь, и муж смог рассмотреть ее лицо, покрытое неровным румянцем, искаженное мучительной гримасой боли. Пальцы ее крепко сжимали край одеяла, откинутого в сторону. Веки Мари были прикрыты неплотно, и он видел белки ее глаз, темный ободок радужки... Губы были окаймлены темной коркой и слегка приоткрыты. Он не отнимал руки, пока Мари не заворочалась, застонав.
-Что стоите? - резко проговорила Софья Алексеевна, поправляя подушку. - Дайте ей попить из стакана...
Он бросился к столику около кровати, думая, что жена сейчас придет в себя, и надо будет как-то объясняться, улыбаться и скрывать невольно выступившие на глаза слезы. Но нет, Мари толком не пришла в сознание, и ему пришлось придерживать больную, пока теща смачивала ее пересохшие губы, потихоньку и очень осторожно вливая воду. Наконец теща, уложив жену, сказала:
-Ее нужно переодеть. Я справлюсь сама.
Эти слова стали знаком того, что его присутствие здесь не нужно.  Серж перекрестил Мари, прикоснулся губами к ее чуть похолодевшей щеке и вышел из комнаты.
Слезы сами катились по его лицу. Сквозь их пелену он едва различил, куда ему нужно идти, и, пройдя в библиотеку, рухнул на услужливо расстеленную постель как был, не снимая с себя одежды.
...Он не сомневался, что в следующий раз Мари уже никогда не увидит. Даже если все сложится для него благополучно. Даже если его не арестуют или, арестовав, быстро освободят, признав отсутствие всяческой вины, они не смогут быть вместе. Жена не выживет. И виноват будет в этом только он сам. Потому что с самого начала все сложилось неправильно. Не так, как нужно. Одно зацепилось за другое — трагедия ошибок, не иначе — и вся его жизнь, а вместе с тем и жизни всех, кто к нему причастен, полетели в тартарары...
Серж прикрыл глаза и начал прокручивать в голове события последнего года. Начиная с темного ноябрьского вечера, когда он навестил прихворавшего Поля Пестеля у него в доме.
Видеть приятеля больным — редкостное зрелище. Таковым он и не казался. Послабление — галстук развязал только. Выглядел полковник столь же неизменно бодро, как и всегда. Ни следа бледности, жара, темных кругов под глазами. Возможно, болезнь — это лишь предлог не являться к службе.
-Ты все-таки добился своего, Серж, - начал Поль, после того, как они обменялись дежурными приветствиями. - Одна из девушек от тебя отказалась, но ты не унываешь и выбираешь ее сестру.
Князь отвернулся. Он никак не хотел комментировать случившееся месяцем ранее.
-Из этого заключаю, что брак тебе нужен был sicut id est, - продолжил Поль невозмутимо, разливая по бокалам вино. - Вовсе не ради прекрасных глаз мадемуазель Элен. Видишь, все верно.
Слова приятеля Сержа не злили, да и сказаны они были без всякого злорадства — простая констатация сухих фактов.
-Вообще-то я вернулся сюда и остался с вами, - раздраженно откликнулся Волконский. - И, как видишь, продолжаю начатое, а не бросаю его на полпути.
-И это тоже объяснимо, - продолжал Пестель, постукивая ногтями о столешницу, отчего нервы Сержа оказались на пределе. - Там ты понял, что ловить нечего. Да и поздно. Здесь же тебя уже связали определенными обязательствами...
-Можешь не продолжать, - прервал его князь. - Я не затем к тебе приехал. О нас знают слишком многие теперь. Нам остается либо выступать, либо сворачивать все дело...
-Какая решительность, - тихо, растягивая каждый звук, откликнулся Пестель. - И когда же приказываешь выступать? До Киевских контрактов или прямо на них?
-Ты прекрасно знаешь, когда, - возразил Волконский, выпрямляясь в кресле. - Но до назначенного срока — еще полтора года. Кроме того, слишком велики шансы, что нынче, когда все известно, маневры перенесут в другое место и на другое время. Причем втихую, не уведомляя никого. Выпустят приказ в самый последний момент — и все, хочешь не хочешь — передислоцируйся.
-Если будут задействованы наши войска, то неважно, где все это состоится, пусть даже на Камчатке, - хладнокровно заметил Пестель. - И потом — все решается в Петербурге. Тебе ли этого не знать?
-Постой, то есть, сначала ты поддерживал наш план, а потом вынимаешь булавку из игры? - поспешно проговорил князь, выпрямляясь во весь свой немалый рост. - Будешь ждать, чего там решат питерские? Я говорю тебе еще раз — там им невозможно что-то предпринять! Просто невозможно!
Он, помнится, снова повторил прописные истины, которые Полю должны были быть отлично известны — что там нет высокопоставленных военных, что там все организовано через пень-колоду, и на поставленные вопросы те предпочитают увиливать, объясняя это тем, что под носом у государя действовать крайне рискованно, не то что на Юге, куда никто не смотрит...
-Слушай, друг - перебил его полковник мерным голосом. Темная тень упала на его лицо, бледное и до ужаса спокойное, фактически ледяное. - Ты сам дал нам гарантию, что в Петербурге оно, мол, получится само. Без вмешательства посторонних. Что, мол, наверху, на самом верху, все уже сговорились сами по себе, без тайного общества, и обставят дело в нашу пользу. Ну и что вышло?
Серж тогда только узнал, что родственник его вернулся из поездки. Снова водворен на прежнее место близ государя. Но Аракчеев остается там, где был, и вся придворная жизнь сводится к стравливанию князя Пьера со «змеем». Государь делает ставки — чья же возьмет? И не факт, что ни о чем не догадывается. Недавно Волконский получил от старшего родственника длинное и пространное письмо, полное различных планов. Разумеется, оно не было передано по обычной почте — любопытные могли бы вычитать из него немало сведений, относящихся к категории крамольных. Вычленил из него лишь следующее: «Дела обстоят так, что далее все это продолжаться не может. ЕИВ слишком напоминает своего отца на закате его краткого и несчастливого правления. Очень боюсь, что меры придется принимать такие же...» Далее шел абзац, тщательно вымаранный чернилами, и приписка: «Господь свидетель, я не хочу этого и молюсь Ему, чтобы не пришлось ничего такого выполнять... Но нынче, когда ЕИВ знает о заговоре, нужно действовать, пока всех не перехватали. Прошу тебя проявить понимание и дать мне знать, когда все у вас будет готово».
Князь Пьер знал отлично, когда должен пробить нужный час. Интуиция его вряд ли подводила. Четверть века тому назад он помог взойти на престол правящему монарху. Нынче понимал, что пришло время этот престол освободить. Метод проверенный. Только — и здесь Серж, как и многие другие, как тот же Поль Пестель, держался твердых позиций — никаких кулуарных убийств с целью возвести на престол кого-то следующего. А то новички частенько вдавались в рассуждения — кому-де из Романовых будет легче стать конституционным монархом? Ставили на дам семейства — или на Марию Федоровну (что, по мнению Сержа, знавшего вдовствующую императрицу через свою мать, ее верную гофмейстрину), или на Елизавету Алексеевну, предмет былого рыцарского обожания всея гвардии. Однако раздавались отдельные голоса в пользу Константина: не так уж он и плох, некоторые робко называли Николая, который, однако, ничем выдающимся себя не проявлял и излишней либеральностью не страдал — напротив, честно муштровал вверенный ему лейб-гвардии Саперный полк, вместе с измайловцами, и не смотрел выше этого увлекательного для многих из его семейства занятия. Спекуляции на тему вероятности возведения на престол кого-то из имеющихся взрослых членов императорской фамилии жестко пресекались руководителями Союза. «К сожалению, нынешняя императорская фамилия уже не имеет шансов удержать власть», - обращался Серж к ошеломленным этим возражением новичкам мягким, доброжелательным тоном. - «Поэтому неизбежна республика...» «Или же другая царствующая фамилия», - чуть было не добавлял он, но удерживался от этих соображений. Они с Пьером уже уговорились — что бы ни случилось, князь держит эти планы при себе. Он и держал. До поры до времени.
-Вышло то, что рассчитывать нам не на кого. Только на самих себя, - проговорил Волконский вслух, после того, как все эти мысли пронеслись в его голове со скоростью ветра. - Поэтому я, собственно, и остался. Мне просто некуда идти. Никто не поддержит — только козлом отпущения сделают, как оно всегда и бывает.
-Ценю откровенность, - криво улыбнулся Пестель. - По мне так циничные и эгоистические соображения куда лучше и честнее рассуждений о возвышенности и святости цели. Но готов ли ты продолжать безнадежное дело?
-Так же, как и ты, - пожал плечами Серж. - К тому же... «Я не вступаю в безнадежный бой, там выход был — вы просто не заметили».
Откуда эта цитата? Он не смог упомнить. Где-то прочел, а, может быть, приснилась ему. Но Поль ее заметил, и усмешка на его лице сделалась еще выразительнее, искажая черты.
-Я уже заметил, что это твое кредо, - проговорил он, медленно отпив из бокала вина. - Может быть, мне брать с тебя пример, а?
-В каком отношении? - переспросил Серж.
-Ну, например, найти себе невесту, - лениво процедил Пестель, глядя на приятеля несколько снисходительно. - Ах да, я тебя моложе, поэтому мне следует подождать еще года три... Впрочем, по нынешним временам долго выбирать мне смысла не имеет. И не стать ли нам с тобой родственниками? Раз у тебя не вышло со старшей, но сложилось с младшей, сие для меня открывает немало шансов.
Серж посмотрел на него слишком выразительно. Их взгляды снова схлестнулись, как обнаженные клинки дуэлянтов. «Ни слова больше», - мысленно приказал князь. - «Иначе я за себя не ручаюсь». Он ощущал в этот миг, что сильнее. И это ощущение явно не нравилось его собеседнику.
-Раевский поставил на нас, - усмехнулся Пестель, отводя взгляд от Сержа. - И не прогадает. Хочет на двух стульях усидеть — а вдруг, де, выгорит?
-Скорее, ему нужен кто-то, способный уплатить по долгам и обеспечить его дочери светскую будущность, - возразил Волконский, который давно уже уяснил эти причины для себя. Собственно, их никто не скрывал. Хотя Николай Николаевич и показывал, что ему безразлично состояние Сержа, его перспективы, связанные с наследством и службой. Вслух Раевский расточал похвалы его личным качествам, про себя же явно продумывал перспективы, которые открывает ему и его семейству наличие такого зятя и всего клана Волконских в виде родни.
-Несомненно, - усмехнулся Пестель. - В этой связи, за меня пойдут исключительно по любви.
Сказано это было невинным тоном, но с неким тайным умыслом, который Сержу вовсе не понравился.
-В любом случае, у тебя есть время до зимы, - произнес он равнодушным голосом. - Чтоб чин по чину...
-Что же зимой?
-Ну как что? Свадьбу так и назначили, сразу после Святок и контрактов, разгар сезона, - Серж чуть расслабился, не задумываясь о том, что лишь пять минут назад говорил с Пестелем совершенно иным тоном.
-И теперь ты вместо подготовки государственного переворота займешься подготовкой переворота в своей частной жизни, - подытожил Поль.
-Можно сказать и так... - проговорил князь. - И я до сих пор ни с чем не определился. Например, кто будет шафером...
-Обычно становятся братья. У нас, по крайней мере, так, - откликнулся Пестель.
-Мой брат будет посаженным отцом, - всякий раз, когда Серж задумывался о приготовлениях к венчанию, у него шла кругом голова — сколько всего нужно было учесть, не забыть, распорядиться в нужный момент, пока еще не слишком поздно — а ведь до самого события осталось еще три полных месяца! - Знакомые все разъехались. Братьев невесты звать не хочу.
-Мне будет не трудно оказать эту услугу, - словно невзначай бросил полковник.
Волконский посмотрел на него пристально. Вот уж никогда прежде Пестель не напрашивался оказывать помощь личного характера! Вообще же, Поль был не из тех, кто умеет принимать и давать поддержку. Вполне возможно, что его приятель помогал кому-то посильно, деньгами или какими-то деяниями, но никогда он никому не давал советов — впрочем, почему-то к нему за советами и не обращались, даже не приободрял никого. На этот счет Пестель имел свою философию. «Я не  вправе брать на себя ответственность за чужие решения и жизнь», - заявлял он в редкие минуты откровенности. - «Каждый из нас обладает свободой воли и может сам решать, что и как ему делать». На возражения Сержа про то, что свобода воли — одно, а любовь к ближнему — другое, Поль недоуменно пожимал плечами — то ли притворялся, будто бы сказанное ему совершенно непонятно, то ли полагал собеседника настолько глупым, что его реплика не была достойна ответа. Помощь Пестель тоже предпочитал не предлагать и не принимать. Многие полагали в этом жизненном принципе честное, почти стоическое отношение к окружающим, особую форму деликатности и такта, и становились большими почитателями Поля. Шли за ним и ловили каждое слово. Правда, продолжалось это недолго — узнавая своего кумира поближе, многие из его поклонников потихоньку отходили в сторону.
-Что ж, - не спеша проговорил князь, чувствуя какой-то подвох в предложении приятеля. - Я буду очень рад. К тому же, действительно, ближе людей, чем ты, у меня нынче нет здесь.
Последняя фраза была сказана не комплимента ради, а констатации фактов для. Действительно, он ни с кем, кроме полковника, так тесно не общался. Можно позвать Орлова, но вмешивать его не хотелось. К тому же, по какой-то причине, после оглашения помолвки Михаил стал его избегать. У него хватало забот и проблем — кредиторы, отставка по причине некоего недоброжелательства со стороны его непосредственного начальника, но на деле — чтобы отвести глаза от его позиции в тайном обществе (так было сухо сказано Сержу — с призывом последовать его примеру, «но не сразу, сам понимаешь... потом, через месяцев восемь, по семейным обстоятельствам»). Поэтому общение само по себе заглохло. Непонятно было даже, явится ли он на свадьбу. Мероприятие должно было быть совсем не торжественным. Со стороны Сержа практически никто и не должен был присутствовать, разве что старший брат со своей семьей, - эдакий посланник их клана, имеющего свои дела в Петербурге.
-Тем более отлично, - откликнулся Поль. - Ты мне скажешь, что для этой должности потребно, хорошо?
Серж ответил утвердительно, и более они к разговору не возвращались. Месяцы прошли слишком быстро. Приготовление, бесконечная переписка — конечно, мать была не особенно довольна партией, хотя знала отца невесты. «Я так всегда и думала, что ты женишься ниже себя», - написала она. - «Но эта твоя невеста хотя бы не полька и не француженка». Далее в письме шли комплименты Мари, с которой княгине Александре Николаевне не терпелось уже познакомиться. Немалой доле этих заочных комплиментов от будущей свекрови Мари была обязана князю Николаю — так подозревал Волконский. В доме Репниных принята девушка была крайне радужно, ей отводили почетное место и всячески восхищались ее музыкальными талантами.  «Вам только в Италии петь, право слово!» - восклицала княжна Варвара, и муж, обычно сухой на похвалу, ей вторил даже более восторженно: «Вы более италианка, чем сами жительницы Неаполя или Падуи!» Изредка, глядя на то, как смотрит брат на невесту, Серж думал: «А ведь у меня был бы отличный повод ревновать, если б хотелось». Но ревность не приходила — ведь она возникает только тогда, когда знаешь, чего можешь лишиться. И когда боишься этой потери.
...Утро венчания Серж запомнил прекрасно. Да весь остальной день смог бы расписать по часам. Церемония должна была состояться в небольшой церквушке на подоле, в присутствии лишь пятнадцати человек. Свадебный прием тоже должен был быть небольшим, и на следующий день молодые уезжали в Воронки, имение, выделенное Сержу родственниками. Он сам несколько раз наведывался туда, дабы распорядиться, чтобы дом привели в более-менее жилое состояние. Брат ему немало помог, свезя туда мебель и заказав отделку по своему вкусу. За это Серж был Николаю благодарен, хотя и немало был удивлен участием, которое старший брат проявил в его свадьбе. О причинах оставалось только догадываться — или мать связалась с ним, отдав четкие и подробные инструкции, или жена надавила, или у старшего из Волконских были какие-то собственные соображения по поводу этого брака. Серж решил не думать, а приписать сие внезапно проснувшемуся в брате добросердечию.
День выдался серым и мрачным, с неба срывался легкий снег, не грозящий перейти в метель. За час перед выездом, закрывшись у себя в кабинете, он сидел у себя, молча созерцая свое лицо в зеркало, дивясь тому, что оно бледно и мрачно, несмотря на то, что он на диво хорошо выспался и даже очень не хотел просыпаться.
«Участь моя решена», - крутилось в голове. - «Навсегда решена, и ничего из этого не выйдет». Мысли казались крайне абсурдными — ведь Серж уже давно решил для себя, что ничего в его жизни не изменится: со службы он увольняться не собирается, что бы не советовал Орлов, и «вынимать булавку из скверной игры» тоже не получится, вопреки увещеванием другого своего приятеля, Поля Киселева, которому, как начальнику штаба южной армии, было все известно досконально — но он сам был не чист, как и все, как и очень многие... Все останется по-прежнему, за исключением того, что не надо будет жить на казенных квартирах (впрочем, от дома в Умани Волконский не отказался — на всякий случай), не надо будет чувствовать себя вечно одиноким. Но эта девочка, случайно и невольно для самой себя ставшая его суженой, - что принесет она в его уклад жизни? Серж не был уверен, какие чувства питает она к нему. Говорили они не часто, виделись всегда в присутствии ее матери или гувернантки, - и то на полчаса в неделю. Что же будет после свадьбы, когда им предстоит быть друг у друга на глазах постоянно? Когда придется — о Боже — делить одну постель? О таком и думать не хотелось.
...Поль Пестель вошел к Сержу тогда без доклада, практически бесшумно. Князь увидел его отражение в зеркале, у себя за левым плечом, и вздрогнул. В парадном мундире и орденах Пестель выглядел сам на себя не похожим, и лицо его носило довольное, даже счастливое выражение, - словно нынче женился он, а не Волконский.
-Что ты здесь делаешь? - проронил Серж, повернувшись к приятелю. - Мы же в церкви уговаривались встретиться?
-У тебя все документы по полякам? - спросил полковник.
-А что тебя интересует? - нахмурился князь, уловив в глазах собеседника некое злобное нетерпение.
-Ты вел переписку с Яблоновским за моей спиной, - отчеканил Пестель. - Теперь мне нужны эти письма. Вот и все. Они у тебя где-то здесь?
Он оглядел комнату, определяя предполагаемое местонахождение хранилища, и устремился к секретеру.
-Подожди... Зачем тебе эти письма? - Волконский подскочил к нему и взял его за плечо.
-Они откуда-то знают, когда мы будем выступать, - с нехорошей усмешкой произнес Пестель. - Очень хорошо знают.
-Постой... Тебе кто-то донес уже?..
-Приехал тут один в три часа ночи, - произнес с расстановкой Поль. - Прямо с какого-то бала... Сказал, что его руководители не согласны с нашими планами. Я спросил: какие планы, откуда? Узнал из его уст то, что кроме нас двоих никто покамест не обсуждал. Вот мне стало интересно, то ли ты такой откровенный, то ли ты придумал какой-то иной план, а сливаешь им ложь.
-Этих писем у меня нет, - промолвил Волконский. - Они...
-Ты их сжег? - поднял бровь Поль, устремив на князя холодный взгляд.
-Они в Умани! - сказал князь.
-Так поехали же туда, - пожал плечами Пестель.
-Изволь, третьего дня я буду к твоим услугам, - проговорил Серж.
-Ты, кажется, не понял. Мне письма нужны сегодня, - перебил его собеседник.
Голос его сделался куда более низким и угрожающим. В глазах у князя снова зарябило — показалось, будто сквозь гладко выбритое и бледное лицо Пестеля проступает другой, куда более мерзкий облик... Тот, который как-то описывала Элен. Тот, который как-то видел он сам — но приписал причудам воображения. Нынче все это виделось явственно. Слишком явственно.
-Сегодня ничего не получится, - твердо произнес Волконский. - Мне через два часа нужно стоять у алтаря.
-Чтобы все было сделано и ты бы от меня улизнул? - прорычал Пестель. - Ничего не получится!
-Слушай. Я могу поклясться, что ничего такого в письме не содержалось, - проговорил князь.
-Раньше ты мне клялся двадцать раз на дню! - Поль подошел к нему очень близко. - Но все твои обеты не останавливают тебя от двойной игры!
-Я не понимаю, о чем ты говоришь, - попробовал возразить Волконский.
-Сейчас поймешь!
Утренний сумрак сгустился вокруг них. Алые отсветы-зарницы его только усугубляли, нисколько не развеивая. Сержу стало нехорошо, но отступить на шаг назад, в спасительный свет, исходивший из красного угла с иконой святого Николая Угодника, было нынче невозможно. «Помоги мне, отче», - обратился он мысленно к тому, кто был на сем образе изображен. Однако надежды на то, что его услышат, он не питал. Главное нынче было — продержаться до тех пор, пока их никто не отвлечет. А это должно было случиться скоро — непременно кто-то постучится, зайдет сюда, спросит, не готов ли он к выезду.
То нечто, которое скрывалось под личиной приятеля, надвигалось на князя — точнее, росло, заполняло собой все пространство комнаты, охватывая его со всех сторон, и скрыться было невозможно. Серж чувствовал, как умаляется, превращается в ничтожную точку света посреди полной тьмы...
-Уходи, - произнес он твердо, не надеясь ни на что. - Уходи, кому сказано!
Странно, что твердость голоса, совмещенная с ощущением безмерной теплоты у него за спиной — сначала едва ощутимой, затем все усиливающейся — возымела действие на тьму. По ней словно прошлась рябь, поколебав ее монолитность, из нее вновь выступили контуры Пестеля.
-Ты не смеешь! - загрохотало откуда-то снизу. - Кто ты вообще такой?
-А сейчас мы увидим, - вырвалось из уст князя. Неожиданно для себя он почувствовал холодок в левой ладони. Серж быстро поднял руку к глазам и зажмурил их от нестерпимого блеска. Клинок... Небольшой и изящный, с рукоятью необычной формы. Так это даже и не кинжал, а ножницы! Он недоуменно щелкнул ими пару раз, и эти жесты возымели особое действие — в ткани сумрака начали проявляться прорехи, показывающие реальность такой, какой она была до этого странного видения. «Кажется, теперь я понимаю», - проговорил он, обращаясь к тому, кто стоял у него за спиной и молча поддерживал. Откуда-то спереди и снизу неслись крики и стоны, но это не останавливало Волконского. Золотой металл ножниц, раскалившихся у него в ладони, отсекал ненужную тьму, и отверстия, проделанные в ней до этого, становились все шире, сквозь них лился божественный свет...
Наконец, морок исчез. Серж снова очутился там, где был. Рука его еще хранила жар орудия, но ножницы исчезли. На полу перед ним навзничь лежал его гость, и одежда его, лицо, кисти рук были покрыты пятнами засохшей крови.
-Убил я его... - прошептал князь, наклоняясь над телом Поля.
-Пока еще нет, - сказал кто-то позади него, и Серж оглянулся туда, откуда лилось живительное тепло.
Пестель действительно пребывал лишь в обмороке и очнулся только тогда, когда князь встряхнул его. Долго он созерцал все происходящее пустым, бессмысленным взглядом, как будто бы не узнавал, где находится и что делает.
-Was war das?.. - наконец прошептал он.
Сержу показалось, будто его приятель удивительным образом помолодел лет на пятнадцать. Нынче на него смотрел довольно миловидный юноша, напоминавший прежнего Поля, каким князь его знал, лишь относительно — словно его заменили младшим братом.
-Все хорошо... Тебе нужно встать и привести себя в порядок. Я прикажу воды подать, - откликнулся Серж.
-Ich erinnere mich an nichts, - продолжил его собеседник, отказываясь понимать обращенные к нему слова и вообще, казалось, напрочь забывший какие-либо языки, кроме родного. В его голосе слышилось что-то детское, беспомощное.
Князь не стал дожидаться слуги и сам налил воды в стакан. Поль медленно сделал глоток, вздохнул и снова начал обретать ясность.
-Прошу прощения, - произнес он прежним, чеканным тоном. - Со мной эдак бывает... Но когда я успел? Мне надо съездить к себе переодеться.
-Боюсь, уже мало времени, - откликнулся Серж.
-Мы быстро...
Странно, что вид крови нисколько не удивлял Поля. Очевидно, все подобные приступы этим сопровождались. Пестель встал, заметно пошатываясь, и направился к двери.
-Подожди! - воскликнул князь. - Мы поедем вместе. Ты эдак опять свалишься...
К его удивлению, Пестель принял помощь приятеля как само собой разумеющееся.
Внизу все уже носились туда-сюда, подчиняясь распоряжениям недавно прибывшего князя Николая Репнина. Брат стоял в дверях, смахивая снег с шинели, и своим громовым голосом командовал лакеями, готовившими свадебный экипаж.
-Вы куда это собрались? - спросил он, увидев Сержа и его шафера, уже одетых в парадное, но при этом выглядящих жутко растерянно и бледно. Полковник выглядел особенно нехорошо.
-Мне с Павлом Ивановичем нужно кое-куда съездить... - бросил князь, проходя мимо Николая, удивленно оглядывающего его.
-Какого черта ты с ним куда-то поедешь? - прогремел он. - Тебе в церковь выезжать через час!
-Это срочно, - раздраженно произнес Серж. - И много времени не займет. Полковник меня попросил
-Попросил? - переспросил Николай Репнин ровно той же интонацией, которой с ними в таких случаях говорила их общая мать. - Ты, что ли, не знаешь, брат, что шафер — адъютант жениха в день свадьбы?
-Мы с ним сразу же прибудем в церковь, - проговорил быстро Серж. - И чем дольше ты нас задерживаешь, тем больше у нас шансов опоздать...
-Ну-ну, - покачал головой Репнин. - Только сие неправильно.
-Потом обсудим, - Серж увидел, как Поль мрачнеет постепенно, и эта сумрачность в лице вполне могла быть предвестием очередного припадка. - Повторяю, мы и так опаздываем...
-Воля твоя, что уж там, - старший брат отступил, и они вышли на воздух.
...Ехать пришлось недолго — квартира, нанятая Пестелем, располагалась в десяти минутах езды небыстрым шагом. На воздухе полковнику заметно полегчало. Он снова стал напоминать самого себя, и Серж подумал, что зря подвизался сопровождать его — сам бы справился. Прежняя досада на приятеля вновь охватила его.
Дома Пестель молча приказал денщику подать свежую рубашку и быстро почистить мундир. Молчаливый парень, очевидно, привык к таким приступам своего начальника, поэтому не высказал ни малейшего удивления, заметив состояние одежды Поля.
Серж некоторое время смотрел, как поспешно переодевается Поль и прервал молчание вопросом:
-Слушай, с тобой давно такое происходит?
-Что происходит? - приятель резко обернулся к нему, пристально оглядев его.
-Вот это... Обмороки, - отвечал Серж, не желая распространяться о том, что видел и слышал в мгновения до того, как обнаружил Поля лежащим на полу.
-После Двенадцатого года, - отрывисто, словно себе под нос, произнес Пестель.
Затем в его взгляде что-то изменилось. Он вновь зажегся каким-то странным блеском.
-Ты никому не расскажешь то, что ты видел? - спросил он новым, хрипловатым голосом, в котором чудилась угроза.
Серж промолчал. Он чувствовал, что его требование еще не закончено.
-Это опасно, - проговорил он наконец. - Ладно, я был, а если ты один бы оказался?
-Ты дурачком прикидываешься, да? - повысил голос Поль. - Это из-за того, что ты там был... со своим опекуном или кто он там тебе... все и случилось. Ты понял, да?!
Волконский замер на месте. Детали произошедшего час назад вырисовывались перед ним с необыкновенной отчетливостью. Хаотичность видений постепенно прояснялась, уступая место связности. Итак, он, Серж, чуть ли не убил своего приятеля призрачными ножницами, которые так вовремя оказались в его руке — после того, как он обратился к Николаю Чудотворцу, памятуя о висевшей позади него иконе сего святого. Тем самым, князь спас свою жизнь — или душу, либо и то, и другое вместе.
-Я понимаю твое состояние, - холодно отвечал Серж. - При падучей такое бывает, и нечего стыдиться. Да, я виноват, что заставил тебя волноваться. Но в остальном — дело твое.
-Ты знаешь больше, чем показываешь, - зашипел Поль. - Куда как больше. Второй раз тебе не поздоровится.
-Даю тебе еще десять минут, - откликнулся князь. - Нам скоро уже надо быть в храме. Позор, если опоздаем.
Он отошел, закрыв за собой дверь и пытаясь понять, что же именно имел в виду приятель. Ежели он эдак манипулирует своим здоровьем, то игра его натужна и жалка. Так, право, лишь истеричные дамочки себя ведут, разыгрывая жестокую мигрень или падая в обморок, чтобы эдак выйти из конфликта или привлечь к себе внимание. От Поля такого ожидать можно было меньше всего. И к чему тогда все увиденное?.. И его угрозы? Пестель видел то же самое, что и он, пребывая в состоянии умопомрачения, и подумал, будто бы Серж действительно нападал на него? Значит... «Да он сумасшедший», - решил про себя Волконский, спускаясь вниз и борясь с желанием втихаря уехать на венчание без шафера. - «Истинно сумасшедший... Но, раз так, то кто же я? Почему нам виделось то же самое?»
Мысль была мучительной и он даже повторил ее вслух. Поль, подошедший к нему очень близко и незаметно, уже полностью готовый к выезду, отвечал на этот вопрос:
-Потому что это реальность, Серж. А не бред. И ты никогда никому не расскажешь.
Князь покачал головой и произнес нарочито бодрым тоном:
-Ну что, время выезжать? А то нас заждутся и устроят такой скандал, что нам и не снилось. И так брат мой разозлился на меня за этот выезд.
Поль молча вышел с ним во двор и сел в экипаж. Лицо его по-прежнему было бледно, но решительно. Серж старался не гадать, о чем же думает Пестель, погрузившись в собственные размышления, которые возвращались к одной и той же точке — спасли ли его тогда или обрекли? И нынче, с тех пор, как прошел год после той роковой пятницы 11 января 1825 года, князь еще не нашел на этот вопрос сколько-нибудь вразумительного ответа.