Как умер Taurus

        - Белые начинают, и… закусывают!
        Рувик бесшабашно ныряет в очередную стопку “Гордона”, смачно хрустит малосольным, обтирает руки и уверенно тычет в раскрытый номер “St.Louis Post Dispatch”. Его указательный настойчиво колупает обведённое толстым фломастером газетное обьявление.
        - Вот сюда завтра двинем. В Арнольд. Именно на эту диллерскую.
        - Как скажешь, Игорёк.
        Рувик, в миру Игорь Рувинский, обитает по эту сторону океана уже три года. Освоился. Я же с семьёю только неделю как из Борисполя. Всего семь дней как.
        - Для первой - эта машина в самый раз. Точно тебе говорю.
        Так, для проформы зачитываю родословную в газетном объявлении. Цена, пробег и прочие паспортные данные. Вроде ничего. Впечатляет. Игорьку лучше знать где и какую первую приобрести. Старый дружище, ещё с институтских. Вдобавок жёны двоюродные сёстры. Дети вместе росли.
        Рувик протягивает слегка помятую бизнес-карточку с изображением весёлых и жизнерадостных автомобилей, имени человека, телефона и адреса. Краткая надпись на карточке утверждает, что это лучшие подержанные автомобили во всём стольном городе Арнольде, и, что поиск других просто пустая и идиотская трата времени.
        - Там немец командует. Альфред Бриттке. Я у него года два назад покупал, и тоже фордА. Движок три литра, шесть горшков, кондиционер, и зеркальный бар в два этажа с ямайским ромом. Не пожалеешь.
        - Рувик, ты же знаешь, я ром ни-ни. Ни ямайский ни гаитянский. Ну ни ногой! Не терпю! Муторит!
        - Лады, после сменишь ассортимент на что душа пожелает. В Америчке есть чего пожелать. Сам увидишь.
        Смеёмся. Нам хорошо в этой первой, снятой в рент в Америке двухбедрумной. Игорёк снял её нам загодя, забил холодильник хавчиком на две недели вперёд, включая горючесмазочные. Даже меблишку кое-какую на первое время присобрал! Позаботился и постарался как и подобает.
        Говорим ещё некоторое время за то за сё, за как там сейчас на Украине, за как живётся тут на новой земле. За родственников, друзей и знакомых ещё по ту, или уже по эту сторону глобуса. За всё по-немногу. Пьём водку Гордон в шесть пятьдесят бутылка, неспешно закусываем, благо есть чем. Общаемся.
К полуночи Рувик уезжает к себе.
        Поутру ехать хорошо. Трасса непривычно широкая и пустая. Кажется, что долго едешь по взлётной полосе, но почему-то не взлетаешь. Редкие машины встречаются в обоих направлениях. Солнечно, но видимость плохая. Интенсивно потеют стёкла. Сильно! Приходится открывать окна. Стеклообдув в стареньком понтиаке не работает. Лениво перебрасываемся словами. Лёгкий джаз по радио разбавляет нашу медленную болтовню. Обычно по-утру, после, говорить не очень располагает, меня то-уж во всяком случае. Но, как говорится, разговор делает дорогу вдвое короче. 
        Закуриваю, но после двух затяжек решительно бросаю сигарету в мир за окном. Мир не сопротивляется. Слегка штормит после вчерашнего. Может не штормит, но лёгкая рябь по воде расходится.
        Сижу себе на пассажирском, гляжу на пробегающий мимо одноэтажный сельский пейзаж. Поле, поле, громадный амбар, поле, поле, ещё один амбар. Иногда по полю ползёт техника.
        Высоченный, неимоверного размера придорожный рекламный щит горячо убеждает, что сигареты “Marlboro” самые что ни на есть самые сигареты в мире. Молодой, в ковбойской шляпе парень держит приоткрытую ярко-красную пачку сигарет размером с автомобиль, и широко показывает всему миру свои ровные, до рези в глазах белоснежные зубы.
        - Курите сигареты “Marlboro” и ваши зубы будут такими-же ровными и ослепительными!
        Неубиенно! В этот момент я ему почему-то верю. Задерживаю взгляд, и моя голова медленно поворачивается назад вслед убегающей картинке. Шея устаёт. Бросаю дурацкое занятие смотреть по сторонам.   
        Тридцать миль, сорок минут утренней езды. Подъезжаем. Стольный городок Арнольд – крупный индустриальный и коммерческий центр штата Миссури, с населением в двадцать пять тысяч человек и таким-же поголовьем крупного рогатого скота, бодро встречает нас около девяти тридцати.
        Подобные местечковые американские городки, словно прямая кишка змеи, одной улицей в несколько миль тянутся вдоль хайвея с обеих сторон. Это единственная артерия в кровеносной системе их организма. Она же, как это ни странно, и кишечный тракт. Случись что неладное с дорогой, и городок в скором времени непременно погибнет, зачахнет на корню.
        Красочную до ошаления украшенную дилерскую и искать не приходится. Она тут-же вдоль дороги у въезда в городок. Десятка два понурого вида автомобилей стройным рядом красуются на паркинге вдоль шоссе. Над машинами гордо реют воздушные шарики, цветные ленты и флажки. В три горла кричащие на бортах и капотах наклейки настоятельно рекомендуют приобретение колёсного товара. Рот каждой второй широко открыт. Верхняя губа задрана так - лобового не видно. Вот они наши внутренности, аж до выхлопных труб. Щупайте сами.
        Нужную лошадку Рувик узнаёт сразу. Третья справа в единственном ряду. Панибратски треплет машину по холке, дотошным взглядом облизывает со всевозможных стратегических направлений. Зачем-то поднимает капот. Медленно и непонимающе оглядывает незнакомую механику, звонко цокает языком.
        - Ну что, нравится тачка?
Бордовый автомобиль, гордо выпятив грудь, преданно пожирает меня глазами. На лбу белой краской чётко татуировано “$3,650 or better offer”. Да, куда уж лучше!?
        - Имя!?
        - Форд.
        - Фамилия?!
        - Так ить, Торосы мы будем! Ага, Торосы мы!
        - Год рождения?!
        - Так ить, 1988 от Рождестава, стало быть, Христова.
        - Пробег?!
        - Да уж побегали, побегали мы. Около сотни будет.
        Шестилетка. Выглядит недурственно так. Ни морщинок, ни царапин. Дежурные ленточки, шарик и флажки. Купи меня, купи! Нравится ли он мне? Да! Очень и безповоротно. И там вроде не пешком ходил. Но жигуль он и в Африке жигуль, а тут иномарка близко и персонально. Затравленно молчу. Сажусь на водительское. Панель приборов - ТУ154, сидушки из Большого театра, широченные и мягкие, тоже бордовые, кофедержалка и радио. Mеста невпроворот. Пассажирская дверка теряется в сероватой дымке, как будто смотришь в окуляры бинокля с обратной стороны.  Простор немного пугает и настораживает.
        - Ау, ау, аууууууууууууууууу!
Осторожно трогаю штурвал, легко тяну на себя. Гляжу в левый иллюминатор. Элероны крыла послушно вторят моим движениям. Закрылки и хвостовое работают великолепно! Легко и бесшумно.
        Чертовски хорошо! Чертовски! Меня распирает, дьявольски распирает вширь. Нехотя выхожу из машины. Рувик улыбаясь ждёт. Ему знакомо это чувство. Молча закуриваем.
        За спиною жизнеутверждающе раздаётся: “Ищете что нибудь конкретное? Могу помочь?” Это то немногое, что в данный момент способен дешифровать мой куций американский из пространной тирады незнакомца.
        Отвернувшись, сплёвываю в пыль под колёса. Ага ищем, зарываемся прям, среди буйства машин! Обыскались в трёх соснах! Но сам улыбаюсь. Ласково так, нежно. Рувик в первый день инструктировал. Американцы они всегда с улыбкою наперевес. Любят.
        Игорёк выходит вперёд, театральным жестом убирает меня за спину, косится одним глазом в мою сторону, второй не сводит с незнакомца.  Нарядно улыбается.
        - Ты помолчи пока, ладно?
        - Hello Alfred, how are you, my friend?!
        - Говорить сам буду.
        - Long time no see! Doing great?!
        - Просто стой и слушай.
        - This is my old friend. He needs a car, a good car!
        - Сейчас поторгуемся.
        Едва уловимый йоркширский диалект Рувика настораживает не только меня, но и шелестящие рядом берёзы. Последние низко гнутся при полном отсутствии ветра.
Альфред невозмутимо улыбается. Он помнит Рувика, явно помнит. Жестом приглашает нас войти.
        Дилерская представляет собой крашенный в небесную лазурь деревянный вагончик на бетонном постаменте, с тремя приставными ступенями, и шаткими не по возрасту перилами. Моя прорабская в Промстрое, там на гражданке, была раза в два больше, да и поосанистей.
        Входим и рассаживаемся по разные стороны неуклюжего, видавшего виды стола. Человек лет сорока, немецкого происхождения и не немецкой наружности, в среднепоношенном пиджаке, голубых с наглаженными стрелками джинсах, безукоризненной белоснежке-рубашке и старомодном галстуке весь во внимании. Он до лоска выбрит, гладко причёсан и даже умыт. Лёгкий запах дешёвого одеколона подчёркивает аккуратные стрелки на джинсах. Поц мамин! На лице намертво клееная улыбка, в нагрудном кармане авторучка и солнцезащитные очки большого размера. Такие очки называются авиаторы. Немецкого в нём ничего, кроме имени. Наверняка второе, а может и третье поколение дойчей в Америке. Натуральный, живой амеробюргер.
        - Вам что-нибудь предложить? Кофе, соду, что-нибудь?
        Голову ненавязчиво саднит после вчерашнего. Сейчас бы хорошо пивка, желательно холодного. Можно и без рыбки. Но пьём тепловатую, пенящуюся из банок в разные стороны колу. Ещё предстоит рулить назад, к тому-же пива нам не предлагают.
Альфред вежливо интересуется легко ли его нашли, как доехали, говорит о том, что сегодня хорошая погода, и что надои молока у местных коров в этом году необычайно высоки, не смотря на дождливое лето. Терпеливо слушаем обязательную муть.
        Наконец, приступаем к торгам. Это не Сотби, но азарт, всё-же, явно присутствует. Рувик отчаянно торгуется. Так торгуются лица кавказской национальности в Киеве на бессарабке. Он встаёт,  садится, снова встаёт, и проникновенно обращаясь к Альфреду, густо перемежает свою речь достойными вкраплениями русской ненормативной лексики. Благо я единственный в зале, кто понимает это. Артикуляцию и мимику лица тематически дополняют жесты хаотически летающих в пространстве рук.
        - Ти шьто, нэ панымаэшь, дараагой?!
        Спектакль что надо. И без сурдоперевода всё ясно. Словно цыган на ярмарке, Рувик исступлённо бубнит одно и то-же заклинание о том, что цену немец ломит неимоверную, а мы предлагаем хорошие бабки, причём наличные и устойчивого зелёного оттенка.
        На самом деле, в кармане у меня тридцать три сотни. Почти все наши сбережения. Большего дать физически не могу, даже если бы захотел.
        Мой девятилетний сын проносит четыре тысячи долларов через Бориспольскую таможню в Киевском аэропорту, не зная этого. Тесть зашивает деньги поровну в подошвы его тёмно-синих кроссовок поздним вечером накануне вылета. Кроссовки покупаю утром на барахолке, на блошином рынке. Мой мальчик идёт через последний позорный форпост тоталитарного государства, пронося почти все наши сбережения в новую жизнь. И, слава тебе, проносит. Скупая милиха одобряет всего по четыреста на одно отъезжающее лицо, и ни копейки больше. Больше не провезёшь. А они нужны эти копейки, крайне нужны. Очeнь!
        Листаю свежие ещё виртуальные картинки прошлого, немец вяло, словно лошадь от назойливых мух отмахивается. Чётко знает нижнюю планку и свято верен ей. Всё равно ниже своего не отдаст. Его товар, не наш. Полу-развалился в кресле и беспрестанно щёлкает авторучкой. Постепенно начинает меня раздражать. Сейчас так-бы и залепил этому несговорчивому, от всей души залепил. Справа.
        Игорёк неожиданно переключает тему. Достаёт из внутреннего кармана пиджака конверт с фотографиями и пожелтевшую газетную вырезку. Показывает немцу. На фото отец и мать Рувика молодые, в военной форме вдвоём, и с другими армейскими. Горячо что-то рассказывает Альфреду. Последний с видимым интересом слушает, с уважением кивает головой. Из обрывков разговора понимаю, что и его тоже воевали. Только по ту сторону линии фронта, другим вооружением и под лающие крики команд на другом языке.
        Рувик косится на меня и тихо шепчет:
        - Я когда-то обещал ему показать. Они страсть как любят про Вторую Мировую. У них пунктик в башке на этот счёт!
Это может быть и есть решающий фактор во всей торговле. Не знаю, но может быть. Родители воевали - дети торгуются. Белиберда какая-то. Подобие чего-то живого человеческого не связанного с коммерцией всё-же пробегает по пластмассовой физиономии Альфреда. А может мне просто кажется. Скорее всего кажется. И несёт-же муть в голову.
        После часа ожесточённых боёв на южной окраине Арнольда, не выдержав натиска, дойч соглашается на все мои тридцать три сотни бакинских. С той же улыбкой на  постной пластмассе произносит что-то типа:
- От сердца отрываю! Прямо по живому! Грабители подлые! 
        Плачу наличку, подписываем бумаги. Форд Taurus заворачивают в шуршащую подарочную с бантом. Наконец, к взаимному удовольствию покидаем дилерскую, двигаем назад в Сент Луис, теперь уже каждый на своей.
***
        Скоро зима. Скоро. Авто по утрам в крупных каплях росы. Кое-где на капотах и крышах ещё видна ночная изморозь. Через пару часов она растает. Часам к десяти.
        Восемь пятнадцать. Обнимаю у подьезда сына. Поправляю ранец за его спиной. Проницательно по-отцовски смотрю в хитрющие глаза.
        - Ну всё, беги. Хоть сегодня учись хорошо!
        - Ладно, пап. Постараюсь!
        - Вот вот старайся.
        Илюшка нехотя ленивой трусцой убегает на занятия. По дороге несколько раз оглядывается - сниму-ли наблюдение. До школы пешком минут пять по тротуарам. Мой взгляд ещё с минуту держит его ранец в поле зрения. 
        Ёжусь, руки в карманах кожаной куртки, воротник поднят до ушей. Шагаю вдоль нескончаемого припаркованного вдоль узкого тротуара  ряда автомобилей к своему. Далековато - метрах в ста двадцати от подъезда. Когда вчера вечером парковался ближе места не нашёл. Еле втиснулся в свободную дырку.
        - Fuuuuuuuuuuuuuuuuck! Fuck!
        Из груди рвётся чистый американизм. Полтора года - и я уже свободно ругаюсь на иноземном. Говорю ещё слабо, но ругаюсь. Не так, как на родном, но всё-же довольно сносно. Односложное слово несёт тематически близкие человеческие понятия и применяется в сходных ситуациях. Американскй мат звучит странно, но по-своему убедительно.
        Теперь по-русски тоже не громко с придыханием и чувством:
        - Бля! Бляаяяяяяяяяяяяяяяаааааха!!!
        Так гораздо роднее, хотя результат одночленственный. Уже в четвёртый раз за последние два месяца! Сука, ну опять! Это-же невозможность, глупейшая серая невозможность! Непревзойдённая непрушная тотальность! Полнейшее ОХУХО!
Подхожу к машине, и уже метрах в десяти фотографирую белый с оранжевым конвертик на лобовом стекле Фордa. Резиновый дворник в обнимку прижимает очередные пятьдесят долларов штрафа за нарушение правил парковки - отсутствие нужной наклейки на номерном знаке.
        - Бляаяяяяяяяяяяяяяяааааааа!
        Сучье вымя, ну не иначе! Рано утром полицейский оставил. Часов в пять, ещё затемно. Сука! Рейды они проводят. Лучше бы бандитов ловили! А-то вчера по телеку, по местным новостям опять: застрелен такой-то и такой-то, на пороге дома такого-то. Хоть и чёрный, но кварталах в пяти отсюда.
        - Бляаяяяяяяяяяяяяяяха!
        Женщина из соседнего подъезда сажает ребёнка в рядом-стоящую машину и настороженно косится на меня. А ведь я не кричал, а так с придыханием выдавил из себя этот восторг. Соседка всё-же коротко здоровается. С нервной улыбкой киваю в ответ. Женщина поспешно закрывает дверцу, заводит старенькую Xонду, и, не прогрев двигатель уезжает. Обильная струйка конденсата из выхлопной сопровождает её автомобиль до поворота.
        Думал сэкономить. Как тот индюк дурной. Моя парковочная наклейка на номере действительна только в городе Скоки, а живу и паркуюсь я в Чикаго на Роквелл, недалеко от Девона. Для жителей Скоки, прописанных скоковчан, парковка стоит дешевле. Сорок долларов разницы годовых. Старожилы надоумили. Те, что обитают здесь уже по два-три года. Подсказали, блин! Наэкономил, мать твою!
Американская фемида строга, но бесконечно справедлива! Они не спрашивают. Видят чужая машина запаркована  - иди и плати бабки.
        - Ну что-же ты, бордовый? Вот так вот мило стоял и молчал? Не мог смыться что-ли, резвый? Ты же видел их! Ведь видел же?! Не могли они втихаря подойти! Не могли, хоть и американские! Эээх ты, фордяка-мордяка!
        Вытаскиваю из под дворника штраф, сажусь, запускаю двигатель. Выхожу из машины, минуты три скребу по лобовому - убираю изморозь. Форд тихо, уже по-тёплому, что-то урчит в оправдание. Снова сажусь в машину и медленно выруливаю в направлении улицы Девон на работу.
Девяносто четвёртый запружен. Мой форд в длинном трёхполосном потоке лениво толкается локтями и грубо переругивается нервными сигналами клаксона с другими машинами.
        - Ну куда ты прёшь, Емеля?! Повылазило?!
        Трэфик. Могу опоздать. Ехать не далеко - до Виллоу, но с такой резиной гарантии никакой. В машине тепло, даже слишком. На волне тринадцать тридцать русское радио не предвещает ничего интересного. Очередной адвокат, дантист и страховой агент предлагают самый лучший сервис по самым умеренным ценам. Смысл этих реклам один и тот-же. Со временем меняются лишь имена и манера исполнения. Иногда кажется, что на каждого русскоязычного в Чикаго уже по два дантиста. Прямо на распутье – где лучше зубы отрихтовать, или застраховаться от всех бед понадёжнее.
        Я доволен машиной. С тех пор как год назад переехали из Сент Луиса в Чикаго проблем почти никаких. Прохудился патрубок антифриза, да напрочь перестал работать кондиционер. Всё бы ничего, но летом жарковато. Зато свежий горячий воздух из постоянно открытого окна и напрочь въевшийся в кожу загар предплечья и локтя левой. Профессиональный водительский загар.
        Сознание не чёткое. Почти засыпаю. Глаза видят дорогу и бампер впереди-идущей машины, но только глаза. Остальные органы восприятия окружающего явно заторможены. Полу-летаргия. Утренняя дремота в тёплой машине. В таком плотном трэфике это опасно. Самое время включить автопилот.
***
        Сегодня 6-го Октября просыпаюсь рано около шести. Просыпаюсь от стука. Настойчиво и безапелляционно стучит тридцать шесть. Старик не старик, но возраст довольно почтенный. Аксакал! Хa! Почему-то свой стук особенно громкий, а может мне так только кажется. Стучит всем и по-своему громко.
        Четыре дня назад бросаю курить, откурив восемнадцать безостановочных дымных лет. По пачке в день. Много это, или мало, а желудок в прошлый Вторник сводит так - жить не хочется такие боли!  И как только добираюсь с работы домой ума не приложу.
        Серый, муж моей сестры Полины, ведёт меня к машине обхватив за пояс, положив руку себе за голову на плечо. Точно как в фильмах про войну раненых с поля боя. Самому без помощи до машины уже не добраться. Ну никак. Даже с разгона.
        Дорогу к врачу помню плохо. Лежу на заднем скорчившись, как высохший ломтик сыра на тарелке завтрашнего дня и сквозь зубы мычу от боли. Когда боль убивает, лягаю передние сидушки коленями изо всех отмеренных мне природой. Серый всем телом содрогается, но не оборачивается. Дико ведёт машину, cледуя одному ему известным правилам движения. Знатно и непоколебимо. Серый таксист. Его точка на Туи у отеля Ренесанс. Исконно Русская таксо-точка. Полина рядом с ним на переднем ежесекундно с испугом оборачивается.
        - Болит?
        - Не. Это я так, пою Пуня, танцую...
        - Дурак несчастный! Потерпи сейчас приедем!
        Я люблю свою младшую.
        Серый явно превышает. Бросает машину из стороны в сторону, обгоняя черепах. Черепахи шарахаются в стороны, повизгивая тормозами. Огни вечерних фонарей быстрым калейдоскопом мелькают в боковых и бешеной цветной каруселью сменяют отражение в моих зрачках. Мутит. Мутит сильно и неудержимо!
        - Серый останови! Останови-же, черт! 
        Серый резко бросает машину к обочине. Визг тормозов. Громогласное “Fuck you, asshole!” коротким, дружеским напутствием звучит из проезжающей мимо машины.  Глубоко плевать - не до этого. Едва успеваю открыть дверцу. Меня неистово, до кишок выворачивает на тротуар. Несколько раз сильными толчками. Кажется даже вижу свой желудок в пыли на асфальте.
        Полина плачет, вытирает меня носовым платком.
        - Ну что ты, Дувчик!? Потерпи, мы уже рядом! Ну Дувчик!
        - Пуня, это ничего. Я это, я сейчас. Просто стошнило сильно. Ну что-же ты плачешь?! 
        Пуня тихо плачет, продолжает мусолить мoе лицо грязным носовым платком.
        Серый вновь укладывает меня на заднюю сидушку.
        - Уже точно рядом, Димка. Потерпи!
        Swedish госпиталь на Калифорнии встречает нас в полном равнодушии. И не такое видали.
        Доктор Стар внимательно выслушивает мой бессвязный бред,  долго и внимательно шмонает моё бренное естество. Мнёт живот, слушает  и меряет давление.
        С упорством якутского шамана в трансе бубню, что больно, очень больно! Что, мол, дайте что нибудь, доктор! Ну дайте-же скорее, милый! В этот момент всё равно что лишь-бы отпустило.
        Анальгин с кодеином замечательный препарат, просто волшебный состав. Надёжный и всесильный! Две микроскопические таблетки. Через десять минут меня отпускает. Через пол-часа абсолютно не помню зачем мы сюда приехали, что здесь делает Полина и почему голос человека в дорогом костюме с фонендоскопом на шее звучит из бочки - гулко и протяжно. Мне очень странно, но весело и до чертей приятно. Боль умерла.
        Доктор Стар улыбается.
        - Ну что полегчало?
        - Доктор, спасибо громадное! Спасибо, милейший! Не просто полегчало, лечу, лечу! Парю! Вы мне пропишите ещё и побольше, а?
        - Чего побольше?
        - Вот этого летающего.
        Доктор склоняется над столом, дорогим Паркером пишет направление на осмотр. Золотое пёрышко весело скрипит по бумаге! Загогулинки, ну просто одна в одну - импортные, латинские! Не нарадуюсь!
        Доктор Стар с лёгкой укоризной поверх дорогой оправы смотрит на то, что уже можно называть мной.
        - А вот это вам, летун, только в случае сильной боли. И за руль не садитесь. Категорически! Дезориентирует в пространстве.
        - Благодарю вас доктор. Я вас просто обожаю, кудесник!
***
        В большом высоком  зале человек сто двадцать. Деревянная отделка стен пахнет старостью и сырой затхлой пылью времён Джорджа Вашингтона. Весьма разношерстная и разномастная публика представлена широким ассортиментом населяющих Америку национальностей. Все сидячие места плотно заняты. Редкая накипь правонарушителей без мест плещется вдоль стен. Ожидают прихода судьи. Сейчас придёт и всех посудит. По справедливости. Жду вместе со всеми, осматриваюсь, ловлю обрывки разговоров. Настенные президенты строго, но справедливо осматривают людское сборище.
        А ведь три я уже отбил. Три штрафа. Сто пятьдесят долларов сэкономил! Деньга не малая. Это четвёртый заезд. Ну дай боже!
        Наконец торжественно звучит положенное: - "Всем встать!" Сидящие на длинных в милю скамьях неохотно встают, стоящие по-прежнему стоят. Ночного цвета в отглаженных шнурках и блестящих лакированных шкарах полицурес торжественно и громогласно с чувством глубокого обьявляет,  что её честь великая и ужасная судья Такер сейчас  начнёт своё заседание и всех без разбора справедливо посудит. При этом руки он держит за спиною и еле заметно раскачивается на носках.
        Судья черная лет сорока пяти женщина вплывает в зал неторопливым облаком, окидывает обреченное стадо поверх очков строгим взглядом и удовлетворённо занимает трон. Складки мантии нежно и трепетно обнимают её  внушительные формы, слегка осевший трон и некоторое околотронное пространство подиума.
        Жду долго, часа полтора. Судебный конвейер работает монотонно и медленно по заведённому тысячу лет назад порядку. Услыхав свою фамилию, обреченные понуро выходят к лобному месту. Те, что побогаче со слизняками-адвокатами, остальные без. Короткая перебранка слов между Вашей честью и слизняками, негромкий удар молотка по деревянной подкладке и всё, Фемида посудила очередного правонарушителя. Конвейер продвигается вперёд, процедура повторяется с точностью до микрона. Следующий...
        Стену за спиною уже можно подкрашивать, рубашку стирать. Беспрестанно переношу вес с одной ноги на другую. Ходилки, в данном случае стоялки немеют. Устал.
        Начинает болеть живот. Это ещё не сама боль. Предвестник. Сначала лёгкое предчувствие постепенно перерастает в уверенность. Скоро начнёт болеть и сильно. Именно так всегда начинает - с предчувствия. Только этого сейчас не хватало. Успели бы посудить. 
        Наконец искаженно, но твёрдо звучит моя не американская фамилия. Одиноко подхожу к представительнице Фемиды и останавливаюсь на положенном уважительном расстоянии.
        - Фамилия, имя.
        - Да, это я.
        Судья негромко, но четко напоминает, что штраф мне выписан за парковку машины ночью в районе, где она парковаться не может. Мол документов у меня на это положенных нет и прописка в другом пригороде. Молчу и учтиво слушаю обвинение. Слишком учтиво.
        Желудок начинает не на шутку ныть. Боль пока ещё терпимая, но уже точно знаю, что будет минут через двадцать. Достоять бы. Непременно достоять!
        - Признаёте?
Тупо молчу. Не уловил сказанного. Преданно пожираю судью глазами.
        - Что, Ваша Честь? Простите не услыхал.
        - Признаёте себя виновным?
        - Не признаю.
        Судью ни малейшим образом не удивляет мой ответ. Лицо корректно-строгое, ни тени эмоций.
        - Уверены?
        - Всенепременно!
        - Чем мотивируете?
        - Ваша Честь, мы с женою живём раздельно. Она в Чикаго, я в Скоках. Я часто приезжаю навестить ребёнка. Сын у нас. Иногда остаюсь ночевать. Вот и на этот раз остался.
        Судья Такер саркастически, одними уголками губ улыбается. Её очки по-прежнему строго держат меня в перекрестии прицела.
        - И часто приезжаете?
        Заготовлено продолжаю:- "Раз в неделю точно, но бывает и чаще."
        - Сколько лет женаты?
        - Двенадцать.
        - С женою почему раздельно живёте?
        Хочется знойно нагрубить в ответ. Не Вашей, мол, Чести собачье... Но вместо этого держу театральную паузу, коротко с горькой усмешкой вздыхаю и потупив взгляд тихо произношу:- " Мы решили друг от друга немного отдохнуть." И мысленно добавляю:- "Что-бы потом с новыми силами..."
        - Сына любите?
        Моего пацана!? Моего Любимца!? Моего Мальчика!? Илюшку!? Ну вы даёте, Матрёна Федосеевна! Да как-же можно-то? А ещё Ваша Честь, мантия, очки и прочее.
        Молча и пространно улыбаюсь. Даже короткое "Да" не вырывается. Её Честь, наконец, по-человечески улыбается в ответ. Чего уж тут непонятного.
        Звучит лаконичное Dissmised. Значит вольно. Разойдись! Весело хлопает молоток. Пожалели и на этот раз. Уже в четвёртый. Меня отпускают с миром и без штрафа. Наверное тоже мать, хоть и Её Честь.
        Убираю голову с плахи, медленно по уже полупустому залу бреду вниз в канцелярию. Карликовая бронзовая Фемида на судейском столе приспускает повязку, подмигивает левым глазом и дружелюбно покачивает весами вслед. Хорошо не браслетами.
        Теперь уже серьёзно болит. Несносно! Каждый шаг отдаётся в животе резким ударом под-дых. Крупные солёные горошины густо выступают на лбу, катятся по лицу и частым душем падают за ворот рубашки. Не скорчиться-бы здесь на полу в коридоре.
        В канцелярии возвращают водительские права. Слегка припухшая губка девушки клерка испуганно тянется к столу.
        - Вы в порядке?
        - Лучше не бывает – бодро, сквозь зубы отвечаю я.
        Выхожу. Водительские обязанности, как ни странно, по-прежнему при мне.
Ищу дверь в туалет. Там вода. Можно запить. Таблетки с кодеином у меня с собой. Молодец захватил. Два спасительных колёсика. Два, и ещё одно. Так вернее! Долго и жадно пью воду из под крана. Голова под струёй остывает. Ну давай-же, давай! Вот и полегче. Ещё! Мир криво ухмыляется, затем улыбается. Боль постепенно уходит. Я снова дышу.
        Паркинг. Машина. Мне пора домой. Пора…
***
        Веду его в последний путь. Ни он, ни я этого ещё не знаем. Да и кто может? Пути Господни… Форд идёт легко. Легко и изящно. Как Иисус по воде. Еле касается. Круп лоснится от лёгкого пота. Грива развевается по-ветру. До Девона миль двадцать. Сущие пустяки. Там моя семья, мой мальчик. И мне легко, легко и невесомо. Движок почти не слышен. Шмель над ромашкою громче. Левый локоть в окне. Я и сам в окне! Весь! Всё естество моё в окне, там в околоземном пространстве.
        - Я Земля, я своих провожаю питомцев...
        Ну где-же это чёртово радио?! Где?! Дорога, панель приборов, дорога, панель! Рука слепо шарит по щитку. А, вот оно! Громкость до упора! Ну вот!
        - Smoke on the water. The fire in the sky...
        - ПА-ПА-ПА, ПА-ПА-ПАРА, ПА-ПА-ПА, ПА-ПА!!!!!!!!!!!!!!!
        Пою, ору вместе с ними! Вою! ГОЛОСЮЮУУУУУУУУ!!!
        Как и много лет назад, когда впервые услыхал. Когда мои волосы были длиннее и другого оттенка. Никакого пепла, ну ни нитки!
        Тёмно-лиловые не соврут! Они никогда не врут! Врут люди, они - нет! Они моя молодость! Она не врёт, она никогда уже не соврёт. Не сможет! Никогда!
        Аминь, господа, полный Аминь! Полнейший! Тотальнейший!
        Дым над водою. Значит будет дым. Густой и высокий. В  этот момент глубоко нутром чувствую - будет дым. Чувствую и лечу! Спидометр, а к чёрту! Правая нога на педали. Глубже! Глубже! ЛЕЧУ!!!
        Перекрёсток, перекрёсток, перекрёсток...
        И на этот раз кажется зелёный. А может жёлтый? А может... А кто его?!
        Удар сильный. Ну очень! Вселенский! В бок справа. В правое заднее.
Я вращаюсь. Руки всё ещё на руле. Костяшки пальцев белее кокаина. Со мною вращается Форд. Именно oн со мною, а  не я с ним. В последнем необузданном вальсе!
        Это длится долго. Годы, десятилетия! Всю мою жизнь! Всю, до сегодня. До сейчас!!!
        Мне всё равно. Нет боли, нет испуга. Только я и он. Я и ОН! В диком вихре последнего вращения!
        - The fire in the sky!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
        - ПА-ПА-ПА, ПА-ПА-ПАРА, ПА-ПА-ПА, ПА-ПА!!!!!!!!!!!!!!!
        Поём вместе, вместе в последний раз! У него замечательный голос. Я раньше и не знал. Ну не замечал я, а то!!! Глубокое мецасопрано тормозов в финале. Кода! Всё. Стоим.
        Пошатываясь выхожу из машины. Оборачиваюсь. Дым. Дым из под правого заднего крыла. Чёрный. Я знал, что они не соврут. Знал. Нутром. И они не подвели.
        Колесо метрах  в десяти на тротуаре. Ампутированная нога на хирургическом столе. Одиноко и сиротливо. Зад разворочен и смят. Форд осел, осел на правый бок. Улыбается, но как-то жалобно и криво.
        - Подожди, я сейчас. Я мигом. Отдохну маленько и поедем.
        Мне стыдно смотреть ему в лобовое. Ведь я могу ходить. Могу! А он не встанет, ну никогда не встанет. Уже знаю.
        - Ты лежи, береги силы! Молчи, тебе вредно говорить. Я сейчас, за тоувингом. Там мастерская. Помогут. Ты лежи!
Молодая мексиканка из разбитой Хонды, две полицейские машины, Скорая.
Жара, жара! Мне жарко, ну дико! Жадно пью из пластиковой баклаги полицейского.
        - You all right?!
        - Yep. I am good, ребята. Полный порядок. Полнейший! Всё нормалёк.
        Распросы, протокол. Мексиканку с белым хомутом на шее, на всякий, увозит скорая. Она в порядке. Садится на носилки без посторонней помощи и улыбается. Кокетливо приспускает юбку вдоль заголившихся не совсем параллельных ног.
        А вот и Серый. Я наверное звонил куда-то. С ним авто-неотложка.
        - Димыч, ну ты как!?
        - Нормально, Серёга, нормально. Могло быть гораздо хуже. Вот только он...
***
        Форд умер в полном сознании. Там, в мастерской на Туе. Восстановление в два раза дороже стоимости самой машины - диагноз небритого русского врача в промасленной спецовке.
        Taurus умер, ДА ЗДРАВСТВУЕТ... Да какая в общем разница?
        Выхожу из мастерской не оборачиваясь. Да и к чему? Я уже много раз в жизни не оборачивался. Вот и на этот.
        Безногий Taurus там в мастерской на операционном подьёмнике. Грустно и нелепо.
        Серый выходит вслед за мной, останавливается, достаёт пачку сигарет.
        - Закурим?
        - Нет, Серый.  Я бросил. Точно бросил.   

Вадим Бодягин.