Победа

Победа… не легко она далась… и долог к ней путь… а начиналась она ранним летним утром ровно в 4 часа 22 июня 1941-го.

Из тетрадей штурмана Стогина.  Мы штурмуем Берлин...

У меня оказалось два варианта данного очерка Николая Стогина. Не знаю почему, но я выбрал тот, что испещрен обильными авторскими правками. Был ли где-то опубликован данный материал, мне не известно. Но материал в тему предстоящему 9 мая, и несколько обработав его литературно, без особого «критического» анализа, предлагаю его вам «на суд».

Это было в апреле 45-го. Красная Армия, подавляя сопротивление гитлеровцев, стремительно приближалась к Берлину. Моя летная книжка в апрельские дни 45-го испещрена записями боевых вылетов на Берлин. Но начало апреля ознаменовалось важным событием — взятием Кенигсберга. Мы, как и в начале войны 41-го, перешли на дневную боевую работу. В моей памяти остался тот солнечный день — бьет по горящему городу артиллерия, движутся танки, пехота устремилась в атаку. Мы, взаимодействуя с наземными войсками, ведем Илы на цитадель, обрушивая авиабомбы на головы гитлеровцев, засевших за ее стенами.

За Кенигсбергом следуют боевые вылеты по вражескому военному флоту и портам его базирования на севере Германии, куда спешно отступают недобитые фашисты.

С 16 апреля наш 109-ый авиаполк методично бомбит восточные пригороды Берлина тяжелыми бомбами.

В моей памяти картинно встают мощно укрепленные Зееловские высоты, укрепрайон Штраусберга, восточные пригороды Берлина, забитые скопившейся техникой, танками. В моих глазах серии рвущихся авиабомб, рушившиеся от них громады зданий, бушующие и все пожирающие пожары на земле, горящие танки и застилающий Берлин черный дым.

Наши Илы проносятся над Берлином в блестках разрывов зенитных снарядов, в черных шапках клубков дыма от них.

В эти апрельские дни в челночных полетах: аэродром — Берлин — аэродром, наши Илы каждый раз перекрывают территорию Польши и восточной Германии, и в каждом полете, опережая наши наступающие войска, планомерно разрушают, ощетинившийся зенитным огнем, укрепленный вал Берлина.

Вот и наступила та долгожданная ночь перед последним и решающим штурмом Берлина.

Наш 109-ый Рижский Краснознаменный авиаполк базируется в восточной Польше на аэродроме Бяло-Подляски. На КП полка собран на предполетную подготовку летный состав. Сегодня все в особо приподнятом настроении. Все понимают — успех прорыва берлинского вала зависит и от нашего вклада — мощного авиационного удара.

- «Смирно!» - звучит команда и командир полка майор Мезенцев, приняв рапорт, стал коротко излагать суть предстоящего боевого вылета.

- «Цель будет освещена тысячью прожекторов наземных войск... Время удара полка позднее, предрассветное. Это уточнит штурман полка. Заход в укрепрайон с севера на юг, уход после бомбометания с левым разворотом. Отдельные цели бомбардировать по указанию наземных прожекторов. Внешняя бомбовая подвеска — 1000, 500, 250 килограммовые бомбы. Еще раз напоминаю: в целях безопасности от столкновения бомбардировщиков при массированном налете корпусов, штурманам точно выдерживать интервал времени удара полка, высоту бомбардирования, заход на цель и уход от цели... Взлет полка по сигнальной зеленной ракете. Все остальные подробности проработать со штурманом полка...»

В этот вечер технический состав, как обычно, готовил Илы к боевому вылету: по аэродрому сновали бензозаправщики, к стоянкам бомбардировщиков с тягачей складывались авиабомбы в деревянной таре. То здесь, то там разрывали тишину вечера очереди авиационных пулеметов, отстреливаемых оружейниками. Заглушили все в максимальной пробе мощности моторы Илов. Оружейники в открытые бомболюки нашего Ила одну за другой, щелкая цапфами замков, тросами поднимают 100 килограммовые бомбы, с почтением поглядывая на 1000 килограммовую громаду — бомбу. Наконец и до нее дошли руки. Она подъемником стала медленно подниматься с земли к центральному месту внешней подвески. Оружейники зафиксировали ее на мощном замке. Такую бомбу мне предстоит сбросить второй раз за войну.

Подъехавший бензозаправщик влил в баки бомбардировщика тонны горючего. Проверяя радионавигационное оборудование, радиотехник в кабине штурмана крутит радиокомпас «Чайка».

Техник самолета усевшись в штурманское кресло, опробовал пилотаж самолета со штурманского места. Он попеременно жмет на ножные педали и соответственно эволюциям полета действует штурвалом. Убедившись в исправности, техник вынув съемный штурвал, вложил его в держатели слева на стенке кабины, а ножные педали утопил на защелки в полу. На Ил-4 двойное пилотажное оборудование. Штурман может в любую секунду по требованию боевой обстановки заменить пилота. Двойной пилотаж важен в длительных полетах. После выполнения боевого задания при возвращении на свой аэродром штурманы нередко пилотировали самолеты. Летчики серьезно обращали внимание на умение штурманов пилотировать машину. Хотя не все это умели делать. Меня к этому приучил летчик Захар Иванов.

Наш экипаж тщательно контролирует подготовку бомбардировщика к предстоящему вылету. Летчик - командир эскадрильи, Герой Советского Союза майор Федор Брысев, украинец, одобрительно хлопая ладошкой однотонную бомбу и пересыпая русские фразы с родным языком, выражается:

- «О! Добрый кабанчик!»

Стрелок-радист экипажа лейтенант Петр Альхименко, тоже украинец. Он начальник связи нашей эскадрильи, где штурманом я - майор Стогин Николай, русский. Интернациональность нашего экипажа подчеркивает армянин — воздушный стрелок сержант Кугасян.

В последних лучах заходящего вечернего солнца на стоянках винты Илов вспыхнули отраженным пурпуром и резко стали сереть, погружаясь во мрак опускающейся на аэродром ночи... Тишина... Аэродром, кажется, спит... В темени круглый диск луны, выныривая в редких просветах облачности, скудно на время освещает холодным светом землю и вновь все пропадает во тьме.
В 00:15 со старта взвилась зеленая ракета. Аэродром мгновенно ожил. Зажглись на консолях хвостового оперения бомбардировщиков аэронавигационные разноцветные огни, рев многих моторов дружным ревом оглушил округу. Бомбардировщики со всех стоянок по рулили к стартовому «Т». Тяжело груженные Илы, ориентируясь от стартового «Т» в направлении взлета на далекий в конце аэродрома огонь костра, стремительно разбегались и в конце бетонной полосы, медленно набирая высоту, поглощались мглой ночи.

Наш Ил-4 в воздухе. Мы летим на Берлин. Точно через три часа пять минут мы должны бомбардировать цель.

Черная весенняя земля, накрытая толщей облаков. И если вдруг появляются прогалины, то полная светомаскировка населенных пунктов, сделала землю безжизненной, однообразной, без ориентированной... и я перестал на ее обращать внимание. Где-то впереди нас и сзади, справа и слева, сверху и снизу, летят на Берлин не видимые в ночи тридцать бомбардировщиков нашего полка. Все экипажи в эту ночь в положенное время, взаимодействуя с артиллерией по направлению лучей прожекторов, внесут свой боевой вклад в штурм Берлина.

Постепенно редеющая облачность с половины маршрута вовсе пропала. На черном небе заблистали звезды. В успокоенной атмосфере наш Ил шел без болтанки. Желтый диск луны, повисший над горизонтом, скупо освещал, казалось бы, безжизненную землю. Наземная ориентировка улучшилась: я стал видеть, блестевшие в лунном серебре извивающиеся ленты рек, сереющие магистрали автострад. На общем черном фоне земли несколько светлее выявились пятна неосвещенных городов, крупных населенных пунктов.

Мы летим над восточной Германией. Слева засеребрилась река Варта. На характерном изгибе реки, проходящем точно над Илом, восстановилась детальная ориентировка. Я, записав время, поставил на карте «ДМ» - действительное местонахождение самолета.

- Через 7 минут город Кюстрин - уточнил я майору Брысеву.
- А до цели?
- Точно - 13 минут!»
- Смотри правее в направлении луны, и ты уведешь сейчас полноводный Одер, за ним укрепрайон Зееловские высоты — это наша цель!

Но майору и мне не пришлось рассматривать Одер. Впереди Ила черное небо запада по горизонту прорезала узкая полоса огневого зарева. Она все увеличивалась в размерах и яркости. Медленно приближалась к нам.

С высоты полета на черной земле с севера на юг обозначилась линия из тысячи ярких прожекторов в виде изогнутой в дугу гигантской расчески. Это наши наземные войска внезапно осветили переднюю линию укрепрайона перед Берлином. Множественные зубья — лучи прожекторов - гигантской расчески, простерлись по земле, шевелились, осветив фиолетово-белым светом весь укрепрайон, ослепляли врага и указывали цели нашей артиллерии и нам.

Еще не долетев до линии прожекторов, я вижу по длинным языками пламени, как из глубокого тыла Красной Армии по всему фронту бьет наша крупнокалиберная дальнобойная артиллерия. А ближе к передовой прямой наводкой бьют по целям многочисленные артиллерийские батареи среднего калибра и реактивные установки «Катюш».

Сплошными вспышками обозначился передний край боевых действий навесного огня гвардейских минометов...

Наш Ил пересекает линию прожекторов курсом с севера на запад. Майор Брысев, помня приказ командира полка, с севера под острым углом вводит бомбардировщик в зону укрепрайона. Я все это время не могу оторвать глаз от незабываемой панорамы битвы за Берлин. Вся площадь укрепрайона, вытянутая на десятки километров и глубоко эшелонированная ярусами к Берлину, ярко освященная прожекторами, кипела под огнем разрывов артиллерийских снарядов. Мощные взрывы авиабомб, доминируя над всем, что в этот момент поднималось вверх от взрывов, вздымаются высокими султанами огня. Из них выделялись отдельные наиболее мощные, что свидетельствует прямому попаданию в склады боеприпасов.

Первый раз за всю войну мелькает мысль, что нет необходимости в САБах — без них видно, как днем. Противодействуя налету бомбардировщиков, не организованно, в большей степени подавленная, бьет в зенит противовоздушная артиллерия врага. На высоте бомбардировщиков ярко рвутся зенитные снаряды. В темени запада за укрепрайоном притаился обреченный Берлин.

В опасной зоне над целью все может случиться в одно мгновение. Время начинает тянутся.

 … Вижу по всей площади непрерывные взрывы авиабомб. Их большая концентрация характерна большому потоку невидимых в ночи бомбардировщиков. Это опасно столкновением. Концентрация внимания и нервное напряжение в экипажах сейчас предельна.

- Командуй! - звучит в моем шлемофоне нетерпеливый голос майора Брысева. Я подготовил все для бомбометания. В последние секунды контролирую взором проделанное: бомболюки приоткрыты, лежат створками на 1000 килограммовой бомбе, электросбрасыватель в нужном положении отработки, коллиматорный бомбардировочный прицел в готовности.

- Все! - убеждаюсь и ложусь у прицела на мягко обитые дерматином створки над нижним люком штурманской кабины.

Внезапно сильный рывок потрясает Ил. Мы резко проваливаемся вниз.

Провал настолько резок, что я некоторое время, отделившись от опоры, повисаю в невесомости. Створки подомной молниеносно распахнулись по сторонам, и я всем телом в мгновенье падаю на хрупкий из прозрачного плексигласа нижний люк.

«Так можно и вылететь восвояси!» - мелькает у меня в голове ужасная мысль.

- Все в порядке! - звучит в шлемофоне голос майора, - в струю ТБ-7-го попали, чуть не столкнулись. Чертяга четырехмоторная! Под самым Илом прошел!
В моем поле зрения прожектора. Они лежат на земле, и все кажут цели. Два прожектора, образовав римскую цифру «V», острием указывали в одну точку. Вокруг ее рвутся артиллерийские снаряды. «Здесь, что-то важное! Это мое» - решаю я.

- Вправо десять! - резко звучит моя команда.
- Вправо десять! - повторяет майор.

Ил, развернувшись на цель, послушно следует моим командам наведения. По их световым вспышкам Ил лег на боевой курс. Необычная цель в моей практике — скрещенные на земле в одну точку прожекторы своим ярким светом неожиданно для меня растворяют световую сетку ночного прицела и в прицеле пропали визирная линия и перекрестие. Я тут же проявляю находчивость — ладонью закрываю низ прицела. Это дает кратковременно видеть сетку прицела. В последний момент совмещены цель в предполагаемом перекрестии под моей ладонью, и я жму боевую кнопку, стреляет пиропатрон замка 1000 килограммовой бомбы.

От резкого срыва тяжелого веса облегченный Ил чувствительно подскочил вверх. Я тотчас смотрю в нижний под собой люк. На освещенном фоне укрепрайона на зареве огня вижу некоторое время черный силуэт своей бомбы. Она, отставая, идет за Илом, и медленно перевалившись на нос, становится круглой, уменьшаясь до невидимой, устремилась к цели. Через долгие секунды ожидания она разорвалась в перекрестии прожекторов. Вижу, как цепной реакцией один за другим следуют два мощных взрыва. Они все три, слившись в громаду пламени, вырастая в размерах, поднимаются все выше и выше к уходящему Илу и, достигнув апогея, рассыпаются в вершине по сторонам миллиардами брызг огня. Затем пламя медленно стало оседать к земле. Прожекторы, указывающие на цель, разошлись в стороны. Через несколько секунд ударная волна от взрывов в тройном перекате, нагнав Ил, ударила под хвост. Ил плавно клюнул на нос.

- Порядок! - одобрительно звучит в моем шлемофоне голос Федора Брысева.
- Цель поражена! - слышу голос Петра Альхименко.

Продолжая боевой курс, ловлю другую цель. Серия 100 килограммовых бомб накрывает огневые точки врага.

Майор Брысев, чувствуя, как последняя сотка покинула бомбовый отсек, разворачивает наш Ил влево от целей. Мы пересекаем укрепрайон с запада на восток. Я неотрывно смотрю на землю. Она продолжает кипеть в огне. Картинно описывают огненные стрелы снарядов «Катюш». Ажурная легкая облачность, окрашенная в отраженный на ней пурпур от бушующего на земле огня, медленно смещается в сторону Берлина. Мы летим домой. На земле еще была ночь, а небо востока на высоте полета медленно и неотвратимо бледнело, гасли яркие звезды. Я вижу на фоне серого неба над укрепрайоном, как сплошным потоком идет с севера на юг армада черных силуэтов наших бомбардировщиков.

- Отдыхай, Федя. Я поведу - говорю я майору и, вставив штурвал, приступаю к пилотированию.

Прямо по курсу на востоке разгоралась заря, из-за горизонта выплыл большой диск красного солнца. Мы летим домой».

Стоит ли искушать судьбу? И как уследить за мерой в этом искушении? Для Михаила Владимирова эта грань установлена была свыше на отметке 266 попыток испытать ее на прочность. А на 267 раз уж извини, ты пересек дозволенное судьбой и будь добр плати по счетам.  А ведь Ангел-хранитель его сделал все, чтобы он не пересекал этот трагический рубеж в 267 боевых вылетов. Но не достучался через ранимую душу его до его разума, очерствевшего за военное лихолетье к ее потугам. Да и окружающие его люди в тот момент, делали в этом судьбаносном «спектакле» все наоборот: одни, предчувствуя трагедию, противились и пытались его удержать на грани пропасти, другие наоборот, подталкивали к ней. Но Ангел-хранитель, видя, что уже ничего не поправить, сделал для него самое главное – видать договорился с высшими силами, чтобы остался он в живых, но уже для других испытаний.

Александр Ткачёв, автор «Охота на «Тирпица», вспоминает: «... С Владимировым я свиделся, когда Михаил Григорьевич проездом был в Москве. Глубоко запавшие страдальческие глаза странно противоречили его улыбке, которую он старался не отпускать с лица, а крепкое рукопожатие не сочеталось с шаркающей походкой. Владимиров не писал мне о своей пожизненной инвалидности из-за сильнейшей травмы позвоночника. При возвращении из своего двести шестьдесят седьмого боевого вылета, уже в 1945 году, Владимиров попал в авиакатастрофу - такую же, в какой погиб Платонов…»

Нет, Александр Ткачев несколько неточен: характер трагедии был иным и совсем в другом контексте. А фотографию Героя в пожилом возрасте легко найти в Сети.

Слово штурману Владимирову:

Мой последний полет

Последние полеты на боевое задание состоялись 8 апреля 1945 года с аэродрома Кшевицы – на автостраде Брест – Варшава 10 км северо-западнее г. Медзыжец.

После трехлетних ночных полетов, наконец, 7 апреля 1945 года представилось возможность выполнять задание днем – бомбить окруженные войска немцев г. Данциг.
      
День был солнечным, земля еще была покрыта снегом, видимость большая. Цель была видна с большого расстояния, т.к. от нее поднимался огромный  столб дыма и пыли, уходящий на юго-восток.
      
При подходе мы видели массу самолетов, уходящих от цели. Над целью находилась и бомбила вторая большая группа. В это время радист докладывает, что за нами идет еще б;льшая группа и все сближаются. Когда подошли еще ближе к цели радист докладывает, что следом за нами собралось больше ста самолетов. Все наши Ил-4.
      
После ухода от цели слева навстречу нам шла четвертая волна бомбардировщиков. Все бомбили Данциг. На обратном пути радист сказал, что он больше боялся столкновения, чем зениток или истребителей.
      
Только теперь, днем, мы в натуре увидели свою силу, волнами давившую сопротивление противника.
      
Вскоре после этого наши войска взяли г. Данциг.
      
Второй вылет 7 апреля ночью бомбили аэродром Фишгаузен в 15-20 км западнее Кенигсберга.

8-го апреля 1945 года было приказано бомбить скопление войск противника в порту Хель на южной части «косы» севернее Данцига. Вылет состоялся днем, сопротивление ПВО не было. В порту кораблей тоже не было. Зашли на цель и спокойно отбомбились и возвратились на базу.
      
Полк готовился ко второму вылету на эту же цель. В боевой расчет на второй вылет я не был запланирован. А назначен был дежурным на КП полка. Откровенно говоря, это дежурство мне не нравилось, и почему-то считал его, как наказание. В моем положении не было тяжелее наказания, чем отстранение от боевого задания.
      
В душе я возмутился и обратился к командиру полка И.В. Родионову с вопросом, за что я отстранен от задания. Он мне ответил: - Не отстранен, а назначен дежурным по КП. А потом добавил: - Пусть летят молодые.
      
При проверке готовности экипажей своей эскадрильи обнаружил, что штурман Шадрин не готов к выполнению задания. Я отстранил его от полета и доложил по команде. Комполка потребовал замену. Замены не было. Он спросил:

- Кто полетит? 
- Я полечу! – последовал мой ответ.

Ничего не сказал командир, только посмотрел на меня и дает команду начальнику штаба майору Голеневу доложить в штаб дивизии об изменении.
      
Я был включен в боевой расчет  экипажа молодого летчика Саенко.
      
Прибыли мы на цель на 2-3 минуты раньше и на меньшей высоте, чем была задана. Вокруг порта было большое скопление мелких и крупных кораблей. Выбрав покрупнее, прицелился и сбросил бомбы. По докладу радистов, да и сам я видел, одна из десяти ФАБ-100 попала в цель. Я очень сожалел, что зашел под 90° к длине корабля. ПВО цели была не организованна, противодействие с кораблей оказалось слабым. Весь полет до этого момента был без замечаний.
      
Летчик как обычно перевел винты на «малый шаг», выпустил шасси. Единственное я заметил, что третий разворот он сделал на малой высоте. При подходе к четвертому развороту высота значительно ниже обычной. Я ему говорю:

- Саенко! Высота мола, тяни!

Он добавил обороты. Так несколько раз я ему говорил тянуть, и он тянул. А до «Т» еще далеко. Острее чувствую – высота мала:

- Саенко, тяни, тяни!
      
Как получилось, я не мог представить себе, что летчик не замечает потери высоты. Как-то само собой получилось, я перестал говорить ему «тяни», он и сбросил газ. Посадочное «Т» и прожектор стали уходить вверх. Их быстро покрыли темные силуэты какие-то, деревья видимо. В кабине стало быстро темнеть, и откуда-то появились, даже полились мелкие струйки разноцветных огоньков. Тут, кажется, я закрыл глаза. Больше я ничего не видел. Только почудился гром и треск.
      
В это время мелькнула мысль, да, именно мелькнула «не больно» и тут же снова мелькнула: «а какой гром был у Кости?». Больше я ничего не помню.
      
Очнулся. Тихо, темно, лежу, где не пойму. Ни о чем не думаю. Только когда над головой прошел на посадку самолет я, кажется, пришел в себя и вспомнил.
      
Вскочил на ноги, что есть силы, закричал:

- Саенко, Саенко!
      
Должен ведь сейчас самолет взорваться, подумал. Нужно экипаж спасать!
      
На мой крик или просто мне показалось, что я кричал, слышу голос:
- Штурман, штурман, вы живы? - Я различил голос летчика.
    
 - А где остальные? – еще верю и жду, что самолет должен взорваться. Тут я увидел силуэт на кабине и одновременно голоса других – радистов услышал.
    
 - Мы здесь, штурман! А как вы?
      
В это время я почувствовал острую боль в груди и пояснице и упал. Не помню, сделал хоть один шаг или нет.

Ко мне подбежал Саенко, радист, стрелок и начали меня поднимать и спрашивать, что со мной. Что им говорил, не помню. Только спросил, а самолет не горит?
      
Услышав, что все нормально, я сам попытался подняться, но не мог. Мешала боль.
    
Сколько прошло времени не могу сказать. Терял сознание или нет, тоже не помню.

Только вижу, ребята волнуются, переживают, хотят мне помочь.
      
Начали из пистолетов стрелять для обозначения себя, а потом я сказал, чтобы в моей кабине взяли ракетницу с патронами. Но ракетницы не нашли. Я рассердился:

- Что? В кабину не можешь залезть? Ракетница справой стороны!
      
- А кабины нет. – ответили мне радисты.

Я не мог сообразить, о чем они говорят.
    
 - Тогда стреляйте из пистолетов, но не сразу, экономьте патроны, может быть, они еще пригодятся.
      
Патроны кончились. Вытащили мой «ТТ» и по моей просьбе стреляли.
      
Я знал, что мы в лесу. До старта примерно около километра. Ждали, зная, что все равно нас услышат и придут на помощь.
      
Через некоторое время в кустах послышались голоса. Я узнал командира полка.  Иван Васильевич Родионов с другими офицерами приближались к нам. Подбежал ко мне и начал интересоваться, что со мной. Потом пошел в сторону самолета и быстро вернулся. Самолет от меня был в метрах 15. Но я ничего не увидел.
      
Иван Васильевич отстегнул парашютные лямки и говорит, давай я тебя понесу. Меня это удивило, как это, что я сам не могу идти? И попытался снова встать. Но не сумел. Видя это, он поднял меня, немножко наклонился и сказал, чтобы я навалился на его спину и обхватил его руками. Я отказывался. Меня взяли под руки, сделал несколько шагов, ноги перестали слушаться. Тогда взвалил он меня себе на спину и понес. Я пытался шутить, но ничего у меня не получилось. Появилась боль в груди. Стиснув зубы, чтобы не крикнуть, я молчал.

Так он пронес меня метров 150 до санитарной машины, она стояла на опушке леса.
      
Другие пытались его подменить, но он никому не уступил.
      
Уложили меня на носилки, занесли в машину и повезли в дивизионный госпиталь г. Бяло-Подляска. В пути каждая кочка трясла машину и вызывала боль.
      
В том госпитале, куда меня везли, работала моя жена. Как я хотел, чтобы она не видела, как меня принесут в палату.
      
После стука в калитку я с носилок увидел, что кто-то идет с керосиновой лампой открывать. Это была жена. Она пыталась осветить лицо и узнать, кого принесли.
      
Не знаю почему, но грубо говорю: - Чего смотришь, лампу лучше держи, не урони. Она стала и не могла пошевелиться. Через 2-3 секунды поправила мою руку и без слов осветила путь, и меня понесли.

Я знал о ее беременности и боялся, что мое появление может вывести ее из равновесия, видимо, сам того не сознавая, своей грубостью не дал ей расслабиться.
      
После она мне говорила, что моя грубость ее сковала и не могла сразу понять, почему так спокойно меня сопровождала.
      
Когда меня положили, и она узнала обо всем, дала волю своим чувствам. Об этом я узнал позже.
      
Командир полка, Иван Васильевич, убедившись, что меня положили, пожелал мне скорого выздоровления, уехал в полк. Он часто посещал меня, интересовался, как мои дела.
      
День Победы застал меня в лежащем положении. Но до этого, накануне, я сделал пробные 2 шага и все.
      
Утром 9 мая ко мне приехали товарищи, поздравили с Победой и врача просить начали отпустить меня на митинг. Кое-как упросили, и я и все хором. А был у нас врач, Олег Григорьевич Газенко. Он сейчас в городке Космонавтов, выступал по Ставропольскому телевиденью в 1974 году.
      
Врач отпустил меня к своим в полк. Какой взрыв торжества, взрыв радости Победы, взрыв радости окончания войны!
      
Побыл я со своими друзьями минут 20 и возвратился обратно. 10 мая самолетом По-2 меня отправили в Москву в Сокольники.
      
Вышел я в сентябре 1945. Все зажило, голова, ребра, грудная клетка, а поясница так до сего времени беспокоит. Компрессионный перелом 3-х поясничных позвонков. Но я уже привык к этому. Кажется, что у всех так.
      
Вот так закончилась моя летная карьера.
      
Посмотрел я на принесенный мне моими товарищами полка фотоснимок своего самолета и не узнал. Кабины своей не нашел, двигателей. Словом - груда обломков. Как он вообще еще в таком виде сохранился. Ведь мы рубили лес от макушек до самых корней. Ребята говорили, так просека и осталась 250 метров. Поэтому радист ракетницу и не нашел.

От взрыва нас спасло то, что летчик своевременно убрал газ, от встречного потока воздуха быстро охладились выхлопные патрубки двигателей, к тому же бензина поступало мало в двигатели. Это просто догадки наши были.
      
Кроме того, трудно сказать, чем бы для меня все кончилось, если бы Иван Васильевич принял решение нести меня по-другому.  Я беседовал с лечащим врачом в Сокольниках. Он прямо сказал, спасло от трагедии правильное решение перенести меня от места падения до машины на плечах, т.к. малейший перекос позвонков привел бы к параличу всего низа от них и тогда конец. Но все обошлось благополучно».

 9-17 марта 1975 г.

И вот он, наступил этот день - 9 мая 1941 года.  У каждого он был тогда своим… Вспоминает батя:

«Наступил май. Наши смершевцы получили информацию о готовившемся нападении на наш аэродром бандеровцев. Вокруг аэродрома были срочно выкопаны отдельные окопы, и нам выдали оружие. Мне досталась десятизарядная винтовка СВТ. Первое мое оружие за все годы предыдущей службы. Мы по два часа каждый день несли теперь в этих окопах караульную службу, наравне с мотористами, ожидая обещанного нападения.

8 мая 1945 года, как всегда, ближе к ночи наши «Илы» в полной боевой готовности ждали команды подняться в ночное небо. Сумерки над летным полем осветила белая ракета. Это команда призывала всем сверить часы. Ждем следующую, зеленую, чтобы запускать двигатели. Время идет. Экипажи и мы пребываем в предвзлетном напряжении. Через некоторое время ночное небо озаряет красная ракета. Это команда означает временно воздержаться. Между нами, технарями, прошел легкий шумок, дескать, баста, мужики, войне конец! Ждем. Напряжение растет. Две красные ракеты. Это команда «отбой».   Случалось иногда такое, ничего тут удивительного не было. Отбой так отбой. Может, цели поменяли, а новых командование не определило, а может, над целями нелетная погода. Нам, технарям, в эту стратегию вход заказан, у нас и своих забот выше крыши – чтобы эта стратегия могла технически осуществиться.  Экипажи покидают машины, направляются к себе в общежитие. Мы также пошли к себе в землянку. Ночных бдений не будет, и это радовало, так как «Илы» к полету были готовы. И нам ничего не оставалось делать, как идти спать.

От усталости быстро уснули. Только один старший лейтенант Попов, инженер полка по радио и приборам, что-то чувствовал, не спал, а крутил и крутил рукоятку своей рации, ища нужную волну в надежде первым узнать потрясающую и столь долгожданную весть.  И нашел. Было уже два часа ночи 9 мая 1945 года. Ворвался почему-то к нам, технарям, заорал, что мочи было:

– Встать всем! Война кончилась!  Германия капитулировала! Только что по радио сообщили!

О! Что тут началось! Мы соскочили со своих лежаков, бросились на улицу с дикими воплями радости. Я в портках рванул в землянку к девчатам:

– Девки, подъем! Война кончилась!

Они от крика моего соскочили. Опешили. Молчат. На меня смотрят.

– Все! Война кончилась! Попов только что по радио услышал! – уже тихо повторил я.

Наконец до них дошло. Они разом присели на постели, видать, ноги держать отказались от новости такой, и заголосили. По-бабьи, с каким-то надрывом. Теперь я опешил. Потом бросились ко мне. Все в слезах, голося. Кто-то трясущимися руками, расплескивая, наливает полную кружку спирта и протягивает мне, мол, пей, пей до дна, за Победу. Я, наверное, первым в полку за Победу тогда выпил, залпом и до дна. И этим до сих пор горжусь. Но, что удивительно, я, по натуре непьющий, тогда даже ни на грамм не захмелел. Весь спирт эмоции спалили.

Народ служивый с оружием, ранее выданным для отражения бандеровцев, в эйфории победной к оружейному складу рванул. Старший по складу, чтобы ворота не снесли, сам склад открыл и ящики с патронами всем желающим выдал. И тут началось. Патроны вперемешку – простые, трассирующие, разрывные, зажигательные. Стрельба неимоверная, крики наши слились в один сплошной восторженный рев.

А на противоположном краю аэродрома командиры наши, летный состав, ничего понять не могут. Тоже все на улицу выскочили, за оружие схватились, думая, что ожидаемый налет националистического отребья наконец-то свершился. На помощь и  чтоб командование обороной на себя взять, по летному полю к нам побежали.

А мы в небо пуляем, прыгаем как сумасшедшие, кричим в диком восторге, глаза наши огнем сверкают, и лица от радости лопнуть готовы. Какое тут нападение!

– Прекратить! Немедленно прекратить! – орут в недоумении штабные.

Да кто вас слушать теперь-то будет?! ПОБЕДА! КОНЕЦ ВОЙНЕ!

Наконец, осознавая, что же все-таки произошло и, поддавшись всеобщему ликованию, офицеры выхватывают личное оружие и тоже начинают стрелять в воздух. Оружие наше начало заклинивать от интенсивной пальбы. Накалилось докрасна. Мы его побросали. И взялись за ракетницы. Интересная картина наблюдалась. Как-то все разом разбились на тройки. Один тащит ящик с ракетами, а двое других этот ящик от ракет опустошают.

Так вот, до утра и праздновали мы Победу. А только рассвело, мы увидели, что лес вокруг нашего аэродрома голый стоит. Всю листву, ветки мелкие и крупные мы стрельбой своей посшибали. Стрельбу прекратили, да и боеприпасы уже закончились. И разбрелись мы тогда кто куда, по близлежащим польским селам.

Три дня нас собирали, никак собрать не могли. Одни приходят, другие уходят. Ну, бардак же тогда случился! Командиры наши с ног сбились, не могут никак порядок в полку навести. Тогда на хитрость пошли. Столовую на летном поле на открытом воздухе развернули и офицеров к столам приставили. Только кто приходит, сразу за стол и ни шагу куда-либо. Наконец, полк собрали. Как положено, командиры и политработники победные речи толкнули за Сталина, за Родину, за Победу. Вспомнили и тех, кто не дожил до этого светлого дня. Митинг за столом закончился полноценным обедом, даже по сто грамм налито было, но ребята уже и так успели хорошенько опустошить спиртные запасы польских крестьян.

Мы целый месяц практически ничего тогда не делали. За это время многие демобилизовались. В первую очередь девчата. Помню их имена, а вот фамилии не всех. Люба Плюснена, Люба Юфирева, Зоя Яровикова и Маша Шейгина. Они были мотористами. Железо моторное ворочали наравне с мужиками. А Женя, фамилию ее не помню, она при штабе служила, бумажной волокитой занималась, тем самым руки инженерам развязывала для дел праведных.

Затем многие ребята поехали домой мирную жизнь налаживать. А Паша Горинов и Валя Селезнев были вызваны в Москву на Парад Победы. Подбирали для данного исторического мероприятия высоких и стройных молодцев, какими и были эти ребята. Да и боевые заслуги у них были весомыми, правда по достоинству так и не оцененными».

Победа… не легко она далась… и долог к ней путь… а начиналась она с 22 июня, ровно в 4 часа…