Это было в войну 2

Это было в войну – 2…

   Елена  Ипатовна  Нифанина – выйский самородок, родилась 23 мая 1903 года в д. Тинева, в многодетной семье Тюпышевых. Росла неграмотной,  только лишь в 18 лет ходила на годовые  курсы ликбеза. В 1927 году вышла замуж за Алексея Андреевича Нифанина в д. Василёво (от д. Тинева - 30 км вверх по Вые). По-настоящему писать она стала после войны, первое стихотворение датировано 1949 годом. Обладала прекрасной памятью,  знала много старинных, выйских, песен, сказов, былин. Умерла в 1971 году.

 Впереди святой для нас праздник «ДЕНЬ ПОБЕДЫ», а 23 мая Елене Ипатовне исполнилось бы 117 лет, со дня рождения. Так что всё публикуется с моей и Божьей воли. Познакомьтесь с тем, что происходило вначале победного 1945-го года в отдалённой, выйской, деревне…
             
   Это было в войну (о жизни жителей д. Василёво).

Сенька  Машкич.

Звали его Сенька Машкич. Мать – Машка Мишачова – родила его шестнадцатилетней. Кто отец – тогда не спрашивали. Она и подписала его под своего отца, так и вырос Семён Михайлович. На гулянье или в деле всегда кто-то отличался: иной - талантливый, иной – отчаянный. Сенька Машкич уродился боевым. На всякой работе умел себя показать. В первые годы пятилеток, выполняя договор с лесопунктом, слыл тысячником, то есть вырубал за сезон тысячу кубометров леса. Но не сохранил здоровья, остался инвалидом. Хлестануло однажды его дерево, вылетела правая рука. Так и подсохла. Остался Семён Михайлович с одной, здоровой, рукой, и то с левой. Но не пал духом: каждое лето пас колхозное стадо, каждую зиму обеспечивал дровами все колхозные топки, да ещё возил дрова беспомощным колхозникам. Одной левой рукой и нарубит, и навалит. Все дивились ему, как ловко орудовал он топором. .. В сорок пятом тоже возил дрова, пока совсем не выбился из сил. Это случилось в феврале, от голода ослаб весь и слёг. Организм-то у человека весь здоровый. Только и знал, что просил: «Ись, хочу, дайте ись» !  В  В последние дни всё кричал и вертел головой  ту и другую сторону. Но никто не пришёл ему на помощь, потому что жена, и двое детей тоже лежали еле живы. Так и помер Семён Михайлович от голода…
   Да и многие другие, колхозники, еле бродили. Страшно было смотреть на них, когда шли на работу…
 
БУРЛЁВНА.  

    Бурлёвна тоже была не молодая. В колхозе, можно сказать, её и человеком не считали, да и мужа тоже. Когда он был ещё жив, всегда брали на смех. Но если посмотреть на человека с вниманием, можно увидеть и в нём что-то хорошее.  Так и в Марии Алексеевне. Первые годы в колхозе, она несколько лет была дояркой, но всё равно её не  любили – и за тихий характер, и за то, что не скрывала подлых дел. Вырастила она шестерых детей: четыре дочки и два сына. В сорок пятом, зимой, жила с двумя дочками, Настей и Полей. Старшие две были замужем, а сыновья были на войне, защищали  Родину.  Коля уже пал героем и получена похоронка, а Федя ещё жив, в госпитале без ноги. Мать извелась от горя, а тут ещё голод: еле бродят Настя и Поля. В феврале мороз был больше сорока градусов. Мария работала на веялке, другие жонки, незаметно, украдут ржи, а ей и виду не покажут.
   Вечером со слезами глядела она на дочек: Настя была средней красоты, а Поля – на редкость красивая: как смородины, чёрные глаза, лицо белое. ..Все любовались красивой девушкой-подростком. А сама Бурлёвна была похожа на скелет. Весь вечер она молола овёс, а муки нет.  Взяла решето, просеяла молотый овёс и навысевала ложки две. Скипятила в печке чугунок с водой, высыпала в него две ложки муки, мутовкой разоскала, этим и поужинали.  В избе холодно, темно, едва чуть освещает коптилка.  – « Мама, мы на печь ляжем. Ты, поправишься – за нас, сзади лягешь – сказала Настя. А Поля поглядела на неё и прошептала: - « Мама, когда бы хлеба досыта наесться! Хоть бы маленько на хлеб находило…
- « А я сегодня пойду воровать» - промолвила мать. – « Я знаю, что на молотилке оставлена рожь, один раз перевеена. Ей-бо, девки, пойду…
   Настя и Поля обе заревели: - « Мама, не ходи, мама, не ходи! Миколонька узнает, боле и овса не даст.
- « Не даст – и не давай! Овёс тоже не хлеб, всё равно помирать-то», - сказала мать.
Настя и Поля сели на печь: - « Мы не пустим, спать не будем ..- обе следили и не знали, что последний раз видят живой свою, любимую,  мать …
   Мария пошла на хитрость: разула свои залатанные валенки, и положила в печь.
- « Спите» , - сказала она, - никуда не пойду. Дочки уснули, их пригрело на печи.
А Мария решила: всё равно пойду! Тихо одела валенки, а штаны худые, и те у девок под боком. Ну, да и без штанов схожу. Подошла к печи, погладила Настю « Спи, родная. Ты весь день возила снопы, устала голодная. А Поля та в школе была, окончит четвёртый класс и та работать будет. Всплакнула Мария и пошла из избы. А на улице мороз так и злится. Месяц столь светел, отражается рядом – колени так и пощипывает. Она то и дело их греет о подлокотники: то одно, то другое. « Воротиться разве», - подумала она, да вспомнила, как ложились её голодные дети.
« Нет, пойду! » - Приподняла в руке мешочек небольшой. « Приду и поставлю в печь», а утром каши наварю. Хоть один раз досыта девок накормлю».  Подошла к молотилке, к ранее примеченному месту, где кони ходят по кругу, ворочают молотилку. Тут было выпилено бревно, чтобы видно было барабанщику как гоняют коней. Бревно было тонкое, проход узкий. Мария попробовала, не влезет ли? Взяла раздела шубу и бросила в гумно, валенки и мешочек тоже перебросила, а сама, босиком и в одной рубашке, залезла. Оделась, а мороз донимает, насыпала ржи в мешочек,  опять разделась и перекинула через прорубленный проём одежду и мешочек. Хотела уже лезть в проруб, как услышала покашливание и шаги сторожа Ефимки. Что делать? Забегала босиком по холодной земле, платка и того нет, даже рукавицы переброшены. А мороз на улице крепчает и крепчает. Забралась она под маховое колесо, стала на колени, подняла кверху подошвы ног и поставила локти ладонями к лицу, щекам. А затем легла на мёрзлую землю животом. Так и застыла Мария навеки…А Ефимко-сторож, проверив замки, постоял немного, к конному приводу так и не подошёл, отправился восвояси домой.
   Утром Настя и Поля проснулись, а мамы нет. Обе бегут по деревне, ревут в голос: « У нас, наверно, мама замёрзла на молотилке, она хотела идти воровать».
   Когда открыли гумно, увидели возле молотилки, почти , голую, мёртвую красноармейскую мать. Сыновья кровь проливают, а матери умирают  голоду. Она, как голодная тигрица, решила идти на верную гибель, чтобы накормить своих детей, только бы спасти от голодной смерти.
   А как отнёсся председатель ? Чем помог солдатской матери?  Он посчитал это самой большой кражей, как будто она пошла воровать не от голода и отчаяния, а от зависти, хотела стать богатой.  А ей, всего-то, хотелось девок накормить, да самой поесть.  Брат председателя Васенька да бригадир Малеев, по приказу председателя, вырыли яму, с метр глубиной. Да так полуголую, без гроба, за руку и за ногу, спустили её в могилу. Настя и Поля, стояли тут же, у могилы, и видели, как земля валилась матери в рот, глаза и уши. Вот так погибали в ту, проклятую, навеки, войну солдатские матери. От горя и слёз за сыновей, от голода и холода, защищая маленьких детей, как любая самка защищает своих детёнышей.

КАПЛИЧИХА.

   В марте сорок пятого года и до Василёва дошли слухи, что скоро немца победят, и придут домой те, кто остался в живых. В колхозе получили задание, приготовить для фронта сушёную картошку. Набрала Капличиха бехтерь и хотела тащить на санки, чтобы увезти домой. Сушили по домам в русской печи, да от голода обнесло у ней голову.  Оперлась она о стену овощехранилища и тихо заплакала. –  Жонки, - сказала она – я вспомнила своего сына Николая, последнее его письмо. Чуяло его сердечко, что не бывать дома. Писал: « Дорогая, моя, родимая мама! Не видать мне тебя, не взгляну я тебе в очи, своими чёрными глазами. Мама, рости моего сына Лазаря и гляди , как на меня. Живите дружно с Парасей». Прошло всего две недели – пришло письмо от товарища, что погиб смертью храбрых. А он у меня один. Она рассказывала и всё время утирала слёзы. Жонки тоже все плакали. « Я ведь знаете, какая. Мне  и плакать-то  нельзя. У меня умерла Александра, единственная дочь, а мне сказали врасплох, дак меня затрясло. Я боле и не плакала. Сына взял проклятый немец, проглотил и не подавился. А дочерь зять загубил, такой же немец. Уехал в Сибирь, да там и женился. Приехал в гости и стал звать её с собой. Я как не хотела, чтобы она с ним поехала. Да всё соседки: « Не держи, пусть едет, до войны это было». А он как сера прильнул, зовёт, не отступается: « Поедем, Саня, увёз да там и бросил, так и умерла от горя на чужой стороне. А всё, горе и печаль, на моё сердце легло».  От горя и голода, её шатало, как пьяную. Помогли ей жонки вытащить картошки, поставили на санки, хотя сами еле держались на ногах от голода. В тот же вечер умерла Капличиха – так её звали в деревне по второму мужу – Мишка Каплич. От его детей не было, а от первого были сын и дочь.
   Вот так и скончалась от голода мать красноармейца Федосья Демидовна.

            ВАСИЛИЙ  СТЕПАНОВИЧ.

   Двух сыновей проводил на войну Василий Степанович. Остались вдвоём с женой. В последних числах марта он также лежал дома, на постели еле живой, от тоски да от голода. Посмотрел во все углы своей избы и сказал: «Всё-то я сам делал, - перевёл свой усталый взгляд на жену, - как всё хорошо сделано, а надо умирать! Подай-ко
мне Васенькину карточку. Я ещё посмотрю последний раз». Граша знала и видела, что он скоро скончается, не хотела его обидеть и ответила: «Зачем умирать-то? Будем жить», - и подала ему фотографию сына. Он взял её в руки, поглядел долгим взглядом. «Ой, Вася, Вася, - сказал горестно, - разнесло твои косточки снарядом. И Митя тоже уехал. Я помираю – и всё наше племя нарушается. А ты бы, жена , сходила к Миколоньке, он, может, выпишет маленько хлеба-то. Государству не свезли ещё рожь-то. Скоро совсем затает, так и не свезут. Я чул от кладовщика, что уже четыре тонны насушено да начищено, и всё свезено Савватеичеву  в амбар».
- Да я уж ходила, - ответила Граша. – Он сказал: « Ешьте овёс» . Да ты бы поел, я принесла от Тани хорошего хлеба.
- « Я боле не хочу, - сказал Василий. – Я только думаю, чтобы ты выжила и дождалась бы Митю. И закрыл уставшие глаза. Так и заснул навеки отец двух красноармейцев, защитников Отечества.

    МАРОЧКО.

    Первые числа мая, время тёплое, весеннее. Так и манит на волю старого и малого. Но вот не мог усидеть дома и Марочко, старый охотник. А ноги плохо слушались его от голода. Дома нечем подкрепится, еле живой и всё равно пошёл пострелять уток. Шёл и любовался природой.  Увидел, как опустились на залив несколько уток. С прежним навыком поднялся из-за кустов, выстрелил. Стая уток быстро вспорхнула, только крылья засвистели, и понеслась вниз по реке. Одна плавала в заливе кверху брюхом. Её покачивало на воде. Марочко достал утку длинным багром» Ой, как хорошо»!- подумал он. Накормлю всю семью – и пошёл дальше. Так за день убил четыре утки. Две привязал за ремень, а две нёс в руках. Так и шёл домой вечером. Ружьё за спиной. Недалеко было до деревни уже, но силы покинули его, ноги не слушались. – « Не поддавайся! – приказал он себе. – Когда я дрался с беляками, труднее было. Нет, мы не сдавались, красные орлята!». Вспомнил, как их застали на Двине, в деревне Борок белые. Кричали «Сдавайтесь! Вы окружены!» . Но мы вырвались из окружения, а потом им дали трепака! А ещё вспомнил, сколько убил медведей за годы своей жизни, я Марочко! Неужели не дойду до деревни? Вот и мельница…Но силы уже совсем покидали его. Сел у мельницы, посидел немного, а подняться не смог. Хватило ещё сил крикнуть несколько раз: « Спасайте, погибаю»! Ещё вспомнил, что не увидит больше Нестора, старшего сына, который где-то защищает Родину, своего верного помощника на охоте.
   Из деревни, услыхав его зов, прибежали те, кто ещё мог ходить, и его, пятнадцатилетний,  сын Иван. Марочко лежал на боку, говорить уже не мог. Ружьё – за спиной, рядом две утки, да две у ремня, который на себе опоясан. Только заметно было, что ещё дышал. Наклали огня, стараясь отогреть старика. Но ничего не помогло. Привели лошадь, запряжённую в сани, привезли Василия Степановича домой, до утра он не дожил, скончался. ..
    
*****

   Окончилась Великая Отечественная война. В нашей деревне не было ни  радио, ни телефона. В 10 часов утра к нам пришёл нарочный из Гаврилова, ( расстояние в 45 километров) который шёл лесом всю ночь, чтобы скорее донести людям радостную весть. Что тут было – трудно описать. Кто от радости целовался, а кто-то горько плакал, кто боролся, катаясь по земле. Взрослых мужиков почти не было, только женщины, старики и подростки. Все кружились, повторяя: « Ура, Победа, наша взяла»! Но, кажется всех больше рад был наш председатель колхоза. Он кружился, подхватывал своих женщин: то Якунишну, то Ерёмишну. Забыл видно, что ради своей шкуры грабил людей, издевался над ними и морил голодом. Неужели думал, что его никогда не будет мучить совесть? Разве кто-нибудь знал, сколько хлеба получили колхозники:  Пять тонн или три? Можно бы жить дружно и помогать друг другу в трудную минуту, а всем вместе – фронту. Кто-то ел досыта, а сам фронту не помогал, нажимал на самого бедного, послушного. А он и так-то жил хуже, чем на фронте, старался отдать последнюю копейку для нужд военного времени: подписывался на государственный заём, а его сыны, честно сражались на передовой, защищали  Родину.  Скормил бы колхозникам две тонны ржи – ни один человек не умер бы с голоду, а его, за это,  не повесили.  Как интересно получалось: Якунишна от поросят рожь отделяла и продавала по 80 рублей за килограмм и в Тойму, возила рожь, променивая на хороший  товар. Колхозникам же, жалела с молотилки, из под машины, торицы взять. Предупреждала кладовщика:» Зачем колхозницам торицу выдаёшь? Овцы бы съели».  А голодные колхозники рады бы из торицы напечь колобов, но поросята да овцы ценились дороже, чем человеческая жизнь. ( Торица – семена сорняков). Я знаю, - пишет Елена Ипатовна, - меня могут обвинить за то, что написала – неправду. А то ещё скажут, что всё это неправда и в том, что из сотни жителей Василёва, за три месяца умерли 13 человек с голоду. Сиротами осталось больше десятка детей. Но то, что здесь описала – это истинная правда. Конечно не было бы войны, не было б жертв. Мне жалко тех безвинных людей, которые померли с голоду. Если  я не опишу, то кто же напишет правду жизни? Муж меня отговаривает: «Что же ты сидишь, пишешь, зря тратишь время? Грамота у тебя плохая. Всё одно сгниёт , как навоз в земле». И всё же надеюсь что, моя, плохая, запись попадёт когда-нибудь потомкам тех людей, которые померли с голоду и перенесли такую муку.  Какое у них вызовет чувство к своим родным и какую ненависть к войне?   

   Теперь ты можешь, Елена Ипатовна, спать  спокойно: благодаря районному краеведу и журналисту Александру Александровичу Тунгусову записи  были отредактированы и увидели свет в районной  газете «Заря»  в 1995 году, а потом в книге Д.А. Кокориной «Выйская глубина» ( 2005 г.), а теперь их прочитают пользователи интернета, что же происходило 75  лет назад в выйской деревне Василёво.

*****

На фотографии автор и очевидец этих событий в выйской д. Василёво.