Isolation

Честно, я тысячу раз пожалел, когда нарушил уговор с лучшим своим другом. Тогда мы сидели с ним в кофейне, после бессонной ночи, и он попросил меня купить самый отвратительный чай, который только существует на свете – и я взял нам чайник травяного с имбирем. За все время нашей дружбы чай он пил только черный, и даже от кофе отказывался – а пил только сладкий, неимоверно сладкий кофе с молоком и ирисками, который я обычно варил для девушек. А уж о зеленом чае речь вообще никогда не шла – он плевался от одного только запаха, а тут вдруг сам пошел на пытку. Мы не спали целую ночь, разговаривали, курили и готовили рис, говорили до такого состояния, когда слезы текут сами собой, и ты контролировать их не в силах – потому что через такой разговор понимаешь всю свою никчемность и лживость, и остается только стоять, смотреть лучшему другу в глаза и видеть, как из тонких морщинок у его век просачивается что-то прозрачное.

Он тогда расстался с девушкой, а я сел накануне вечером смотреть «Энни Холл» и пришел в такой восторг, что, когда оторвался от экрана и пошел на балкон подышать, даже не заметил, как его лихорадит. А когда вернулся, снял куртку и подошел к столу, увидел – мой друг склонился над ним, пишет что-то карандашом на бумаге, плечи дрожат, под ногами – скомканные листки. Спрашиваю, что случилось, и слышу – «письмо ко дню рождения».

С этого письма все и началось.

Он написал письмо своей бывшей, рассказал там, как сильно ее любит, дал его мне на правку. А потом бегал по комнате и вопил, когда не получалось ровно переписать текст на чистый листок. Я сидел тихо, не отвлекал его, а потом он успокоился и уснул. Мне тоже хотелось поспать, на часах было что-то около трех ночи, и я пошел покурить – посмотреть на холодное небо, прочистить себе голову и послушать собак. А в итоге задумался и просидел там битый час, пока не докурил пачку. У меня всегда было много знакомых, мне всегда были нужны люди, чтобы учиться у них жизни, смотреть, наблюдать, и чем интереснее и безумнее были они, тем спокойнее становилось у меня на душе. Я знал, что пока они рядом, я не подохну от скуки и не потухну, как костер в дождливое утро – они всегда согреют и разожгут мой огонь. А когда появился этот товарищ, пишущий письма своим бывшим, я привязался к нему так, как никогда к друзьям не привязывался – потому что только он действительно жил, он умел жить так, как другие боятся, и в глазах их становился безумцем, а в моих – самым сильным магнитом. Этот человек был умнее своего возраста, он многое понимал, со многим боролся – во всяком случае, я знал его таким раньше. И потому он всегда был ориентиром. Ты смотрел на него и понимал, что расти еще есть куда, и что твой характер пока выглядит, как дырявая плоскодонка на фоне фрегата. Неуверенно и неустойчиво. А он…

Единственное, что могло его прошибить – да так, чтобы корма дала течь – маленькая фигуристая блондинка, глупая, как болонка. И я никак не мог взять в толк, почему. Почему такой человек мог просто поникнуть, послать всех к чертям и спать круглыми сутками на своей неудобной железной кровати, почему его глаза гасли – и фрегат превращался в корабль-призрак из пиратских легенд? Да, за мной тоже водились такие слабости, и депрессии меня преследовали повсеместно, но я никогда не страдал так сильно из-за одного только человека.

И вот в ту роковую ночь, когда я вернулся с балкона прокуренный и замерзший, я увидел, что мой друг не спит, что снова сидит за столом и перечитывает свое письмо. Я бросил куртку на свою кровать, предложил выпить чаю – и положил начало бессоннице.

Мы говорили всю ночь, просидели все утро и выпили весь наш чай. Не буду вдаваться в подробности, но речь шла преимущественно о девушках – и о том, как сложно с ними бывает. Поэтому, когда часы пробили десять утра, мы, сонные и уставшие, договорились хотя бы месяц продержаться без женщин. Заняться собой, придумать какие-нибудь дела, но ни в коем случае не тратить силы и время на девушек. И, довольные собой, отправились в кофейню ждать его обеденный автобус. А там снова пообещали друг другу сдержать уговор, потому что спокойствие нам было действительно необходимо.

Мне тогда нужно было что-то наподобие такого уговора, потому что у меня с девушками все складывалось странно. Я влюблялся, как ненормальный, влюблялись в меня, но все заканчивалось сплошными разочарованиями. И на фоне всех этих девушек, влюбленностей и интрижек постоянно мелькала одна красотка, с которой у меня были особенные отношения. Мы не встречались, не любили друг друга – как было принято считать между нами, но периодически все равно оказывались вместе. На пару часов или на пару дней.

Честно сказать, сложись у меня с ней, я бы больше и не лез никуда, я и кабаки, и стихи бы писать забросил, но постоянно все шло как-то не так. То я начинаю ухаживать за ней максимально серьезно – а у нее неразрешенные отношения, то она признается мне в любви на злосчастном балконе, пьяная и замерзшая, а я уже несколько месяцев встречаюсь с хорошенькой девочкой. (И нужно сказать, что каким бы бабником меня не считали знакомые, пока у меня есть человек, я верен ему, как Бродяга из мультика). А потом, когда я возвращаюсь к этому разговору, она накидывает на себя деловой вид и отвечает: «Я имела ввиду, что люблю тебя, как человека».

Так, год за годом, оно и шло. Знакомые говорили мне разное – что она поносит меня за моей спиной, что переспала с каким-то парнишкой, что заливала что-то о чувствах моему другу… А я всегда посылал их подальше, жил себе дальше спокойно, а потом срывался, вспоминал это все – и становилось так плохо, что хотелось взорвать эту чертову планету.

И я никак не мог понять, что же в ней так сильно меня притягивало. Она была максимально обычной – совсем не из тех людей, которых я действительно люблю – верила в Бога и ходила на работу, ценила свою учебу, и глаза ее совсем не горели. За ней не хотелось гнаться, расти, пытаться понять – может, только поначалу, когда мне самому еще было семнадцать и каждое ее слово звучало как откровение, но потом – нет. Она была красивой, действительно красивой, имела очаровательную фигурку и была похожа на ангелочка, но спустя годы запустила себя – и фигура перестала быть такой чудной, как раньше, но я все равно изнывал, когда здоровался с ней по утрам. Не знаю. Это было что-то психофизическое, на подсознательном уровне, было – и остается таким, и я не знаю, что с этим делать. Потому и принял наш с другом договор как панацею.

В кофейне мы были единственные посетители, подошли сразу после открытия, пили свой чай и разговаривали. Хозяйка сидела за столиком в углу, и мне было даже немного стыдно, потому что говорили мы о девушках, говорили громко, а я, в общем-то, любитель посидеть в этой кофейне с подружками – и хозяйка хорошо меня помнила. Поэтому я еще тверже решил сдержать свое слово.

Но вот прошло две недели, друг не возвращался, и я пробыл наедине со своими тараканами слишком долго. Вообще, в последнее время ко мне приходят мысли, что психика моя совершенно неустойчива… Поэтому, когда я вдруг встретился с этой девушкой – совершенно случайно, то ли у лифта, то ли где-то еще – то предложил ей встретиться как-нибудь. Просто так, ни на что не надеясь. А она согласилась. И я так обрадовался, что напрочь забыл о своем уговоре – и целый день носился по комнате, пытаясь придумать, как все это лучше организовать.

А когда придумал… Черт, ребята. В тот момент и началась история, которую я собираюсь вам рассказать.


***

В тот день столько всего произошло – со мной, и не только со мной, – что я мог бы спокойно уместить это в здоровенный двухтомник наподобие «Улисса». Один день из жизни героя масштабом на добрую тысячу страниц, но кто будет сейчас читать это все, верно? Может, когда-нибудь я и расскажу остальное, но сегодня в моих воспоминаниях наиболее отчетливо видится только одна история, история меня и моей доброй подружки, с которой мы решили убежать от людей и уединиться на съемной квартире.

Все складывалось замечательно – мне пришла премия, день был солнечный, воскресенье, и я с самого утра занялся подготовкой. Ведь такое случается нечасто. Ладно бы какая-то шальная интрижка, но здесь речь шла о человеке, который был мне дорог уже несколько лет.

И вот, с самого утра я начал обзванивать местные отели. Сказать честно – я никогда бы не подумал, что в моем захолустном городишке, в котором от города-то одно только название, суточные цены на номер достигают таких громадных масштабов. Везде, куда бы я не звонил, стоимость не опускалась ниже четырех тысяч, и я сбрасывал трубку, искал новые адреса, пока не понял, что все это бесполезно – и нужно искать квартиру.

Холодное мартовское солнце уже поднималось к зениту, хотелось есть и немного передохнуть. Я решил прогуляться, перекусить и заодно закупиться всем необходимым. Вино, штопор, фрукты – что-то, что можно поставить на стол. Прикинул по ценам, отложил пару тысяч на квартиру и вышел из дома в предвкушении будущего вечера.

В городе моем было две кофейни, и если в первой – там, где мы с другом пили имбирный чай, – в основном всегда были люди, то вторая обычно пустовала, и там можно было хорошо и спокойно посидеть. Тем более, недалеко находился винный магазин, и я свернул на главную улицу, прошел пару сотен метров по прямой и замер, когда сзади меня кто-то окликнул.

Я шел себе спокойно и даже внимания не обратил на двух этих пацанят – а они обратили на меня внимание, их привлекло мое пальто и сигареты, которые я тогда курил. А курил я «Дакоту», и кто знает, тот поймет – выглядели они сногсшибательно. Черные фильтры, табачного цвета бумага, на вид целое состояние. И эту парочку мои сигареты заинтересовали, поэтому, когда я поравнялся с ними и прошел дальше, они громко, по очереди, меня окликнули.

Ничего не предвещало беды, вокруг были люди, и я повернулся на зов.

– Чего, парни?

– Дядь, дашь покурить?

– Бери, – достаю пачку, оттуда – сигарету. Парнишки подходят вплотную, оба выглядят неважно, у одного зубов почти нет, второй – маленький и плешивый.

– Восемнадцать-то есть? – спрашиваю с улыбкой.

Они подошли близко и встали так, что мне приходилось поворачиваться в полкорпуса, чтобы перевести взгляд с одного на второго.

– А ты так не шути, мы тоже шутить умеем, – оскалился беззубый, который был на голову выше меня. Я протянул ему сигарету – он взял ее и паршивенько улыбнулся.

– Сигарету ты получил, и ради бога, не порти мне настроение. Оно мне сегодня пригодится.

– Смотри, как разговаривает, – подал голос плешивый. – А мне покурить?

Я потянулся за второй сигаретой, но сказал:

– А товарищ с тобой не поделится? По-армейски, одну на двоих. Я вам тоже не миллионер.

– Да? А если проверим?

– Я бы не рисковал.

Отдал ему сигарету, а сам стоял и молился о том, чтобы эти идиоты не полезли в драку. За себя я не волновался, я волновался за срыв встречи – и как бы шрамы не украшали мужчину, мне не хотелось заявляться на свидание с побитой рожей. Вреда эти личности мне причинить не могли, я был вдвое шире каждого, и для таких случаев всегда носил на поясе маленький, но до жути острый нож.

Они стояли, смотрели на меня, а потом плешивый вроде как полез в карман за зажигалкой и начал обходить меня сбоку. Я сделал шаг назад, встал в пол-оборота. Напрягся, краем глаза посмотрел на прохожих, а им хоть бы что – идут и внимания не обращают. И что, спрашивается, мне делать?

– Ладно, – говорю. – Покурю вместе с вами.

Беру себе сигарету, убираю пачку в карман и медленно расстегиваю пальто. Зажигалка во внутреннем кармане, но там и все мои деньги, а самое главное – там, под пальто, на поясе висит нож. Только бы успеть расстегнуть…

И вот как в воду глядел. Тот, что начал меня обходить, достал из кармана свой дурацкий кастет – уже надетый на грязный кулак, и вполне серьезно влепил мне под дых. Удар смягчило пальто, меня подало назад, сигарета упала на землю, и я уже начал ждать второй удар – но маленький будто сам себя испугался, а высокий рассеянно смотрел на нас обоих.

Возникла пауза, и я ею воспользовался по-королевски. Мне как-то сказала знакомая, что я похож на книжного персонажа, которого выдумал себе сам и чьей жизнью живу – и так, наверное, по правде и было, или психика моя действительно пошатнулась, потому что я сделал то, чего нормальный человек не стал бы делать никогда в жизни.

Пока они смотрели на меня, скрюченного от удара, я наклонился, поднял упавшую сигарету и выпрямился во весь рост. Все тело дрожало, глаза заволокло каким-то туманом. И вот я держу эту сигарету, она вся грязная, упала в лужу, я смотрю на нее – а парни смотрят на меня и не знают, что делать дальше. Они-то думали, что я побегу, или начну просить о пощаде, но я и удара толком не почувствовал, а только не на шутку разозлился.

– Знаешь, что я сделаю с этой сигаретой? – спросил я плешивого, переведя взгляд с сигареты на его лицо. Тот угрожающе воскликнул:

– И что же?

– Я заставлю тебя ее курить.

И, не дав им отреагировать на эти слова, молча пошел в атаку. Высокий отлетел на асфальт первым – он вроде как полез заступаться за друга и тут же получил в челюсть, а второй, с кастетом, начал пятиться и пялиться на меня, как взбешенный кабан.

Я наступаю на него, он отходит. Высокий лежит на проезжей части и пересчитывает свои зубы, плюется кровью, а я спокойно расстегиваю пальто, достаю нож – и начинается самое интересное.

– Э, ты чего удумал?

– Отдай мне кастет. По-хорошему.

– Нахер он тебе сдался?

– У меня приятель работает в следственном комитете. Передам ему, пусть изучает.

– Ты ножик-то убери, а?

– Кастет, сука, отдал быстро!

Паренек пятится, отходит к стене старого магазина. Скидывает кастет, бросает его на тротуар. А я продолжаю приближаться, и тут его начинает не по-детски лихорадить.

– Убери ножик, дядь! Зачем он тебе? Давай как мужик, чего сразу лезвие?

– Зачем? Чтобы таких, как ты, ублюдков резать, – говорю и получаю какое-то странное удовольствие от собственных слов, даже сам начинаю в них верить и по спине пробегают мурашки. Он уже уперся спиной в стену, ему некуда деваться, а товарищ его переполз на тротуар и сидит, сплевывает кровь, и на напарника ему также плевать, как на землю под ногами.

– Эй! Ну, ну, хватит! Чего тебе надо?

– Кури, – спокойно говорю и протягиваю ему грязную сигарету.

Плешивый радостно хватает ее, сует себе в рот, достает из штанов зажигалку и пытается подкурить – а ничего не получается, потому что сигарета вся промокла, и я стою над ним, смотрю на его смешные попытки, и тот через несколько щелчков опускает руки.

– Она мокрая, не горит.

– Не мои проблемы.

– Ты больной? Она мокрая, как я ее раскурю?

– Тогда ешь.

– Чего, блять?

– Жри сигарету, падла!

Хватаю его за горло, придавливаю к стене, он начинает хрипеть и брыкаться. Отпускаю – пацан сует сигарету в рот и быстро ее пережевывает.

– Еще раз увижу, точно убью, – пригрозив плешивому, отворачиваюсь, прохожу мимо сидящего высокого и иду дальше по своим делам. Потом возвращаюсь, чтобы подобрать кастет – а парни как увидели, что я иду обратно, так сразу дали по газам и скрылись за поворотом. Я поднял кастет и выбросил его в ближайшее мусорное ведро.

***

Что мне всегда нравилось в этих маленьких кофейнях, которых теперь натыкано в каждом городе по всем перекресткам – этот особый запах, который сразу бьет в голову, когда заходишь туда с улицы. Ты закрываешь за собой дверь и попадаешь в царство арабики, ее в воздухе больше, чем кислорода, ты вдыхаешь Эфиопию и бразильскую Можиану, в редких местах можно почувствовать хорошую Молинари, но даже если будут варить самую дрянную робусту, ты все равно на пару мгновений забудешь обо всем на свете, встанешь около вешалки и, пока будешь снимать одежду, ощутишь прилив настроения и сил. А если еще и играет музыка, и не та гадкая попса, а что-то хорошее, вроде альтернативы или старого джаза, то оттуда и вовсе не хочется уходить.

Я был знаком с каждым бариста в своем городе. С теми, кто работает сейчас или работал раньше. А сегодня за стойкой сидела незнакомая девушка, и вместо привычных мне звуков из колонок доносилось что-то вроде Пошлой Молли. Я разделся, подошел к стойке, посмотрел на бейдж на ее груди и поздоровался.

– Светлана, здравствуйте.

– Доброе утро. Готовы сделать заказ?

– Да. Большой американо, десерт на ваш вкус и что-нибудь из Джой Дивижн.

– Что, простите?

Я рассмеялся.

– Просто непривычно слышать здесь такую музыку.

– А, да… – бариста полезла под стойку и достала оттуда телефон, подключенный к проигрывателю. – Никого не было, а мне здешние песни не нравятся, поэтому я пока включила свое…

– Ничего страшного. Я просто уточнил.

– Нет, нет! Сейчас все верну.

Через пару минут действительно заиграл Иэн, его «Изолейшн», я сел за столик и откинулся в кресле.

Черт, ну надо же. Сколько мы с ней не виделись? Месяц, два? Я писал ей пару раз, но она никогда не отвечала на сообщения. Спросишь, как у нее дела – проходит пару дней, сообщение висит непрочитанным, а потом она его читает, и тишина. Тебя словно нет, ты – спам-рассылка, навязчивый чат с предложением плохого товара.

А было время, когда она не отлипала почти месяц. У меня тогда была хорошая девочка, дело уже дошло до знакомства с родственниками, мы практически жили вместе, а у этой леди что-то произошло. Тогда и пошли ее ежевечерние сообщения о том, что ей плохо, что она чего-то боится, что принимает антидепрессанты и пьет уже почти месяц кряду… Поначалу были порывы пойти, успокоить, поговорить с ней и выпить вместе, а потом попытаться отучить пить, но моя верность меня не подвела, и я проводил все время со своей девчонкой, пока та не уехала домой, на родину. Грустная леди тогда подуспокоилась, а как узнала, что я сижу один – так снова начала мне писать. Говорит – сходи к концу недели со мной в церковь, мне нужно исповедаться. Я согласился. А потом моя девушка написала, что приезжает в субботу утром, и нужно ее встретить. А грустная леди в назначенный день постучала в дверь моей квартиры. Стоит – с румянцем, в своей лучшей одежде. Кое-как выкрутился, сказал, что планы изменились. Она постояла, бросила одно только слово – «понятно», и ушла. И больше ничего мне не писала.

Потом случился день рождения моего лучшего друга. В его квартире собралась целая толпа, и грустная леди, и моя девушка – обе были там. Смотрели друг на друга, как голодные и злые собаки. Получилось так, что мы втроем пришли одними из первых, сначала я с дамой, потом моя вечная зазноба, и друг потащил меня на кухню готовить. У нас с ним было одинаковое мнение, что готовят лучше мужчины, а я в этом был тот еще дока, поэтому мы на двоих стали соображать праздничный ужин, а девушки стояли на кухне, курили и общались. И каким-то чудом не повыдирали друг другу волосы. Если бы это случилось – честно, я бы вообще не удивился.

Пришли остальные люди, принесли алкоголь. Мы с другом подали ужин. И в какой-то момент, я уже точно не вспомню, мы с девушкой поругались. Она напилась и вдруг резко расплакалась – и сказала, что, когда ездила в родной город, встретила там товарища. Он что-то красиво сказал, и она поняла, что любит его. Я это выслушал, допил свою водку, посидел, подумал, понял, что попал в какую-то Санта-Барбару, в паршивую мелодраму, и отправил ее домой. Она снова разрыдалась, кто-то повел ее успокаивать, а я сидел, опустошенный, и пил дальше. Настроение было как в той песне – «я наливаю себе водки, и всем становится страшно»…

Кто-то подошел, сказал, что на кухне меня ждут. Я кое-как вылез из-за стола, чуть не упал, запнувшись за собственные ноги, вышел на кухню – а там эта депрессивно-верующая леди стоит с сигаретой.

– Пойдем, – говорит, – на балкон.

Пойдем.

Выходим, прикуриваем, она стоит молча. Потом спросила:

– Что у вас случилось?

А я и не знал, что случилось. В принципе, это пережить можно, но нужно оно мне? Сейчас влюбилась в друга, завтра влюбится в брата, и будет, как в «Кое-что еще».

– Поссорились немного, – ответил, как есть.

Постояли, помолчали еще. И вот тогда она уже и сказала мне, что «по итогу любит только меня».

А я тогда так устал от всего, что ничего не ответил, докурил и вернулся за стол. Потом мы с другом уснули – я в туалете, а он в душевой, и на этом все закончилось. На следующее съездил домой, собрал вещи и переехал жить к нему – окончательно расставшись со своей девушкой.

Прошло время. Атлант вылез из-под каблука, расправил плечи, прихватил с собой вино и направился к депрессивно настроенной леди. Я не понимал ее действий – когда начинал ухаживать за ней, всегда натыкался на такие длинные вилы, что даже такого кабана, как я, на них поднять можно было. А тут вдруг – нате, распишитесь. Вам доставили любовь наложенным платежом. Оплата по чеку…
Мы выпили, поцеловались, полежали в постели, а в пять утра девушка снова взяла в руки свои вилы – и погнала меня домой. И я пошел – как послушный грустный осел из старого мультика.

Как-то так.

А теперь договорились встретиться. На мое предложение она ответила неуверенностью, и я был готов поставить пару сотен на то, что она не придет. А если и придет, то обязательно прихватит с собой вилы. Поэтому…

В кофейне отворилась дверь, зазвонил колокольчик над нею. Внутрь вошла какая-то женщина в возрасте с то ли сыном, то ли внуком. Сели за столик у двери, не раздеваясь. Стали что-то шумно обсуждать. В основном – женщина отчитывала мальчика за какие-то провинности, хотя я, сколько слушал, так и не смог понять, за что – паренек вроде ничего такого и не сделал, но на него обрушился такой небесный гром, что мне стало не по себе.

К ним подошла бариста, приняла заказ. А они все сидели и ругались. Я встал, подошел к двери – рядом с нею было окно, а на нем лежали разные журналы – взял себе «Эсквайр» и обратился к мадам:

– Простите, конечно, но здесь спокойное заведение. Не могли бы вы решать свои проблемы чуть тише?

Она кивнула, замолчала. Я вернулся за стол, прочитал литературный раздел, допил свой кофе и вышел на улицу. Нужно было вернуться и расплатиться, но мне захотелось просто постоять в тишине, покурить и посмотреть на город. На стене кофейни рядом со входом висела кованая пепельница. Стилизованная под консервную банку.

С замечательной надписью: «Бычки в томате…»

***

В половину пятого я стоял на остановке, высматривал автобус и тихо матерился про себя, потому что автобуса в этом городе дождаться было просто невозможно, особенно когда срочно куда-то собираешься. Мимо проносились междугородние, пара ненужных маршрутов, а потом еще несколько, а моего все не было, или того, который хотя бы неподалеку проезжал от съемной квартиры, что я выбрал для сегодняшнего вечера. На зло еще пошел дождь, и я постоял, отягощенный своим рюкзаком с вином, запасной одеждой и остальными мелочами, психанул и вызвал такси.

К пяти нужно было уже быть на месте, я вызвонил одну хозяйку, и она назначила встречу на пять, и я так рассчитывал на дурацкий автобус, что почти проворонил все сроки. Но вот телефон запищал, пришло сообщение от водителя – «я на месте» – а его рядом и в помине не было. Тут уже я заматерился в голос, распугал женщин, которые стояли со мной на остановке, закурил, ловя сигаретой капельки дождя, и двинулся к таксисту. Карта в приложении показала, что он остановился аж в трех кварталах от меня, я запомнил его номер – «740», бежевый Лачетти, чтобы найти сейчас и больше никогда с ним не ездить. Дождь сыпал в лицо, еще поднялся ветер, а я шел, как идиот, по пути отвечая на его глупые сообщения «Я подъехал» и «Вы где?».

Наконец до него дошло, что он сыграл дурака, и выехал навстречу. Я тормознул его около пожарной станции, сел внутрь и вдохнул тепло салона.

– Приложение залагало, – сказал водитель. – Только сейчас показало, где вы ждали.

– Ничего, бывает.

Посмотрел на время – и я уже опаздывал. Оставалось десять минут, и этого едва бы хватило на дорогу. Но тепло и музыка, играющие в салоне, чуть успокоили меня, я откинулся на спинку и прикрыл глаза.

Но тут новый раздражитель – телефонный звонок. Я уже был готов проклинать этот день, который так хорошо начинался и столько всего обещал, но с каждым часом становился все отвратительнее. Звонила хозяйка квартиры.

– Простите, что так получилось. Но квартиру на Лемской я вам сдать не могу.

– Я уже в такси.

– Простите, пожалуйста. У меня есть другой вариант. Просто там продлили жильцы… Вы не могли мы подъехать на Арсеналов?

– Это другой конец города.

– Можете въехать за полцены.

– Диктуйте адрес.

Таксист участливо спрашивает:

– Что там, меняем маршрут?

– Да, Арсеналов девять. Договорился насчет квартиры, а хозяйка решила немножко поиграть на моих гребаных нервах. Поехали. Доплачу, сколько нужно…

– Да ладно, забудь. Как было, так и оставим. Я сам в таких ситуациях бывал. А у баб вообще покупать ничего нельзя, я уже это понял. Как-то подвозил одного парня – он ехал «Волгу» покупать. Приехали, вышла пропитая такая бабень, машину посмотрели, договорились забирать на следующий день. Приезжаем – она сразу орать, что машину не продает, что того парня впервые видит…

– Ага, погоди.

Снова звонок, тот же номер.

– Слушай, тут такое дело, – уже мужской голос. – Ленка сама позвонить побоялась, квартиру мы тебе не сдадим.

– Так, и почему?

– Потому что она полезла и у меня не спросила. Ко мне брат приезжает из Москвы в ночь сегодня, квартиру я оставляю для него.

– Слушай, а мне что делать? Я подъезжаю вот уже.

– Ну пойми, не мои проблемы. Хочешь, выбью номер в отеле? У меня там знакомый работает. Цена за сутки пять штук, я тебе пополам ее урежу.

– Забудь.

– Короче, если что…

– Ага, – бросаю трубку. – Чтоб вас черти побрали…

– Чего, снова меняем маршрут?

– Да, давай остановимся где-нибудь, я найду другое место, – отвечаю таксисту. – Она, видишь, с мужем не договорилась.

Пока стояли на светофоре, я созвонился с мужчиной из первого же объявления. Он оказался на месте, сказал – подъезжай хоть сейчас. Я подъехал.

Оказался в довольно неплохой квартире. Пара комнат, кухня. Есть чайник, пепельница. Телевизор. Атмосфера – как в девяностых. Иконки, фотография дочери на холодильнике. На полочке рядом с вешалкой – собранный спиннинг.

– Я тут розетку чинил, и ты позвонил, – сказал хозяин, протирая руки тряпкой.

Провел меня по комнатам, объяснил с умным видом, как включать телевизор и находить каналы. Оставил на каком-то музыкальном. Передал мне ключи и ушел.

– Ключи брось в почтовый ящик, завтра в двенадцать тебя здесь быть не должно, – сказал он у двери и попрощался.

Я первым делом выключил телевизор, сел за столом на кухне и открыл окно, чтобы покурить. В квартире было пугающе незнакомо и тихо. Сколько раз переезжал, оставался где-то на ночлег – а это ощущение все не оставляет. Ты сидишь один в пустой квартире, в предвкушении чего-то важного, до встречи еще два часа, и нужно себя чем-то занять. Выпить кофе и покурить…

На кухне – маленькие полочки, на одной такой полочке нашел старый, уже вонючий кофе и пару кружек. Собрался поставить чайник, а спичек нигде нет, и я кое-как разжег старую плиту своей слабой зажигалкой, опалил себе пальцы, взгромоздил на решетку советский еще чайник и вернулся за стол.

Такая тишина всегда мне нравилась, ее было слишком мало в моей жизни – когда ты абсолютно один и вокруг никого, нет ни людей, ни их звуков, когда молчит телевизор и соседи не подают признаков жизни. Я просидел так, пока грелась вода, впитывая в себя спокойствие уединения и проигрывая в голове картины возможного вечера – а потом вспомнил, что не предупредил девушку насчет адреса, достал телефон и отправил ей сообщение – «Колхозная, 2А, жду к восьми». Снял чайник с плиты, снова опалив пальцы, залил кофе и взялся за свою сумку, пока кофе немного остынет.

Вино, штопор, который оказался не нужным, потому что пробка откручивалась руками, какие-то конфеты и пара яблок. Чистая одежда, средства для душа, зубная щетка – и томик Пруста, на случай, если она не приедет. Запасная пачка сигарет – потому что когда я пью, то курю много – и пачка для нее, ее любимый двухкнопочный «Винстон», который она курила постоянно, а теперь бросила эту затею вообще. Но я все равно купил, потому что настолько привык к ее привычкам, к ее действиям и словам, что примерно предполагал, что она будет делать.

Себе я взял виноградный «Ричмонд», потому что курить собирался прямо в квартире, и хотелось, чтобы запах был более-менее приятный. А в этих ричмондах только запах и есть, ни вкуса, ни крепости, не то что в «Кэмеле» или армянских сигаретах, которые куришь и наслаждаешься именно вкусом, в них нет химии – или ты ее просто не ощущаешь, но и этого в наше время достаточно. И я сел за стол, взял кружку и сигарету, взял с подоконника пепельницу – маленькое блестящее блюдечко, которое жалко было портить пеплом, прикурил и притронулся к кофе.

Мне всегда нравилось курить прямо так – свободно, сидя за столом, не шугаясь дождя или ветра, в абсолютной тишине, когда дым смешивается с паром от кружки, а вкус табака – с кофе, и они с двойной силой бьют по горлу. И каким бы уставшим ты ни был, это сочетание – лучшее сочетание, что есть на земле – не даст тебе уснуть, взбодрит и одарит силами и духом, и ты почувствуешь себя снова живым.

Потом вымыл кружку, вернул пепельницу на подоконник, включил «ЛСП», которых сначала ненавидел, а затем полюбил, и пошел бриться и принимать душ. Уже чистенький напялил на себя свежие джинсы и рубашку, посмотрел на себя в зеркало – она терпеть не могла не выбритых мужчин – посмотрел на время, еще час и двадцать минут, плюс она опоздает – взял книжку, снова покурил и пошел в спальню, поваляться и почитать.

Активизировались соседи. Или я просто не слышал их на кухне. Этажом выше кто-то стонал и охал, специально дразнясь, я сделал музыку громче и улегся читать.

Прошел час, потом еще пол, и я уже начал думать, что она не заявится, когда пришло сообщение:

«Я скоро приеду. Но только если никто из твоих друзей не будет знать, что мы сегодня встречаемся».

И тут меня начало трясти. Похлеще того бродяги, к горлу которого я приставил утром нож. Я вскочил с кровати, снова осмотрел себя в зеркало, надел пальто и вышел на улицу. Там была хорошая такая лавочка, рядом с собачьей конурой, а сама собака в это время спала в подъезде. Я уселся на эту лавочку, закурил и стал ждать ее, медленно зарастая снегом – дождь закончился и стало снегопадить.


***

Из-за угла свернула машина, осветила меня фарами. Где-то залаяли собаки. Вообще, этот дом находился в самой заднице города, там, где нет ничего, абсолютно ничего, просто деревня на берегу реки, оазис грязи и кустов посреди асфальта. Стоит пройти на пару улиц выше – и уже начинаются магазины. А здесь… Здесь темнота и собаки.

Она вышла из машины. Таксист сверкнул своим маячком и объехал дом, было слышно, как он набирает скорость на пустой дороге, а я сидел на лавочке – в снегу, смотрел на нее и курил, молча.

– На самом деле, я до конца думала, что не приеду, – сказала она.

– Кто бы сомневался.

– Пойдем в дом, холодно.

– Дай докурить.

Она посмотрела на конуру.

– Собака в подъезде. Спит у двери.

– Ну понятно.

– Да серьезно. Она добрая.

Я вытянул последний дым, кинул бычок в снег и прошел мимо девушки, к дому, приставил ключ, звякнул домофоном – и вот дверь открыта, и собака приподняла голову и посмотрела на нас как на идиотов, которые не дают ей спать.

– Вот видишь? – обернулся я.

Мы прошли в квартиру. Она осмотрелась в поисках вешалки, стянула с себя куртку и повесила, я повесил рядом пальто.

На кухне она стала вести себя, как хозяйка. Осмотрела все, прошлась по всем комнатам, снова вернулась на кухню, еще раз все просмотрела, каждый шкафчик, пока я мыл нам кружки. Оценила фотографию девочки на холодильнике.

– Не думаешь, что у нее слишком откровенное платье?

– Не нам судить, – пожал я плечами.

Она села за стол. Посмотрела на бутылку.

– Это все?

– Я не собирался напиваться.

– Придется идти еще.

– Пойдем.

– Сейчас?

– Потом идти мне будет лень.

Я домыл кружки, мы снова оделись, вышли из дома – собака проводила нас ушами – и я включил навигатор. Ближайший винный – в семистах метрах.

Сходили, вернулись. Купили бутылку «Шоколатье» и колу. Дикая гадость, как по мне, на вкус – слабая сладкая штука, но берет почти как виски. Она его обожала – из крепкого пила только это, смешивала с колой и сидела, тянула.

Начали с вина. Сколько ни было у нас посиделок, я всегда покупал для нее «Тасо Реал», и хоть вина никогда не любил, именно это – красное полусладкое – мне немного нравилось. Она его тоже ценила.

Взглянула на штопор. Я взял бутылку, открыл рукой и разлил вино по кружкам. Она резала яблоки. Аккуратно так, чуть полу-боком, не касаясь локтями стола.

– Говорят, что самое хорошее вино – как раз то, которое закрывается не пробкой, а вот так.

– Не знаю, я в нем не разбираюсь.

– За что будем пить?

– Не знаю. За твою решимость? – я поднял кружку.

– Или за твою, – усмехнулась она.

– Тогда пьем, не чокаясь.

Девушка рассмеялась и звонко ударила кружкой по моей. Я опрокинул почти полностью, она снова стала цедить.

Значит, надеялась, что я напьюсь быстрее и завалюсь спать. Ну, тогда и я решил пить понемногу, оставил кружку на столе, сел на подоконник и раскрыл пачку ее «Винстона».

– Будешь?

– Нет, я бросила.

Я скорчил гримасу.

– Все равно потом будешь курить.

Достал сигарету, чуть подвинул сломанные жалюзи, открыл окно и закурил.

– Так, нам определенно нужна музыка.

Она вытащила свой телефон и включила эту ее вечную попсу, от которой меня воротило. Начала с Мияги, и это еще было неплохо, а потом пошло что-то вообще невообразимо ужасное.

Я докурил, мы выпили еще, разговорились обо всем на свете – и я сидел и смотрел на нее, смотрел на то, как меняются ее глаза, как выпрямляется осанка и речь становится тверже, как она говорит – нескончаемым потоком слов, а потом вдруг извиняется за свою болтливость – а мне это даже нравится. Когда мы сидели у нее дома или у меня, она вечно боялась, что что-то увидят или услышат соседи, что о ней подумают не то, скажут, мужиков водит или сама ходит, сравнят со шлюхой – а ее это всегда беспокоило, репутация всегда была важна, чуть ли не на первом месте. И репутации она придерживалась весьма странно. Ее волновало мнение людей, которых я бы и в расчет не брал – соседей, одногруппников, преподавателей, еще каких-то посторонних, которым до нее и дело не было, и ей не должно быть. А с теми, кто по-настоящему о ней думал, она вела себя неоднозначно. Лезла целоваться к моему другу на его дне рождения, ко мне относилась странно – ну да ладно, я этому особо значения не придавал. Куда важнее было видеть, как она сидит напротив меня и отпускает свои страхи, как она смелеет и говорит без страха быть услышанной, потому что мы находимся в заднице мира, в ее темном уголке, где нас никто не знает – и мы никого.

Я рассчитывал, что она закурит, когда перейдет к своей настойке, но мы еще даже не допили вино, а она уже включила музыку на полную громкость, встала, мило виляя задом в такт, и стала курить в окно. Я сидел за столом, медленно доцеживая вино, закатал рукава по локоть и смотрел на нее. А она докурила до половины, сказала – «гадость» – и выбросила окурок в ночь.

Покопалась что-то в телефоне, выбрала песню, снова завиляла задом – да так, что не оторваться – и уже руку мне тянет, мол, давай танцевать. А я и без того широкий, так, что в кухне едва помещаюсь, а тут еще вальсировать пришлось – и я не знаю, как не разгромил все и не отдавил ей ноги, но сделал несколько оборотов, а потом рассмеялся и вернулся снова за стол. Допил вино, пока она снова курила – на этот раз до уже конца – открыл настойку, разлил по кружкам и поставил перед девушкой колу. Она намешала, я оставил чистым – мы снова чокнулись и выпили, и снова разговорились.

Время шло, и вот уже одиннадцать. Она засобиралась домой, но посмотрела на бутылку, где еще плескалась половина, и сказала мне: «Сегодня ты спишь на диване».

– Тогда пойдем в спальню, – предложил я.

– Зачем?

– Поваляемся в темноте, поговорим. Я устал сидеть.

Кровать была огромная. Девушка прыгнула на нее чуть ли не с разбегу, я залез следом, мы легли рядом, с просветом между, не касаясь друг друга. Хороший момент, чтобы полезть к ней, но мне уже не хотелось, я и так был доволен, что этот ужасный день кончился, что мы наедине и можем вот так говорить. Вспомнилась фраза Керуака, как он говорил – «Они скрепили свои отношения неразрывными, дьявольскими узами круглосуточных разговоров». И мы говорили, а потом она вдруг вскочила, запрыгнула на меня – и давай целоваться, да так, как никогда раньше. И вдруг натыкается на мой нож, который я так и не снял с ремня, он был скрыт под выпущенной рубашкой. Я молча снял ножны и бросил их на прикроватную угловатую тумбочку, и мы продолжили – и в самый ответственный момент она вдруг отстранилась, слезла и села рядом, и заплакала.

Я смутился и заволновался, сел тоже, поправил одежду, и она спросила:

– Как ты переживаешь расставания?

До меня дошло, о чем сейчас пойдет речь, ответил ей и услышал историю, которая все расставила по местам. Оказывается, все это время у нее был парень, который давно уже женился, родил детей, но она до сих пор его любит, периодически с ним видится, а когда понимает, что это бессмысленно – приходит ко мне.

Музыка стихла. Сел аккумулятор. Я встал с кровати, она следом – ставить телефон на зарядку, а постоял, осознал собственную глупость, взял ключи и вышел в прихожую.

– Ты куда?

– Покурить.

– А на кухне?

– Хочу на свежий воздух.

Собака уже перекочевала под нашу дверь. Я посидел минут пятнадцать, переваривая все это, скурил три или четыре, пока затылок не стал мерзнуть от холода. Я и не понял, что снег закончился и стало морозить, мне было жарко от выпитого, жарко от того, как она дышала, я черпанул ладонями снега, растер его по лицу и вернулся в дом.

– Все нормально? – спросила она.

– А у тебя?

Я сел, налил себе полкружки, выдул залпом и налил еще. Она странно на меня посмотрела – а чего на меня смотреть так, когда я одурачил сам себя, когда все так омрачилось, и она поняла, не стала задавать вопросов. Мы допили бутылку, посидели еще, и она ушла спать.

Мне досталась вторая комната с жестким диваном – таким жестким, словно вместо матраса там была бронепластина. Я разделся, лег спать, но сон в глаза абсолютно не шел. Провалялся так до часу ночи, потом услышал, как она побежала в туалет, как ее рвало – дождался, пока не закончит, пошел следом и убрал за ней. Пролежал еще – час, два – а в три понял, что спать бессмысленно, пошел на кухню, окончательно протрезвевший, сделал себе кофе, пока вода грелась – допил, что оставалось в бутылке, жалкие капли – и нашел в рюкзаке блокнот.

И вот теперь сижу и пишу это, потому что когда пишешь – становится яснее, понимаешь, что происходило и что пошло не так, и где ты свалял дурака. Времени много, уже половина пятого, и скоро она проснется и начнет собираться домой, а я совершенно не знаю, чем себя занять. Поэтому, пожалуй, закончу писать позже, а пока прогуляюсь.

***

… Он взял ключи, заглянул в комнату к девушке, которая мирно спала, надел пальто и вышел на улицу. Потрепал по ушам собаку, щелкнул домофоном и нащупал в кармане пачку сигарет. В пачке – только одна, последняя, он прикурил ее и двинулся по темной длинной улице, которая была тихой, пока он не вышел – замерзший снег так скрипел под ногами, что самому становилось страшно.

Еще страшнее было от того, что по его пути, к главной улице, шла целая цепочка собачьих следов, свежих и еще не успевших расползтись. Он насчитал три собаки, потом, на повороте, к ним свернула четвертая, и парень шел, оглядываясь по сторонам, но никого не наблюдая. Ладно бы люди – с ними можно было договориться, но собак он боялся, действительно боялся.

Когда вышел на большую улицу, стало проще. Стало светлее, иногда проезжали машины, подул снова ветер – а он шел, его начал трепать голод, который обычно бывает, когда трезвеешь, и он увидел вдалеке забегаловку. Подошел – продавщица протирала от снега уличный столик, заказал сэндвич и кофе, и спросил:

– Я тут следы собачьи видел. Много дворняг бегает?

– А, так это не дворняги, – ответила женщина. В этом районе психбольница, и эти собаки охраняют. А по ночам иногда убегают, но ничего страшного. Я тут сколько работаю, никого никогда не трогали.

– Хорошо. А еще, не знаете, где в это время сигарет купить можно?

– Идете прямо, потом на право, и рядом с магазином ларек круглосуточный будет.

– Спасибо большое.

Он дождался заказа, поел, добрался до табачки и купил сигарет. На секунду стал волноваться о том, что девушка осталась одна в квартире, но, успокаивая себя, что квартира закрыта, а ключ у него, медленно двинулся обратно.

И вот уже знакомая темная улица, идти осталось всего ничего. Он сделал последний глоток из картонного кофейного стаканчика, поправил капюшон, скрываясь от ветра, и тут из-за старого заброшенного дома, из широкой щели в деревянном заборе, в том месте, где раньше была калитка, вышли, одна за одной, те четыре собаки.

Они бежали легкой трусцой, обнюхивая снег, просто по своим делам, и даже не заметили сначала парня – а потом одна из них повернула голову, гавкнула и привлекла внимание остальных. Собаки перегородили дорогу, и первая – наверное, вожак, медленно пошла ему навстречу, ощетинившись и опустив морду к земле. Другие последовали ее примеру.

Парень выдохнул, отбросил стаканчик и привычным движением расстегнул пальто, опуская руку на пояс. Ножа не было – он остался на столике в комнате.

Первая собака утробно зарычала, оскалив зубы.

Три остальные подхватили ее рык.

Парень попятился назад.

Развернулся и побежал.

Поскользнулся на льду,

И почувствовал, как

в его ногу впились

зубы.