Послесловие

 "Есть что сказать? " - такой вопрос я вижу каждый день на экране телефона. Я слышу этот же вопрос по радио. Заглядывая в глаза людей, я чувствую этот вопрос.
 О чём говорить? Я бесконечно долго могу рассказывать с по-детски наивным убеждением о том, что мир вокруг - не совсем то, что нам кажется. Каждая вещь по-сути своей имеет много значений и тех самых смыслов, что хранятся между строк в литературе. Даже сейчас, сидя в автобусе, я смотрю на кроссовки, ботинки и кеды стоящих людей, и с удовольствием отмечаю для себя, что обувь - это не только обувь, а ещё и корабли. Тяжёлые огромные и маленькие лёгкие они скользят по океану и везут что-то важное в те самые места, где этому чему-то необходимо быть. Даже мои ботинки сейчас вышли в океан, чтобы доставить меня домой.
 Мне нравится эта многогранность вещей. Она увлекает меня, позволяет отойти от той реальности, в которую я не хочу погружаться. Назовёте это детским страхом? Возможно. В любом случае, я не хочу спорить. Но... Что мы имеем в "реальности" и насколько она реальна?
 Вот я сижу. Справа от меня сухая старая женщина в старой потёртой куртке. У неё на коленях сидит мальчик, внук.
- Красиво, - говорит он, глядя в окно.
- Нет... Грязно и пусто, - отвечает ему женщина с тяжёлым вздохом.
Внук какое-то время молчит, но не отступает:
- А воздух?
- И воздух грязный... - тихо говорит она.
Мальчик замолкает, я на секунду поворачиваюсь и замечаю, что у него исчезла с лица улыбка. И детские голубые глазки стали темнее. И это реальность? Может, именно так и стареют?
 Да, дети чуть ли не ко всему относятся с добром и любопытством. Всё же они - первооткрыватели этого мира, в котором им предстоит жить. Думаю, что настоящие инопланетяне при попадании на Землю должны будут вести себя именно как малые дети.
 Что ж. Вскоре после этого они выходят, а я переключаю своё внимание на мужчину лет тридцати-сорока и его друга, который выглядит моложе. Лица обоих выглядят ухоженно, но всё же выступают красноватые опухоли. От одного пахнет спиртом, от другого ещё и сигаретами...
 Могу показаться излишне изнеженным, но на меня этот запах действует в высшей степени тошнотворно.
...Тот, что старше, разговаривает по телефону. Грубый неразборчивый голос его что-то усердно орёт, но разборчив лишь мат. Его младший друг, от которого и пахнет сигаретами, лишь поддакивает.
 И это - люди? И это - реальность? "Настоящая жизнь сурова", - можете сказать вы. На этот раз я уже не соглашусь. Да, на протяжении жизни нам дано очень много испытаний. Кто-то вынужден жить в нищете, а кто-то и думает о смерти... Но здесь срабатывает детский защитный механизм: я отказываюсь верить в то, что это - реальность. Жизнь - прекрасный разнообразный интересный процесс, и я не верю, что суть этого процесса - страдания и жестокость...
 Скоро моя остановка, и я вынужден прерваться, чтобы успеть рассказать об автобусе. Я люблю автобусы, поезда - места, где ты видишь людей и, заняв роль наблюдателя, можешь смотреть за жизнью других. Именно в автобусе появлялись строчки для стихов и предложения для текстов. И как много в автобусе не появилось из-за того, что пора выходить!.. Если бы я был волен ехать столько, сколько мне надо, я бы уже мог рассказать не только об обуви, но и о самих людях.
 Но я не жалею. Невозможность отводить писательству бесконечную единицу времени делает мои стихи, мои мысли, мои рассказы более ценными... Для меня. Я начинаю чувствовать себя отцом чего-то действительно стоящего. И я начинаю чувствовать вообще.
 Моя остановка. Но это не конец. Я ещё вернусь, чтобы закончить. Сидя у окна на заднем сидении старого автобуса, я ощущаю безразмерный пафос моих собственных слов. Выходя из "Пазика", я уверен: на вопрос "Есть что сказать?" я отвечу "Да".
...
 Я остановился на том, что не верю в неизбежную жестокость окружающего мира и в суровость жизни. Да, я не способен избавить мир от войны, исцелить больных и накормить голодных. Но...
 "Но", - всё, что я могу пока что сказать. Я ещё сам по себе молод, и часто являюсь пленником своего настроения. Почти в каждом стихотворении, почти в каждом рассказе прослеживается зависимость. Я писал "На фоне чужой истерики", "Конец", "Пепел", "Дом у колокольни", "Хлорофилия" и, в целом, большую часть сборника, находясь в не лучшем настроении. Каждый раз, выписывая букву за буквой, я хотел всё забросить.
Однако и в хорошем настроении я пишу стихи и рассказы. Сюда входят: "Твой рисунок", "За несколько дней до поездки", "Легенда", "Бревенчатый домик" и ещё несколько. Самыми независимыми стихами стали: "Колыбельная" и "Ночное".
 Что я могу сказать? Что я могу сделать? Пока что ничего. Пока что я - лишь единица в системе из единиц. Я поглощаю информацию, и делюсь информацией. Но внутри этой функции тесно, душно. Нужно сделать шаг в сторону, переступить забор и бежать, бежать, бежать вдоль насыпи туда - к звёздному небу, к бревенчатому домику в лесу...
 Этот сборник я назвал "Вторичность", потому что своих слов я ещё не имею. Всё, о чём пишу я, уже было написано. И было написано лучше. Однако я не могу не писать - что-то внутри меня постоянно заставляет искать ручку и бумагу, чтобы оставить на листе несколько предложений, несколько строк.
 Вот, что я могу сказать: в каждом человеке есть потребность действовать. Это - такая же потребность, как утоление голода или сон. На протяжении всей своей жизни нужно работать над собой, улучшать первоначальную версию себя и тем самым улучшать мир вокруг. Человек, переставший работать над собой, становится подобием устаревшего танка: все вокруг используют новые двигатели, новые орудия, новую броню, повышая тем самым эффективность. А что наш устаревший танк? Он остаётся фанерной, едва способной добраться до линии фронта, коробкой с двумя пулемётами, от которой никакой пользы.
Человек не может появиться в этом мире лишь для бездействия и бесполезности.