Когда кончается война

                Моей маме,
                моим дядям и тетям
                и всем, кого теперь называют
                «дети войны»

– Мишаня, ешь скорей, заснешь над миской!- подогнала мать младшего сына.
– Я ем.
– Ем, – передразнила мать, – разве так едят. Посмотри, все уже поели, а ты всё возишься. Потому и худючий такой.
– Я не худючий.
  У Мишани был свой план. Он специально ждал, чтобы все поели и ушли из-за стола. А мамка возится и  всё-равно не заметит. Мишане нужно было спрятать недоеденную картофелину и кусочек хлеба. Он дождался, пока мамка отвернулась к кадушке с квасом, быстренько положил картошку с хлебом по карманам и шмыгнул на печку, где спал вместе с сестрами. Старшие братья спали на полатях, маленькая Верушка в качке или с мамкой на кровати, а Мишаню мамка определила к девчонкам на печку, как маленького. Да он и был маленький: родился за три года до войны
  Мальчик залез на печку, достал из-под подушки тряпочку, завернул в неё хлеб и картошку и спрятал под подушку. Хорошо, что девчонки ещё не пришли со двора и не увидели.
  Утром первым делом Мишаня полез под подушку. Под подушкой ничего не было. Он кубарем соскочил с печки. Все уже встали, только маленькая Верушка посапывала в своей качке. Мишаня посмотрел по сторонам и с надеждой спросил: «А где папка?» Никто не ответил, а мамка, повернувшись от квашни, сказала: «Та-а-к. Опять? Кто?» Голос ее не предвещал ничего хорошего. Она по очереди посмотрела на детей. Коля молча отрицательно покачал головой. Витальчик сказал: «Не, мамк...Ты же сказала…Я не брал…» Лидушка непонимающе таращила глаза. А вот Зинушка глаза спрятала.
– «Зинка, ты!» – «А чего он!» – «Я же говорила!» – «Да! А если я есть хочу!» – «Я же запретила!»
Мать в гневе хлестнула Зину по спине кухонным рушником: «Ах ты, зараза!» Зина от обиды зарыдала.
– А чего он! Говорили ж ему – не придет пока папка. А он опять прячет. Картошка под подушкой раздавится и пропадет.
  Мишаня, поняв, что папка не пришел и что драгоценное угошенье  съела Зинка, заревел на всю хату. В люльке проснулась и недовольно завопила Верушка. Мать грозно крикнула: «Да что ж такое! Замолчите все!». А  потом вдруг опустилась на лавку и сама заплакала. Дети испугались. Мать не плакала никогда. Почти.
Коля с Витей молчали, уставившись в пол. Зина бросилась к матери, обняла ее: «Мамочка, прости! Мамочка, не плачь!» Лида и Мишаня с ревом обхватили материны колени. Коля вздохнул, хмуро поднялся: «Мишаня, хватит, пойдем со мной на рыбалку». Мишаня мгновенно замолчал и начал вытирать слезы. «Зин, успокой Лидушку, – негромко сказал Коля, а сам неловко тронул мать за плечо: «Мам, ну чего ты…Сейчас все успокоятся. Я Мишу на рыбалку заберу, Витальчик за хворостом пойдет. Девчонки тебе помогут…Не плачь. А то, глянь, Верушка заходится». Мать глубоко вздохнула и стала выпирать глаза.
– Ладно, Коля…Что-то устала я.
Она взяла на руки орущую Верушку и стала ее покачивать, что-то приговаривать. Коля потянул за руку Мишаню, грозно глянул на Зинку и, мотнув головой Витальке на выход, пошел во двор.  В хате всё стихло.
  Коля с Мишаней шел к реке и думал: «Когда же кончится эта проклятая война?!» Сейчас-то уже полегче, немцев прогнали. Мать билась изо всех сил, чтобы  дети не голодали, чтобы не было вшей. Старшие, как могли, помогали. Коля, самый старший, чувствовал свою ответственность. Отец, уходя, так и сказал: «Остаешься за старшего». Где-то он сейчас?
  Мишаня шел за братом и тоже думал про папку. Где он? Когда папка ушел на войну, мальчику было три года. Но он помнил, как отец подбрасывал его под самый потолок, аж сердце замирало. А еще помнил, как вечером, когда отец садился отдохнуть на завалинку, Мишаня устраивался рядом, подлазил под отцову руку и замирал, прижавшись к боку. Иногда отец сажал его на коленки, прикрывал полой пиджака или телогрейки. Случалось,  сын так и засыпал, пригревшись в уютном отцовском тепле.
  Когда наши отступали, одному из односельчан повезло. Его часть проходила через родное село, и он на минутку заскочил домой. «Хоть поесть взял да белье чистое», – говорили бабы. Мишаня после этого стал припрятывать часть своего ужина. А ну как папка ночью придет с войны, а поесть-то и нечего.
Утром он доставал припрятанные кусочки и доедал их, вздыхая, что, значит, папка не пришел. Но как-то мамка, снимая белье в стирку, обнаружила куски и учинила спрос. Так и выплыла история с Мишаниными  похоронками. С тех пор мать стала следить, чтобы за ужином он съедал все. Еды было в обрез, старшие братья, нет, не голодали, но не наедались. А Мишаня был слабенький, часто болел, то горло, то золотуха, ел плохо.
  Витальчик как-то стащил из-под подушки картошку и съел. Утром обрадованный Мишаня стал искать папку, долго ревел, узнав, что того нет. А мамка сильно ругалась и на Витальчика и на Мишаню. Но Мишаня упорно продолжал прятать еду для папки.
  Они с Колей пришли к речке и стали удить. Коля дал брату одну из своих удочек, помогал забрасывать, рассказывал, куда смотреть. Мишаня был счастлив. Коля любил и умел рыбачить. Рыбалка не бала только развлечением. Уха или жарёнка даже из мелких пескариков – существенная прибавка к скудной пище. Сегодня им повезло: Коля поймал трех карасей, крупных, размером со взрослую ладонь, несколько окуньков.  Мишаня с помощью брата – двух небольших плотвичек. Он даже прыгал от радости. Перед тем как идти домой, Коля сказал: «Мишаня, послушай, что скажу. Ты уже большой, шесть лет, должен понимать». Усадил брата рядом с собой на ствол поваленной ракиты и стал говорить. Он говорит о том, что, хотя немцев прогнали, но война еще идет, и, когда кончится, неизвестно. Что наши гонят фашистов и будут гнать, пока всех не перебьют. Что папка далеко и никак не может прийти, пока не победят всех врагов. Коля чертил на сыром песке, стараясь объяснить брату: вот тут наша деревня, вот тут был фронт, а теперь тут и пойдет ещё дальше – вон туда. Мишаня смотрел на кружочки, палочки и понимал одно – папка не придет ещё долго. Сколько это – долго? Мишане казалось, что его нет целую жизнь. Вон Верушка только родилась, когда началась война и папка ушел, а теперь бегает и лопочет.
– Так что ты не прячь еду, а то мамка вон, видишь, расстраивается, – продолжал Коля. – Ты же уже большой.
– Ладно, Коля, – вздохнул Мишаня, – не буду.
  Больше он еду не прятал. А война всё не кончалась и не кончалась.
И вот как-то весной раздался звук набата. Около сельсовета били в кусок железки. Делали это в исключительных случаях: когда пожар или вон когда война началась. Все побежали к сельсовету. Председатель вышел на крыльцо и зычно, напрягая голос, стал говорить: «Товарищи…» Все вдруг закричали, кто смеялся, кто заплакал, люди начали обниматься. Мишаня дернул Колю за штанину: «Коля, что случилось?» – «Война кончилась!» – «Ура!» – вместе со всеми закричал. Мишаня. И подумал: «Папка придет. Ура!»
  Но папка всё не приходил.Проходила неделя за неделей, и Мишаня стал сомневаться, а правда ли, что война кончилась. Всё было как и раньше. Хотя в этом году жизнь стала чуть-чуть полегче. Ребята уже пахали землю, все вместе посеяли огород. Виталик пошёл пастухом работать, Коля на лето  помощником комбайнера, да и Зину на лето взяли учетчицей. Лидушка помогала по дому, полола грядки. Мишаня осенью собирался в первый класс. А папки всё не было.
Он, улучив момент, спросил Колю:
– Коля, а правда, что война кончилась.
– Конечно, правда. 
– А что же папки нету?
– Эх ты, глупый. Ну нельзя же всех сразу по домам отпустить. Надо ждать, пока приказ выйдет, да пока доедет до дома. Ты же слышал, мамка письмо читала. Приедет папка.
  И вот однажды утром, когда все уже собирались завтракать, дверь отворилась, и в хату вошёл солдат. Остановился на пороге, оглядел всех и сказал:
– Ну, здравствуйте вам!
  И мамка, и ребятишки, на мгновение замершие, тут же ожили и бросились к солдату. Мамка с криком «Яша!» обхватила его за шею и заголосила. Сыновья, дочери бросились к отцу. Они теснились, каждый старался обнять отца и восклицал «Батя!», «Папа!», «Папка!». Отец смеялся и тоже обнимал их всех вместе и по отдельности. Верушка, не понимая, что происходит, заревела, перекрыв с голоса всех. Мать, счастливо смеясь, прикрикнула: «Верушка! Ты что! Это ж папка пришёл!» Верушка тут же замолчала и через мгновенье, подхваченная сильными руками, уже смеялась. А отец, подняв ее на вытянутых руках, приговаривал: « Ну- ка, дай посмотрю, какая у меня дочка выросла!»
  И только Мишаня стоял чуть в сторонке. Он вдруг испугался. Он так ждал папку. А теперь глядел на чужого солдата, которого братья и сестры обнимали, и со страхом понимал, что совсем не узнает его. Мишаня посмотрел на стенку. Там висела фотокарточка в рамке, которую мать тщательно прятала, когда были немцы,  а, когда немцев прогнали, повесила на стену на прежнее место. Отец на ней был молодой, красивый, в красноармейской форме. Такого Мишаня и ждал. Реальное лицо отца из памяти стерлось А этот запыленный солдат был чужим и старым.
  Отец осмотрел всех детей, как будто заново знакомясь с ними. Наконец очередь дошла до Мишани.
– Ну, Мишаня, иди сюда, – позвал отец.
Мальчик подошел и неловко уставился в пол.
– Ну вот, здравствуйте вам, ждал – ждал отца, а теперь стоит, как столб, – удивилась мать.
 – Да он его не узнал. Забыл, наверно, – воскликнула бесцеремонная Зинка.
– Ничего, не забыл, не забыл, – со слезами воскликнул Мишаня и выбежал во двор.
  Спрятавшись в малине, он горько плакал, потому что Зинка сказала правду: он забыл отца. Все помнили, а он забыл! Мишаня поплакал, потом долго сидел, шмыгал носом и не знал, как теперь идти домой. Но сиди - не сиди, а идти надо.
  В доме было тихо. Старшие братья и Зина пошли на работу. Праздник–то праздником, а работа в колхозе летом – без выходных. Лидушка была в огороде, Верушка игралась во дворе. Мишаня потихоньку заглянул в хату. Мамка уже успела согреть воды, и отец, искупанный, сидел на деревянном диване в нижней рубахе и кальсонах и босиком.  Он пил чай и негромко переговаривался с матерью. Мишаня опять шмыгнул на улицу.   
  Вечером в доме был праздник. Мамка с девчонками накрыла стол. Нехитрая снедь послевоенной поры: картошка, капуста, огурцы. Ради такого случая даже нажарили яичницы с салом. Бутылка мутноватого самогона. Отец сидел за столом в довоенной одежде, слежавшейся в сундуке и пахнущей травками. Мать в парадном платье в цветочек с белым воротничком улыбалась и была очень красивая. Как будто с лица ее стерли заботы и тревоги. Пришел дядя Шура, папин брат, с женой. Взрослые чокнулись гранеными стопками, стали закусывать. Дети ели. Потом начали заходить соседи, обнимались с отцом, радовались. Старшие дети потихоньку выбрались из-за стола и, забрав младших, отправились спать. А взрослые еще долго сидели, разговаривали, смеялись, пели песни.
  Наутро отец стал управляться, возился во дворе. Слышался стук молотка, визг пилы. Мишаня исподтишка поглядывал, но не подходил.
  А вечером отец вышел, уселся на завалинку и, посидев немного, негромко позвал: Мишаня, иди сюда». Мишаня удивился, он думал, что папка его не видит. Мальчик вышел из-за угла и подошел к отцу.
– Садись. Посидим рядышком. Как раньше…
У Мишани в горле что-то сжалось: папка помнил…Он взобрался на завалинку. Отец обнял его, придвинул к себе. Они немножко молча посидели. Потом отец сказал: «А давай на коленки».
– Я же уже большой, – тихонько сказал Мишаня.
– Ничего. Разок можно.
Он посадил сына на колени и прикрыл его полой пиджака. Мишаня сидел тихо, прислонившись к теплому отцовскому боку, и дышал еле-еле. От рубахи исходил запах травки, которой мать перекладывала вещи в сундуке. Мишаня чувствовал приятную тяжесть отцовской руки, чувствовал его подбородок на своей макушке. Он закрыл глаза, прслонился щекой к отцовской груди и затих. Теперь Мишаня поверил: война кончилась.