Пролог
- Дедушка, расскажи мне про войну – попросил мальчик, обращаясь к не высокому седоватому человеку, сидевшему рядом с ним на лавочке в густой тени яблоневого сада. Дед помрачнел и молча, полез за сигаретами в карман рубашки. Но девятилетний внук не заметил перемены настроения. Он ждал бравого рассказа о взорванных танках, сбитых самолетах и убитых в рукопашном бою фашистах. Его голова была уже порядком забита советской идеологией. Страна недавно отметила тридцать восьмую годовщину Великой Победы. В школе были организованы праздничные мероприятия, по телевизору шли фильмы, повествующие о боевых событиях. И война представлялась ребенку увлекательной игрой.
- Плохая штука – эта война. Хорошо, если она никогда не повториться – медленно ответил дед. Ещё немного помолчал и добавил: - Нечего о ней рассказывать.
Такой ответ не укладывался в сложившуюся картину мирозданья. Внук отлично знал, что Германия вероломно напала на Советский Союз, советские войска в ходе кровопролитных боёв мужественно отстаивали свою Родину, немцы были разбиты наголову. Эти и другие штампованные фразы не оставляли места для ответа дедушки. Может он шутит и его надо ещё раз попросить. Но в тот день внук больше ничего не услышал, на интересовавшую его тему. Он не огорчился, потому что в деревне на летних каникулах для городского мальчишки и без исторических рассказов было много интересного.
Разговор получил продолжение через несколько дней, причиной этому послужили крысы. В низенькой пристройке, бывшей когда-то частью старого дома, а после возведения нового, ставшей подсобкой, хранили дед с бабкой зерно курам, муку, крупы и семечки для себя. Крысы поселились под дощатым полом, прогрызли в углу дыру и ночью выходили поесть. Ели они всё подряд, ухитряясь прогрызать даже подвешенные к потолку мешки. Дед попросил у соседа два капкана и показал мальчику как их устанавливать. Куда положить кусочек сала в качестве приманки, в какое место поставить сам капкан. Рассказал, что нужно обязательно полить сало «постным» маслом, иначе крыса, почуяв запах человеческих рук, в ловушку не сунется. Но то ли обоняние не подводило животных, то ли масло было не достаточно пахучее - результата не было. Правда, две крысы попались, но, не клюнув на наживку, а случайно зацепив ловушку. Сработавший капкан зажимал крысе лапу вместо головы, и бедняжка пыталась вырваться до тех пор, пока, пришедший утром хозяин, не отправлял её в мир иной. Возросшие убытки переполнили меру терпенья бабушки. Она купила яд, приказала деду разобрать пол, рассыпать отраву рядом с обнаруженными норами и собрать пол обратно, забив наглухо прогрызенную дыру. В результате крысы больше не появлялись.
На следующий день после проделанной работы дед позвал внука: - Посмотри, что я вчера нашел. Давно, когда твой отец был в том же возрасте, что и ты, он потерял мои медали.
Он протянул мальчику два блестящих диска. Внук с любопытством схватил медали и принялся внимательно их рассматривать.
- Это золотая и серебряная? – спросил он.
- Нет, - улыбнулся дед, - просто у них такой цвет.
- А почему папа их потерял?
- Игрушек не было тогда, я дал их ему поиграть. Вот две в щель между досок и провалились.
- А у тебя ещё есть?
- Есть, но они юбилейные, их к годовщине Победы всем ветеранам дают.
Мальчик снова посмотрел на медали. На той, что он назвал золотой, был профиль Сталина, а на обратной стороне надпись «За победу над Германией».
- Это за то, что ты Германию победил?
- Эту медаль в 45-м давали всем, кто участвовал в войне.
- А эту? На ней «За отвагу» написано.
- О-о, эта медаль боевая. - Тут дед оживился. – Наш расчет перед наступлением поставили напротив ДЗОТа. Когда артподготовка началась, мы по нему били очень точно. Немцы ни одного выстрела из него не сделали. За это весь расчет наградили такими медалями.
Мальчик задумался. Снова слова о реальной войне не совпали с картиной детского воображения. Отвага – это когда в гуще боя, вокруг взрывы, свист пуль, ты на коне или танке, враги бегут. А тут ни одного ответного выстрела и медаль «За отвагу». Но своих сомнений он высказывать не стал, а задал следующий вопрос:
- Дедушка, а ты хотел умереть за Родину?
- Да ты, что? – рассердился дед, - совсем с ума сошел? Кто же хочет умереть? Умирать никто не хотел!
- Но в кино показывают…
- Мало ли, что в кино показывают!
Возникла пауза. Дед, успокоившись, перевел разговор в другое русло.
- Старых колодочек, на которых висели медали, я не нашел. Завтра мы поедем с тобой в Тамбов и купим новые.
- А где мы их купим? – внук обрадовался и поездке, и тому, что на него больше не сердятся.
- В магазине «Ветеран».
Вечером следующего дня медали были как новенькие. Дед согнул из проволоки переходные колечки и, повесив медали на колодки, позвал внука посмотреть на работу. Тот примерил награды на свою грудь и заметил одно несоответствие. Медаль «За победу над Германией» висела оборотной стороной.
- Дедуля, а почему ты Сталина наоборот повесил?
- Сталин, Сталин,- проворчал дед, – зачем он нужен? И без него б войну выиграли.
Опять дед озадачил мальчика. Как можно выиграть войну без вождя? Очередной стереотип поколебался, и ребенок задумчиво пинал землю ногой. Ветеран заметил его затруднения, но истолковал их по своему. Он попытался объяснить мальчику, не знавшему войны, голода, коллективизации, безотцовщины, что в жизни всё бывает значительно страшнее, чем в кино.
- Ты давеча просил рассказать про войну. Мы однажды занимали новую позицию, прикатили пушку, оставили с ней солдата, а сами ушли за снарядами. Пока нас не было, немец артобстрел сделал. Мы пришли, а от солдата только кровавая каша осталась. Из крови и песка. Такого в кино не показывают.
Дед внимательно посмотрел на внука, ожидая соответствующей реакции. Но мальчик только пожал плечами. Детская психика не позволяла примерить этот случай на себя или кого-то из близких. Оценить ужас услышанного он был просто в тот момент не способен. То, что многие погибли, он и так знал. А лично у него оба деда вернулись с войны живые, хоть и раненые. Никакого, кроме киношного, представления о смерти он не имел и попытка ветерана, прожившего очень непростую жизнь, расширить понимание жизни и смерти, успеха не получила.
Лето подошло к концу и родители мальчика приехали, чтобы увезти его в город. Пока он доигрывал последние часы беззаботного существования, дед в разговоре с сыном – отцом мальчика упомянул о детских вопросах.
- Он ничего не понимает о войне, он судит о ней по фильмам.
- А ты напиши книгу, о том как воевал. Он вырастет, прочитает, поймет, - предложил отец.
- Я - не писатель по профессии, ты же знаешь.
- Ты, по крайней мере, можешь хоть как-то написать. Другие не смогут вообще.
- Ладно, я попробую. До следующего лета времени много.
Краткая биография Кокина Ивана Павловича, написанная его сыном Кокиным Юрием Ивановичем.
Мой отец, Кокин Иван Павлович, родился 19 ноября 1918 года в селе Криуша Панинского района Воронежской области в крестьянской семье.
В 1929 году семью раскулачили за отказ вступить в колхоз (в хозяйстве было две лошади) и выслали в Коми АССР. Там мой отец учился в школе и за отличную учёбу был направлен в местный районный центр для продолжения учёбы, но из-за голода вынужден был зимой, с ещё одним учеником, вернуться к родителям.
Шли мальчишки пешком по реке Вычегде. В попутных населённых пунктах нанимались на работу к жителям. В качестве оплаты за работу их кормили. (Местные жители, зыряне, русского языка не знали, объяснялись кое-как. В одном селе мальчишкам поручили привезти на лошади дрова из леса, которые были заготовлены летом. Видя, как одеты мальчишки, хозяева дали им на время работы то, что они называли совик – медвежья шкура, снятая со зверя целиком, рукавами является шкура с передних лап). Школьное образование отца на этом закончилось.
С места поселения всей семьёй попытались бежать на прежнее место жительства, но их поймали и вернули обратно. Тогда они решили бежать группами. Первым успешно сбежал брат моего отца – тоже Иван (имена давались священниками). Родители звали детей: «Ванька большой и Ванька маленький». Мой отец – Ванька маленький. Потом бежали мать моего отца (моя бабушка) и двое её детей: Ванька маленький и Маруся. Сестра отца (для меня тётя Маруся) моложе отца. Бабушка рассказывала мне, что в дороге питались подаянием, просили милостыню и, кроме того, воровали в огородах картошку, которую пекли на костре. С учётом первого неудачного побега, на руках у бабушки была поддельная справка, смысл которой заключался в том, что бабушка с детьми возвращается от своих выселенных родственников, которых навещала с разрешения властей. Справку изготовил старший брат отца, Василий (упоминается в «Рассказе…»). Василий жил и работал в Воронеже, был хорошим слесарем, сам изготовил фальшивую печать для справки. Каким образом справка была передана Василием своим родителям на место высылки, мне не известно. В каком-то городе бабушку с её детьми арестовали и поместили в камеру, где уже был один крестьянин и какой-то уголовник. Крестьянина первым вызвали на допрос. Уголовник быстро распотрошил сумку крестьянина, в которой оказались продукты и начал их есть. Вероятно, он понял, насколько голодны были дети, и поделился едой с ними, с моим отцом и тётей Марусей. Потом вызвали на допрос бабушку, она предъявила справку, и её с детьми отпустили.
После побега мой отец жил в Воронеже у старшего брата Василия, который был женат и имел двух дочерей.
Деду убежать не удалось, так как он заболел дизентерией и умер.
Эти факты биографии мой отец всю жизнь скрывал по понятным причинам.
Образование моего отца продолжилось в 1945 году, ещё до окончания войны. От тяжёлого ранения он уже не мог быстро поправиться и снова идти на фронт, так как, когда из госпиталя его отпустили домой для поправки здоровья, поправлять было нечем; родные голодали. Война шла к победному концу, и врачи имели возможность ослабленным ранением солдатам предоставлять отсрочку. Таких солдат было много. Военкоматы направляли на учебу для приобретения знаний по умственному труду тех, кто не мог выполнять физическую работу. Отцу предложили поехать на курсы по подготовке бухгалтеров в город Мичуринск. Он согласился. Когда окончилась война, он ещё учился.
По окончании курсов был направлен на работу в село Горелое, Лысогорского района, Тамбовской области. Там женился на моей матери, девятнадцатилетней Смагиной Марии Павловне. Там вырастил троих детей: меня и двух моих сестёр, Татьяну и Нину. Умер в возрасте 82-х лет 26 сентября 2001 года и похоронен на сельском кладбище в Горелом.
Этот «Рассказ…» отец написал по моей настоятельной просьбе. Он, вероятно, хотел видеть его опубликованным. Понимая, что в тексте есть ошибки, дал мне право его редактировать. Когда я попробовал привести текст в соответствие с правописанием, то увидел, что он воспринимается по другому, теряется колорит разговорной речи отца. Отец писал так, как говорил. Поэтому в тексте исправлены только знаки препинания. Остальное намеренно не тронуто.
По той же причине не правил текст, где имеются такие ошибки, как, например, призывники названы допризывниками или командиры РККА названы офицерами и т. п.
Юрий Иванович Кокин.
Рассказ о прохождении военной службы
и участии в Великой Отечественной Войне 1941 – 1945 г.г.
Кокина Ивана Павловича.
«Посвящается внуку
Володе Кокину»
Самое тяжелое наказание для писателя,
это когда он напишет книгу, а её никто
не читает. Вот и я боюсь, что мой рассказ
никто не прочитает до конца, тем более
я ещё и не писатель по профессии.
Летом 1939 года меня взяли на приписку в Центральный райвоенкомат г. Воронежа для призыва в РККА (Рабоче-крестьянская Красная Армия). Служба в армии считалась делом очень почётным, поэтому в армию вся призывная молодёжь шла с большим желанием. Мы, призывники, обменивались между собой мнениями: кто в какую воинскую часть хочет попасть служить. Имелись для нас сведения, что при прохождении комиссии спрашивают: «В какую часть желаешь пойти на службу?». Мне, в частности, тогда хотелось попасть на службу в Морфлот, по-видимому, привлекала своей красотой морская форма одежды. А что касается, плохо плаваю и никогда не видел моря, то это меня в то время не беспокоило.
Брали нас на 2-х недельную подготовку, где обучали ходить в строю, уметь строиться в шеренги и колонны, стрелять из мелкокалиберной винтовки. Знакомили с первичными приёмами работы на турнике, на брусьях, прыгать через препятствия. Кто успешно выполнял все упражнения, в последний день сборов выдавали значки ГТО. Этот значок получил и я.
В декабре месяце 1939 года получил повестку: «Явиться в Армию; иметь при себе ложку, кружку, запасное бельё и ещё чего не помню».
Приём и формировка команд допризывников производилась на улице Проспект Революции г. Воронежа, около ДКА (дома Красной Армии). Комплектация команд проходила весь день.
Меня провожали в Армию старший брат Василий и двоюродный брат Пашка Коломейцев. Пашка в то время был «большим человеком» – работал директором треста столовых и ресторанов г. Воронежа.
Я перед призывом работал на Воронежской мелкой судостроительной верфи слесарем-монтажником по оборудованию катеров и мотолодок по низкому разряду.
Почти рядом с призывным пунктом находилась столовая. В этой столовой мои провожающие заняли один стол и целый день пили за этим столом. Я периодически заходил к ним. Они всё время спрашивали: «Как там у тебя идут дела?». Но мы, допризывники, никаких дел там не делали, за нас делали работники райвоенкомата, а мы только ожидали когда назовут «твоё фамилие». Помню, пришёл я в столовую, на обед что-ли? Пашка пошёл, позвонил и по возвращении сказал: «Сейчас подойдёт машина Эмка», написал мне записку, съезди в магазин «Вина Азербайджана». Это где-то было около Госбанка или театра им. Кольцова. По этой записке дали мне вина высококачественного 2 или 3 бутылки. Вино и водку я в то время почти совсем не употреблял, алкогольные напитки мне не нравились.
К вечеру сформировали команду, в которую попал и я. Распрощавшись со своими родными, мы строем пошли в баню. Из бани строем пошли на жел. дор. вокзал. Для нас был подан состав товарных вагонов, оборудованных нарами, среди вагона железная печка и ящик угля.
В тот же вечер поезд тронулся, и нас повезли, но никто не знал, куда мы едем. Знали только сопровождающие нас офицеры, для которых в нашем составе был один пассажирский вагон. Сопровождающие нас офицеры и сержант носили в ножнах сабли. Помню, сабли у них на ремнях висели низко, почти касаясь земли.
На крупных станциях, где наш состав останавливался, вино-водочные изделия не продавались, по-видимому, заранее сообщили: «Идёт эшелон допризывников, продажу вино-водочных изделий прекратить». Некоторые любители выпить бегали за пределы вокзала и всё же приносили спиртные напитки.
За несколько минут до отправления поезда, идёт один допризывник с нашего вагона по фамилии Стратечук, а около вагона ходят сопровождающие. Он был вынужден сунуть бутылку в снег. Сопровождающие заметили, пошли и взяли эту бутылку, как находку кем-то потерянную. Ему было очень обидно за утрату этой бутылки. Когда мимо нашего вагона проходил сопровождающий, Стратечук с верхних нар в люк-окно кричал: «Фетфебель!». Сопровождающие на этот отзыв обиделись, двое пришли и забрали Стратечука в свой вагон. Мы были в большом загадочном недоумении, что же ему теперь будет? Поезд тронулся, а Стратечука нет. Продержали они его у себя часа два и, на одной из остановок, он пришёл в свой вагон. Все спрашивают: «Ну, как, что они с тобой делали?». Он отвечает: «Ничего особенного, помыл туалет, и они меня отпустили».
Где-то в районе г. Махачкалы, остановился наш эшелон на одной станции. В стороне от станции на прилавках женщины дагестанки торгуют разными фруктами. Допризывники, большой массой, как саранча, налетели на этот рынок. Смотрим мы из вагонов, эти торгующие наваливают на плечи, кто корзины, кто мешки и бегом бегут от рынка вглубь населённого пункта. Допризывники в дороге издержались, начали брать фрукты без оплаты.
Приехали мы в г. Тбилиси в Закавказский военный округ, в 10-й отдельный железнодорожный батальон. В/часть расположена в черте города, обнесена капитальной кирпичной стеной – оградой. Казармы очень хорошие 2-х этажные, полы паркетные выложенные плиткой. Койки и постели чистые. Столовая большая, уютная и чистая. Хороший клуб, хороший красный уголок. В красном уголке имелось пианино, картины, нарисованные ранее служившими в этом батальоне одарёнными солдатами. Территория части вымощена камнями, кругом чувствуется чистота и прядок.
После бани всех нас обмундировали в военную солдатскую форму, сформировали отделения, взводы, роты; после этой обмундировки, мы уже друг друга не узнаём. Позже постепенно привыкли к военному обмундированию.
В нашей партии допризывников из г. Воронежа прибыл некий Мишка Елисеев, который обладал очень хорошим и приятным голосом. Бывало, как он появлялся в красном уголке, офицеры неотступно просили его, чтобы он что-нибудь спел. И он пел под звуки пианино. Очень хорошо и мелодично он исполнял песню «Чайка». Когда нам строем приходилось идти по гор. Тбилиси и когда песню запевал Мишка Елисеев, то на тротуарах по обеим сторонам улицы, все прохожие останавливались, стояла среди их мёртвая тишина, все слушали песню. После небольшого периода нахождения его в группе художественной самодеятельности батальона, его откомандировали в дивизионный или бригадный круг самодеятельности. Больше мы его не видели.
Спустя несколько месяцев нахождения в в/части мы торжественно приняли присягу.
После этого я и другие солдаты были отобраны и назначены в учебную роту, сроком на один год. По окончании учебной роты, нам были присвоены звания младшего командира. Повесили нам на петлицы по одному треугольнику, (погоны в то время Советская Армия не носила, погоны были введены в период В.О.В. в 1942 или в 1943 годах, точно не помню).
В бытность учёбы на младших командиров, наркомом обороны СССР был маршал Тимошенко, который потребовал от всех родов войск всю учёбу, занятия с солдатами проводить в поле, чтобы вся обстановка солдата была более приближённая к боевой военной обстановке. Для этой цели в выходные дни устраивались разные кроссы, походы на 15 – 20, а то и на 30 км. Часто начали поднимать по тревоге вружьё. Два раза в неделю получали сухие пайки – пакеты каши, сухари, с тем, чтобы солдат сам себе в котелке в поле <мог> приготовить обед, причем, в ограниченное на обед время. Пока день пробудешь на тактических занятиях в поле, а климат в Тбилиси жаркий, гимнастёрки от пота все мокрые, покрываются солью. Обмундирование не выдерживает срока носки, 6 месяцев, и рвётся преждевременно. Также не выдерживает срока носки и обувь. Вследствие этого, в старом потрёпанном обмундировании солдаты имели невзрачный вид.
Бывало, командир учебной роты майор Попуашвили приведет нас с учений в часть, даст команду: «Смирно!», а сам идёт докладывать или командиру части, или дежурному по части; от длительного нахождения под командой «Смирно», некоторые солдаты не выдерживали – падали в обморок от переутомления и от жары. Команду «Вольно» майор Попуашвили произносил без мягкого знака: «Волна».
На одном из торжественных заседаний в театре им. Шота Руставели, на майском или октябрьском <празднике> (точно не помню), мне и другим солдатам нашей учебной роты пришлось стоять под знаменем по 15 или по 5 минут (в обмундировании с иголочки). Под знаменем стоять по стойке «Смирно» очень трудно, это время кажется вечностью.
Один раз пришлось участвовать на октябрьском параде в г. Тбилиси на площади им. Берия (сейчас эта площадь именуется по другому). Парад принимал в то время командующий Закавказским военным округом генерал армии Тюленев. Войска объезжал на сером коне под седлом. Так же приветствовал солдат, как и на Красной площади в Москве. Мы в свою очередь отвечали на приветствие троекратным: «Ура!».
После окончания учебной роты и присвоения звания младшего командира, наш 10-й отдельный железнодорожный батальон был разделён. Из него выделился 15-й отдельный железнодорожный батальон. Я попал вместе со своим отделением в 15-й батальон. Этот батальон погрузился в вагоны, и привезли нас на иранскую границу, на ст. Джульфа. Граница с Ираном проходила по реке Аракс, в которую мы ходили умываться. Жили в брезентовых палатках, в которых имелись окна из небьющегося стекла.
В батальоне имелись: рота путейцев, рота мостовиков, техническая рота, подрывная, стрелковая рота, взвод управления, химический взвод и другие подразделения. Я был в технической роте, в которой были шофера, трактористы. Командиром роты технической был младший лейтенант Дегтярёв, человек был хорошо образованный, по профессии инженер-теплотехник. Военную дисциплину не любил, когда ему приходилось докладывать наедине, то он не разрешал стоять перед ним навытяжку, а докладывать обычно, как товарищ товарищу.
Он был мобилизован из запаса на Финскую войну, а после окончания Финской войны его не отпустили домой, и он попал к нам. В этот период он всячески стремился демобилизоваться, но его всё не пускали. Впоследствии он всё же добился демобилизации и уехал домой в Винницу.
Целевое назначение нашего 15-го батальона заключалось в обучении солдат уметь строить железные дороги, мосты, а в военное время разрушать. Безусловно, обучались военному стрелковому делу, с тем, чтобы каждый солдат подразделения мог принять бой с противником и вышел победителем. Я был в технической роте, где солдаты преимущественно были шофера и трактористы.
В бытность на иранской границе, от ст. Джульфа до г. Ордубада, строилась железная дорога силами рабочих гражданского населения. Наш батальон принимал участие в строительстве этой дороги. На иранской границе мы пробыли месяца 3 – 4. В баню ходили в г. Ордубад. Ордубад по своему внешнему виду и по постройкам тогда выглядел как средняя деревня. Это такое захолустье, такая полудикая отсталость, что вряд ли в каком уголке нашей страны можно встретить. Женщины в этой местности и в Ордубаде на расстоянии 60 – 70 м <от> встречного мужчины закрываются чёрным полотном, соблюдая национальный обычай.
В Нахичивани или в Джульфе мы погрузились в вагоны и приехали на ст. Вапнярка Винницкой области. В Вапнярке мы пробыли примерно 2 недели до начала войны.
Началась война.
22 июня 1941 года, воскресенье, выходной день, южная Украина, тепло, день солнечный, всё цветёт, растёт и благоухает.
По радио сообщили: «В 12 часов будет передано важное правительственное сообщение».
Выступил по радио министр иностранных дел В. М. Молотов, который сообщил: «Германия внезапно напала на Советский Союз. Враг сконцентрировал на нашей границе огромное количество войск, внезапным бронированным ударом обрушился на наши пограничные укрепления и перешёл во многих местах нашу границу. Вражеская авиация бомбила горда: Одессу, Киев, Проскуров, Кишинёв» – и т. д. и т. д. Молотов сказал: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами».
Прослушали мы правительственное сообщение, и каждый солдат и офицер погрузился в свои думы: «Что эта война принесёт, какой размах примет, сколько она продлится?». Ничего не известно!!!
На 3-й день войны немецкие самолёты начали бомбить нашу станцию Вапнярку. В основном были разбиты железнодорожные пути и депо. Всё это, по долгу воинской службы, мы быстро восстановили.
В этот период днём и ночью эшелон за эшелоном через ст. Вапнярка проходили на фронт воинские части, а на обратном пути шли эшелоны с ранеными солдатами. Поэтому железной дороге нельзя было делать остановку движения поездов так же, как нельзя делать остановку движения крови в живом организме. Людских потерь при этой бомбёжке было мало. В частности: шли по улице две девушки и один военный офицер, из которых офицер остался жив, так как он при падении бомбы лёг в грязный кювет, а девушки боялись запачкать платья, не легли и обе были убиты осколками насмерть.
Мы стреляли из винтовок по самолётам, но это было подобно выстрелу «в белый свет как в копейку».
Наш эшелон в этой бомбёжке был невредим. Он стоял на ж. д. пути. Людской состав располагался в пассажирских вагонах, часть товарных вагонов под имуществом, инструментом, боеприпасами и взрывчаткой. Два путеразрушителя. Остальное, как то: трактора, автомашины, тягачи и другая спецтехника располагалась на земле в полукилометре от эшелона. Словом, полностью укомплектованный боевой военный железнодорожный батальон.
Немцы, сломив наши пограничные укрепления по всему фронту, начали на своей армаде бронированных машин – танков, бронетранспортёров, самоходных орудий, автомашин, мотоциклов и другой подвижной техники, быстро продвигаться вглубь нашей страны. В первый год войны немцы имели неоспоримое господство в воздухе. Их самолёты оказались лучше бронированные, превосходили наши самолёты в скорости и манёвренности и, кроме того, у них самолётов было больше чем у нас. А раз так, то в воздушных боях больше горели наши самолёты.
Несмотря на первые успехи противника, мы верили Молотову, что победа будет за нами. Нам иногда политруки говорили, что в войне с Наполеоном была Москва отдана противнику, но всё равно победу одержала Россия. И что временный успех немцев это ещё не говорит о том, что они выиграют победу в этой войне.
Поскольку противник во многих местах вторгся на многие сотни километров на нашу территорию, наш батальон выехал из Вапнярки в Одесскую область и был расположен не далеко от ст. Ивановка. Кто даёт указания о переезде на новое место, куда и когда ехать, это солдату не известно. Поскольку путеразрушители идут последними, то конкретно не знаю, включались они в работу или нет. Высшее командование, по-видимому, не ожидало, что немцы быстро подойдут и займут ст. Ивановка. Наши войска, находящиеся в этой округе, решили выбить немцев из ст. Ивановка. В бой был привлечён и наш батальон, и это было наше первое боевое крещение.
Немцы применяли тактику: при остановке на ночлег, танк повертится на одном месте и углубляется в землю. Сверх земли остаётся башня с обзором и обстрелом, а гусеницы, как наиболее уязвимое место танка, скрыты. Наша разведка донесла, что немцы закопали танки, так как, по-видимому, кончилось горючее.
Ночью наш батальон двинулся на врага с винтовками и 3 – 4 мя ручными пулемётами Дегтярёва. Дело было в конце июля или в начале августа 1941 года. В боевом охранении впереди шла группа наших солдат, которую возглавлял солдат по фамилии Чаус, хорошо знавший немецкий язык. На рассвете при встрече с немецким часовым, который окликнул на своем языке, ему был ответ по-немецки «свои» и тут же Чаус штыком заколол немца. Поскольку винтовка была на боевом взводе, одновременно был произведён выстрел. На этот тревожный выстрел немцы поднялись по тревоге и начали массированный прострел местности из пулемётов, автоматов, миномётов. Мы залегли в кукурузе, но окопаться не успели. Продвижение наше было приостановлено шквальным немецким огнём. Мы были не окопаны, а кто успел окопаться, не как следует, наспех, поэтому мы несли большие потери.
Утром появилась наша авиация, которая бомбила и обстреливала немецкие войска. Немецкий огонь резко снизился, в этот момент мы имели возможность отступить. Позади нас, в период нашего отступления, занимали оборону другие боевые наши воинские части. Раненых солдат и офицеров с поля боя вынесли и вывели всех, а убитых всех вынести не удалось.
В этот же день мы погрузились на свой эшелон. Отъезд сопровождался дальнейшим отступлением наших войск. За 2 часа до нашего отъезда на станцию нашу ворвались немецкие мотоциклисты, но сразу покинули нашу станцию. По-видимому, была немецкая группа разведчиков.
На этой станции имелся элеватор, во дворе которого было очень много в ворохах пшеницы. Пшеница была кем-то обложена мешками, облитыми бензином и подожжена, с тем, чтобы не досталась немцам. В этой суматохе жители начали тушить подожженную пшеницу и таскать по своим домам.
Приехали мы на ст. Раздельная, Одесской железной дороги. Трактора и автомашины ехали своим ходом. Военную поездку с мирной поездкой, конечно, сравнивать нельзя: бесконечные бомбёжки, разрушение вагонов, жертвы людей, разрушение ж. д. пути и т. д. Но всё же мы добрались до ст. Раздельная.
Одна какая-то станция впереди нашего пути подверглась бомбёжке. Одна бомба не разорвалась, подкатилась к будке стрелочника и лежит почти у двери. Стрелочник убежал от будки и не подходит. Замедленного ли она действия или не сработала, а ехать надо. Наши солдаты откатили её в сторону от ж. дороги и возобновили движение.
Помню, с тракторами был старшим направлен ленинградский парень ст. сержант Глебов. Прибыл он на ст. Раздельная с солдатами-трактористами без <нескольких> тракторов. Спрашивают у него: «Глебов, где трактора?». Он отвечает: «Я их расстрелял». Следует понимать, что во всех критических военных моментах, все, что нельзя эвакуировать, надо уничтожать. Вот у него получилось так: трактор, предположим, забарахлил или какие другие причины, не целесообразно держать около него всю команду, значит расстрел этому трактору. Вот пока до места добрались, то часть тракторов расстреляли. Безусловно, за потерю техники не хвалят, а наказывают.
По прибытии на ст. Раздельная, подвижная техника и людской состав батальона находился в <лесо>посадках, примерно в 3-х км от станции, а ж. д. эшелон на станции. Для охраны эшелона на станции выделялось отделение солдат. В одну из ночей во второй половине августа 1941 г. я, сержант Кокин, был назначен в караул по охране своего эшелона. Летом, тем более в южной части Украины, было очень тепло. Стоял около путей штабель шпал, который служил нам караульным помещением. Были выставлены часовые с одного и другого конца эшелона. Смену часовых производили через 2 часа.
По неизвестным для нас причинам вся станция Раздельная была забита поездами. Вблизи нашего эшелона находились два эшелона эвакуированных из Бесарабии женщин, детей и стариков. Эшелон с каким-то фуражом, эшелон с боеприпасами, авиабомбами и какими-то разобранными самолётами. Два эшелона с цистернами. В один эшелон грузился артиллерийский полк или батальон со своими орудиями и лошадьми.
Ровно без пятнадцати минут 24 00 час слышим гул немецкого самолёта. Вырывается в воздух со станции, или из района станции, зелёная ракета, неизвестно кем поданная. Самолёт бросает на станцию бомбы и попадает в гущу эшелонов. Произошёл неимоверной силы взрыв, по-видимому, взорвался вагон взрывчатки. Воздушной волной сдвинуло штабель шпал на нас. Всё затрещало, загудело, всё горит, всё рвётся. Мы выбрались из-под шпал и бежим в сторону от станции. Женщины с детьми в одном нижнем белье, лошади артполка, солдаты, некоторые раненые люди и лошади, вообще всё живое бежит от станции. До утра к станции подойти было нельзя.
Утром наши подразделения и другие военные производили подворный обход близ расположенной территории, по выявлению и спасению раненых. Один из наших часовых погиб, а один каким-то чудом остался живой. Два эшелона эвакуированных сгорели полностью. Сгорел и наш эшелон.
Близ расположенные дома, у некоторых были выбиты простенки, не говоря уже об окнах. Отбрасывало на 200 – 300 метров вагонные оси с колёсами. После того как сгорит товарный вагон, у него остаётся металлический каркас, и вот на полу вагона, на металлической основе было видно сгоревших людей. Что характерно, человек весь обугленный, сгоревший, многие не разваливаются – сохраняют пепельный силуэт человека. На все эти людские бедствия смотреть в натуре очень тяжело.
А враг всё дальше и шире вторгался вглубь нашей страны. Наши войска, после упорных боёв, оставляют город за городом. Многие города немцам достались невредимыми, оставлены без боя во избежание окружения.
После потери жел. дор. техники, с оставшимися небольшим количеством тракторов и автомашин, мы начали двигаться в сторону г. Николаева, т.е. вместо восточного направления начали двигаться на запад, так как пути были перерезаны силами противника. В Николаеве мы попадаем в немецкое кольцо окружения. Но в следующую ночь ударное подразделение моряков Черноморского флота произвела прорыв немецкого кольца, и мы вышли из окружения.
Через Днепр переправлялись на переправе в 7 км от г. Каховки, на нефтеналивной барже, которую таскал на буксире катер. Переправой руководил один из генералов. В порядке очереди, на построенную на берегу эстакаду заезжают автомашины, затем на баржу, а потом свободное пространство между машин заполняют солдаты. Шофера находятся каждый в своей кабине машины.
По приходу к Днепру, весь наш людской состав переправился в первый день на другой берег. Очередь переправы автомашин подошла только на третьи сутки. Вот мы и сидим на другом берегу, ждем, когда наши машины переправятся. Эти трое суток мы сидели голодные, НЗ давно был уже съеден. Правда, на 2 и 3 день мы толом глушили рыбу в Днепре, этим немножко подкреплялись без соли и хлеба. Переправлялись через Днепр с высокого берега на низменный берег, который начал затопляться. Где-то спустили <воду, открыли> шлюзы, по-видимому, в Запорожье на Днепрогэсе. Наш один солдат, шофер, очень ловкий был парень, по фамилии Житяев, много вытащил застрявших в воде низменного берега автомашин.
Двигались и пешком и кое-где подбрасывали на автомашинах. Попадаем мы в центр Украины, где-то в районе ст. Ясиноватая – Волноваха на формировку. Получили жел. дор. технику, получили людское пополнение. Немного познакомились с новыми солдатами.
А враг всё теснит и теснит наши воинские оборонительные части. Вновь при отступлении пришлось в некоторых местах разрушать за собой жел. дор. пути. На реке Ингулец подорвали жел. дор. мост, мост очень хороший, недавно выкрашенный, настолько хорош был мост, что и сейчас я его вижу.
В конце ноября или в начале декабря 1941 года мы попадаем на ст. Лихая для укомплектования батальонной техникой, боеприпасами, инструментом и др. Наши передовые части прочно заняли оборону в Донбассе и остановили продвижение противника. Из ст. Лихая мы выехали к подступам передовой линии на ст. Штеровка. Наши войска вели бои с противником под г. Красный Луч.
В конце декабря 1941 г. я был назначен старшим по сопровождению эшелона разбитых автомашин в ремонт. Вместе со мной был назначен ст. сержант Шульга, владевший правами вождения а/машин, и один солдат сибиряк. Эшелон наш двигался на ст. Нахичевань Донская, пригород г. Ростова, это где изготовлялись в мирное время комбайны по уборке зерна. Зима была очень холодная, а/машины все разбитые, кабины худые, крытого вагона в составе ни одного нет, спасайся где хочешь. Бывало, доедешь до какой-либо станции, бежишь к военному коменданту, спрашиваешь: «Скоро наш эшелон будет отправлен?». Когда скажет через 2 часа, когда больше, вот в это время и обогреваешься в вокзале. Иногда при, длительной стоянке, приходилось ночевать в вокзале на полу. Время было очень тревожное, народ бродил кто куда, вокзалы, в основном, были всегда заполнены людьми. Повалявшись по разным вокзалам примерно с неделю, мы набрались вшей. Обмундирование и так было грязное, стало ещё грязней, напоминало рабочую одежду кузнеца или тракториста.
Наш эшелон почему-то прямо не пустили на Ростов, а пустили по Сталинградской ветке через ст. Котельниково, Верблюд, Батайск, Ростов. Во время нашего пути Шульга всё время рыскал, где бы найти выпить? На одной станции нашёл в продаже одеколон. И вот в первый раз в жизни пришлось выпить разведённый водой одеколон. И всё это происходило не из-за какой-то потребности или жажды, а просто, жизнь была надломлена войной.
На одной крупной узловой станции идём мы втроём в надежде встретить магазин, что-нибудь купить. Встречается нам один майор и говорит Шульге: «Ст. сержант, приведите себя в порядок!» – у него была расстегнута шинель, или просто была внакидку на плечи. Шульга спрашивает: «А, Вы кто такой?». Майор отвечает: «Я начальник гарнизона». Шульга или не понял, или не захотел понимать, говорит: «Подумаешь, шишка велика!». Майор топнул ногой: «Ах ты, мерзавец, – говорит, – идём со мной», передал его патрулям и посадил на гауптвахту. Я ходил к военному коменданту станции и просил его вызволить Шульгу, чтобы вместе ехать. Часа через 2 – 3 Шульга явился. Не знаю, комендант ли помог, или на самом деле произошло так, как говорил Шульга. Спросили его: «Ну, как, отпустили?». Он отвечает: «Упустили, я сбежал».
Приехали в Нахичевань Донскую, эшелон подали под разгрузку к платформе. Одна машина ГАЗ АА (полуторка) заводилась, и на ней можно было ехать. Шульга её завёл и уехал в город. Привёз бутылок 5 – 6 красного вина. Начальство мастерских было всё военное. Всё оформили, получили документы. Переночевали одну ночь в ихнем красном уголке. С этого вина кого-то вырвало, уборщица пожаловалась на нас. Но начальство не стало нас наказывать, говорят: «Ладно, как фронтовиков вас прощаем».
Туда и обратно мы получали на узловых станциях сухой паёк по аттестату. Отправляемся в Ростов на ж. д. вокзал. Поезда пассажирские, может быть и не регулярно, ещё ходили по линии Ростов – Воронеж в сторону Москвы. Оформили военные литеры, вместо билетов, и поехали. На ст. Лихая или Зверево нам следовало сходить с поезда и двигаться в свою часть в прифронтовую полосу. Шульга, человек очень боевой, а, дело было под Новый год 1942-й, говорит, что я поеду до Миллерово, там у меня живёт тётка, теперь к Новому году горилки приготовила. Я подумал: «Чем я хуже Шульги, доеду я до Воронежа и повидаюсь с братом Василием». Солдата сибиряка я взял с собой, так как ему ехать было некуда.
Встретили нас хорошо. Марфуша, жена Василия, всё с нас перестирала, вшей пожгла утюгом. Воронеж и воронежцы выглядели как-то печально. Не знаю, что было в магазинах, но из спирто-водочных изделий и вин ничего не было. А на чёрном рынке поллитра водки стоило 500 руб. Брат Василий всё же где-то достал поллитра водки, а сколько она ему стоила неизвестно. Это была последняя наша встреча. Между ст. Сомово и Тресвятская есть разъезд Синицино, на этом разъезде брат вместе с семьёй попал под бомбёжку немецких самолётов в 1942 г., примерно в начале лета. Там и похоронен. Семья его эвакуировалась в гор. Новосибирск. Всего я у брата был полтора суток и вместе с солдатом уехал в свою часть.
Часть находилась, как я уже сообщал, на ст. Штеровка в прифронтовой полосе. Сдал документы на автомашины, отправленные в ремонт, и приступил к своим военным обязанностям. Железная дорога в прифронтовой полосе часто подвергается бомбовым разрушениям, поэтому батальон всегда был в работе по восстановлению путей, которые очень нужны для перевозки техники, боеприпасов, продовольствия и всего другого прочего к фронту.
В середине зимы 1942 года меня с отделением солдат из 12 человек послали на один из складов, № не помню, расположенный на станции Морозовская, за оружейной смазкой. Добирались мы в основном на товарных поездах. Первая задача была добраться до ст. Зверево, а потом по Сталинградской ветке. Примерно на 6-й день мы добрались к вечеру до ст. Морозовская. Пошли к военному коменданту за справкой о месте нахождения склада, он сказал: «Склад здесь в Морозовской». Переночевать он нам порекомендовал: «За станцией есть красное кирпичное здание, что там всегда военные останавливаются». Приходим в это здание, половина здания находится под какой-то конторой, а половина свободная. Разделены эти две половины широким коридором. В помещении натаскана солома, так как солдат любит мягко поспать, кирпичная плита-лежанка. В помещении прохладно. Мы решили затопить лежанку, до нас ещё начатой, деревянной оградой. Протопили, стало тепло, но беда в том, что нет света.
Морозовская освещалась электричеством с соблюдением светомаскировки окон. Мои ребята осмотрели помещение и сказали, что можно подключить свет, если бы были провода. Начали тянуть какой-то провод в коридоре, это оказался провод телефонный. Когда телефон во второй половине <здания> упал со стола, дед сторож проснулся, видит, телефон ползёт, за него отвечать придётся. Лёг животом на телефон и держит. Когда в щёлку окна увидели мы эту историю, то бросили тянуть этот провод. Всё же ребята где-то оторвали провод, на котором был разбитый фарфоровый патрон и действующая лампочка. Я отходил в это время на улицу, при заходе в здание, смотрю: по всей улице что-то сверкнуло и потемнело, а у нас в коридоре на стене горят провода. Загорелись провода и у деда в конторе. Провода затушили, или может быть, они сами по себе потухли.
Рано утром к нам приходят два железнодорожника и один майор. Железнодорожники говорят майору: «Вот, Ваши военные сожгли электролинию». Но мы с вечера эти провода, которыми подключались к линии, вынесли за пределы здания и спрятали в снег. Майор посмотрел на нас, проверил документы, сказал: «Врят ли эти ребята сожгли, это какая-то другая причина». Так что за эту затею мы отделались легко.
Утром нашли нужный нам склад, получили оружейную смазку, на каждого по металлической банке из белого железа с ручками для переноски, герметически закрытые, весом примерно 10 кг и отправились в обратный путь. На одной из станций нам надо было сходить, а товарный поезд пошёл без остановки, нам пришлось прыгать с поезда в снег на ходу. Получилось удачно, все спрыгнули, и никто сильно не ушибся. Добрались до своей части нормально, сдали оружейную смазку.
В эту зиму <1941 – >1942 года резко было снижено качество питания. Питались из крупяных изделий только одной перловкой. Хлеб начал поступать пополам с кукурузой. Из-за однообразной пищи у нас у всех заболели дёсна. В санчасти промоют дёсна перекисью водорода и больше ничего. Врачи говорят, нужны витамины, а взять их было негде. По весне начали кое-где доставать щавель разный, дикий чеснок, лук зелёный дёсна сами по себе зажили. Правда, зимой, по рекомендации врачей, пробовали есть сырую картошку, но зубы больные, трудно её сырую грызть, да к тому же много её не съешь, следовательно не получаешь положительного эффекта лечения.
Прошла зима, на исходе весна 1942 года, миновал год войны. Немцы усиленно подготовились к наступлению. В начале лета наступление немецких войск на южном фронте было настолько стремительно, что нам дано было указание отступать в сторону Дона мелкими подразделениями, отделениями, взводами. Продвигаться самостоятельно, кто как может, питаться тоже самое. Сбор за Доном в хуторе Весёлом. Немцы этим летом заняли Воронеж и приблизились к Сталинграду. Железнодорожная техника нашего батальона вновь была потеряна.
Я отступал со своим отделением и из другого взвода с нами был старший сержант Шестов. Погода очень жаркая была летом 1942 года. На тебе навьючено: скатка шинели, вещевой мешок, котелок, определённый запас патронов, винтовка; всё это в жаркое время сильно угнетает человека. Кроме того, беспрерывные налёты самолётов – бомбёжка и в упор, с бреющего полёта расстреливают из пулемётов. Дороги все забиты отступающими войсками, эвакуируется гражданское население – женщины, дети, старики; пыль стоит по всей дороге. Мы, например, проходили в среднем по 60 км пути и немцы почти не отставали от нас. На губах и во рту всё ссохлось, все грязные и запылённые, только хрустит на зубах песок.
Догоняет нас наша грузовая машина, едет повар со своей кухней и котлами. Опять налёт немецких самолётов, в это время все бегут врассыпную от дороги в сторону. Осколком убивает повара насмерть, а с ним ехавшего, ещё довольно молодого солдата Попова, уроженца из Мичуринска, ранило в руку. Попова перевязали, отправили с машиной, а мы наспех вырыли небольшую яму и похоронили повара налево от дороги, на месте его гибели. Асфальтированных дорог в то время у нас не было, дороги были грейдерные.
Примерно в середине пути нашего отступления между Штеровкой и Доном, мы попросили у одной ехавшей хозяйки лошадь в упряжи, она её безо всякого отдала. Мы на лошадь погрузили своё имущество и оружие, а сами шли пешком. И то для нас было большое облегчение. Были на пути и раненные и убитые, в частности, одного лейтенанта тяжело раненного, по нашему настоянию, взяли врачи на свою машину, оказав ему соответствующую медицинскую помощь.
Где-то, не далеко до подступов к Дону, встречается на пути дороги плотина, пересекающая ручей, наподобие нашего ручья Ржавца. (Ручей в селе Горелое Тамбовской области, где автор жил после войны). Мы решили от плотины отъехать в сторону, распрягли лошадь и пустили её покормить, так как она голодная так же, как и мы. Во-первых, мы могли в этом ручье обмыться, а, во-вторых, выждать время, когда наступит перерыв бомбёжки дороги немецкими самолётами. Обмылись, оделись, смотрим, перерыв – нет немецких самолётов. Запрягаем лошадь в ходок и въезжаем на плотину. Плотина машинами изуродована, колеи пробиты глубокие. Ходок своим «дифером» чертит об землю, лошадь еле тянет, и тут же налетают немецкие самолёты. Остаётся метра 3 плотины до берега. Засвистели бомбы, ребята мои убежали прятаться в рожь, мне ст. сержант Шестов кричит: «Кокин, давай ко мне в воронку». Я чувствую, что вряд ли я успею добежать до него и ложусь в колесницу <в колею>. Раздаётся оглушительный треск разрыва бомб. Встаем, я и Шестов, оба живые, лошади отбило верхнюю губу осколком. Кое-как согнали лошадь с плотины, разобрали свои вещи и пошли пешком, так как на лошади ехать стало уже нельзя после ранения.
Часам к 6-ти вечера добрались до Дона. Нашли своих, часть уже приехавших а/машин и солдат. Берег Дона открытый, ровный, отлогий, песчаный, покрытый степной травой и изредка крупные, редкие, высокие вётла. Военной техники и войск на берегу очень много. Немецкие самолёты без конца налетают, бомбят, обстреливают почти с бреющего полёта. Никто против их не обороняется. Машины наши горят, никто их не тушит. Думаешь, скорей бы наступила темнота. При наступлении сумерек начали наводить понтонный мост через Дон. По этому мосту многие войска за ночь переправились, в том числе и мы.
На расстоянии километра от переправы была сделана ложная переправа, которая освещалась обыкновенными мигающими фарами. Немцы всю ночь бомбили ложную переправу, много раз фары затухали от бомбёжки, их восстанавливали вновь. Значит, кому-то пришлось огонь вызывать на себя. Переправа наша называлась «Багаевская переправа».
Собрались мы в хуторе Весёлом примерно 80% личного состава батальона. Плохо бывает командованию любой воинской части, когда солдаты бывают или голодные, или изнурённые большой усталостью, или разутые и плохо одетые и ещё хуже безоружные, очень <это> влияет на боеспособность солдат. Задача стояла накормить солдат.
Когда мы столкнулись с населением хутора Весёлого, то просто обалдели. Не только что-нибудь получить покушать, а не дают ни кружки, ни ведра зачерпнуть воды из колодца. Я до сих пор не знаю, чем это было вызвано – или каким-то суеверием, или они ждали прихода немцев. Командиры начали искать пути, как же накормить солдат. Не официальным собранием, а просто по секрету солдатам сказали, что нашим Советским войскам не свойственно заниматься мародёрством, но, поскольку мы оторвались от баз снабжения, можно съедобное брать и вопреки желания хозяина. Этот намёк хорошо был понят солдатами, и солдаты были накормлены превосходно. Когда мы отступали по Украине, то население сами стояли у дороги и угощали нас кто чем мог, а здесь всё попрятали как от собак. Не даром по неофициальным данным говорили, что Ростов встречал немцев с хлебом-солью на серебряном подносе.
Получаем распоряжение, отступать в сторону Северного Кавказа. Помню, проходили крупную станицу Белоглинскую и много мелких населённых пунктов, Армавир остался в стороне. В двое суток один раз останавливались на обед горячего блюда, который готовили наши повара, а где продукты брали мне не известно. Так вот, в одной степной деревушке за Армавиром остановились на обед. По-видимому, отступал какой-то автобатальон, на машины которого были погружены три роты нашего батальона и отправлены в г. Ставрополь. А за оставшимися солдатами, машины должны приехать вторым рейсом. Обед ещё не готов, едут на лошадях наши Советские солдаты и говорят нам: «Что же вы здесь сидите, немцы уже в соседнем селе, км 5 – 7 отсюда». Это можно так сказать, откуда мы их не ждали. Командиры посылают дозорных солдат за пределы деревни для наблюдения. Грейдерная дорога проходила стороной от деревни. Прибегает один солдат и сообщает: «Идут немецкие танки и очень много». В это время и нам уже стало их видно, как они идут по дороге.
Вдруг от общей колонны откалывается несколько танков и несколько бронетранспортеров, и идут прямо на нашу деревню. Офицер с пистолетом в руках и политрук Кирсанов приказывают немедленно окопаться и занять оборону. Но поскольку это произошло так неожиданно, то в наших рядах создалась паника, да и средств борьбы с танками у нас не было, только винтовки и 3 ручных пулемёта, по одному в роте. Расстояние между танками и нами, т.е. оставшейся группой нашего батальона быстро сократилось, мы вначале ускоренным шагом, а затем бегом вышли из деревни и обнаружили себя. Немецкие автоматчики выскочили из бронетранспортёров и начали обстреливать нас, образовался крик и стон раненых. В школе младших командиров сообщалось – при боевых критических моментах, во избежание больших потерь, положено рассредоточиться. Я мгновенно решил взять вправо, хотя продвигаться пришлось на более возвышенное место. Подал команду своему отделению: «Отделение, за мной!». Когда мы удалились, где перебежками, где ползком, примерно на 400 – 500 метров и остановились в ямах, в которых возможно когда-то брали глину. В результате оказалось со мной 3 солдата из другой роты, а моих солдат нет. Жара страшная, всё мы побросали: вещевые мешки, шинели, при нас только винтовки и 2 подсумка с патронами. Советуюсь с солдатами, что нам дальше делать? Хотя я и заранее знал, что никакого облегчающего совета получить невозможно.
На заходе солнца подогнали два старика отару овец к крытой будке на колёсах, недалеко стоявшей от нас. Я посылаю одного солдата, чтобы он пригласил сюда одного старика. По приходу старика, я ему даю задание, чтобы он прошёл в деревню и сообщил нам, есть там немцы или нет. Время шло очень томительно и медленно. Приходит старик и говорит: «Немцев в селе много и много танков. Ваших солдат оцепили немцы в конце села и держут под охраной, многие ваши солдаты выходят из бурьянов и сдаются в плен». Видя наше безнадёжное положение, он сказал: «И вам тоже придётся сдаваться в плен». Очень тяжело было итти на такой шаг, чтобы добровольно сдаться в плен, когда по присяге значится: сдача в плен – измена Родине. Каким-то образом запала в голову мысль спросить: «Далеко ли река Кубань отсюда?». Старик ответил, что до Кубани примерно 8 – 10 км. Решаем ночью выйти к Кубани и переправиться на другой берег. Мы рассчитывали, что без подготовки немцы сходу не могли переправиться через Кубань. Старик посоветовал нам выйти к населённому пункту, обойти его с левой стороны, там река разливается широко, её можно перейти в брод.
Достигли реки, не знаем, Кубань это была или какая другая река. Посидели на берегу, начали связывать своё обмундирование и переправляться на другой берег. Переправились благополучно, оделись и пошли полем, сами не знаем, куда идём. Дошли до кукурузного поля, наломали початков, покушали и решили отдохнуть. После длительной усталости все четверо уснули в кукурузе. Просыпаемся, слышим гул машин. Наша задача была установить: наши это машины или немецкие. Машины оказались наши, но подъехать с ними нам не удалось, они уже прошли. Через некоторое время догоняет нас ещё автомашина ЗИС-5, поднимаем руки, машина остановилась и взяла нас. Эту машину пришлось часто заводить заводной рукояткой или под уклон толкать. На этой машине мы проехали большое расстояние и надеялись приехать в их часть. Офицер, сидевший в кабине вместе с шофёром, под вечер нас высадил с машины, и мы пошли пешком.
Попадаем на нашу оборону, где нас задержали и спрашивают: «Откуда и куда идёте?». Мы всё рассказали. Привели нас к офицеру – командиру дивизии, он сказал: «Пока ночь отдохните, а завтра я вас распределю к своим обязанностям. Командир дивизии сказал, что в свою часть вы больше не попадёте и искать её бесполезно. Это мы попали в 647 стрелковый полк 216 стрелковой дивизии.
На второй день связной солдат отвёл меня в расчёт 45 мм орудия орудийным номером, а моих товарищей назначили, по-видимому, в другие подразделения.
На этом участке фронта шли упорные бои наших войск с немцами и румынами. Мы находились во втором эшелоне нашей обороны. В начале осени немцы сломили сопротивление наших войск, во многих местах прорвали нашу оборону, и наш полк с боями начал отступать к предгорьям Кавказа. Оборону приходилось занимать и на открытой местности, и в кустарниках, и в лесу, и в горах. Во общем, после потери железнодорожного батальона, я крова над своей головой больше не видал. Всё что намокало, высыхало на нас, и всё что замерзало, тоже оттаивало на нас.
Оборона нашей части была занята на новом, более удобном, возвышенном рельефе местности. При наступлении немецких и румынских войск, им не удавалось с ходу прорвать нашу оборону. Они также были вынуждены занять оборону. Поскольку уже наступила глубокая осень, немецкий фронт сильно растянулся, тем более в это время наши войска изматывали противника в оборонительных боях на Сталинградском фронте и усиленно обороняли город Сталинград, немцы потеряли возможность дальнейшего наступления на нашем участке фронта. А там где они пытались прорвать нашу оборону, им это не удавалось. Много раз, после интенсивной бомбёжки с воздуха и сильной артподготовки, немцы наступали на наши передовые оборонительные позиции без поддержки танков, но им не удавалось на нашем участке фронта достигнуть нашей передовой обороны. Часть войск противника уничтожалась на нейтральной полосе, а остальные, не выдержав натиска огня, отступали на свои прежние оборонительные позиции.
Так мы и пробыли в обороне почти до зимы 1942 – 1943 г.г. Немцы, находясь в обороне, не жалели снарядов и патронов. День и ночь обстреливали нашу передовую оборону. Всю ночь, по всей передовой линии бросают осветительные ракеты из-за боязни неожиданного ночного наступления на ихние оборонительные рубежи.
Из газет, по сведениям <от> командиров и политработников было известно, что наши войска окружили крупную группировку немецких войск на Сталинградском фронте. Наши войска все силы клали удержать окружённую группировку и уничтожить её. Это окружение войск противника повлияло на ослабление сил немцев и румын на нашем участке фронта.
Началось и наше долгожданное наступление на немецкие войска. Как проходило наше наступление, как изгонялся противник с нашей земли, где мне пришлось воевать?
За сутки вперёд, в ночное время, командиры обходят передовые части и сообщают: «Завтра, во столько-то часов, наши войска идут в наступление». Предварительно делается определённая подготовка людьми, хорошо знающими военное дело. Если на подступах к передовой имеется проволочное заграждение, минные поля и другие препятствия, то даётся соответствующее задание спецчастям по обезвреживанию того или другого участка. Нам, артиллеристам ближнего боя, в основном, давался сектор обстрела противника. В начале наступления делается артиллерийская подготовка. Устанавливают, в какие часы, минуты должна начаться артподготовка и сколько часов она должна продлиться. По истечении срока артподготовки, артиллерийский огонь переносится в глубь обороны противника, на 2-й эшелон обороны. Устремляются в бой танки, если они имеются на этом участке. Поднимается пехота, автоматчики и короткими перебежками, под прикрытием артиллерии и пулемётов, в рассеянной цепи движутся на оборону противника.
И вот, когда достигнут рубежа противника, половины солдат уже нет. Стреляет не только наступающая сторона, бьёт из всех видов оружия и обороняющаяся сторона. Поэтому во время таких боёв через каждый квадратный метр нейтральной полосы пролетает 15 – 20 пуль и осколков в минуту. Отчего же на отдельных участках земля бывает усыпана металлом.
При особо упорной обороне противника, при достижении его оборонительного рубежа, завязывается рукопашный бой.
Первоначально достигают оборону противника это танки и пехота, артиллерия всегда отстаёт. Хотя и приходилось 45 мм орудие тащить на себе, а в основном закрепляется пехота и танки на определённом рубеже, до подтягивания артиллерии и других родов войск.
Если же оборона противника оказалась не очень упорной, противник оборачивается в бегство по заранее подготовленным траншеям на 2-й эшелон обороны. В таких случаях достаётся освобождённой земли 3 – 6 км.
Если же сломлен 2-й эшелон обороны противника, то в этом случае оборона противника будет занята не ближе как 50 – 60 км, а, следовательно, и освобождено нашей земли.
Наши орудия были на конной тяге. Лошади, продовольствие, кухня, боеприпасы, всегда располагаются в тылу нашей обороны километров за 4 – 6. Доставку нам продуктов подвозили к передовой один раз в сутки, вечером, так как днём появляться открыто на передовой нельзя, сразу останешься без головы. Там сосредоточены все виды оружия, в том числе и дежурные снайперы. Получим на сутки паёк, ребята в шутку говорят: «Ешьте всё, а то убьёт, и всё останется». Вот так мы и продвигались, где по 3 км отбивали у немцев нашу территорию, а где и по 100 км. Всяко было.
В одном из наступлений немцев на нашем участке обороны, где он пошёл в контратаку на нашу оборону, предварительно начал бомбить с воздуха. На участке в 3 – 4 км нашей обороны в действии было примерно 400 самолётов. Как взял с двух флангов, и каждая группа самолётов двигалась к средине линии. Одни бомбят, другие на подлёте, третьи отбомбились, четвёртые в пути. Так происходило 2 суток. Ночью на парашютах или на шарах воздушных как навешает осветительные ракеты, светло на земле, хоть иголки собирай.
Конечно, наша зенитная артиллерия била по немецким самолётам, без конца завязывались воздушные бои между нашими и немецкими самолётами. Подбитые самолёты охватывались густым тёмным дымом и, в большинстве случаев, по наклонной линии рушились на землю. В этот момент потери наших самолётов были больше.
Мы, находясь в обороне, успели свои пушки накрыть маскировочным полотном. Когда увидели из окопов направление немецких самолётов, летевших прямо на нас, мы говорили: «Но, это наши». Хорошо, что мы были хорошо окопаны, т. е. глубоко зарылись в землю. Ближайшая, от нашего расчёта, бомба взорвалась в 10 – 12 м, а у другого расчёта бомба взорвалась примерно в 5 метрах, и их привалило землёй. Мы помогли им выбраться из-под обвалившейся земли, все ребята оказались живы и невредимы. Пушки наши оголились, покрывала сорвало воздухом. Земля вся содрогается и стонет, и вся-то она, бедная, исковеркана и перепахана воронками.
Очень сильно ощущается, когда происходит близкое падение бомбы, то давит воздухом, прижимает к земле, ещё до разрыва. А вот в отношении падения снаряда, как-будто этого не ощущается.
Вся растительность посечена осколками и пулями, если находишься в обороне в кустарнике, то половина его образовывается вверх корнями. Сплошная пороховая гарь щиплет горло. Стоит дым, смрад, особенно в тихую погоду.
Я всегда, в таких случаях, мысленно себе внушал не потерять самообладания, не впасть в панику или какое-то бессознательное состояние, то сразу бездарно погибнешь.
Кроме всего перечисленного, идут на нас немцы. В данный момент на нашем участке немецких танков не было. Идут, ложатся, вновь поднимутся, опять идут в рост и стреляют на ходу из автоматов и ручных пулемётов. Их поддерживают пулемётные очереди, бьют миномёты, орудия; мысленно думаешь, что же осталось от наших войск. Толи ещё есть где живые наши солдаты, толи погибли все?
Начинается массированный обстрел противника с нашей стороны. Командир взвода лейтенант Косолапый даёт команду: «Расчёты, приготовиться! Осколочным заряжай! По противнику, по сектору обстрела – ОГОНЬ!». Тут уже увлекаешься своим делом, всё забываешь, только одна работа – стрелять чаще, выпустить больше снарядов по противнику.
Атаку немецкую отбили, и больше они её не пытались повторить. Впереди нас, от 100 до 300 метров, находилась наша пехота. Приказа идти в контратаку не было.
За слаженную работу расчёта, за массированный обстрел противника и, впоследствии, обращения его в бегство, наш расчёт и я были представлены к награде медалью «За отвагу».
Высшее командование, как то: командиры полков, командиры батальонов, дивизионов; при оборонительном рубеже выбирают себе командный пункт (КП). Солдаты роют землянку под КП. На месте боёв или на месте обороны, мирного населения не бывает, они покидают жилище, потому что жизнь дороже. По этому материал всегда находится для оборудования землянки. Верх землянки всегда делается из брёвен в 3 наката, так как 2 наката снаряд пробивает, а 3 наката снаряд не пробивает. Вот эта фронтовая явь: нигде я не встречал, чтобы она была так ярко, правдиво и точно выражена, как в песне поэта Матусовского.
Дымилась роща под горою,
А вместе с ней горел закат.
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
…………………………
…………………………
Землянка наша в три наката,
Сосна, сгоревшая над ней…
От командного пункта до наблюдательного пункта (НП) прокладывается телефонная связь. Кроме того, связь настраивается и с более высшим командованием, с соседним КП, а так же с КП артиллерийского подразделения, которые ведут огонь с закрытых позиций при помощи корректировщиков. При командире всегда находятся связные солдаты и солдаты связисты.
В одной из наступательных операций наших войск, это было примерно в октябре 1943 г, когда уже остались позади освобождённые наши города и станицы: Усть-Лабинская, г. Краснодар, станица Крымская (ныне г. Крымск), немцы закрепились на первоклассно подготовленной в инженерном отношении обороне. Так называемая: «Голубая линия обороны». Рельеф местности после равнины резко возвышается. В этой возвышенности были вырыты ниши, из которых в нужный момент высовывались немецкие самоходные пушки «Фердинанд», у которых Лобовая броня 200 мм толщиной. Большая насыщенность других боевых гнёзд, пулемётных и орудийных. Вся эта немецкая оборона вглубь до 30 км была сообщена ходами сообщения со всеми эшелонами обороны. Сильно насыщена была оборона миномётами, в том числе 6-ти ствольными миномётами (по прозвищу «Ванюша»).
Оборона была построена по приказу Гитлера с тем, во что бы ни стало удержать в своём владении Крым. Поэтому Крым так долго держали немцы. Наши войска делали попытку прорвать Голубую линию обороны, но настолько сильный огонь немцев, что прорвать её без <должной> подготовки было невозможно.
Примерно недели через две после взятия станицы Крымской, на подступах к нашей передовой линии был расставлен усиленный патруль, с красными повязками на рукаве, вооружённые автоматами. Мы на это обратили внимание. Позже был разговор, что на нашу оборону приезжал Жуков и лично осматривал местность. Я лично тов. Жукова не видел и о его посещении нашей обороны нам, солдатам, не докладывают.
Прорыв Голубой линии обороны позже прошёл успешно. На узком участке фронта участвовали в прорыве 40 «Катюш», которые стреляли термитными снарядами, буквально выжгли всю оборону противника. Кроме того, вели двухчасовую артподготовку все виды артиллерии. Мы в это время находились во 2-м эшелоне и стреляли на предельном по дальности прицеле в сторону противника. «Катюши», как только отстреляются, сразу уезжают в тыл.
По истечении двух часов наши войска пошли в наступление под прикрытием нашей авиации. Дальнобойная артиллерия перенесла огонь вглубь противника, мы огонь прекратили. По связи были доставлены лошади, и мы начали продвигаться вместе с орудием в сторону обороны противника. Вся задача во время движения, не нарваться на мину. Поэтому я всегда говорил своему расчёту, двигаться по уже пройдённой любой колее.
Очень активно действовала наша авиация. Было заметно, что наши самолёты начали брать превосходство в воздухе.
По достижении немецкой обороны, убитых немцев было мало, больше было сожжено и искорёжено орудий, танков и другой техники. У некоторых танков башни валялись на 30 – 35 метров от танка. Немцы по ходам сообщения отступили.
На нейтральной полосе было очень много убитых солдат, наших и немецких, почти на каждом кв. метре в отдельных местах лежит труп. Похоже, что эти потери произошли от предыдущего сражения.
Разбирать или объезжать было некогда, поэтому мы и ранее проехавшие войска двигались по трупам.
Люди на фронте как вода, ежедневно выбывают, на их место поступает пополнение. Но были отдельные моменты, когда задерживалось пополнение, в ротах оставалось по 13 – 15 человек, по 2 – 3 человека на орудие.
Наш командир взвода т. Косолапый говорит командиру батареи: «Якимчук, где ты меня поставил? Я здесь ни одного выстрела не сделаю». Он ему говорит: «Подбери огневую позицию, я не возражаю».
Наш Косолапый в следующую ночь шастал по передовой всю ночь. На следующую ночь повёл нас на новое место. Задача стояла: за ночь окопать орудие, вырыть окопы для снарядов, вырыть окопы для укрытия расчёта, перенести все ящики со снарядами к новому месту на себе. Мы уложились в этот срок, к рассвету всё уже было готово.
Днём начинаем осматриваться, где же мы находимся и долго ли можно прожить на этом месте. Находимся мы на склоне берега, покрытого кустарником, мы как раз на опушке кустарника. Впереди нас ровная низменная площадь, поросшая высокой травой и осокой. По окончании низменной площади идёт такое же возвышение, как и у нас, покрытое мелким кустарником. На опушке этого кустарника смотрит на нас немецкая амбразура ДЗОТа.
Греха таить нечего, мои ребята заныли, говорят: «Поставил нас, дурак, немцам под нос». Действительно, всё было видно невооружённым глазом, т. к. немецкая оборона была примерно на расстоянии 500 метров.
Вскорости объявляют нам вечером: «Завтра наши войска идут в наступление. В 1200 часов начинается наша артподготовка, которая будет длиться до 1300 часов. Впереди вас залегла наша пехота. Перед Вами на расстоянии прямого выстрела имеется ДЗОТ. Ваша задача, как только начнётся артподготовка, так вы должны подавить своим огнём немецкий ДЗОТ, не дать ему сделать ни одного выстрела».
Началась наша артподготовка, огонь настолько сильный со всех сторон, изо всех видов оружия, что в аду вряд ли можно такого кошмара встретить.
Наводчик у меня был по национальности удмурт, парень молодой и очень смелый, фамилии его не помню, так как часто солдаты выбывали из строя по ранению, а пополнение поступало взамен выбывших. Так вот, этот удмурт, наводчик, по моей команде сделал первый выстрел по немецкому ДЗОТу. Разрыв снаряда оказался выше ДЗОТа. После поправки прицела снаряды начали ложиться точно по ДЗОТу. Мы со своей задачей успешно справились, ДЗОТ был разбит вдребезги, не сделавший ни одного выстрела. Было выпущено около 30 – 50 снарядов.
С правой стороны к нам полз лейтенант Косолапый, в это время по нас ударила длинная пулемётная очередь, боковая, с правой стороны. Уже защитный щит пушки не имел <не обеспечивал> ни какой защиты. Этой пулемётной очередью весь расчёт был ранен в руки и ноги, к нашему счастью смертельного ранения не было. Был тяжело раненый командир взвода лейтенант Косолапый, который до нас не дополз метров 8 – 10. Невредимыми оказались я и один солдат подносчик снарядов. Удалились мы все в укрытие, сделали перевязку раненым. Вспомнил я про лейтенанта, послал солдата посмотреть, где лейтенант, что он хотел от нас. Солдат сообщает, что лейтенант тяжело ранен, находится в бессознательном состоянии, но живой. Мы вдвоём затащили его в орудийное гнездо, посмотрели ранение, где оказалось пуля прошла навылет через грудную клетку. Что же делать? И лейтенанта жалко, лежит живой без оказания какой-либо помощи, и поле боя покидать без разрешения нельзя, и здесь сидеть парализованными – ждать, когда ещё раз накроет и добьёт совсем.
Принимаю решение, посоветовавшись со своими ранеными солдатами: нести в тыл лейтенанта Косолапого со здоровым солдатом, а раненые солдаты сказали, что немного переждём, как утихнет обстрел, постараемся дойти пешком до нашей хозчасти.
Срубили две палки, привязали плащ-палатку к палкам и понесли лейтенанта. Где пригнувшись, где волоком, продвигаемся в свой тыл. Всё шло хорошо, вдруг, попадаем под артналёт. Меня осколком ранило в левую ногу. Ранение лёгкое, но нести лейтенанта я уже не могу. Оставляю солдата с лейтенантом, а я пошел один в хозчасть. Сообщил о ранении лейтенанта Косолапого. Свободные, здоровые солдаты нашей хозчасти пошли за лейтенантом и принесли его, сдали в полковую санчасть.
Первым делом мне налили грамм 150 водки и дали покушать. Потом в нашей санчасти мне сделали первичную обработку раны и перевязку. Сопроводили на дорогу, где стоял наш военный регулировщик транспортом. Ещё многие раненые подошли. Погрузили нас на грузовую автомашину и повезли дальше от фронта.
От госпиталей стоят дежурные в белых халатах, встречают по сопроводительным документам раненых. Часть раненых взяли в госпиталь, а нас повезли дальше в госпиталь легко раненых. Пробыл я в этом госпитале один месяц, рана быстро заросла, т. к. ранение было мягкой ткани (икры). По истечении месяца меня перевели в выздоравливающую роту, которую периодически сопровождают <отправляют> на пересыльный пункт.
На пересыльный пункт приезжают представители воинских частей (которых звали покупатели) и набирают пополнения в свои передовые части: пехотинцев, артиллеристов, танкистов и т. далее. Меня один майор взял прямо из госпиталя с выздоравливающей роты, минуя пересыльного пункта, в зенитную артиллерию.
Пошли мы в неё по собственному желанию, во избежание пехоты, так как многие ребята говорили, что зенитная часть по состоянию своей службы более лёгкая и жизненно безопасная. Фурманов, в своей книге «Чапаев», писал: «Какой бы человек не был смелый, всё же на войне всех охватывает страх перед опасностью смерти». Хотя Чапаев был человек очень смелый, но шальной пули всё равно боялся.
Попадаем мы во вновь формируемый артиллерийский зенитный полк. Поступили, по ленд-лизу, американские зенитные автоматические пушки. Когда коснулся вопрос изучения материальной части, то возникло большое затруднение. Все наставления и инструкции были на английском языке. В тот период службы в армии, с высшим образованием солдат и офицеров было очень мало, но в полку нашёлся офицер, который в совершенстве знал английский язык. Все инструкции и наставления были перепечатаны на пишущих машинках на русский язык.
После этого мы начали осваивать заграничную технику. В комплект зенитного скорострельного автоматического 46 мм орудия входило ещё: мотор внутреннего сгорания, предназначенный гонять динамо-машину для выработки электрического тока, прибор (формы большого телевизора) устанавливаемого в яме на уровне земли на треногах, для наводки на самолёт, автомашина Шиврале <шевроле>, для перевозки орудия, боеприпасов и орудийного расчёта.
Эти пушки немного лучше наших МЗА. Но дело не в качестве, а в недостатке, так как война, это такая пропасть, что всё перемалывает, как хороший жёрнов.
С конца 42-го или начала 43-го года часто попадали в рацион американские продукты. Преобладающее большинство автомашин на нашем фронте были американские, как то: Интернационал, Форд, Шиврале, Додж-3/4 (лёгкая грузовая машина), Виллис (легковая а/м). Появилось американских самолётов не так много: Бостоны, Харрикейны, Дугласы.
В одном месте, во время учений, начали мы готовить гнездо для своего орудия. Что же это такое, лопата не лезет в землю, оказалось неразорвавшаяся 100 кг авиабомба. Окопали её кругом, свалили набок и котом её откатили метров на 40 – 80 от пушки. Там она и лежала до нашего отъезда.
Позанимались мы примерно месяца полтора и отправились на прикрытие наших передовых частей с воздуха.
Во втором эшелоне наших наступающих войск был рассредоточен наш зенитный полк. Это было где-то недалеко от г. Темрюк. Послали нас сюда не случайно. Немцы очень долго держали в своих руках Крым, и в этом районе была очень большая концентрация самолётов.
В один из дней начали бомбить немецкие самолёты наши войска. Мы открыли огонь по немецким самолётам. Следующее звено немецких самолётов, пикирующих бомбардировщиков «Юнкерс-88» в количестве 12 штук, зашли с нашего тыла. По ним также был открыт огонь. Самолёты рассредоточились и начали заходить на нашу зенитную батарею с 4-х сторон. Была подана команда: «Занять круговую оборону с воздуха, стрелять по своему сектору обстрела!». Атака самолётов была отбита, один самолёт был сбит неизвестно кем из наших пушек. Скорострельность пушек большая, снаряды все трассирующие, создаётся впечатление – идёт струя огня на самолёт. Самолёты дважды заходили на нашу батарею, но не выдержали силу нашего огня. Набрали большую высоту, в беспорядке побросали бомбы, не причинив нам никакого вреда.
После этой схватки с немецкими самолётами, нашему взводу из 3-х пушек было приказано сменить позицию. Это было 8 февраля 1944 года. Во второй половине дня подъехали машины Шиврале, всё на них погрузили, прицепили пушку и поехали вправо, если смотреть на линию нашей передовой. Моё орудие шло последним, замыкающим, а кто вёл из командиров первое орудие, не знаю. Ехали по бездорожью, то пушка зацепилась, то машина застряла. Я сказал своим солдатам: «Не садитесь на машину, – так как часто приходится слазить с машины, – пойдёмте за машиной пешком».
Или немцы нас заметили, или дело случая, попадаем мы под минометный обстрел. В результате почти весь расчёт оказался раненый. Я помню, не успел ещё лечь на землю, в падении мне осколки попали в грудь и в живот. Всё внутри загорелось огнём. Я вскочил, быстро осмотрелся и прыгнул в близ расположенную траншею и лёг на дно. Затем встал, расстегнул шинель, посмотрел на окровавленное тело; в голове у меня закружилось, я лёг и потерял сознание.
Оказывается, в одной из машин в кабине ехала санинструктор нашего дивизиона, девушка по фамилии Семенистая. Она оказала нам помощь и руководила нашим спасением. Отцепили пушку, погрузили на машину и повезли в госпиталь. Когда она нашла меня в траншее, то дала понюхать нашатырного спирта, и это дало такой толчок организму, я сразу вошёл в сознание, такое ощущение образовалось, как будто я вновь на свет народился. В пути, от тряски машины, я вновь потерял сознание.
В госпитале на мне, лежавшем в носилках, разрезали одежду и первого положили на операционный стол. Состояние моё было очень тяжёлое. Слово вымолвить я почти не мог, но всё же во время подготовки к операции, будучи уже на столе, я сказал: «Осколки шли спереди, немного слева». Это дало какой-то толчок врачам, что я тоже борюсь за свою жизнь вместе с ними.
Положили мне что-то на лицо, которое плотно ложится, закрывает рот и нос. Но, <Ну> думаю, сейчас меня будут наркозом усыплять, и меня будет спокойно брать сон в свои объятия. Когда мне дали наркоз, он начал меня душить, у меня в голове промелькнула мысль, что я безнадёжный, меня решили умертвить. Это размышление прошло, может быть, в течение секунды. Я приподнял голову, увидел, что руки и ноги привязаны к кольцам стола. Врач говорит: «Ты чего затаил дыхание? Дыши!». Но, <Ну> думаю, я в ихних руках; чтобы долго не мучиться, вдохнул глубоким вдохом, сколько мог. Закрутились передо мной громадные разноцветные валы, как радуга. Помню, заставляли считать. «Раз, два, три, пять», – и больше ничего не помню, даже не помню, говорил ли я четыре или нет.
Сделали операцию. Вошел в сознание я на койке, предо мной на табурете сидит женщина в белом халате. 9 дней был на искусственном питании, потом бульон с размоченными сухарями, потом лапша, каша, в общем, только диета.
Оказалось, один осколок перерезал складку тонкого кишечника, где в шести местах пришлось врачам сшивать тонкий кишечник. Один <другой> осколок повредил ребро, пробил диафрагму и одну стенку желудка, который вытащили из желудка, зашили желудок, зашили также и диафрагму.
После относительного выздоровления, меня пригласили на комиссию. Лечащий врач, женщина, сказала председателю комиссии – начальнику госпиталя майору т. Грошеву, что Кокин у нас ожил с того света. Майор полистал мою историю болезни, вышел из-за стола, похлопал меня по плечу, сказал: «Молодец! Отпускаем тебя домой сроком на три месяца».
И приехал я домой.
Прошло 3 месяца, война идёт и требует пополнения, вновь вызывают на комиссию, устанавливают – воевать не годен, дают отсрочку на 6 месяцев. Потом ещё отсрочки, а потом, 8 мая 1945 г. кончилась война.
Гитлер покончил жизнь самоубийством, безоговорочную капитуляцию Германии подписал его заместитель генерал Кейтель. С Советской стороны подписал капитуляцию Германии маршал Советского Союза, четырежды герой Советского Союза Жуков Г. К.
9 мая, правительством СССР установлен праздник ПОБЕДЫ в честь памяти погибших воинов и отдачи определённой дани участникам войны и всему Советскому Народу.
В период фронтовой жизни много разных эпизодов приходилось видеть и слышать, и весёлых, и печальных. Один солдат, пехотинец нашего полка рассказывал:
«Сломали оборону немцев. Я прыгнул в окоп и попал на немца, не успевшего убежать, он из-под меня пялит руки вверх и говорит: «Сталин – гут, Гитлер – капут».
Я говорю: «Конечно, капут, если я на тебе сижу».
Много приходилось видеть воздушные бои лётчиков, наших и немецких. В первую половину войны немецкая авиация имела превосходство в воздушных боях. Большей частью горели наши самолёты. С 1943 года было заметно, наша авиация начала брать верх, воздушных боёв стало меньше, возможно, немцы стали избегать воздушных схваток. Находясь в обороне, нам пришлось оказывать содействие нашему лётчику, у которого в воздушном бою загорелся самолёт. Он, во избежание плена, летел на горящем самолёте в свою сторону до тех пор, пока самолёт уже начал разваливаться в воздухе. Спустился он на парашюте благополучно, но имел частичный ожог лица и рук.
Один раз в районе нашей передовой, примерно 150 – 200 метров от нас, сделал вынужденную посадку немецкий самолёт «Юнкерс 88». Из него выскочили два лётчика немецкие. Один из немецких лётчиков покончил жизнь самоубийством, застрелился, а второй сдался в плен. Отвели его в наш тыл. А у убитого, что можно было взять, всё взяли. Самолёт очень хороший, новый, тоже с чёрными крестами на фюзеляже. Прошло каких-нибудь 30 – 40 минут, немцы открыли орудийный огонь по самолёту и весь его разбили.
Один раз наш лётчик выбросился из горящего самолёта, но был сильный ветер в сторону немцев, так его и унесло ветром к немцам. Вначале немцы по нему стреляли пулемётными и автоматными очередями, а потом перестали стрелять, т. к. он и так к ним летит. Возможно, убили его ещё в воздухе. Вот так и гибли люди на наших глазах.
Один раз заметил командир взвода – на немецкой стороне колышется земля. Немцы, по-видимому, устраняли ночные недоделки, рыли или углубляли траншею. Мне говорит: «Кокин, выкатывай пушку 45 мм, и сей час, с запасной позиции будем бить немцев». Выкатили пушку вправо метров на 200 – 300, поднесли ящики со снарядами и начали палить по немецкой обороне, где колыхалась земля. Снарядов 30 выпустили, сразу свели станины пушки и потащили на прежнее место, на стационар. Только отошли метров 100, немец как дал по нашим пустым ящикам из-под снарядов, только щепки полетели. Дело случая, нам было не суждено погибнуть на этом месте. Надо полагать, немцы засекли нашу пушку по звуку. Это у него было очень развито.
Находясь в обороне, это уже после взятия станицы Крымской и Голубой линии, пользовались водой протекающего ручья, а выше обнаружили труп человека, уже разложившегося, омывающего <омываемого> этой водой. Ни какие болезни на фронте не приключались, хотя не против, почти каждый солдат, поболеть где-нибудь в тылу и отдохнуть от этого ада.
Много раз устанавливали немцы на передовой радиоусилители и вели разную агитацию. Начнут говорить: «Ваше сопротивление бесполезно, всё равно немецкие вооружённые силы победят, Вы напрасно несёте лишние жертвы солдат». Сообщают, какая наша часть против их сражается, как фамилия командира части, насколько часть не доукомплектована солдатами из-за больших потерь, и почти всё точно сходится. Были даже шуточные передачи:
- Русь, давай хлеб делить.
- Отворачивайся, кричи: «Кому?».
Продукты мы получали всегда вечером, на сутки, после подвоза их к передовой. Вечером ели горячее, а в обед и в завтрак сухой паёк. Вечером, перед наступлением следующего дня, часто давали водку разливную, по 150, иногда по 200 граммов.
Снарядов на передовой и беспризорного оружия всегда бывает много. Костёр на передовой зажигать нельзя, дым будет демаскировать. Мы приспособились чай кипятить бездымным порохом, прямо в траншее или в окопе. Особенно подходящим был порох 76 мм пушек. Бывало, ребята берут снаряд гильзой к себе и бьют о дерево, лежащее не земле, так чтобы удар о дерево приходился на стыке гильзы со снарядом. Снаряд расшатывается и вынимается из гильзы, а в гильзе бездымный порох формы мелкого макарона. Берешь по щепотке и бросаешь на уголёк под котелок, подвешенный на палке. Смотришь, через 15 – 20 минут котелок закипел, чай готов.
В баню ходили примерно в месяц один раз. Уходим в тыл в расположение своей хозчасти, там спец. автомашина греет воду, от неё по трубам вода идёт к душевым трубам. Этот участок для мытья огораживается брезентом. Пока тёплая вода дойдёт от головы до ног, ноги от зимнего ветра не успевают прогреться водой и часто мёрзнут. Так вот и мылись, когда взводами, когда ротами, когда батареями, попеременно.
Во общем, как только мы потеряли свой железнодорожный батальон, больше я крова над головой не видел ни зимой, ни летом, ни весной, ни осенью. Всё промокшее высыхало на нас, и всё замерзшее оттаивало на нас. Не было ни подушки, ни одеяла, ни койки ни топчана. Бывало, вырыешь <выроешь> себе окоп и думаешь: «Толи укрытие себе вырыл, толи могилу».
Земля везде разная по цвету и по сырости. По Кубани – чернозём, а ближе к Чёрному морю, больше светлая глина с примесью камней.
На войне тяжело из-за того, что люди погибают и ещё тяжелее переносить условия военной жизни.
Во общем, нас били хорошо, но и мы били противника неплохо.
Наград в первой половине войны почти не давали, а в середине второй половины войны я уже выбыл с фронта по ранению. Кроме того, мне за свой период войны, пришлось сменить 3 воинских части, где не успевали, как следует, ко мне привыкнуть командиры, а я к командирам. Награды не жалели для солдат тех, которые были призваны позже нас и дошли до Берлина или до конца войны. А наш возраст погиб на 90% и частично ранен.
Дело не в наградах.
Важно, что мы победили и дали возможность следующему поколению нормально и свободно жить, учиться и работать.
Что же можно сказать о войне на нашем Северо-Кавказском фронте? Когда проходила битва наших войск под Москвой, Сталинградская битва, битва на Курской дуге, то вся печать, вся военная информация была прикована к этим битвам.
Мы на фронте тоже получали и читали газеты, были в курсе дела, где и как проходили сражения. На нашем фронте описывалось: «Проходят бои местного значения». Но ведь на нашем фронте со стороны противника тоже участвовали такие же самоходные немецкие пушки – фердинанды, такие же немецкие танки – тигры и пантеры с чёрными крестами, такие же самолёты – хенкели, юнкерсы, миссершмидты, фоке-вульфы и другие. Так же гибли от немецкого оружия наши товарищи, на наших глазах, на глазах оставшихся в живых. Вот поэтому я и хочу сказать, что нам наступление от предгорий Кавказа до Черного моря, куда я дошёл, досталось очень и очень тяжело. Несмотря на то, что, на нашем фронте не описывались бои более подробно или обширно.
6/IV – 1984 г.
Быв. сержант подпись Кокин.
Я буду очень признателен тому, кто осмелится прочитать мой рассказ до конца.
Таких жестоких войн история не знает с момента зарождения жизни на земле.
Хорошо бы было, если последующие поколения не знали и не видели войны.
СПРАВКА
По статистическим данным, во II –й Мировой войне погибло 50 миллионов человек,
в том числе:
человек
Франция ……………………………………………… 525 000
Италия ………………………………………………… 400 000
Англия ………………………………………………… 320 000
Америка ………………………………………………. 325 000
Чехословакия ………………………………………… 364 000
Югославия ………………………………………… .. 1 600 000
Польша ………………………………………………. 6 028 000
Германия ……………………………………………... 9 700 000
Румыния,
Финляндия,
Венгрия
и другие ……………………………………………. 10 738 000
СССР ………………………………………………. 20 000 000
итого 50 000 000
Война СССР с Германией длилась с 22 июня 1941 года по 8 мая 1945 года, что составляет 1417 дней.
В среднем в день погибало в СССР 14 115 человек.
Немцев в среднем погибало в день 6 845 человек
Но немцы начали войну раньше, они вначале покорили почти всю Европу, а потом пошли на нас с войной.
Эпилог
Много лет прошло после моих бесед с дедом. Его уже давно не было в живых. У меня была своя семья. В бытовых хлопотах я редко вспоминал о записях, которые он оставил. Но иногда перечитывал. Однажды, после очередного прочтения ко мне заглянул отец по незначительному делу. И я между делом предложил:
- Я тут дедушкин рассказ перечитал, мне кажется, его стоит опубликовать.
- У деда практически не было образования, рассказ не тянет на литературное произведение. К тому же он ничего не написал о том, как он жил на оккупированной территории – ответил отец.
- Пусть это будет просто рассказ очевидца и участника тех событий, - возразил я, - ты же сам видишь как много сейчас искажений о войне. И по этим записям умный человек вполне может оценить уровень интеллекта и знаний простого солдата, который выиграл войну. Понять причины больших потерь. И что за история про оккупированную территорию?
- Когда при отступлении он и ещё двое солдат отсиделись в яме и дождались темноты, они не смогли уйти к своим. Дошли до одинокой хаты в степи, там жила одинокая женщина, она пустила их к себе. Сказала, что у неё сына забрали в армию, и на память, она на листе бумаги обвела его ладонь карандашом. Показывала им этот лист и говорила, - это всё, что осталось у меня от него. Ни одной фотографии, никакой вещи.
Какое-то время дед с солдатами у неё жили. Потом пришли немцы, выгнали их в большое село. Помню, что он говорил: шел и боялся – в спину выстрелят. Но обошлось, расселились кто куда по разным дворам. Потом немцы откатились, в их деревне боевых действий не было. Через село пошли наши части, восстановились органы власти. Деду пришла повестка из военкомата – явиться. Страшно в военкомат было идти, могли и арестовать сразу. В той деревне жил всеми уважаемый интеллигентный человек. Его родственником был какой-то писатель, кажется Мамин-Сибиряк. Дед пошел к нему за советом. Тот ему сказал: в военкомат не ходи, а когда через село будут вести новобранцев, ты к ним примкни. Дед так и сделал. После окончания привала встал в строй. А когда закончилась перекличка, спросил: а меня почему не назвали?
- Фамилия?
- Кокин.
Его записали без вопросов, так он отправился служить дальше.
- Почему же дед об этом не написал? – спросил я.
- Страх! – ответил отец.
- Тем более надо опубликовать, чтобы была информация в свободном доступе.
- Поступай, как знаешь. Только помни, всё, что делаешь – делай хорошо, а плохо – само получится. Так он учил меня, а я тебя.
Юрий и Владимир Кокины.
Рассказ Ивана Кокина о Великой Отечественной войне
© Copyright: Владимир Кокин, 2020
Свидетельство о публикации №220050901788
Свидетельство о публикации №220050901788
Рецензии