Фотоальбом

                Глава 1. Боль
               
                Сегодня, четвертого августа 2014 года, в высшей степени трагичный для меня день. Ровно шесть месяцев назад погиб мой единственный родной брат - Вилчёнков Юрий Николаевич. «Он погиб, он погиб, он погиб без войны …» Короткая мысль болезненным набатом беспрерывно стучит в висках. Полгода не могу свыкнуться с тем, что больше нет на свете моего любимого, единокровного, последнего из нашей ветви рода Вилчёнковых, мужчины.
 
                Говорят, что время лечит, говорят, что надо примериться с утратой. Странно, это звучит: примириться с утратой! А что можно не примиряться? Протестовать, торговаться и требовать, чтобы человек вернулся назад? Смерть забирает всех без спроса. Вот и Юру забрала, ни к кем не посоветовавшись.
 
                "Он погиб и это нужно принять" — долго, надрывно, но тщетно уговариваю себя. Как, возможно-ли, вообще, привыкнуть к раздирающей душевной боли от такой невосполнимой потери?
-Юра, мой Юрочка тот, кто, будучи младенцем вытянул все руки, пока сам не начал ходить, кого учила умываться, правильно держать ложку, кого заставляла пить ненавистное парное молоко, с кем читала детские книжки и дралась во дворе до первой крови. Кому из вредности рассказывала перед сном страшную сказку про чёрную-чёрную комнату. Кому покупала жёлтый шарфик для форса, за кого отдувалась перед классной, работая учительницей в той же школе, где учился брат. Кому много позднее писала в армию письма и радовалась, когда после службы бравым солдатом вернулся домой. Кого наставляла, как правильно вести себя с девушками, пока не женился. Почему горе случилось именно с тобой? За кого из нас ты ответил перед Божьим судом, чьи грехи списал на небесах?
                Обидно и горько оттого, что погиб не по злому умыслу хулигана, разбойника или грабителя, не от болезни скоротечной, а от руки собственной жены, матери твоих детей. Жутко осознавать, что половину жизни в одной постели он спал со своей убийцей, целовал, ласкал, любил её. Для неё и детей работал, копал огород, собирал ягоды, пилил дрова, топил баню, жил ради - собственного палача.  Злейшему врагу не пожелаешь подобного конца жизни.
                Если быть предельно откровенной, то в глубине сознания понимаю, что трагедия была ожидаемой. Однако, не об этом пишу сейчас. Об этом, и уж тем более о преступнице - пока не могу. Слишком тяжело и слишком тошно. Не знаю, отпустит ли меня, когда-нибудь состояние мрачной всеобъемлющей пустоты, безысходности, и чувство вины за эту жуткую трагическую смерть. Наша жизнь так хрупка и беззащитна, как одуванчик: стоит ветру лишь немного усилиться, как тут же бывшие желтые лепестки, превратившиеся в пух, разлетятся, не оставив следа.  Почему, не ценим, не храним каждую секунду отпущенного времени, и вспоминаем о бережливости только в критические моменты существования? Мысленное суесловие, позволяет мне на некоторое время отвлечься от боли, вот только Юры нет среди живых. Что толку сравнивать человеческий век с глупым цветком, а ветер с миром жестоких людей? К вопросу о жестокости, то это ведь люди и не просто посторонние, прохожие, а близкие, друзья, знакомые, соседи были рядом, были свидетелями драмы, но ничего не сделали для упреждения чудовищного финала. Впрочем, безответственно обвинять кого-то, когда я, родная сестра, хоть географически не жила рядом, но знала, что творится в семействе брата, и ничего не предприняла для того, чтобы отстранить неизбежность. Всё стыдно было говорить тиранке жене об её жестокости, всё думалось: «Имею ли право, да и кто я такая, чтобы вмешиваться? Юра будет испытывать неловкость.  А теперь, когда ничего не изменить, ежечасно задаю себе, казалось бы, риторический вопрос: «Могла ли я, что-то сделать, чтобы не случилось беды?» И тут же отвечаю на него: «Да, могла!»  Как жить с таким ответом, таким точным и острым, как игла, знанием? И погребение брата в день моего рождения шестого февраля, как знак, как предупреждение или послание откуда-то свыше: «Помни, не забывай, знай, думай…»

                После похорон забрала семейный фотоальбом, который хранился в моём, потому что купила я, взамен родительского, и брата, потому что покупала для него и его детей, доме. Забрала потому, что дети Юры разъехались и у каждого есть своя семья и своё жилище.  Здесь же, в некогда родных комнатах, ещё наполненных запахом, вещами, мебелью, посудой, и даже периной, принадлежавшей моим покойным родителям, вполне законно остаётся жить мужеубийца- жена брата- Елена. Она вовремя подсуетилась, и при покупке дома, нарушив моё требование «оформлять на Юру», записала жильё на себя. Потом содеянное старательно скрывала. Даже новый адрес полгода не сообщала. Переехали в новый дом и всё, потерялись. Почему не к Юре претензия? Потому что именно Лене вручались деньги, озвучивались требования, и именно она обещала сразу же сообщить результат сделки и новый адрес. Позднее мне пришлось разыскивать их новое место жительства через соседей. Помню, как рассердилась тогда, узнав, что дом оформлен на Лену, но финансовая невозможность переделки документов и её слова: «Всё равно детям останется» примирили меня с ситуацией. Сейчас же меня смутно терзает мысль: «Неужели уже тогда она задумала, знала, что рано или поздно расправится с мужем?» Хотя, о чём это я? Какая теперь разница, кто обитает в том доме, в том городе, и в той стране, где больше нет моего родного братишки? Мне совсем не нужен, не интересен и этот дом, и улица, и город, где нет тебя мой Юра.
                Я забрала только альбом, потому что он — реликвия и огромная ценность для меня.  А здесь, для оставшейся в доме женщины, фотографии наших с Юрой предков вряд ли будут иметь, хоть какую-нибудь ценность. Забрала потому, что осталась одна из моего поколения. Забрала, потому что после похорон никогда не переступлю крыльца дома, где убили моего брата.

                Семейная фотолетопись – прошедшее время, давно утёкшее в безвозвратность, живущее в воспоминаниях о нём. Альбом — это история моей семьи, которую, точно нельзя забывать. Иногда беру книгу в руки, перелистываю страницы, и будто по тропинкам памяти отправляюсь в прошлое моего рода. Вот и сейчас передо мной лежат плохо сохранившиеся, выцветшие карточки. Некоторым из них больше ста лет. С трепетом перебираю их, раскладываю по датам, с любовью рассматриваю лица предков, вспоминаю ушедший век.

                Глава 2. Семья прадеда

                Мой прадед по отцовской линии Вильченков Тимофей Николаевич и его жена Фёкла, почили в бозе так давно, что никто из их внуков, моих дядюшек и тётушек не помнят их. Фотографий, каких-либо описаний их самих или быта нет, будто и не было никогда таких людей на Земле. Только фамилия и осталась. Известно лишь то, что они были крестьянами и похоронены в селе Спасск, Утинского сельского Совета, Называевского района, Омской области. Странно, что никто не знает, где находятся их могилы, хотя само кладбище, помнят все и я, в том числе. В семье Тимофея и Фёклы родилось три брата Пётр, Василий, Филипп и две сестры, Анастасия и Мария. Никого из них уже давно нет в живых. Одна из сестёр Филиппа, по мужу Маркелова Анастасия с семьёй жила в ухоженной усадьбе рядом с отчим домом в селе Спасск. Палисадник с зарослями оранжевой календулы, или как мы называли ноготками, цветущими всё лето, высокое, выкрашенное жёлтой охрой крыльцо, встаёт перед мысленным взором, как только пытаюсь вспомнить бабу Настю. Но пустое оно это крыльцо, ни фигуры, ни лица соседки, к сожалению, не помню, только смутное очертание женщины в платочке, длинной цветастой юбке из ситца, да фартуке поверх неё, всплывает в воспоминаниях. 

                Глава 3. Дед (по отцу)

                Вильчёнков Филипп Тимофеевич, мой дед по отцовской линии, чей снимок открывает фото-книгу, родился в те годы, когда происходило множество знаменательных великих потрясений в России. Много страданий и горя выпало на долю всей родни в ушедшем двадцатом веке. В вихре исторических событий рушился привычный уклад, гибли миллионы сограждан, среди них были и мои деды. В России дважды изменился строй. Неизгладимый след оставили войны; Гражданская и Великая Отечественная, послевоенные лихолетья.  Эти события определили будущие места проживания нескольких поколений моей семьи. В идеале я должна бы знать своих предков, так называемый «Родорад» до седьмого колена. Сто двадцать шесть имён и шестьдесят четыре фамилии должны быть в моей памяти. Но, к сожалению, я знаю имена начиная только с четвёртого колена рода.
            
                Самый старый, пожелтевший, потрескавшийся по краям снимок конца двадцатого века, на котором запечатлён мой дед по отцовской линии — Вильченков Филипп Тимофеевич. Это единственная его фотография. В кадре постриженный наголо, худенький, невысокий дедок, в ватнике, застёгнутом на две пуговицы, стеганых штанах - пузырями на коленях, кирзовых сапогах, которые, по фронтовой привычке он носил с портянками. На голове шапка — ушанка из искусственного меха, как говорится "на рыбьем меху", с ушами, торчащими в разные стороны. Ноги иксиком, а в правой руке, пальцами, скрученными полиартритом, мужчина держит самокрутку из газеты с махоркой. Курил дед много, не переставая.  На фото он уже пожилой человек, стоит на фоне убогих деревенских построек, во дворе своего дома, который находился в самом конце улицы Зелёная, деревни Спасск Называевского района Омской области. На лице старика блаженная улыбка. Настоящий Шолоховский Щукарь: добрый, трудолюбивый, по-крестьянски смекалистый, и очень неприхотливый человек. Именно таким Филипп Тимофеевич видится мне в вершины прошедшего времени.
                Что знаю, что храню в памяти о нём?  Знаю немного, но хорошо помню его самого, тихого, уютного старика, который мало разговаривал, с кем бы то ни было, а уж с нами, детьми и, вовсе - никогда. Дед родился в 1905 году, но точной даты рождения теперь никто не помнит. Не праздновали прародители именины, а это были именно именины, поскольку имена давались по святцам. Никаких документов, относящихся к жизни и смерти Филиппа в семьях его детей, не сохранилось.  Возможно, они остались в доме деда, где после его смерти жила гражданская жена деда Стаценко Екатерина.  К сожалению, не успела расспросить болезненно рано ушедшего от нас папу о том, как наши предки попали в Сибирь. Родились ли они здесь, или были переселенцами, теперь уже не узнать. Спрашивала у Ивана - младшего брата отца, пока тот был жив, но и он ничего не знал об этих, весьма важных подробностях жизни рода.

                Мой дед Филипп Тимофеевич женился на бабушке Анастасии в приблизительно в 1929-30 году, потому что их первенец (мой отец) родился 8 февраля 1931 года. В семье Вилчёнковых было четверо общих детей: Николай, Иван, Мария, Александр и пятая бабушкина дочь Екатерина. Историю рождения Екатерины Приваловой никто не помнит. Канула в Лету вместе с рано ушедшей бабой Настей.
                Дед был призван в ряды Красной Армии в 1942 году, прошёл Великую Отечественную до конца, и вернулся с фронта домой. Он был артиллеристом, лейтенантом и командиром взвода.  Вот выписка из «Книги Памяти Омской области. Раздел: Солдаты, вернувшиеся домой: «Вильченков Филипп Тимофеевич, р. 1905, д. Спасск. Лейтенант, ком, взвода; БФ». И «Вильченков Василий Тимофеевич, р. 1900, д. Спасск. Рядовой, стрелок».  Два брата вернулись с войны. Это ли не счастье?! А вот где, на каком фронте они воевали, никто не знает. К тому же теперь мне понятно, что именно в написании фамилии моего отца Николая была допущена ошибка.  На каком-то этапе получения документов был пропущен мягкий знак, и мы стали Вилчёнковыми. Остальные дети Филиппа, носили фамилию Вильченков.
                Дед был награждён не один раз. Его младший сын помнит медали отца. Однако, никто не вспомнил, чтобы дед надевал военные награды по праздникам. День Победы праздновался в селе обычном распитием самогонки или браги и пением песен военных лет. Правда, в клубе на девятое мая силами школьников давался концерт художественной самодеятельности. Дети пели хором «Вставай страна огромная», «Темная ночь», «Смуглянка» и многие другие военные песни. Были и мои сольные выступления с песнями без музыки.  Репертуар школьного самодеятельного коллектива обязательно утверждался на педсовете и из года в год оставался одинаковым. Но вот музыканта в школе не было и поэтому соло и хором мы пели без инструментального сопровождения, что называется, а-капелла.

                У нас дома никогда не говорили о войне. С чем это было связано - сказать трудно. Можно предполагать, что мирные послевоенные годы жизни были не легче, чем военные, семья бедствовала и голодала.
                В 1952 году осенью деда Филиппа с ещё одним колхозником-односельчанином отправили в районный центр на ток, то ли ворошить, то ли отгружать зерно. Никто не знает точно, что там произошло, но деда арестовали, как объяснили родным, за мешок зерна, который они с другом пытались вынести с тока. Мы никогда не верили в озвученную версию органов власти. В деле было много не состыковок. Например, почему их послали в район, ведь в деревне был свой зерноток? Почему послали только двоих и так скоро, в этот же день арестовали обоих, если разнарядка на работу  была на целую неделю? Почему суд был закрытым? Филипп Тимофеевич был честным человеком, и лишь отчаяние могло подтолкнуть его, прошедшего войну на этот шаг, если он имел место быть. Дед получил срок — восемь лет, которые отсидел от звонка до звонка. Возможно, поэтому тема его прошлого, находилась в семье под величайшим табу. Где, в каком населённом пункте он был в заключении мне неизвестно. Он никому не рассказывал о своей жизни ничего тягостного; как ждал освобождения, как и каким подвергался опасностям, иначе родители обязательно говорили бы об этом трагическом событии в жизни своего отца.               

                Вернувшись из тюрьмы, он спустя небольшое время, и ещё при жизни жены, оставил семью и стал жить с другой женщиной. Воспоминания его младшей дочери Марии о том периоде жизни весьма нелицеприятные:
 «Дети голодные, оборванные — голь перекатная, были заброшены отцом. Мы с Сашей не учились, потому что не было одежды и обуви. Когда отца спрашивали, почему дети не ходят в школу, тот отвечал, что не хотят учиться. Продовольствие от крестьянского подворья, то есть мясо, яйца, хлеб, молоко было под замком, или уносилось в новую семью. Мы были никому не нужны, кроме братки». Браткой тётя Маша называла старшего брата и моего отца Николая Филипповича. Я хорошо помню новую жену деда — эту неласковую, но красивую и статную женщину Екатерину. Мы, следующее поколение, называли её баба Катя и, распевали про них с дедом сорные частушки:
- «Дед Филипп к Катькиной … прилип», или «Эх Катенька, распузатенька...»
Кто, нас научил бранным частушкам неведомо, но пели мы их только тогда, когда прототипы не могли нас услышать. Откуда-то помню, что Екатерина была — то ли вдова, то ли разведёнка военного офицера. С Филиппом общих детей не имела, а вот свои у неё были.  Помню двух дочерей Валентину и Раису. У нас в доме иногда звучали оправдательные разговоры о том, почему дед ушёл к другой женщине. Говорилось, что детей нужно было кормить, воспитывать и поднимать. Но не стала Екатерина матерью детям Филиппа. Мачеха — называли жену отца мои дяди и тёти. Любви к этой женщине не испытывали взаимно тогда, и не испытывают до сих пор.               

                Саша, рассказывал, что после тюрьмы отец очень изменился. Он стал неразговорчивым, закрытым, жёстким со своими детьми. Маша вспоминала, что её наказывали за любую, даже маленькую провинность. Ей попадало так, что приходилось сбегать в лес и даже ночевать там. Поэтому из родного дома все дети уехали очень рано. Как говорится «вылетели из гнезда, не оперившись».

                Последний раз я видела дедушку Филиппа Тимофеевича зимой в 1976 году незадолго до его смерти. Папа возил совершенно больного отца по больницам. Но диагностируя рак желудка последней стадии, ему отказывали в госпитализации, что означает — в лечении и в Называевске, и в Омске. Помню, как папа с братом Александром не завели, а почти занесли отца на руках к нам в дом, и положили на кровать. Было очень тихо, все разговаривали вполголоса, а я все хотела помочь деду, не понимая, почему этого сделать нельзя. Я подходила и спрашивала: «Деда, может, чего хочешь съесть? Он смотрел на меня с такой невероятной болью в огромных серых глазах и вымученно улыбался, а вот отвечал он мне или нет, не помню» Эти глаза, никогда не забуду. Да и как забудешь, когда у меня глаза деда и моего отца. Если верна теория что, через поколение передается более важная генетическая информация, нежели непосредственно от родителей, то от дедушки я получила интеллектуальные возможности, способности к восприятию, таланты и многие поведенческие особенности. Низкий поклон тебе, родной мой предок!
 
                Хоронили Вильченкова Филиппа Тимофеевича в марте 1977 года. Кругом была слякоть, грязь и талая вода. Могила была глубокая, сырая с водой на дне и папа очень переживал поэтому поводу. Последними словами деда была фраза: «Сынок, я тону, спаси меня». Вот и всё, что я помню о моём дедушке. Удивительно, что целая жизнь человека, даже такая насыщенная, уместилась всего в несколько страниц. Передо мной лежит уникальное фото, где братья Вилчёнковы все вместе стоят на фоне отчего дома. Сфотографировались они в день похорон отца. Интересно, сохранился ли дом моего деда спустя 63 года, после его смерти? Вероятнее всего нет.

                Екатерина пережила деда лет на десять и ещё бы жила, но погибла страшно. Она одна пошла мыться в баню. Поскользнувшись на мокром полу, опрокинула на себя стоявший на каменке бак с кипящей водой, и обварилась до смерти. Как сказали бы буддисты "Быстрая карма". У Филиппа и Екатерины был гражданский брак, поэтому фамилии остались разными. Ещё помню, что, когда умер дед, баба Катя боялась, что папа, как старший сын Филиппа выселит её из отчего дома, чего, конечно же, не случилось. Баба Катя пережила и даже хоронила своего пасынка, Николая Филипповича. После смерти папы, Екатерину мы больше не видели.  Я не испытываю к бабе Кате никаких отрицательных чувств, к тому же помню её очень смутно, ведь "к бабушке в гости", нас никогда не звали.
               
   Глава 4. Бабушка (по отцу)

                Пока Филипп Тимофеевич отбывал срок, его жена, моя бабушка Анастасия, одна поднимала пятерых детей.  Имен, отчеств родителей бабушки, к сожалению, теперь не вспомнит никто. Все мои предки по отцовской линии были близки к земле и сельскому хозяйству. Анастасия, как все, с утра до ночи работала в совхозе за трудодни. Из воспоминаний дядюшек и тёть - она была искусной кулинаркой и умела в русской печи выпекать невероятно высокий хлеб и журавликов. Я даже не знаю, что это за журавлики, а её младшая дочь Маша, вспоминает, что таких вкусных мучных изделий, какие пекла её мама, больше никогда и нигде не только не ела, но и не встречала. Эти хлебобулочные изделия любили жители деревни, и часто выменивали их, на что-то другое. По воспоминаниям односельчан, бабушку в селе уважали.

                Даты рождения Анастасии не знаю даже приблизительно. И рассказать о ней ничего не могу, потому что она очень рано, приблизительно лет в 40-45, ушла из жизни. Умерла бабушка, как говорили родные, от тихого помешательства, у себя дома. Вероятно, она перенесла инсульт, который вызвал поведенческие изменения психики, но его не сразу заметили, а может, и вовсе не определили, и не лечили.

                Из воспоминаний моей мамы: «Вначале свекровь, просто заговаривалась, лепетала, что-то, но всех узнавала и даже оставалась водиться с детьми, то есть со мной и Светой.  Началось заболевание, в то время, когда дед сидел в тюрьме. Кто-то в деревне злословил, и говорил ей, что Филипп нашёл себе другую женщину, что он останется там, где сидит, что не собирается возвращаться домой. Чем были вызваны такие разговоры, и имели ли они под собой хоть, какую-то основу, теперь никто не скажет. Но младший сын Саша помнит, как сильно переживала его мама из-за пересудов.

                Когда дед вернулся, его жена Анастасия уже была больна.  Её положили в больницу районного центра города Называевска. Папа, навещал мать так часто, как мог. В последнее время она ослабела, никого, кроме сына Коли не узнавала. Улучшений не было и бабушку забрали домой, где за ней, как могла, ухаживала дочь Мария, сама девчонка ещё.  Анастасия почти не вставала, не разговаривала, очень исхудала.

                Умерла она во сне или в забытьи. Маша вспоминает, как сильно испугалась, когда поняла, что мама не дышит. Она же с братьями хоронили мать, готовили поминальный обед. Похоронена Вильчёнкова Анастасия в селе Спасск, Называевского района, Омской области. Помню этот маленький неухоженный деревенский погост рядом с сельхоз. станцией МТС. Весной и осенью, из-за распутицы, к нему вообще, нельзя было подойти. Помню, что могила бабушки находится на самом краю кладбища, около искусственного вала в левом верхнем углу, однако отыскать её сейчас, вряд ли возможно. Из детских воспоминаний, перед глазами всплывает холмик и деревянный крест, который позднее, куда-то пропал – сгнил и упал, наверное. Родителям было не до могил, а мы дети росли сами по себе, как сорняк, и не понимали, что нужно ухаживать за могилами, хранить память об усопших. К тому же мы боялись кладбищ. Ни одной фотографии бабушки у нас не сохранилось, да и были ли они? По рассказам родных, Анастасия была невысокая, хрупкая, красивая женщина из бедной, многодетной семьи крестьян соседнего села. Видимо по бабушкиной линии у нас есть родственники, которых мы не знаем. И даже девичья фамилия нам неизвестна, поскольку свидетельства о смерти, и других документов не сохранилось.

  4.Деревня Спасск   
         
                Деревня – это целый мир, яркий, цельный, своеобразный, полный жизни, скрытой от постороннего глаза. Чтобы познать её, нужны не часы и дни, а месяцы и годы.  А ещё лучше нужно прожить там немалое время, как я. Отчего так дышится легко, когда приезжаешь в деревню, отчего душе здесь вольнее, но и томительнее, чем в городе? Взамен скуке здесь – печаль, и радость здесь ярче и мощнее. Многие часто не отдают себе отчета в этом, принимая село скорее не умом, а сердцем. А ответ прост: «Деревня – это наша прародина, близкая или дальняя». И без рассказа о ней, её быте и укладе жизни в ней невозможно повествование о семье.

                В деревне Спасск семья прожила до 1971 года и моих четырнадцати лет. Личные воспоминания о селе прочно связаны с родственниками и начинаются лет с шести, то есть с первой половины шестидесятых годов.
                По праздникам, всей семьёй мы ходили к деду Филиппу и бабе Кате в гости. Они жили на другом конце села, состоящего из двух улиц – Зелёновка и Теребиловка. Откуда произошли такие названия, кто и что теребил, не знаю.
                Деревня Спасск, основанная в тысяча восемьсот двадцать четвёртом году, существует и сейчас. Раньше посёлок состоял из ста пятидесяти крепких хозяйств, основное население — русские, но сейчас по последней переписи там проживает всего сто шестьдесят человек и основное население - казахи. Обычное небольшое село, ничем не отличающееся от других сибирских сёл, с рублеными из берёзы домами, расположено на берегу небольшого заболоченного озера Данково.
               
                Когда-то здесь в моей деревне был образован колхоз. Затем маленькие колхозы объединили в совхозы, начали обустраивать центральную усадьбу Утичье, а о небольших населенных пунктах, таких как наш Спасск, Фомиха, Черемновка или Орловка не очень-то заботились. Здесь жителям долго не оказывалось даже первичной медицинской помощи. Потом, кажется, в восьмидесятые, уже после нашего отъезда, открыли ФАП. Правда восьмилетняя малокомплектная школа, клуб и магазин были и при нас. Долгое время в правлении имелся всего один на всё село телефон. Очень долго электричество вырабатывалось движком, свет горел только до полуночи. В двенадцать часов в окнах загорались керосиновые лампы. И самым главным дефицитом для сельчан было стекло для керосинки и сам керосин. Когда в городах люди блаженствовали около телевизоров и пользовались холодильниками, в нашей деревне о них не было и речи. О газовом отоплении или сжиженном газе никто не только не помышлял, но и не слышал. Не уверена, что сейчас в Спасске есть газ, хотя я не была там более сорока лет.

                От веси к веси ведут проселочные дороги, которые в дождь превращаются в непроходимые болота и ямы, наполненные водой. Из районного центра, по большаку, то есть насыпной дороге, в Спасск можно доехать автобусом, который тогда ходил из Называевска один раз в день. Ещё можно добраться на электричке до станции разъезд Кочковатский или 47 километр, а потом семь километров пешком, через лес и поле по просёлочной дороге. Машин до девяностых годов в селе почти ни у кого не было. Мы по большей части передвигались на лошади, запряжённой в бричку летом, и сани зимой, потом на мотоциклах с колясками.  Это сейчас до районного цента при хорошей погоде ехать 30 минут, ведь всего тридцать три километра.

                Навсегда в моей душе и памяти деревня Спасск ассоциируется с огромным, по представлениям ребенка, лугом, за огородом. На нём росли лопухи, лебеда, необыкновенно высокие травы с обилием ромашек, колокольчиков и еще каких-то неизвестных мне цветов, испускавших одуряющий пряно-зелено-медовый аромат, и земли, разогретой на солнце. Помню, как пробегала по тропе среди картошки весь огород и сразу же оказывалась в непроходимых дебрях растений, где ощущала себя первооткрывателем неизвестных стран и миров. Блаженное тепло высокого летнего солнца, пение птиц, жужжание насекомых настолько завораживали, что забывала обо всем. Во все глаза глядела на знакомое великолепие до тех пор, пока голос сестры или мамы не возвращал в действительность. Сразу за нашим огородом была школа. Совсем недалеко начинался кургузый берёзовый лесок, а перед лесом, через дорогу был колодец с питьевой водой. Из него летом мы носили воду в двух вёдрах на коромысле. Шею и плечи этим приспособлением натирало так, что невозможно было дотронуться. Зимой мы пили талую воду из льда, который заготавливали на озере или снега.  А летние будни запомнились обилием грибов и ягод.

                В берёзовые леса, за грибами ходили жители всей деревни. И мы с мамой, нередко навещали близлежащий лесок. Всего два часа, вместе с дорогой, требовалось, чтобы нарвать отличных грибов: толстеньких боровиков, подберезовиков, подосиновиков, и главное мохнатых сырых груздей. Все содержимое вёдер, корзин и мешков высыпалось в алюминиевое корыто. Грибы сортировались, заливалось водой, и начиналась работа по подготовке к засолке. За лето собирали и солили холодным способов целые бочки грибов. А еще сушили молоденькие подберезовики и подосиновики на дощечках, разложенных в траве и укрытых марлей от мух. Яркое летнее солнце знало свое дело, и грибы были готовы через два-три дня.
                Деревенский клуб с кинозалом и сценой располагался в самостоятельном одноэтажном здании, похожем на барак. Здесь же была небольшая библиотека.  Несколько раз в неделю показывали кино и устраивались танцы. Сеанс начинался часов в одиннадцать, так как ждали сумерек, позволяющих посмотреть кинофильм и, всех пришедших с работы. Народу, особенно на индийские фильмы, набивалось много и иногда приходилось смотреть картину стоя. Киноаппарат был старый, и очень громко трещал, кинофильм часто прерывался, из-за порыва плёнки. Все возмущенно роптали, потому что боялись не досмотреть фильм, ведь после полуночи выключали электричество. После кино при лунном свете местный гармонист организовывал танцы. Постояв, мы - дети подростки отправлялись домой, осторожно шагая по шоссе в густом влажном тумане под стрекот кузнечиков. Танцы нас еще не интересовали.
               
                В остальные летние дни по вечерам, встретив и проводив домой корову и овец, дети на пустыре с упоением играли в лапту. Часто сидели на бревнах около дома моей подруги Гали Лаврентьевой и хором пели песни, которые в ночном тумане разносились над озером.

                Позднее цивилизация дошла и до этих мест. Свет по ночам горел постоянно, так как движок заменили на столбы и электрические провода. В доме уже был телевизор и холодильник. Жители села наслаждались электричеством, и у нас в сенцах, стояла электроплитка.               

                В семидесятые годы началась политика «укрупнения совхозов», которая привела к уничтожению сотни маленьких «неперспективных деревень». На местах цветущих палисадников, зеленеющих огородов, дышащих полной жизнью домов, остались несколько покосившихся избушек без окон и дверей, заросшие бурьяном улицы, разрушенные фундаменты. Уехали и мы, осиротел наш дом. В оставшихся без хозяев в пустых домах печально смотрят на мир глаза-окна. От их взгляда становится тоскливо на душе, сердце готово выпрыгнуть из груди. И, кажется, что вот-вот услышишь мольбу: «Не проходи мимо, остановись, поговори с нами». Стены пустых домов помнят лица своих хозяев, их разговоры, радости, печали, прощание с родной деревней, звонкие голоса бегающих по деревенской улице детей. Это сейчас здесь почти тишина. В таких деревнях, кажется, даже птицы поют тоскливее. Посаженные людьми черёмухи, яблони, как будто раньше времени постарели, согнулись, высохли. В такое время даже на красоту родного края не обращаешь внимание. Всё побеждает черно-белый цвет. Но до этого времени ещё далеко.

  Глава 5. Праздники и будни
               
                Жили, Филипп с Екатериной в деревянном бревенчатом доме из двух комнат; кухни, горницы, и сеней. А ещё была резная веранда, навес перед входом, крыльцо, ведущее в дом. Бывало, мы всей семьёй собирались у деда на праздники. Обычно, нас ждал накрытый бесхитростными, простыми закусками стол. Жареная картошка, холодец, нарезанное солёное сало, бочковые огурцы, грибы, квашеная капуста, непременно крупные пельмени — вот и вся праздничная трапеза.
                Зимой у деда, как и во всех домах, было тепло от печи, уютно и чисто. В горнице по стенам стояли две кровати, а по центру комод, застеленный белой скатертью с вручную выбитым по краю рисунком. На комоде возвышался проигрыватель и лежали виниловые пластинки в бумажных конвертах. До сих пор помню старую пластинку с песней «Валенки» в исполнении Лидии Руслановой. Я любила слушать эту песню, знала её наизусть и, когда меня не видели, танцевала под неё свой самый веселый в жизни танец. Правда то, каким был этот танец, понимаю только теперь, когда мне и ходить-то уже не хочется. Ещё на комоде стояла стеклянная ваза с искусственными бумажными, облитыми воском цветами, которые по тем меркам, казались верхом совершенства и красоты. Нас, детей, кормили на кухне за отдельным столом, а потом отправляли играть на полати. Полати — это широкая полка их тесаных досок, прикреплённая в полуметре ниже потолка напротив русской печки. Такая лежанка была почти в каждой деревенской избе.  На ней сушили овечьи тулупы, перьевые подушки, и было тепло. Даже пообедав, мы не были сытыми. Почему-то хорошо помню чувство голода, до сих пор.

                Заходить в горницу детям не разрешалось и мы, свесив с полатей головы, подсматривали в открытый проём двери за тем, что происходило в комнате. Там по обеим сторонам стола на лавках сидели взрослые. Они пили в основном брагу и самогонку, закусывали, чем Бог послал, разговаривали, смеялись и пели хором русские и украинские застольные песни. Некоторые их них и теперь знаю. К примеру, песня о Гале: «Ой ты Галя, Галя молодая, спидманули Галю, увезли с собою…» Или ещё одна трогательная песня про сироту, во время исполнения которой, я потихоньку плакала от жалости над судьбой сироты: «Позабыт, позаброшен с молодых ранних лет. Я остался сиротою, счастья-доли мне нет. Я чужой на чужбине и без роду живу, и родного уголочка я нигде не найду». Особенно печальный конец песни вызывал у меня бурю эмоций: «И родные не узнают, где могилка моя». Пели про валенки, и, конечно же, частушки, которые большей частью были нецензурные, и я не совсем понимала, о чём в них идёт речь. Иногда взрослые играли в разные ролевые игры с переодеваниями, а вот танцевать на домашних посиделках, было не принято. У внучек бабы Кати были настоящие, а не тряпичные куклы. Когда мы возвращались домой, я жаловалась маме, что мне не дали поиграть с красивой всамделишной куклой. Мама успокаивала: «Ничего доченька, будет и у тебя кукла» Но, так и не случилось у нас со старшей сестрой Светой игрушек, купленных в магазине.  Только, у Юры уже был настоящий трёхколёсный велосипед.
               
                Родители жили тяжело, трудились так, что мы неделями их не видели. Они уходили на работу, когда мы ещё не проснулись и приходили за полночь, когда уже спали. Думаю, что у деда Филиппа, работающего конюхом в совхозе, и у доярки Кати был такой же режим дня. У них, как и у всех на селе, была своя живность на подворье. Это; корова, телята, овцы, куры, утки, гуси, и свиньи. Жили они зажиточно, но помогали только детям Екатерины. Позднее, когда мама с папой построили свой отдельный новый дом из трёх комнат, праздники с песнями и играми перекочевали к нам. Здесь я была настоящей домашней звездой. Как все женщины нашего рода я любила и умела петь. Пение было одним из доступных развлечений у взрослых. Меня ставили на табуретку и песни старшего поколения, уже я исполняла соло. Теперь взрослые плакали, так жалобно у меня получалось «Позабыт, позаброшен».

Глава 6. Деревенское детство
               
                Детство-детство, каким бы оно ни было – оно было прекрасным! Дни были длиннее, и времена года тянулись бесконечно. Листва, голоса птиц, ласковая пыльная тропинка, мелкая съедобная травка «калачики», деревенское лето – мои первые воспоминания. Рано утром выбежишь во двор, проведешь рукой по траве – роса. А вечером тебя не загнать домой. И ничего не боишься, кроме неопределенности. «А что будет дальше, кем я буду?» «Доживу ли я до коммунизма, когда у всех будет всё по потребности, хотя, что такое потребности не совсем понятно». Теперь и дни короткие и годы летят, и времени ни на что не хватает. Мир опознан, потребности известны, коммунизм-утопия и его не никогда будет, кто я есть -вполне понятно, но все так же не знаю, что будет завтра. Вот и про Юру не знала. Да и надо ли знать о том, что уйдут один за другим бесценные близкие, друзья, что с родными, без кого дышать трудно, произойдут такие страшные события.
 
                Ещё немножко авто-реминисценции из детства. Перед Рождеством и Пасхой мы, деревенские дети, ходили колядовать. Обычно, из соседей или родственников собиралась целая стайка ребят. Наша компания состояла из троих Вилчёнковых нескольких двоюродных сестёр и братьев — Приваловых - Клочковых, и ещё пары подружек сестёр Лаврентьевых. Этаким собранием весело, непринуждённо носились по усадьбам родственников и соседей. Громко стучались в сени, заходили толпой в веранду или избу, рассыпали какое-нибудь зерно и пели: «Сею, вею, посеваю, с Новым годом поздравляю! На Новый год, на новое счастье, уродись пшеничка, горох, чечевичка! На поле — копнами, на столе — пирогами!» С Новым годом! С новым счастьем, хозяин, хозяюшка!» За пение, нам подавали крашеные яйца, конфеты, печенье, шанежки, пироги и другие сладости. Особенно радостными были подсчёты трофеев. Если оказывалось, что собрал больше всех, ты — герой. Через поколение храню эти песни и колядки в памяти, как родное культурное наследство.

                Когда я заканчивала восьмилетку, семья перебралась на постоянное жительство в районный центр город Называевск. Чтобы со своим классом окончить школу, около месяца мне пришлось жить в доме деда. Света, моя старшая сестра, на момент переезда и обустройства на новом месте, жила и училась в кооперативном техникуме в городе Омск, Юра поехал с родителями. Я же осталась в Спасске на хозяйстве и чувствовала себя совершенно несчастной, всеми брошенной и позабытой, как тот сирота из песни. Именно тогда я серьёзно засела за учёбу, что помогло при поступлении в Омское пед. училище. После малокомплектной школы, где учителями были – десятиклассники, плохо знающие общешкольную программу, было трудно поступить в это учебное заведение с реальным конкурсом выше трёх человек на место. Однако каким скудным был мой багаж знаний, полученных в школе, поняла много позднее, учась в институте. Школьный курс по многим предметам пришлось осваивать самостоятельно, поскольку вместо базовых знаний были сплошные пробелы. Из жизни у старших Вильчёнковых, вспоминаются обеды, и каким вкусным был хлеб. Баба Катя распаривала ломти от круглых буханок, выпеченных в русской печи, над жареной картошкой, и этот восхитительный вкус горячего хлеба с ароматом жареной картошки, при мысленной отсылке в прошлое, появляется у меня во рту до сих пор.

Глава 7. Отчий дом
               
                Не с самого начала образования семьи, а много позднее, во 60-70х годах семья стала жить зажиточно. Отец с помощью братьев и друзей поставил в середине села рубленный дом с горницей, спальней, сенями и кладовыми. В хозяйстве у нас уже была пара дойных коров и телята, стадо баранов, свиньи, птица.  Ели вдоволь. Туши баранов, телят, свиньей, всю зиму висели в сенях за шторой, и надо было просто отрезать от них куски мяса и готовить. Ещё в кладовке лежали замороженные круги молока и сладкие шарики творога, мы называли их сырниками. Сырники были настоящим лакомством для нас. Замороженные молочные продукты размораживали в период, когда коровы были стельными и не доились. Все современные электроприборы у нас появлялись у первых в селе. Мама работала продавцом, поэтому холодильник и телевизор «Изумруд» сначала появился у нас. Помню, как к нам собирались соседи смотреть передачи по телевидению — экая диковина. Все рассаживались на табуретки, дети просто на пол, и часами смотрели всё подряд. Дома был мир и порядок. Родители жили дружно, не ссорились и, разумеется, не дрались. Детей, то есть нас, никогда не били.

                Однажды мы со Светой поздно пришли домой. Свет в деревне вырабатывался дизельной станцией и после полуночи отключали, а до двенадцати родители хотели сходить в клуб, посмотреть кино, но так и не смогли, потому что Юру не с кем было оставить. За этот проступок нас обеих на час поставили в углы, вот и всё наказание. Однако, за одно рацпредложение мы со Светой получили настоящую выволочку.

                Юра родился в августе, а в ноябре, когда ему было всего три месяца, пошёл первый снег. Не помню, кто из нас — я или Света, додумались показать младенцу снег. Он ведь ещё никогда не видел настоящего снега! Мы вытащили малыша из люльки — качалки, и как есть в одной пелёнке, раздетые сами пробежали несколько кругов по двору, показывая брату снег. Всё бы ничего, но это показательное выступление увидела мама, которая гнала коров с водопоя от озера Данково. Она издалека заметила странный просвет через окно и настежь открытые двери в доме, и нас почти голышом бегающих по двору. Бегом, бросив коров, мама прибежала во двор и хворостиной загнала нас домой. Самого наказания я не помню, но ощущение счастья, от того, что мы показали Юре снег, помню до сих пор. Ещё раз мама наказала меня за то, что я подарила кому-то её гребёнку, по тем временам - редкостная вещь – настоящее сокровище, словами: «Ты больше не моя доча, я не хочу такую девочку» и это было для меня настоящим стрессом. Я не знала, что делать, плакала и намеревалась пойти жить в лес. Когда я шлёпала своего сына, мама всегда выговаривала мне:
- Галя, зачем ты дерёшься, Вы ведь у нас не битые.

                Детям позволялось делать все, что заблагорассудится, за нами не следили. Хочется думать, что родители доверяли нам и в детстве, и в юношеском возрасте. Но, вполне возможно, у них просто не было достаточно времени. Особенных заданий по дому у нас тоже не было. Не баловаться, присматривать за Юрой и всё. Вечером пригнать корову из стада, а позднее, когда мы стали повзрослее, то летом мы со Светой ходили на обеднею дойку коровы в поле. С раннего детства мы умели подоить корову, почистить хлев, накормить скот, и птицу. Ещё помню, что в деревне в пригоне у нас жила целая стая голубей.  Под крышей были гнёзда птиц, где они выводили своих птенцов. Никому даже в голову не приходила мысль прогнать их или разорить гнездо, а также убить голубя. Это считалось предвестием беды.  Под крышей дома было прилеплено гнездо ласточки. Дно и стенки гнезда состояли из комочков глины и укреплены травинками, лоток выстлан перьями и травой. Каждую весну ласточка прилетала к нам, как к себе домой. Ещё папа ставил не менее трёх скворечников, где жили скворцы.  Зимой у нас обязательно были кормушки для птиц. Родители учили нас заботиться о пернатых и сами довольно часто наблюдали за жизнью птиц.

                Мои детские воспоминания о внутреннем убранстве жилища в деревне, ассоциируются с цветами и кроватями с ширмой. Цветы стояли в горнице на широкой лавке, во всю стену с окнами напротив входа, и цвели круглый год. Летом они просто росли, и мы не замечали их, а вот зимой, как известно зимы в Сибири долгие и суровые, цветущие герани были настоящим зимним садом. Вокруг дома был забор и перед домом палисадник, скамейка, калитка.  Двор был земляным, к крыльцу на случай дождя вел деревянный настил, а ещё был навес над крыльцом. За двором дома находился огромный огород, соток десять не меньше. Весной участок вспахивался трактором. На огороде мы сажали только картошку. Никаких плодоносящих деревьев в деревне не было ни у кого. Около дома располагался ещё один маленький огород, где росли овощи. Но или семян было мало и сажали понемножку, или ухаживали плохо, помню, что овощей всегда не хватало и мы не успевали наесться морковкой, огурцами или репой. Гораздо чаще на нашем столе были лесные дары - грибы и ягоды. Ягод клубники и костяники собирали очень много. Из клубники варилось варенье на всю зиму, а костянику, которую мама звала костянкой, засыпали в большие бутыли и ставили в погреб, где она хранилась в натуральном виде, без обработки. Зимой мама варила из неё очень вкусный кисель. Самым неприятным занятием в детстве для нас было чистить ягоды, то есть снимать чашелистики с каждой маленькой клубнички. А вот собирать ягоды я любила. Нарвёшь полную кружку, высыплешь в ёмкость и смотришь, насколько она заполнилась, казалось, так быстрее набрать норму десятилитровое ведро с горкой. До сих пор знаю, где находятся ягодные поляны между Спасском, Утичьем и Черемновкой, и грибные леса по дороге на третий разъезд. Ещё у нас были две бани.  Вторая баня была цивилизованной и топилась по белому, а вот первая топилась по-чёрному.  Это была бревенчатая избушка, из одной комнаты и маленького окошка, в которой были совмещены парная и моечная. Обогрев осуществлялся печью с кучей камней. Трубы в бане по-черному не было, и дым из топки обогревая стены, потолок уходил через полуоткрытую дверь. Потолок и стены были закопченные, отсюда и название бани — по-черному. Мыла не хватало и волосы нам мыли щёлоком, который мама готовила на золе. Они становились мягкими и блестящими после мытья. Куда там нынешним шампуням! А ещё нас беспощадно парили берёзовым веником. Помню присказку, или заговор, который мама проговаривала, когда после мытья, выливала на голову целый тазик прохладной воды. «Как с гуся вода, так с Гали вся худоба-худоба» Баню топили каждую субботу и это был настоящий ритуал с чистыми одеждами и заменой постельного белья. Пока мы были маленькими нас мыли всех вместе, потом Юра мылся с папой, а мы со Светой - с мамой.  После бани дома накрывали стол и все домашние, а также гости, приходившие мыться, пировали до позднего вечера. Не знаю, что произошло с нашим домом после переезда в Называевск.

                Дом из четырех комнат в Называевске с огромными церковными воротами по улице Красная 50, хоть и казался большим, но стоял на земле, в низине и не имел фундамента, но тем не менее, всегда был в порядке. Папа, как-то умудрился начать ставить его на фундамент и даже поднял два угла, но не успел завершить это дело. Я хорошо помню этот деревянный некрашеный дом с резными ставнями, с большим огородом позади, с разросшимися кустами малины у забора. Часто приезжала в студенчестве в родительский дом, где могла получить успокоение и мир для души. В конце длинного двора была пристройка с сеном для коровы, где я, валяясь на нём, упивалась духмяным запахом скошенной травы. Перед крыльцом было огорожено занавесью тихое место для отдыха и чтения книг, там я и писала за некрашеным деревянным столиком письма. Тихо, словно мышь, сиживала я в своем закутке, шелестя бумагами по многу часов в день. Потом моё любимое место облюбовали родители, где я часто заставала их за бутылочкой.
 
                Сейчас и этого дома нет. На его месте стоит презентабельный особняк из красного кирпича. Совсем недавно я была рядом с этим новым строением. Напротив, по-прежнему заболоченная канава, в которой растёт камыш в человеческий рост. Рядом с лицом дома проложена дорожка, бывшая когда-то тротуаром, по которому в дождливую погоду без резиновых сапог не пройти. По-соседству стоит пресловутое здание «ЗооВетСнаб». Нашего дома нет, а другие маленькие, ветхие, неприбранные, похожие на ощипанных нахохлившихся птиц, всё так же стоят на своих местах.

Глава 8. Отец

                Моему незабвенному отцу — Вилчёнкову Николаю Филипповичу посвящено несколько страниц фотоальбома. Фамилия Вилчёнков проистекает из Спас-Талица (Кировская область). Первое упоминание фамилии в распоряжениях городища Канев — кузнец Софрон Вилчёнков. Написание — Vilchionkov или прозвище Вилченков, а нация перс в 71% случаях. Но, мой папа — русский по всем статьям.
 
                Родился 8 февраля 1931 года в селе Спасск, Утинского сельского округа, Называевского района, Омской области. Он, как все дети войны, не имел детства и сполна хлебнул холода, голода, безотцовщины и горя. Слишком рано ему пришлось стать взрослым, старшим мужчиной в семье. Трудиться отец начал в десять лет. Работа известная, непосильная, деревенская. Папа, боронил поля, пахал и сеял, то есть участвовал во всех полевых и животноводческих работах села Спасск. В том, чтобы запрячь лошадь, или выпасти скот, он не видел ничего сверхъестественного. Вместе с трудом, он сам воспитал в себе понятие о крестьянской морали. Научился почтению к старшим, милосердию к нищим и убогим, благоговению перед трудом, добытым хлебом.  Детская память избирательна, и старается вытеснять, стирать неприятные моменты жизни из своего хранилища, возможно, поэтому воспоминаний о тяжелом детстве от отца мы никогда не слышали.  У моих родителей нет детских фотографий. Первые снимки датированы пятидесятыми годами, и большая их часть сделана после женитьбы. До войны и после неё, надо было фотографа приглашать домой, не у всех был фотоаппарат. Это сейчас можно снимать на камеру телефона каждое движение и даже дыхание, а тогда к фотосессии готовились: выбирали день, надевали выходной наряд, причесывались, желательно у парикмахера, и отправлялись в фотоателье, где профессиональный фотограф делал снимок. Готовые фотографии можно было забрать через несколько дней.

                Первое чёрно-белое фото отца плохой чёткости, слабо отображает черты лица, поэтому возраст определить трудно. Это период от 20 до 30 лет.  Папа один сидит на стуле в пол-оборота к фотографу. Одет он в тёмный пиджак или куртку, клетчатую рубашку без галстука, на голове красуется чуть сдвинутая набок каракулевая шапка. Почти на всех фотографиях Николай Филиппович в головном уборе. Фуражку, к примеру, он носил всегда. Никаких шляп у отца не было. Может мода такая была, а может просто привычка. Выходной костюм из пиджака и брюк, у него всегда был только в одном экземпляре. Отец носил рубашки и брюки, и никогда не надевал спортивную одежду. Возможно, просто не было у него спортивных костюмов. Он был равнодушен к одежде, и много не требовал. Впрочем, отец во всём был неприхотлив. Не было ни одной ссоры родителей из-за плохо приготовленного, или не приготовленного вовсе обеда, что из-за занятости мамы, случалось довольно часто. Папа был покладистым человеком.  Не помню, чтобы мы боялись отца, потому что у него плохое настроение и он сердится. Нас отец никогда, и ни за что не ругал, это была мамина прерогатива.

                Сейчас вот подумала: Какие лично у меня были отношения с отцом?  С человеком, который всю жизнь тяжело, как проклятый, работал физически, которого дома было - не сыскать, который делал всё, чтобы у семьи был достаток, чтобы его дети получили достойное образование, и им не пришлось пачкать свои белые рученьки? С человеком, который на всё был готов, который не только жизнь дал, но и путевку в эту самую жизнь обеспечил. С человеком, который в моих глазах воплощал в себе идеал мужчины, идеал главы семейства. Конечно, я своего папочку нежно любила, обожала, боготворила! И в том, что он отвечал, не только мне, но и всем своим детям взаимностью, сомневаться не приходится. Он у нас был самый — самый! Хотя, приходя домой, после трудового дня и, пытаясь отдохнуть, иногда отстранялся от общения с нами. Я не помню ни одной игры, в которую бы мы играли вместе, но помню, как сидела у него, такого большого и сильного на коленях, и мне было спокойно и комфортно. Помню, как зимами, когда крестьянской работы было поменьше, он подшивал для всех нас валенки, а я сидела рядом около печки на низкой скамеечке и следила за его работой. Как он делает дратву, скручивает и протирает черным варом суровые нитки, как выкраивает из голенищ старых валенок подошвы, как протыкает валенок шилом и продевает нить, делает стежок за стежком, пришивая новую подошву. Эта его работа завораживала, как хорошая медитация. Такие валенки служили по нескольку лет, вместо одно года.
         
                Ещё одно фото того же периода: «Папа, суровый, сидит на лавке с двумя друзьями на фоне клетчатого покрывала. Он в тёмном костюме, рубашке неопределённого цвета и непременном атрибуте одежды — кепке». Папенька был привлекательным мужчиной, даже в старости. Правильные черты лица — с волевым, точно очерченным, немного выдающимся вперед подбородком, очень большими серо-зелёными глазами, неширокими бровями, прямым носом и очерченными, не тонкими губами. Русые волосы он зачесывал назад и стригся под полечку или полубокс.

                Ещё есть два маленьких снимка с пикника: «По одну строну папа в полосатой больничной пижаме, сидит на поляне рядом с импровизированным столом из чемодана. Рядом с ним улыбающаяся мама в платочке. По другую сторону от стола — дядя Гоша. Мама и Григорий приехали навестить больного в санатории. Здесь отец улыбается. Пожалуй, это единственное фото улыбающегося отца.
                Есть ещё несколько фотографий. К примеру: «Папа со мной на коленях», «Папа с другом». «Один из партийных съездов». Компания стоит на террасе, около белых бетонных балясин у перил. Папа был членом коммунистической партии, то бишь — коммунистом с восемнадцати лет. Это сейчас слово «коммунист» приобрело негативный оттенок, а тогда принадлежность к членам КПСС было особенной честью для человека, поскольку далеко не каждого принимали в партию.
 
                Каким он был — мой отец, если определить несколькими словами? Добрый, спокойный, неразговорчивый, и необыкновенно романтичный человек, умеющий в простых вещах видеть прекрасное. Однажды, поздним вечером я вышла из дома во двор. На крылечке сидел отец и смотрел куда-то вдаль. Я остановилась рядом и взглянула в ту же сторону, но ничего, кроме освещённого входа в соседний дом, не увидела.
- За кем наблюдаешь? – спросила я отца,
- Смори, доча, вишь веранду соседскую?
- Вижу. И что там?
- Вишь, вьюн заплёл стенки веранды, и сквозь плети пробивается свет?
- Вижу, и что?
- Смори хорошенько, будто ёлка новогодняя светится, так красиво! Он сказал это он так восторженно и вдохновенно, с пылом будто действительно чудо увидел. И если правда, что счастлив тот, кто может разглядеть красоту в обычных вещах, там, где другие ничего не видят, то папа был счастливым человеком.  Подобных диалогов могу пересказать множество.

                С умилением вспоминаю, что в речи отца было много слов из сибирского старожильского говора, который до сих пор употребляется чалдонами в Сибирских сёлах и является одними из самых архаичных русских диалектов, а также более древними, чем современная версия литературного русского языка.
 
                В словах общерусских отец усекал и заменял буквы - знает - знат, играем - играм, гуляем - гулям; чашша, шшавель, шшеколда.  Вот, к примеру, его перлы на диалекте из наших диалогов:
-ЕЕЕХ, дочь, да ты в зеркел-то, на себя посмотри, королевишна и есть.
- Ну что ты бегаш? И бегат и прыгат, я ей говорю остановись, а она бегат и бегат, и бросат всё, где ни попадя.
- ЕЕХ ехал всю дорогу по вилюлькам, да загогулинкам.
- Дык это ж евоный брат!

                У отца было всего четыре класса образования.  В те времена в Спасске работала только малокомплектная четырёхклассная школа. Разумеется, малоимущая мать не имела возможности отправить детей учиться в соседнее село Утичье за несколько километров от дома. Дед сидел в тюрьме, семья выживала, как могла. Работать в совхозе, отец начал очень рано. Именно он был кормильцем в семье.  После шестнадцати его, как передовика производства отправили на курсы трактористов и комбайнёров.
 
                В армии отец, не был. Совсем недавно я узнала от его брата Саши, что папу несколько раз вызывали на мед. комиссию, но всякий раз отбраковывали из-за некого белого пятна на груди. Возможно, это было витилиго или просто родимое пятно, кто знает? Зато теперь я понимаю, что такое же пятно на плече у моего сына имеет наследственное происхождение. Поскольку папа остался единственным кормильцем в семье, то бабушка очень боялась, когда его вызывали на медкомиссию, что заберут на три года и семья умрет от голода. Слава Богу, этого не случилось. Всю свою сознательную жизнь, где бы отец ни работал, он был передовиком производства. Его фото висело на доске почёта перед входом в контору села. У папы было много наград, грамот и медалей, но они не сохранились, потому что мы, дети — любили играть с папиными «значками». Отец в молодости очень хорошо танцевал. Мама иногда шутила, что именно за это умение она полюбила его и приложила все усилия, чтобы увести, отбить его у девушки по имени Нина. В один прекрасный вечер мама просто не отпустила его к невесте, и родители стали жить вместе. Никакой свадьбы у них не было. Их просто расписали в сельсовете. У мамы тогда уже была дочь Светлана, которую папа воспитывал, как собственного ребёнка. Никаких отличий, между нами, не делалось. Скажу больше, мы - младшие узнали о том, что у Светы другой отец, во вполне осознанном возрасте, лет в 12-14. Правда, как узнали, уже не помню, скорее всего подслушали разговор взрослых. Думаю, что и Света узнала об этом вместе с нами.

                В детстве мы мало видели отца. Рабочий день комбайнера начинался в шесть утра и заканчивался далеко за полночь. Этот бешеный ритм работы сильно подорвал здоровье отца. Сколько себя помню, у него всегда болел желудок. В доме говорили, что врачи ставят диагноз «язва желудка», но так ли это было на самом деле, теперь сказать трудно. Папа не употреблял молочные продукты, не ел жирного и часто пил кальцинированную соду. До смерти он был худым, быстрым и очень умелым мужчиной. Отец самостоятельно построил наш первый дом, который был не из последних по величине и комфорту в деревне, и второй дом при жизни отца, был всегда в порядке, не покосившегося забора, ни оторванных штакетин.

                Николай Филиппович был очень привязан к механизмам. Он умел отремонтировать любой агрегат, разбирался в электричестве, мечтал иметь собственный автомобиль и для его покупки копил деньги на сберкнижке. Но тогда машин в свободной продаже, как сейчас, не было, а была очередь на них. Передовикам производства крайне редко, но отпускали машины по разнарядке. Один автомобиль за несколько лет на деревню. Вот на него и копились деньги. А мотоцикл у отца был всегда. Сначала простой «Ковровец», потом «Иж с коляской», у меня сохранился тех. Талон на этот мотоцикл, выданный в 1959 году, а потом был мощный Урал. Так и не дождался отец своего личного автомобиля. Это сейчас я бы могла подарить ему любое авто на выбор. Но, окончить курсы шоферов, и поработать водителем на машинах ГАЗ и ЗИЛ-130, после переезда в Называевск, папа успел.

                В начале семидесятых годов отец сильно заболел и, уволившись из совхоза, пошёл работать подсобным рабочим к маме в магазин. Пожалуй, этот шаг стал отправной точкой отсчёта к упадку в нашей семье. Разумеется, мама позволяла отцу торговать. А какой из него продавец? Придут друзья в магазин выпить разливного вина «Солнцедар» — так он вместо сто граммов, наливал по полному стакану, чтобы через край. Здание магазина было довольно старым, даже ветхим. Отопление печное, ремонта не делалось никогда, мыши и крысы — постоянные обитатели. Впрочем, и ревизий не делалось по нескольку лет. Прошла очередная ревизия, которая выявила недостачу товара в магазине. Кроме того рев.комиссия сделала большое списание и уценку испорченного грызунами, устаревшего, а также просроченного товара. Всё списание и уценку сделали за счет мамы, объясняя такое решение – халатным отношением продавца к работе. Тогда всё так делалось, без каких-то там сложных разбирательств. РайПо не могло нести издержки за свой счёт. Мама объясняла, что товар завозится по разнарядке, а не по заявке и сдать его назад нельзя. Но её объяснения никто не услышал. Хорошо помню, как плакала мама, и каким почерневшим было лицо у отца. Недостачу и уценку родители покрыли за счёт собственных, накопленных на машину денег. После этого они оба уволились, и скорее всего от обиды и раздражения буквально, в течение месяца переехали в город Называевск.
          
                Здесь отец пошёл работать в МТС водителем. Но, будто, что-то сломалось в них с мамой обоих. Иногда, они стали выпивать по воскресеньям. Конечно, старались, чтобы никто не знал об этом, и пили спрятавшись, то в крохотной кладовой комнате на веранде, то в сарае. Но мы, дети, то есть я и Юра, (Света жила в Омске и уже была замужем) всегда находили их нычки, и часто выливали содержимое бутылок прямо на землю, а в них наливали обычную воду. За это, как ни странно, нас не наказывали, да и как наказывать, ведь нам было тогда — мне лет шестнадцать, а Юре двенадцать. К тому же мы делали вид, что не причастны к этому событию. А ещё родителям не хотелось признаваться нам в своей слабости. Больше всего досталось, конечно, Юре. Какую яростную войну он вёл с родительским пьянством, не описать. Может поэтому они не спились, но иногда в подпитии стали ссориться и каждый винил другого, в своей жизненной неудаче. Однако, все равно, они не дрались, бывало ругались заборным матом, но не расставались и, я думаю, они любили друг друга до самой смерти.

                В конце1987 года папа простыл и, как обычно, не стал лечиться. Мол: «само пройдёт». Но температура не падала, слабость валила с ног. Мама вызвала карету скорой помощи. Отца в тяжелейшем состоянии положили в районную больницу. Врачи этого богоугодного заведения, где и специалистов особо не было, поняли, что справиться с лечением не смогут, решили перевезти отца на допотопной неотложке в областную больницу. Начало февраля, мороз под сорок. По дороге машина ломается, и больше двух часов простуженный больной, раздетый отец, находится на свежем воздухе. В больницу его привезли практически мёртвым. Что это? Божий промысел, или кара? Живым отца мы больше не видели. В связи с карантином к нему никого не пускали даже перед смертью.

                Вилчёнков Николай Филиппович скончался от тяжелейшего плеврита в областной больнице на Берёзовой 26 февраля 1988 года. Папе было 57 лет. Мог бы жить и жить.

                Фотографий более позднего времени кроме двух фото 3х4 на паспорт, в семейном альбоме нет. На них отец в последние годы своей жизни всё так же красив. Бесценный, родной папа, спи спокойно. В 2015 году я установила новый надгробный памятник на могиле родителей, и это было моё последнее посещение их могилы. Однако, помню о тебе, мой дорогой отец, и молюсь за твою душу, и при каждом посещении любого храма Господня зажигаю поминальные свечи.
               
Глава 9. Дед по матери

                Отец мамы, мой дед Косенок Дмитрий Фёдорович родился, приблизительно в 1900 году в деревне Дурбет, Москаленского района, Омского округа, Сибирского края, основанной в 1890 г. Деревня в то время была не маленькой и состояла из ста двадцати хозяйств. Основное население — русские. Кем был мой дед - простым крестьянином, или рабочим никто не помнит. Бабушка рано вышла за него замуж приблизительно в 1925 году. Про своего покойного первого мужа она вспоминала с грустью и нежной улыбкой.  По словам двоюродной тёти Гали, дед Митя был слабым, добрым, и очень больным человеком. Во время войны из-за болезни его не демобилизовали в армию. Дмитрий Фёдорович сильно кашлял, и умер, вероятно, от туберкулёза, когда дети были совсем маленькими. Фотографий не осталось, возможно их не было вовсе.  Где находится его могила не знаю, но предполагаю, что в селе Дурбет.  Даже, даты смерти я не знаю. Приблизительно это пятидесятые годы. Никаких документов не сохранилось. Почему старшее поколение так холодно относилось к памяти, к могилам предков, сказать трудно. К сожалению, сведений о моём дедушке практически нет никаких. Деревня Дурбет жива и в ней живут люди, носящие фамилию моего деда Косенок. Но кто они нам однофамильцы или родственники, сказать не могу. Знаю, что у дедушки было две сестры, которых дядя Ваня называл «совы» за большие глаза. Возможно, кто-то из их детей носит фамилию Косенок, но родственные связи, к сожалению, утеряны.   

Глава 10. Баба Маша

              Моя бабушка Толстенко (в девичестве Сахарова) Мария Николаевна 06. июля 1904 года рождения, дважды выходила замуж и поэтому носила другую фамилию, нежели у детей.  Из её рассказов помню не так много. Детство Марии, по её словам, было счастливым.  До революции их семья жила хорошо, в достатке.  Семейная усадьба, где родилась она и все её братья и сёстры находилась в Брянской губернии Почепского района. В 1917—1918 годах Почеп входил в состав Украинской народной республики. В говоре бабушки был заметен украинский акцент.
В 1920-х годах, её отца, моего прадеда Сахарова Николая, поставили в план на раскулачивание, и никто из соседей, из боязни не вступились не отстояли его, хотя иногда случалось, что односельчане вступались за земляка и участь раскулачивания обходила семью стороной. Важно напомнить, что Брянская позднее Орловская губерния была «зажиточная», и с 1920 года вооруженные отряды продразверстки из Петрограда, Москвы и других городов действовали там очень активно.  Размах конфискаций был беспрецедентный.

                Мария Николаевна вспоминала: «Однажды ночью в дом ворвались незнакомые люди в шинелях. Человек с погонами заявил, что они пришли, чтобы ликвидировать буржуазный элемент в сельском хозяйстве. Солдаты стали выносить из дома вещи, хватали все подряд, ничего не учитывали. Мама не выдержала, схватила ухват и набросилась на незваных «гостей». Она плакала и кричала: «Убирайтесь, грабители, ничего больше не отдам, но её оттолкнули!» Старший брат пытался сбежать, он выпрыгнул в окно, но его и поймали. Младшие братья и сёстры плакали, мама пыталась их успокоить. У нас забрали все: обувь, теплую зимнюю одежду, одеяла и подушки, посуду. Иконы вынесли из дома и, бросив на землю, растоптали. Из амбара вывезли все мешки с зерном и мукой, корову, овец, лошадей угнали. Мы в чём были одеты в том и остались в морозы. Нас, всю семью посадили на подводу и отправили сначала в район, а потом в вагонах перевезли в Сибирь. С собой разрешили взять некоторые вещи и два пуда муки.» Это небольшая часть рассказа бабушки о событиях того времени, которую помню. Однако точную дату, или даже год, когда это происходило не помню, даже приблизительно. На вопрос какой материальный и моральный ущерб понесла семья? Можно ответить одним словом: Максимальный. И моральный тоже, ведь они стали «кулацким отродьем».

                В Сибирском селе Нахимовка Называевского района Омской области, куда пересилили семью мой прадед Николай, тяжело переживая перемену в жизни, не справился с ситуацией и запил горькую. В одну из страшных сибирских зим пьяный дед попал в метель, заблудился и замёрз совсем недалеко от дома. Прабабушка Анастасия осталась одна с пятью детьми на руках. Как они выживали, моя бабушка даже вспоминать боялась. Беднота, голь перекатная – вот и всё, что она рассказывала. И позднее в её семье не говорили об этих годах жизни, не передавали новым поколениям память о тяжелой истории. Фотографий прадеда и прабабушки не сохранилось. Точных дат рождения и смерти никто не помнит.

                Сохранился портрет бабушки Толстенко Марии Николаевны. Он оказался среди всех портретов в архиве у её праправнучки Юлии.  Хорошо помню эти портреты родных, висевшие в красных углах нашего дома вместо икон. Их было много. Были портреты папы, мамы, Ивана, Юры и наш со Светой портрет. Куда они делись неизвестно.

                Но сначала расскажу о братьях и сёстрах моей бабушки Маши. У неё было два брата — Иван и Павел и две сестры Матрёна и Наталья. Про Павла мне ничего известно.  Иван был — военным, и жил в Омске.

                До меня дошла чёрная история его смерти. Он — кадровый офицер, прошедший и закончивший войну, в чине подполковника — иногда выпивал. Его жена, чтобы как-то остановить это гибельное увлечение, в шутку пригрозила мужу, что донесёт командованию про бытовое пьянство, что тогда жёстко наказывалось. Однажды, в очередной раз, выразив угрозу в решительной манере, она, хлопнув дверью отправилась в магазин. Предположительно Иван, приняв её слова всерьёз, тут же соорудил петлю и повесился. Это официальная версия семьи, что было на самом деле - никто не знает. Смерть брата стала ужасным горем для бабушки и остальных родственников.  Пьянство – похоже, трагедия всей моей семьи, если из поколения в поколение, кто-то погибает от этого страшного недуга. Старшая сестра Марии - Наташа умерла в девичестве и причины никто не помнит. А вот младшая Матрёна Николаевна, невероятная красавица с утончёнными чертами лица, смуглая, немного похожая на цыганку, очень удачно вышла замуж за офицера Мошкина Бориса. Она жила хорошо и ездила за мужем из города в город вслед назначению. Война застала их в Прибалтике. Её муж, погиб в первые месяцы войны, а она с детьми с огромным трудом эвакуировалась в Сибирь к бабушке Маше. Кто-то из родственников остался в Брянске, потому что оттуда приходили письма.
 
                Моя бабушка Мария Николаевна была интеллигентной, работящей, с пуританскими взглядами на жизнь, женщиной. В восемнадцать лет, она поступила работать на мебельную фабрику сначала уборщицей, потом лакировщицей. На работу ходила пешком. Наверное, редкие фонари, а то и полная темнота в стороне от улиц по утренней или вечерней дороге зимой. Наверное, ледяной ветер на шоссе, продуваемом со всех сторон. Наверное, огромные сугробы, когда метель. Тонкое пальтишко. Ворот высоко поднят. Хорошо, если валенки. Ручеек рабочих все плотнее на подходе к фабрике. Эх, побывать бы там, пройти той же дорогой, что и моя бабуля. Знаю, что работала она хорошо. И даже в доме вся мебель была покрашена и полакирована бабушкой лично. У моей двоюродной тёти в наследство от младшего сына бабушки Маши - Ивана, моего родного дяди, сохранилось огромное раритетное зеркало в красивой резной деревянной раме ручной работы выкрашенное и полакированное бабушкой Машей. Это очень тонкая искусная работа. Такое же зеркало было в отчем доме. Есть ли оно сейчас, сохранилось ли, даже не знаю.  В доме Марии Николаевны никогда не кричали, не бранились, во всём соблюдалась строгость и идеальная чистота.  Бабушка Маша была глубоко верующей православной, правда не прихожанкой.  Церкви в провинциальном городишке Называевск не было, но я помню, как она молилась и крестилась на образа.  Помню в ее доме одну большую старинную икону в серебряном окладе и несколько маленьких. Они висели в гостиной, или по-простому в прихожей комнате в уголке, укрытые от посторонних глаз с улицы белыми, хрустко накрахмаленными занавесочками.  Образа, как будто настраивали на другие частоты, делали простое пространство комнаты торжественным, невольно вовлекали в тишину, и я почти слышала нечто тайное, запредельное от них. Чьи лики были на иконах, теперь не вспомню, тогда никто не затевал разговоров со мною о вере, но я, вся раболепие, и страх, и уважение, и чувствование вечного при взгляде на икону, не задавала вопросов. Перед иконой, была лампадка, которая часто горела, но вот когда её возжигали, не знаю.

                Бабушка Маша, пережив голодные годы войны, была невероятно экономная женщина. Мы редко бывали у неё в гостях, но когда приезжали, то жили строго по расписанию и конфетами не объедались. Казалось, всего уже было вдоволь, но бабушка, будто не замечала этого. У неё всегда были запасы на чёрный день, которые она прятала от нас. Помню, как она учила меня всегда смотреть под ноги при ходьбе: «Смотри на дорогу, вдруг копеечку найдёшь». В фотоархиве сестры Светы сохранилось групповое фото 1953 года, на котором есть моя бабушка Толстенко Мария Николаевна.
 
                Красивое, круглое лицо моей бабушки, рот с еле уловимой с возрастом полу усмешкой; не высокая, не широкая, но ладно и мягко скроенная; всегда прямая спина. Волосы, заплетённые в косы уложены сзади полукружьями.  В старости у неё была уже седая неуклюжая короткая стрижка, скупая мимика, грудной, глухой, как будто нараспев, смех, который иногда напоминал мне, возможно, из-за тоски в глазах, плач. Никогда ни на чем не сосредоточенная, как будто спокойно, обреченно принимающая действительность, и не имеющая привычки критически размышлять о ней, она словно смотрела сквозь время. Баба Маша жила своей тихой, одинокой, мало наполненной теплом и радостью жизнью маленького человека. Но я понимаю сейчас, это была настоящая, честная жизнь. Она вынесла все, что могла вынести женщина, а что не вынесла, кто ей судья?! Мария Николаевна, заботилась о детях сестры, вернувшихся в эвакуацию к ней, смотрела за детьми вокруг, налаживала быт, была причастной к воспитанию внучки Светы. Она все сделала правильно. И главное, что она была.   Есть фото, где бабушка с сестрой Матрёной Николаевной, которая держит на коленях мою сестру, ту самую незаконнорожденную внучку Свету, которую бабушка любила исступлённо. Рядом с Матрёной её дочь Галина, а во втором ряду мои дяди. Родной дядя Иван и двоюродный Владимир.

                Последние лет двадцать бабушка болела болезнью Паркинсона, то есть у неё сильно тряслись руки, особенно в моменты волнения. Знаю, что она испробовала все способы и методы, но если традиционная и нетрадиционная медицина не так далеко продвинулась в лечении этого заболевания сейчас, то, что уж говорить про послевоенные годы. Уже в престарелом возрасте Мария Николаевна продала свой дом в городе Называевске по улице Мичурина 58, и переезжала из семьи дочери в семью сына в Кокчетаве.

                Баба Маша, почему-то больше любила детей и внуков своей сестры Матрёны, а мама, принесшая в подоле, не имела в её глазах особой значимости. Мама это знала и всё понимала, иногда тихонько плакала, иногда в долгу не оставалась и наносила ответный удар недобрым словом, холодностью и безразличием. Вот так они и пикировались, затевали вязкие молчаливые ссоры и обиды или отвечали на них, иногда негласно заключали холодное перемирие, не осознавая возможности подняться выше. Мне казалось, что я тоже не любила бабушку Машу, но я всего лишь жила в рамках конструкции, как бы невзначай, между строк заданной мамой. Нечто теплилось в душе и иногда комком подступало к горлу, но я не осознавала своей нежности и сочувствия к этой холодной женщине. Она не ласкала меня, не рассказывала сказок, не пыталась побыть со мной в моем мире. Я понимаю сейчас, что я любила её, обиженную и обижающую, страдала за обижаемую, хотела примирения и счастья для всех любимых, но не знала, как всего этого высказать. И еще не знала своей собственной силы изменить этот мир. Вот примерно все это – неизъяснимая, не осознанная и не понятая жалость, сочувствие, иногда робкая нежность и искренние порывы обнять, послужить, доставить удовольствие и поднять ее в ее собственных глазах, усадить на трон и явить всем в моем мире во всей красе, а иногда неловкость за нее, стыд, желание отречься и убежать, скрыться – и составляло тогда, в далеком детстве, мое сложное, нестабильное, не доставляющее мне радости отношение к бабушке Маше. Оказалось, нужно прожить целую жизнь, чтобы почувствовать, осмыслить цену ее редких, скупых улыбок и прикосновений и вновь открыть для себя этого человека. Бабушка Маша не была грубой ни с кем. Она не ранила, словом, ни ближнего, ни дальнего, у неё для всех лишь елей и святое миро. Для всех, кроме мамы, которой она ничего не прощала, потому что нет у дочери защиты от матери. Мы все знали о негласной войне между ними. Но особенно хорошо состояние бабушки чувствовала моя старшая сестра Света. Она мечтала забрать её к себе, но так и не получилось. Мы сами были ещё молоды и не устроенны настолько, чтобы жизнь близких сделать максимально комфортной. Бабушка умерла летом на 75-м году жизни 6 июля 1979 года в Называевске. Её могила находится рядом с соседом по фамилии Шпехт.

                Я прожила рядом с бабушкой Машей малую часть ее жизни, и только потом, годы, десятилетия спустя, узнала и почувствовала ее трагическую историю. Обрывки разговоров, монологов, междометий и плачей, услышанные мной в детстве, до поры до времени вертелись в краешке сознания и вспыхивали иногда в моем воображении на разный лад, пока наконец не обрели смысл и связь и не сложились в жизненный путь человека. И я почувствовала, что бабушка передала задачи, которые предстоит решить мне, и, снарядив меня в эту дорогу, дала внутренней силы и перекрестила. Это осознание приносит очищение, спокойствие и тепло душе.
                Прошлое – это часть нового, часть моей жизни, и я с глубоким удовлетворением и тихой радостью раскладываю сложную мозаику моей семьи.
               
                Последнее, плохо-сохранившееся групповое фото, на котором моя бабушка в белом плаще, будучи в Кокчетаве сидит на лавке перед домом сестры Матрёны. Она протягивает руки к расшалившемуся правнуку Денису.  Милая моя бабушка, ты смотрела на мир глазами сильной женщины, которая всю жизнь стойко держала удары судьбы. Власть Советов забрала у тебя дом, беспечное время на границе детства и отрочества и как будто бы навечно заведенный предками уклад жизни, а Великая Отечественная война –мужа, братьев, родных и любимого сына. Я прощаю тебя, моя родная, за нелюбовь, прошу прощения за всё, и искренне благодарю за жизнь.
            
Глава 11. Мама 
               
                Фамилия Косенок происходит от прозвища Косенок и, вероятно, восходит к нарицательным косилка, человек, который занимался изготовлением или заточкой косы.  По другой версии, фамилии, основанные на прозвища Косенок это украинское слово «косы», то есть «косой». В этом случае, это может указывать на некоторые особенности внешнего вида предка. Согласно другой гипотезе, название происходит от названия Касьян (каноническая форма — Кассиан) «принадлежащие Кассия», которое на латыни Кассия — Роман родовое имя, происходит от слова «cassus» -. «Шлем, каска» Вот такая разная этимология девичьей фамилии мамы.
 
                Листаю страницы фотоальбома, которые посвящены моей родной, моей милой, моему облачку, солнечному позитивному человеку, моей бесценной маме Вилчёнковой Александре Дмитриевне— Косенок в девичестве. Ах, Боже, какой красавицей, какой эстеткой она была в молодости! И ведь никто из нас, троих её детей, не унаследовал ни миллиметра, ни единой черточки её лица. Мама родилась 16 февраля 1930 года, в селе Дурбет, Называевского района, Омской области. Мне не довелось побывать в этом селе.  Деревня жива до сих пор, но находится она в стороне от дороги в Называевск, нам не по пути, когда едем на Родину. Как, когда, по какой причине семья, то есть бабушка с мужем и детьми переехали в Называевск, не знаю. Детство мамы было военным, трудным и бесхлебным. Не вспоминали они о том времени, потому что кроме голода вспомнить было нечего.  Самое первое фото датируется тысяча девятьсот пятидесятым годом. Карточка нашлась в альбоме двоюродной сестры - Крутиковой Галины Борисовны, моей тёти.
 
                В круглом контуре улыбающаяся девушка в модном берете и тёмном плаще. Волосы уложены буклями в стильную причёску пятидесятых. О, эти чудесные 50-е! Времена бесконечной элегантности во всем. Я помню одежду мамы, в особенности одно её платье в горошек с тонкой талией, пышной юбкой и открытыми плечами. Мама в нём выглядела очень изысканно и женственно. А ещё у неё было модное серое сильно приталенное зимнее пальто с отложным воротником из каракуля. Ни у кого в деревне подобного не было.  И одежда, и прическа, тех годов идеально подчеркивали её утончённость и красоту. Сейчас бы маму назвали моделью, так хороша она была. Со школьных лет от поклонников у неё не было отбоя. Мама и Иван, хоть и родные брат с сестрой, но совсем не походили друг на друга. По рассказам моей двоюродной тёти
- Шура была самой симпатичной девушкой в деревне. Остальные рядом с ней – невзрачные, плюгавые, какие-то.
— Когда она шла со школы, то её смех, как колокольчик, был слышен за версту.
— Если Шура начинала танцевать, то никто не мог сравниться грацией и умением.
Такие же тёплые рассказы о матушке я много раз слышала от её золовок, папиных сестёр.
                Мама была весёлой, позитивной с самого детства. Я помню, что на её лице доминировало жизнерадостное выражение, а её небесные глаза будто излучали свет. Она всегда была окружена друзьями и подружками. Хрупкой, тоненькой, как тростинка, мама оставалась до самой смерти. Кроме пропорциональной точёной фигуры у неё, «от природы», были правильные, изящные черты лица, красивые губы, огромные голубые глаза, маленький носик, русые волосы, здоровые ровные зубы, длинные пальчики и нежная кожа несмотря на то, что она курила почти всю жизнь.
 
                Ещё одно фото, где запечатлена моя мама, ещё до нашего рождения в оренбургском пуховом платке с поклонником. Таких фотографий, где она сфотографирована с друзьями было много, но сохранились лишь некоторые, и я не знаю имён мужчин на этих фото, мужчин, которые любили мою маму. 

                Шура рядом с калиткой, увитой хмелем, девчонка совсем. Одним из значительных качеств моей молодой мамы, была— сексапильность. Это её врожденное свойство, в основе которого, масса биологических факторов: гормональный фон, темперамент, отношение к жизни, сила сексуального влечения. Я помню, как, с каким интересом смотрели на маму мужчины, даже в её тридцать, сорок лет.  Папа очень ревновал свою Шурочку ко всем подряд, но не бил, не унижал никогда.  На самом деле красота часто оскорбляет окружающих, заставляет испытывать зависть, желание очернить недоступное. Мало кто по-настоящему готов служить красоте и беречь её. Судьба любой красивой женщины трагична. Кроме того, что ее ждет стресс от осознания недолговечности своей власти, еще ее боятся мужчины. Так случилось и моей мамой. Первый или не первый мужчина, местный бандит и хулиган Василий, по прозвищу «шляпа», оставил её в интересном положении. Возможно, не любил, или не рискнул жениться, опасаясь оплошать, не соответствуя ее требованиям. А может она — гордая красавица, не захотела становиться покорной и униженной домохозяйкой, и решила остаться одной, чем жить с уродом, который будет заставлять её стирать свои портки и восторгаться от его тупого трёпа. Может это и вовсе была — случайная связь. Как всё было на самом деле в мамином случае, мне неведомо. Только моя сестра Света родилась вне брака, и это стало настоящим разрывом между мамой и её благовоспитанной матерью, бабушкой Машей. И хоть долгие годы бабушка жила с моими родителями, мы знали, что она не любит свою дочь, мою маму. Была ли нелюбовь взаимной – также неизвестно, но мама бабушку никогда не унижала, не ругала, не оскорбляла и будто боялась ее всегда. Это я помню точно. Всякий раз, бывая в церкви и просто во время молитвы об одном прошу Господа Бога, чтобы он простил обиды и ссоры между моей мамой и её матерью, чтобы отпустил грехи моей маме и бабушке. Прошу Бога, забыть проклятия бабушки, которые она в сильном волнении посылала на голову моей мамы и всего её рода. Как отмолить это у небес, не знаю. Однако, всех прочитавших мои записи, нижайше прошу помолиться за примирение моих родных: мамы и бабушки, хотя бы на том свете. Пусть Вечный Свет и покой озаряет их души.
 
                Фото, где мамочка со своей доченькой, моей сестрой Светой. Улыбается, несмотря ни на что. А ведь свою беременность ей пришлось скрывать от матери до самого рождения ребёнка, хотя маме уже было двадцать четыре года, она работала, хорошо получала и  вполне осознанно без материнских напутствий, могла принять решение о рождении ребёнка.  Что пережила мама, какие унижения, можно только догадываться. Она и в роддом попала без помощи родных. Бабушка даже не знала, что её дочь отправилась рожать вещественное доказательство вины, только перед кем и за что неизвестно. Были ли после рождения сестры у мамы счастливые дни в отчем доме, или только попреки, злословие, насмешки домашних и соседей, не знаю, и могу лишь догадываться. Это сейчас даже патриархом Алексием II сказано: «Нужно приветствовать женщину, которая решилась одна родить и воспитать ребенка, всячески ей помогать, оберегать от косых взглядов и осуждения толпы. В наше время это героизм». А тогда она вместо милостей хлебнула презрения полную меру.  Как Александра Дмитриевна Косенок попала в Спасск, точно не знаю. Но знаю, что мама в отличие от отца закончила среднюю школу, бухгалтерские курсы или, как тогда называли - техникум и была по распределению отправлена работать бухгалтером в совхозе Черемновка. Вот, где-то там она встретила своего любимого Колю, вышла за него замуж, и появились мы. Знаю, что папа обожал маму. Мамочка, моя искренняя, и искрящаяся фантазерка, как же сильно она любила своего мужа! Стараюсь отыскать в памяти хоть какие-нибудь мамины специалитеты. Она не шила платьев, не пекла тортов, не готовила всяческих хитрых мазей и натирок, чтобы поколдовать над своей красотой в бане раз в неделю. Была ли у нее мечта, было ли что-то, что наполняло ее дни радостью, удовлетворением, светлой надеждой? Доподлинно не знаю. Но знаю точно, что мама обожествляла лес.

                Каждую весну мы, вместе с ней, нетерпеливо ждали тепла. Я внимательно следила за таянием снега и все ручьи вокруг дома называла выдуманными именами. Как только становилось возможным пройти в близлежащий лесок, мама собирала всех детей в округе, и мы отправлялись в поход. Это случалось обычно в мае, едва появлялась зелёная травка, дикий лук, щавель и маленькие клейкие листики на берёзах, а самом лесу были настоящие озёра прозрачной талой воды. Целое лето, если выдавался свободный день, мы ходили в рощу, и комары нам были нипочём. Я до сих пор помню названия всех цветов, трав, ягод и грибов, произрастающих в Сибири.

                Мама была начитана, владела хорошим не суконным языком, в речи не было диалекта.  До самой смерти она много читала. Бывало, ляжет на кровать, ноги поднимет на спинку и читает, никого и ничего не слыша, и не видя вокруг, очнётся понимая, что папа вот-вот придёт, а у неё ужина нет, и давай метаться, да омлет готовить на скорую руку. Зато всего Чехова, Диккенса, Толстого перечитала. К сорока годам мама прочитала все книги в районной библиотеке, я это знаю точно потому, что последние годы жизни она посылала туда Юру со словами: «Возьми несколько любых книг, я почитаю во второй раз». Мамина любовь, к чтению передалась всем её потомкам. У нас дома была весьма солидная по размеру подборка книг. Несколько книжных шкафов, набитых полностью, достались по наследству Свете. Книги мы покупали везде, где придётся и всегда прежде, чем модную одежду или продукты. Несколько книг из домашней библиотеки попали ко мне. Я храню, берегу эти книги, как воспоминания о моей маме.  Стоит закрыть глаза и произнести про себя короткое слово мама, как перед мысленным взором возникает нежная улыбка и тёплый взгляд мамы. Мне с детства представлялось, как и всякому ребенку, что мать сама беспредельность, всемогуща и бессмертна, как Божество, что она есть начало и причина мира. Она это та, кто, кто каждое утро разбудит меня, поцелует сонную, заставит надеть шапку и пальто, проводит в школу. И никогда и никем не будет нарушен этот порядок. Мама это та, кто вместе со мной учила стихотворения, и сердилась, уставшая, что я не могу запомнить первую строчку. Та, кто знала имена всех моих подружек. Кто заплетала непослушные соломенные волосы в коски. Кто проверяла температуру поцелуем в лоб, когда я болела и заставляла дышать паром над горячей картошкой. Моё детство было счастливым, рядом с любящей, нежной, красивой и всегда весёлой мамой. У меня не было любимого героя из сказок, или, какого-то жизненного примера реального человека, который бы вдохновил на свершение "героических поступков". Тем не менее, я чувствовала, что периодически (особенно в тяжелые жизненные периоды) кто-то вытягивает меня наверх, будто отвешивает "волшебный пинок". Где-то это были друзья, где-то коллеги, где-то улыбка прохожего, где-то просто качественный результат, но, совсем недавно я чётко поняла, что мой самый сильный вдохновитель и яркий пример в жизни была мама - самая лучшая, самая грамотная, самая начитанная мама в мире, как бы пафосно это не звучало. Она была тем человеком, который с первого дня, ни смотря ни на что каждый день вкладывала в меня чуть больше, чем предыдущий. Учеба, книги, самые разные виды творчества, личные взаимоотношения, взаимодействия с окружающим миром, и каждый день появлялось что-то новое. Все мои достижения, все заслуги, вся моя жизнь случилась благодаря усилиям мамы. Я знаю, как она тревожилась за нас и меня, в частности, знаю, как молилась за благополучие, как хотела нам счастья.

                Я помню её последний звонок, буквально за месяц до инсульта, помню взволнованный, но радостный голос.  Возможно, она хотела что-то рассказать, пожаловаться на недомогание, но только спросила: «Как ты доченька, как твои дела?». Я тогда очень удивилась, ведь мама звонила редко, потому что звонки в другое государство были дорогими и для того, чтобы позвонить, нужно было идти на переговорный пункт. Что знала, что чувствовала тогда моя мама, чего не почувствовала я?

                Передо мной  фото, где Александре Дмитриевне уже за сорок. Она в пальто, серой пуховой шали, которую я хорошо помню, сидит облокотившись на спинку стула. В чуть прищуренных глазах мудрость и уже немножко грусти. Скорее всего фото сделано после переезда в Называевск.

                В этом городке маме не удалось устроиться на хорошую работу. Знаю, что она работала, на трикотажной фабрике, потом сторожем во Втор. Чермете, санитаркой в больнице и, где-то ещё, но всё на рабочих специальностях. Есть в альбоме два фото: «мама в белой косыночке и халате» – она на работе в больнице, моет ведро, в объектив не смотрит. Это последний запечатлённый на бумаге кадр из её жизни.
                Маме не довелось посидеть на пенсии. Она работала до последнего дня. После похорон мужа и моего отца, мама сильно тосковала и часто ходила к нему на могилу. Были случаи, что на кладбище, она задерживалась до поздней ночи, не обращая внимания на мороз. Как бы мне хотелось оказаться тогда рядом и поговорить, успокоить, поплакать вместе с ней, но я об этой её странности, узнала только после похорон.
 
                В декабре 1991 года у мамы случился инсульт. Случайно или нет, но дома никого не оказалось. Сколько времени она провела без медицинской помощи, неизвестно. Когда маму положили в больницу, было уже поздно, и процесс болезни стал необратим. Я приехала по звонку брата.  Мама очень обрадовалась, смотрела на меня с надеждой и говорила: «Теперь всё будет хорошо». Почему она на меня возложила груз ответственности за исход заболевания, я понимаю только теперь. Тогда мне было невдомёк, что больше, действительно, никто не сможет о ней позаботиться. Света далеко, а сноха, как я узнала позднее, просто ненавидит свекровь, частенько издевается, придумывает клички, дразнит её. За что? Представляю, как было переживать такое моей гордой аристократке мамочке?! Неделю я пробыла рядом с болеющей мамой. Тогда я надеялась, что мы её вытянем, выходим.  Но она умирала, и умирала очень тяжело, бредила, разговаривала с давно ушедшими людьми, звала нас и просила помочь ей. Я уговаривала маму вспоминать молитвы, и читала их вместе с ней и плакала, но ничем не могла помочь. Вспоминаю это время с мукой и душевной болью, даже сейчас. Помню, что мама, приходя в себя, очень просила меня не оставлять Юру. Я тогда не знала, почему она беспокоится именно о брате. Теперь понимаю, что все просто, ведь она знала больше, чем мы о том, что происходит в его семье. Когда маму выписали домой, я вызвала Свету, потому что Лена, та самая сноха - убийца, отказалась ухаживать за свекровью. Я вернулась в Казахстан оформлять отпуск и решать вопрос с перевозом мамы ко мне. Но не успела, я ничего не успела сделать. Больше живой я её не видела.

                Вилчёнкова Александра Дмитриевна умерла 10 января 1991 года на руках моей сестры, её старшей дочери Светланы. Как проходили похороны, кто приезжал, кто провожал маму из моей памяти напрочь вытеснено. Помню только серое платье, в котором её хоронили.  Она покоится в одной могиле с мужем, моим отцом, в г. Называевске. Месяц назад, я съездила на их могилу, и в похоронном агентстве заказала, новый памятник, а также надгробную плиту, сквозь которую не будет расти трава. Я старею, живу далеко, за могилой родителей и брата в Называевске ухаживать некому. Рядом с захоронением родителей рос огромный тополь. Он давал тень, покой и странный кладбищенский уют. Этой весной, тополь погиб, может зимой замёрз, поэтому могилу я не сразу нашла. Голый, огромный в своём величии и от этого страшный остов дерева, будто вставший покойник, взирает в пустое небо. Нет больше у могилы родителей умиротворения и уюта. Пусть земля будет им пухом.

                Почему так случается в жизни, что только теперь ближе к старости я понимаю, какой счастливой была в детстве, имея бабушек, дедушек, маму, папу, сестру, и брата, но тогда они просто существовали вокруг меня, и я не умела ценить, радоваться тому, что они есть. Как бы мне хотелось теперь, чтобы мои родные и близкие были живы и здоровы. Собрать бы их за большим столом, сказать про каждого, родного моему сердцу человека, красивый тост, вознести на пьедестал и поклониться каждому. Примирить их и заставить улыбнуться, прослезиться, обняться и поблагодарить друг друга и жизнь, удивительную жизнь, за любовь, которая воссияла и восторжествовала над нашим миром, как единственная законная и любимая матушка-правительница. Но не дал Бог мне и нам всем такой возможности. Может на том свете свидимся?

Глава 12. Братья и сёстры матушки
 
               У Марии Николаевны и Дмитрия Фёдоровича до войны родилось три сына: Николай, Владимир и Иван и две дочери мама и Наташа. Судьбы всех детей оказались очень драматичными.
 
              Старший Косенок Николай Дмитриевич, 1923 года рождения, ушёл на войну и сгинул в немецком плену. Об его участи бабушка узнала после войны от чудом выжившего сослуживца. Мы до сих пор не знаем, где похоронен Николай. Но вполне вероятно не о моём дяде рассказали бабушке. Есть ещё один Косенок Иван Сидорович, который замучен в плену. О чём говорит Книга памяти. Великой Отечественной Войны. А Косенок Николай пропал без вести в феврале 1944 года. Эти сведения раскопала я, только недавно, бабушка же так и умерла со знанием того, что её первенец замучен в немецком плену. Николаю был всего 21 год. Совсем мальчик, молоденький, невинный, не узнавший любви к женщине, он погиб за более высокую любовь к Родине, погиб за её свободу.  С нарисованного портрета на меня смотрит, красивый парень. На фото он выглядит значительно старше, чем успел прожить. Сейчас мне даже подумать страшно о том, через что довелось пройти, и в каком раннем возрасте погиб мой кровный родственник - дядя Николай Дмитриевич. Где, на каком фронте, и в каких войсках он воевал, найти не удалось, хотя после войны его мама, моя бабушка искала сына, запрашивала военкоматы и даже Центральный архив Советской армии. На портрете он запечатлён вместе с моей мамой. Они были очень похожи между собой. Сейчас старый, пожелтевший снимок хранится у моей племянницы Юлии.  А вот письмо - извещение от военного комиссариата, о том, что рядовой Косенок Николай Дмитриевич, 1923 года рождения, пропал без вести в феврале 1944 года, не сохранилось. Не знаем мы так же, писал ли письма сам Николай, кому-нибудь, например, своей матери или сестре с фронта. Писем не видели, не читали, не говорили о них в семье. Упокой, Господи, душу раба твоего Николая! И прости меня дядюшка, за то, что не знаю, где могила твоя. Прости за то, что не принесла ни разу на холмик цветы, не зажгла на нём свечи, не поплакала о загубленной душе твоей.  Но ты не забыт нами и память о тебе сохранится, пока будем живы мы, твои родные.
       
                Дочь Наташа, старшая сестра мамы умерла в 16 лет от порока сердца. Похоронена она, вероятно, в селе Нахимовка, то есть там, где жила в то время семья. В этом селе, недалеко от Называевска похоронены многие мои родственники, но я ни разу не была на том деревенском погосте, и неизвестно съезжу ли когда-нибудь.

               Второй сын Марии Николаевны - Косенок Владимир Дмитриевич, в двадцать лет покончил жизнь самоубийством из-за несчастной любви. Сначала он выстрелил из охотничьего ружья в девушку, которую любил и очень ревновал, но только ранил её, а потом в себя. От полученного ранения юноша умер на месте. Похоронен Володя в Называевске. За его могилой ухаживала мама. Стыдно признаться, но я не знаю где находится погребение. Называевское кладбище № 1 закрыто для захоронений и считается старым. К тому же оно представляет собой труднопроходимый лес в болоте. Не уверена, что существует архив захоронений. Однако, в следующий приезд, буду искать могилу дяди. На фотографии Владимир, вместе с братом Косенок Иваном Дмитриевичем

                Младший брат моей мамы - Косенок Иван Дмитриевич. 15. 03. 1938 года рождения. Он, мой любимый дядя, поскольку сильнее всех любил меня. Только он называл меня нежным именем — Галинка с ударением на и. Это первый мужчина в моей жизни, чью красоту я заметила, будучи шести лет от роду. Он был смуглым, не то, что наши бледнолицые северяне. Черные брови вразлет, как два крыла. Синие-синие глаза и белозубая сияющая улыбка! Тогда, в детстве, он казался мне очень высоким, а на самом деле – среднего росточка, вряд ли выше ста шестидесяти пяти сантиметров. Но видный, ох, видный был парень! Его, за лёгкость, дружелюбие, простоту любили все и в семье и друзья.  Именно поэтому, когда мне нужно было определяться с местом проживания, я выбрала его и его город проживания. Мы с Сергеем и пятимесячным Денисом, не задумываясь ни о чём, и не спрашивая самого Ивана, переехали в его город, его квартиру, именно к нему. Он принял нас, как своих детей. Низкий поклон его памяти. Мой дядя Ваня не оставил меня ни на минуту, до самой своей трагической гибели. Он был хорошим, весёлым человеком и так ядрёно бранился матом, что некоторые его словечки и обороты я помню до сих пор.

                Иван был настоящим охотником и рыбаком. Каждую осень он кормил нас дичью, добытой самостоятельно на охоте. Зажаренные утки с петрушкой в его исполнении были настоящим объедением. Почему с петрушкой, ведь и рецепта такого нет у поваров? Всё просто – эта пряная травка ковром росла в палисаднике рядом с домом бабушки Моти, где мы жили на квартире. Именно он накормил нас в первый и единственный раз тушёным мясом сурка.
— Что за зверя мы едим дядя Ваня — спрашивали мы
— Зайца, конечно, неужели по вкусу не поняли?
— Что-то жирный он очень — заяц этот
— Нагулял на воле, пора уже. Вкусно? Мы уплетали мясо за обе щеки и хвалили повара
— Ой вкусно, ты ни разу так хорошо зайца не готовил
— Наелись? А теперь пойдёмте, посмотрите ещё подарок, шапкой будет, кому-то из вас зимой. Дядя показал нам рыжую шкуру животного и добавил:
— Съели вы сейчас - сурка, это он был, вкусный такой. Не помню были ли у меня рвотные позывы, а вот вкус мяса — нежный, мягкий, сочный до сих пор помню. С тех пор сурков жалею, умиляюсь перед их любопытством, и испытываю чувство запоздалой вины за то, что являюсь хищником от природы.
               
                На рыбалку Иван ходил до последнего дня в своей жизни. Каких только рыболовных снастей у него не было: специальные ящики и сети, спиннинги и мормышки. А байки его, про то, как червяков держит под языком, и какую рыбу поймал намедни, можно было слушать бесконечно. По специальности дядя был мотористом, работал в таксопарке. По отзывам знающих его людей, поломку в моторе Иван определял на слух. «От Бога - моторист» говорили люди, которым он ремонтировал машины. Сам он всю жизнь проездил на мотоциклах с коляской.

                Официально женат Иван был два раза, но женщин у него было великое множество. Две фотографии его жён Нины и Валентины есть в нашем альбоме. Детей ни в одном браке у него не было.  Тётя Валя рассказывала, что на большом сроке у неё случился выкидыш и больше она не решилась на рождение ребёнка. Возможно, именно это стало одной из причин их развода.  Однако, ходило в семье предание, что у Ивана есть внебрачный сын, но мы даже не знаем, правда ли это? Я считала Нину его первой женой, но вот были ли они расписаны не знаю, однако отношения у них были весьма серьёзными. Достаточно миловидная, узкий лобик скрывался под темной челкой. Мелкие черты лица, губки бантиком подведены алой помадой. Видать, именно такие дамочки нравятся синеглазым смуглым красавцам? Своих детей у Нины так никогда и не случилось. Она приехала к Ивану в Кокчетав, потому что он по молодости перебрался сюда вслед за двоюродной сестрой Галиной Крутиковой. Прожили они так по съемным комнатам несколько лет, а потом разбежались. Не получилась семья. Оказалось, тетя Нина не одна успешно строила глазки дяде Ване. Нашлись и другие охотницы до нашего белозубого ходока. Наверно, виной всему был взрывной и ревнивый характер Нины. В гневе она могла распотрошить альбом с совместно нажитыми   фотографиями, с которых они с Ванькой голова к голове строго взирали на зрителя, и отрезать темноволосую башку коварного изменщика, стараясь при этом не испортить себе прическу. А потом раскрошить подлеца на мелкие кусочки, собрать чемодан и укатить к чертовой матери назад в Называевск.

                Со своей последней женой Валей, которая так же приехала к нему из Сибирского села Спасск Иван развёлся лет за десять до смерти.  Тогда он уже крепко пил и жену свою частенько поколачивал. В альбоме неведомо как сохранилась фотография дяди Вани с так же склоненной набок головой к тете Вале, сидящей слева и так же склонившейся к нему.  Валентина Григорьевна Косенок оставила фамилию мужа и после развода.

                Мне до сих пор тяжело писать о последних годах жизни Ивана, когда он много пил. Именно домашний, скрытый алкоголизм стал его трагедией. В день своего рождения 15 марта 1997 года дядя Ваня крепко выпил и уснул в своей постели с зажженной сигаретой в руках. Начался пожар, и он не смог выбраться из квартиры, задохнулся. Хоронили его из морга. Пятьдесят девять лет прожил мой любимый дядюшка, это так мало. Я ухаживаю за его могилкой на старом кокчетавском кладбище. Пару лет назад, установила красивый памятник из мрамора, но только это не вернёт его. Пусть земля ему будет пухом.

Глава 13. Дяди, тёти

                Несколько страниц фотоальбома посвящены братьям и сёстрам родителей, нашим тётям и дядям. У папы, как я уже писала, есть и было две сестры и два брата. Фотографии старшей сестры Екатерины Приваловой в альбоме нет. У них с папой были разные отцы. Был ли у бабушки Анастасии ещё один брак или дочь родилась вне брака - эта история мне неизвестна. Многодетная семья Приваловой Екатерины и Николая Клочкова в деревне Спасск жила по соседству.  Наши семьи дружили и все праздники и торжества проводились в одном кругу. К сожалению, Екатерины и Николая уже нет в живых. Они так же, как и мои родители, ушли рано. Военное детство, послевоенные годы тяжкого труда дали о себе знать. В их семье родилось семеро детей: Люда, Галя, Коля, Витя, Серёжа, Саша и Света – мои двоюродные братья и сёстры.
 
                Тётя Катя была милая, полненькая, невысокая, жизнелюбивая женщина. Она немножко картавила, любила поговорить, посплетничать и очень не любила стирать и мыть. В доме Екатерины был страшный беспорядок, вечно нестиранная одежда, постель без белья, дурной запах.  Семья моей тёти жили так: доводили дом до невозможности проживания в нём и переходили в другой.  Кстати, первая дочь тёти Кати, Люда тоже была не родной Николаю Клочкову.  Но и об этом факте история умалчивает. Девчонки, двоюродные сестрёнки Люда и Галка были моими лучшими подружками в детстве, а с Людой мы вместе провели студенческие годы в городе Омске. Мы учились в разных учебных заведениях, но жили вместе у моей старшей сестры Светы, до отъезда Людмилы на БАМ. Почему-то мы никогда не говорили, не обсуждали с Людой тему её родного отца. Кто он был, откуда и где теперь, не знаю.
                Дядя Коля Клочков работал сначала трактористом, потом пастухом. Судьба тёти Кати оказалась очень трагичной. Её задушили в собственной постели, какие-то местные или приезжие люди за смешные деньги. Убийц нашли, но вот как наказали, я не знаю. Дядя Коля раньше своей жены скончался дома от туберкулёза.  Не знаю, был ли с ним рядом, кто-то из его многочисленных детей в это время. Я помню, что последний раз видела Николая на похоронах папы. Он только что на короткое время вышел из больницы. Был каким -то усохшим, тихим, седым и все время курил сидя на скамеечке около печи в нашей прихожей. Таким я его и запомнила.  Клочковы - Приваловы похоронены в селе Спасск, где и прожили всю свою жизнь.  У меня в семейном альбоме есть несколько фотографий двоюродных сестёр Люды и Гали, а вот фото остальных детей, к сожалению, нет. В настоящее время Николая, Виктора, Галины и Сергея уже нет в живых.

                Вторая сестра папы – Мария, или няня Маруся, как я называла её, в детстве и юности была высокая, голенастая, очень красивая, звонкоголосая девушка.  Она помогала родителям растить нас, водилась со мной и Светой.  Мои первые воспоминания детства связаны именно с ней, с её певучем голосом и нереальной красотой. Знание того, что она красивая, живо и естественно, как знание того, что ночь тёмная, а день светлый перешло ко мне в сознание, видимо, от окружающих людей, поскольку в малом возрасте вряд ли я могла иметь собственный эталон красоты. Помню, что я, как виноградная лоза, плелась за ней везде и всюду, и не помню, чтобы она роптала по этому поводу. Каждую весну в деревне Спасск по всей улице разливалась целая река талой воды, и мы вместе с няней плавали в корыте, как на лодке, в дальние страны. Мама рассказывала, что если я пачкалась, то Маруся, не мудрствуя лукаво, купала меня прямо в этой луже. На уровне ощущений знаю, что я, как, наверно, и все, любила тогда и люблю сейчас няню Машу, поскольку стоит мне мысленно произнести её имя губы непроизвольно складываются в блаженную улыбку.

                После окончания школы Маша уехала в Омск, к брату Ивану, который уже был женат, жил в семейном общежитии и там вышла замуж за Гутарева Владимира. Сначала молодая семья уехали на родину мужа в с Колосовка Омской области. Там, в свои восемь-десять лет, я целый месяц гостила у них в небольшом домике, недалеко от речки. Помню некоторые слова из диалекта тех мест. К примеру, имена звучали так: Коль-стя, Вов-стя. Что это за диалект не знаю. Ещё помню, что соседом у тёти был мужичок, то ли по фамилии, то ли по — прозвищу «Шарик», а ездил он на газончике, и когда няня видела его, то сообщала: «Вон Шарик на бобике едет» А мы смеялись, будто это собака едет на собаке. В Колосовке я научилась играть в игру «казаки разбойники», в которую у нас не играли. Впрочем, в эту игру я играла только там, в гостях у моей милой нянюшки. И только там я по-настоящему была счастлива оттого, что купалась в море безусловной любви. Что ещё отличало ту тетю Машу от многих моих родных и просто знакомых – это терпимость к людям. Она никогда не злословила, да и болтливостью, кстати, не отличалась. Она всегда была ровна и искренне дружелюбна со всеми. Редкий дар, между прочим. Толерантностью сейчас называют. Надеюсь, что она такая же добрая и сейчас.

                Как и почему они уехали в Магадан, я не знаю. В фотоальбоме есть фото семьи Гутаревых. Маша, Володя и маленький Женя – вылитый отец. К сожалению, дядя Володя умер в 1997 году. Уехал в рейс и не вернулся. Он всю жизнь проработал водителем, деньги хорошие зарабатывал, всё для семьи. И дом в Крыму в городе Саки, и квартиры детям купил. Когда была приватизация он выкупил свой КАМАЗ и на нем работал, ездил, можно сказать жил в нем. Дядя Володя был настоящим трудоголиком. Возил продукты для магазинов, сам загружал, сам выгружал, не жалел себя. В один из таких рейсов сердце его остановилось.  Он в это время находился в Магадане на стоянке. Приступ случился ночью, так что и помочь дяде некому было. Машу, конечно, очень подкосила его смерть. Всего 57 лет ему было, а ей 53.  Няня Мария жива, ей 71 год и сосем скоро я поеду к ней на встречу в г. Омск, куда она прилетает вместе с детьми Светой, Женей и внучками. Сохранилось много фотографий моей тётушки. Есть чудесная фотография сына Жени. А вот фото их дочери Светланы у нас в альбоме нет. Тогда уже связь, как-то сама по себе сократилась до минимума. Родители всегда помнили о Маше, о её детях, возможно, они даже писали друг другу письма, а мы следующее поколение встретимся только сейчас, спустя десятки лет.

                Целая страница альбома посвящена младшему брату моего отца — Вилчёнкову Ивану Филипповичу, который скончался 29 ноября 2007 года. Своего дядю Ивана я знаю плохо, потому что он ещё в юности уехал из Спасска учиться, а потом стал работать на шинном заводе в городе Омск. Дядя Иван был самым интеллигентным мужчиной в папином роду. Скорее всего, эта изысканность появилась у него вследствие проживания в городской среде. Я помню, как он приезжал к нам сначала один, а потом с женой Валентиной. Каждый его приезд был событием в нашей семье. Мы, дети, смотрели на него, хорошо одетого, в шляпе и с галстуком, тихо разговаривающего, мало пьющего и всего, какого-то нежного — с замиранием сердца, как на инопланетянина. Иван женился на совсем молоденькой шестнадцатилетней девушке Вале. Она умерла в 2012 году. Сначала они жили в общежитии завода в небольшой комнатке. Я бывала в детстве у них в гостях и помню эту комнату, длинный коридор и общую кухню общаги. Толпа народу в пятиэтажном здании, вечером музыка отовсюду, из всех окон. Я тогда думала: «Вот как же здорово, у них постоянный праздник, веселье».
 
                У Ивана и Валентины родилось двое сыновей. Один из них Сергей, трагически погиб, разбился на мотоцикле, а второй — Юрий живёт в Кормиловке и работает электриком на птицефабрике. У Юры второй брак. Первая жена и дети остались в Омске и активно поддерживали связь с его матерью Валентиной. Я встречалась с Юрой на похоронах брата. Несмотря на то, что видела его только в детстве, я сразу узнала его. Он удивительно похож на своего отца, такой же тихий, невысокий, голубоглазый мужчина. Правда, Юра — коренастый, а дядя Ваня всегда был худеньким, изящным мужчиной. Есть у нас фото их младшего сына Сергея. Помню, какой страшной трагедией стала для семьи Ивана, гибель Сергея. Валентина после этого сильно болела, и дядя Ваня переживал по-мужски. Помню свою последнюю встречу с дядей. Мы приезжали к ним в гости с Денисом и Наташей, дочерью Юры, мой племянницей. Тётя Валя накрыла стол, и чем-то угощала нас. Дядя Ваня своим проникновенным тихим и удивительно мелодичным голосом рассказывал про пенсию, работу на заводе, и огород под окном. На похороны к дяде я не попала, потому что никто не сообщил мне о его смерти. Далеко. Другое государство. И я не знаю где, на каком кладбище в Омске лежит мой кровный родственник Вильченков Иван Филиппович.   Царствие небесное тебе мой родной кровный родственник - дядя Ваня.
 
                Дальше в альбоме несколько фотографий самого младшего брата отца- Александра Филипповича Вильчёнкова. К сожалению, у нас есть только его армейские фото. Саша практически вырос у нас дома. Он всего на пару лет старше Светы, с кем они были большими друзьями. В армию Саша уходил от нас и из армии встречали его тоже в нашем доме. После службы он поехал к Ивану в Омск, закончил ПТУ и поступил работать на шинный завод. Не знаю, причину по которой прервалась связь младшенького с моим отцом сразу же после свадьбы Александра, которая проходила в нашем доме в Называевске. Я тогда была ещё мала, но помню, как отец переживал по этому поводу, как страдал, когда узнавал, что Саша был у родственников жены в Называевске, но даже не зашёл к нам в свой родной дом. Может обидели мои родители его или жену Нину, эта история мне неведома.  Я плохо помню Александра, поскольку видела его только на похоронах отца. А вот приезжал ли он провожать маму в последний путь или нет, даже не помню. Какой он младший брат моего отца? Если коротко сказать, то он очень добрый человек, покладистый и беззлобный. Сейчас он с семьёй живёт в Омске. У него двое детей, с которыми мы не знакомы. Саша и папа очень похожи, особенно сейчас в старости. Его фотографию видела на страничке его сына в одноклассниках. Особенно глаза одинаковые с папой, как под копирку. 
             
                Ещё одно фото прошлого века. На нём запечатлена пожилая женщина в платочке, фартуке, мужском пиджаке и ботинках сидящая на стуле, прислонившись к стволу берёзы. Она чем-то неуловимым похожа бабушку Марию и маму. Датирован снимок 1969 годом. На обратной стороне надпись: «Высылаю фото на долгую и вечную память…племяннице Шуре от бабушки А.Л» Снимок был выслан моей маме Александре. К сожалению, никто из ныне живущих, не вспомнил, кто эта женщина, с чьей стороны приходится тётей моей маме. Но смутные воспоминания о том, что это моя двоюродная бабушка Анастасия, то есть двоюродная сестра бабушки Марии, у меня есть.  Воспоминания отрывочны и не точны, однако откуда-то знаю, что проживала эта женщина в городе Почеп под Брянском, откуда в годы революции была выслана в Сибирь раскулаченная семья моей бабушки по материнской линии. Родственники в Брянске — это история семьи сразу после революции исчезла, теперь, к сожалению, безвозвратно утеряна.
                Следующая страница фотоальбома открывается снимком некого события на вокзале так же безвестной даты. Около вагона, полукругом стоит весёлая компания родственников. Это проводы в армию, моего двоюродного дяди Мошкина Владимира Борисовича. Виновник сборов растянул меха гармони. Оказывается, он умел играть на этом инструменте. Я ни разу не слышала, концентрирование дядюшки.  Недавно, о ярком умении своего отца сообщила его дочь - моя троюродная сестра Светлана Мошкина, теперь Развозжаева. Она, рассказала, что играл отец так увлечённо, что иногда они прятали от него тальянку. Рядом с ним по обе стороны стоят мои бабушки. Справа Мошкина Матрёна Николаевна — мать Владимира и моя двоюродная бабушка. Она в красивом платке, плюшевой куртке, юбке, лаковых ботиночках. Слева, в крестьянском ватнике, серой шали и сапогах - старшая сестра Матрёны, моя бабушка, по материнской линии — Толстенко Мария Николаевна.  Женщину, стоящую рядом с ней, не знаю. Дальше молодой, красивый мужчина в каракулевой шапке мой родной дядя — Косенок Иван Дмитриевич. Известно, что молодости он был настоящим франтом. Однако уже на этом фото Иван держит стакан с алкоголем, который погубит его в конце жизни. Следующий персонаж — мой двоюродный дядя — Мошкин Григорий Борисович в плаще и кепке. Именно его провожают в армию. Рядом с бабушкой Матрёной стоит моя мама в белом платочке, папа в шапке, сапогах и ватнике, и двоюродный брат отца - Василий. Никого из этих людей нет в живых.  Подобных групповых фото больше нет, если не брать в расчёт снимки с похорон. В те времена было принято снимать похороны, но потом эти фотографии прятались подальше, почти никогда не доставались и не рассматривались, так, как другие. Я, всякий раз, приезжая к Юре в гости, просила достать с альбом, и мы с ним трепетно поимённо вспоминали всех, кто запечатлён на фотографиях. Эти минуты воспоминаний отправляли нас в детство, давали возможность заново пережить волнующие моменты, когда мы были по-настоящему счастливы, беззаботны и наивно могли смотреть на мир детскими глазами. Теперь поговорить о прошлом не с кем, поэтому и пишу, вспоминая родных, сама с собой. Записи останутся на бумаге и иногда будут согревать душу при чтении.  Рано или поздно наступает время, когда все люди начинают задумываться о своих корнях. Начинают расспрашивать родных, листать старые книги и журналы, посещать архивы. Это нормально. Человек не может жить без родовой памяти, без знания того, откуда он вышел и понимания того, куда он идет. Я очень сожалею, что раньше не записывала рассказы моих родных о предках, а теперь уже и спросить некого. 
 Близкая и дальняя родня. Мои дяди и тети. Любимые дядя Ваня и тетя Валя.   Сумевшие полюбить только себя дядя Саша и тетя Нина. Любивший только водку дядя Ваня и его страдалица жена тетя Валя. И тетя Катя с ее мужем дядей Колей. Они уходят все дальше в прошлое. Мало осталось людей, которые помнят о них.
               А жизнь покатилась дальше, как ни в чем не бывало.  На смену старым пришли новые люди. Мои сестры, их дети, мои племянники. Хорошие дети, между прочим. Спортсмены, красавцы… и совсем не комсомольцы, слава тебе, Господи!
               
Глава 14. Сестра Светлана 
               В фотоальбоме есть несколько фотографий моей старшей сестры Комаровой (Косенок) Светланы Васильевны 06. 11.1952 года рождения. Света, мой свет — и она слишком рано покинула меня. Её смерть была так нелепа, так неожиданна, что до сих пор не поддаётся пониманию, осознанию и примирению. Сестрёнка была решительной женщиной и за родных стояла горой. Если бы на момент смерти Юры, Света была жива, то убийца — Лена легла бы рядом с убиенным, это абсолютно точно. На фото мы с ней в 1975-76 году. Блондинка — это она, моя красавица Света.
                Именно моя старшая сестра Светлана вырастила и вынянчила Юру, и выучила меня. Все четыре года, пока училась в Омске, я была на её иждивении. Что там моя стипендия в тридцать рублей, и родительская десятка в пол. месяца, а то и месяц? Света работала на заводе и не старалась нарядиться на свою зарплату, а меня, да ещё мою двоюродную сестру Привалову Люду, содержала. Помню, как мы втроём вечерами подрабатывали в Омской бане, на улице 5-я линия. Мы мыли залы моечной и душевые комнаты, а потом далеко за полночь пешком, потому что автобусы и троллейбусы ходили только до двадцати четырёх часов, возвращались домой. А это не всегда было безопасно и всякие случаи с драками и побегами случались с нами.  Света с самого детства имела гипертрофированное чувство ответственности за родственников и вообще, была неординарным ребёнком. Училась она только на отлично, хотя домашних заданий никогда не делала и ничего не учила специально.  Все предметы, а особенно математика и русский язык с литературой, давались ей с лёту, без всякого труда. Круглая отличница, с легкостью она могла поступить в любой институт и поступала в три или даже четыре, правда ни в одном ей не удалось доучиться и все из-за каких-то материальных трудностей. Света была разносторонним человеком и стремилась к достижению совершенства во всем. Она, в отличие от всех женщин нашей семьи умела шить, и сама кроила одежду, вязала носки и варежки, готовила, как настоящий повар-профессионал по специальным рецептам из разных журналов и кулинарных книг. А ещё Светлана много читала и была ответственным работником везде, где работала. Я бы пошла с ней в разведку не потому, что она моя сестра, а за её высокие нравственно-этические взгляды и убеждения, за особенную стойкость характера. У Светы было два брака. Первый с Борисом Юхневич, распался из-за того, что у них не было детей. Второй брак был более счастливым, уже потому, что у Светы родилось двое детей, о которых она всегда мечтала — Игорь и Юлия.
                После рождения сына Игоря, второй муж Светы Комаров Иосиф, увёз семью в Бишкек, поближе к своей родной сестре Галине. В то время все, куда-то стремились уехать из голодного Называевска. Они выбрали Киргизию, мы Казахстан. Если бы тогда, мы только могли предположить, что совсем скоро распадётся СССР, и полностью изменится геополитическое пространство, а наши места проживания окажутся в разных государствах со своими границами, законами, языками и паспортами, то может не стали бы уезжать из родных мест, так далеко друг от друга. Но случилось то, что случилось. В девяностых годах, где бы не находились все мы, остались без работы, а следовательно, без средств к существованию. Мы выживали, как могли, как умели. Света сразу же после похорон отца, потеряла мужа. Он умер от туберкулёза лёгких в расцвете сил.
                На фото Светлана со своими детьми — Игорем и Юлией в жизни которых вложила всё что у неё было…и душу, и сердце, и даже саму жизнь. Оставшись с двумя маленькими детьми на руках, она вдова, вскоре тоже потеряла и работу, и дом. Нахлебалась, по самое не могу, часто болела. Здоровье было подорвано, лечиться не на что. Помочь некому…а я, где была я? Я не отдавала себе отчёта всей сложности их жизни. Это теперь из рассказов племянницы Юлии я знаю, как тяжело Света работала на полях, у корейцев. То свеклу сахарную пропалывали за копейки, а то и просто за мешок сахара, то луковые поля обрабатывали вместе с детьми. Они голодали, в наше постсоветское время, голодали. Мне тоже не сладко приходилось становиться на ноги, но всё же не так, как им. Я помогла Свете купить дом, после продажи квартиры Ивана. Это наследство было её на сто процентов, поэтому вся сумма ушла ей. Главное, что последние годы Света была счастлива, как говорила. За полгода до смерти мы виделись с сестрой. Эта встреча состоялось после двадцатилетнего перерыва.  И тогда она не показалась мне смертельно больной. Помню, с какой гордостью и радостью Света показывала дом, грядки, деревья, кур и даже кошек с собаками. Во дворе под развесистым орехом мы пили травяной чай и говорили, говорили обо всём. Всех вспоминали. А ещё помню, что тогда мы узнали, что жена брата Лена приболела, и решали, как и чем мы можем ей помочь. Наши мнения сошлись на том, что только финансовую помощь и можем оказать, что я и сделала по приезду домой, то есть выслала денег. А уж понадобятся они, или не понадобятся, не так не важно. Деньги в наше время лишними никогда не бывают. Помню, как мы несколько раз звонили Юре и поскольку он был взволнован, успокаивали его в два голоса, разговаривали с самой Леной. Не знали мы тогда, что совсем скоро эта самая Лена возьмёт в руки нож и нанесёт им смертельный удар в живот нашему брату Юрию, который так сильно волновался об её пустячной болячке. Ударит и уйдёт из дома на двое суток, оставит его одного умирать от мучительной раны. А тогда я звала Свету поехать вместе со мной и Юлей на отдых в пансионат «Золотые пески» на Иссык-Куле, но она отказалась.
-кто за курами будет смотреть?
-кто собак накормит?
Я же не могла предположить, что вижу её живой в последний раз. Где она эта интуиция? Хотя на прощанье сестра сказала мне, но как бы мимоходом.
-да мне уже немного осталось. Я, ещё поругала Свету за пессимистическое настроение……всё. Как жалею теперь, что не услышала её, что не послушала, что не прислушалась…
 Последнее фото она со своими уже выросшими взрослыми детьми, за полгода до смерти. Фото сделано во дворе её дома. Света в обычном халате и сланцах. Мы оторвали её от огорода. Она не хотела фотографироваться, поэтому слегка сердита.    Зимой Светлана сильно простудилась и в надежде на русский авось, лечиться не стала. Всё откладывала. Умерла она скорее, всего от пиелонефрита 23.01.2010 г. Мы не делали медицинского освидетельствования причин смерти. Бессмысленно. Похоронена Комарова Светлана Васильевна рядом со своим мужем Иосифом на кладбище в селе Вознесеновка, недалеко от города Кара Балта, в котором проживала последние годы. Мы с Юлей поставили на могиле памятник из розового ракушечника, но это скорее память для нас. Им уже всё равно. Царствие небесное Вам, мои родные!

                Когда ты сидишь на диване и рассуждаешь о смерти, трусости и слабости, то даже не догадываешься, что, когда она придет, ты будешь просить Господа о помиловании и хвататься за любую соломинку между жизнью и смертью. Вся твоя смелость и желание умереть растворится в желании остаться в живых, когда смерть будет дышать в затылок. Я была на грани жизни и смерти, поэтому знаю о чём пишу. Лично я с тех пор я больше не думаю о смерти. Я боюсь ее настолько сильно, что при мысли о ней в желудке появляется неприятный спазм. А до того страшного момента я, как многие была истинной дурой, когда говорила, что недовольна жизнью. Но когда умирают близкие этот спазм, эта боль и безысходность захлёстывает с гораздо большей силой, как шквал и никуда от него не деться, нигде не скрыться.
Глава 15. Юра
                И наконец, мой бесценный младший брат Вилчёнков Юрий Николаевич 31 августа 1963 года рождения. Как мало фотографий осталось от него. Есть плохо сохранившийся, истрёпанный, собранный мной буквально из обрывков портрет первоклассника Юры. Есть ещё такое же маленькое фото. А ведь были фотографии, но куда делись неизвестно. Наш Юра с самого детства был тем самым «анфан террибль» – невозможным ребенком, которого баловала и любила вся семья, и особенно папа. После двух дочерей, он был желанным ребёнком, долгожданным сыном. В детстве Юра бы кудрявым белокурым, большеглазым и, неимоверно тяжёлым, но спокойным, не капризным малышом. Пошёл рано, ещё до года, говорить тоже стал рано. Он тянулся за нами, как хвостик. Юра, надо признаться, был честным и совсем не подлым ребенком. Чтобы пожаловаться, наябедничать на нас родителям, да ещё приврать — никогда. Особенно он любил Свету. Они с ней были в оппозиции, по отношению ко мне. Если Юре говорили, что это Галина кружка, то он из неё даже пить не станет, а если скажут: «Кружка Светы», то обрадуется. Если – это Галины учебники, он их обязательно раскидает, а если принадлежат Свете, то сложит стопочкой, ещё и пыль стряхнет. Мне с братом было нелегко, я и сама ещё ребенок, а Света его взаимно, безусловно и безмерно любила, всё прощала, зацеловывала. Вот он, пред сном снимая брюки, спустит из с ног, перешагнёт, и уйдёт. Я ругаюсь, заставляю убрать, а Света поднимет и всё за ним сама приберёт. Конфеты, родители разделят всем поровну, так Юра со Светой быстро съедят свои, и мои у меня выманят хитростью. Я отдам, а потом плачу, а им весело. Когда Света уехала учиться, Юра сильно тосковал и вынужденно подружился со мной. Потом уехала учиться я и уже мы с ним тяжело расставались. Все студенческие годы, Юра встречал провожал меня на электричку, когда приезжала на выходные домой. После учебы по распределению я приехала работать в его же школу. В это время мы с ним и вовсе были друзья — не разлей вода.  В школе Юра учился хорошо, но поведение оставляло желать лучшего.  Мне не раз приходилось отдуваться за его проделки. Когда родился Денис, первым в больницу ко мне прибежал Юра. Так получилось, что из роддома меня забирал брат. Нас выписали на день раньше, и Сергею я сообщить не смогла, тогда сотовых телефонов и в помине не было.  Юра прибежал за мной и сам и принёс ребёнка домой. А, когда мы выбирали имя сыну, Юра особенно переживал и противился выбору имени Денис.
— Назвали бы Миша или Коля, а то, что это за имя — Денис? Я в школе постесняюсь сказать, как Вы, ребёнка назвали.
 После десятого класса Юра с лёгкостью поступил в сельскохозяйственный техникум в Исилькуле. Помню его рассказ про сдачу последнего экзамена по русскому языку и литературе. Сочинение был обязательным письменным экзаменом на каждом факультете. Прогуляв с подружкой ночь перед экзаменом, Юра пошёл писать сочинение. На экзамен давалось три часа. От усталости его сморил сон, и он бы благополучно проспал весть экзамен, если бы через два часа, преподаватель не заметил, что абитуриент долгое время не подаёт признаков жизни. Преподаватель подошёл к его столу и, разбудив недоросля, спросил:
– Вы уже написали сочинение?
— Нет, я только что просмотрел его во сне, осталось записать — ответил шутник.
В оставшееся время он торопливо написал сочинение, но получил за него только три балла. Другие экзамены были сданы с более высокими оценками, и конкурс был пройден. Проучился наш студент всего один семестр и бросил техникум, поскольку не хотел жить в общежитии. Брат не мог быть вдали от родителей, и оставался домашним ребёнком. Юра вернулся домой, закончил водительские курсы. Водителем и работал долгое время. 
                До армии Юра был первым и единственным помощником родителям в доме. Делал всё сам без понуждения и отнекиваний. Во всяком случае я ни разу не слышала ни одной жалобы родителей на него. Косил сено вместе с отцом, ухаживал за домашним скотом, заготавливал и колол дрова. В доме был мир и порядок. Он всему научился у папы, и так же, как отец, очень любил технику. Папин мотоцикл Юра мог разобрать и собрать с закрытыми глазами и ездить на нём начал лет с тринадцати. Однажды, после моих многочисленных просьб он пробовал научить меня ездить на своём железном звере. Но у меня ничего не получалось, и мы поссорились.
-Катайся на велике, на нём даже медведи умеют
-Я на велике и без тебя умею и езжу быстро
- носиться быстро как блоха по Фаберже — совсем не показатель мастерства вождения, - важно парировал брат. Мы ссорились с ним до угроз друг другу.
—А если потушу?
—Что потушишь, Юра? Фары что-л.?
—Нет зенки твои и желание водить
—Почему?
—Потому что тебя собьет первый же столб в порядке самозащиты. Затем мимикой, жестами и звуковыми сигналами он давал мне понять, что я – идиотка и больше ездить не учил. Сейчас я водитель с двадцатилетним стажем, но в устройстве машины всё так же не разбираюсь.
Мы с братом в юности были очень близки и практически не ссорились, как ка в детстве, поэтому ссору из-за мотто-учёбы я запомнила дословно. В восемнадцать лет, как положено, Юру забрали в армию. Армейское фото чуть разрисовано Игорем с Юлей, но уж какое есть. Ещё одно фото тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, это второй год службы, на котором он молодой солдатик с другом. Оба не улыбаются, хотя о службе и о друзьях сослуживцах брат рассказывал хорошо, увлеченно и даже мечтательно.
Юра служил на Чукотке, писал мало, но писал. Где эти письма неизвестно. После армии начался его активный загул, вернее забег по женщинам, как это бывает почти у всех созревших мужчин. Мама не раз, потеряв его, звонила мне в Кокчетав и жаловалась, что парень не ночует дома, шляется неизвестно где, и, возможно, по бабам, потому что часто у него в комнате, где всего одна кровать ночуют неизвестные девушки.  Я приезжала, понарошку отчитывала его от лица умудрённой опытом, замужней старшей сестры, а потом, когда родители нас не слышали, мы дружно смеялись над его проделками и над отношением к ним родителей. 
                Юра умел рассказывать, был необыкновенно остроумным рассказчиком, в его речи было много фразеологизмов. Его любили многие девушки. Помню, как однажды девчонка с подружкой пели ему под окном серенаду. Я смеялась над ним, а он всё выбегал и уговаривал влюблённую уйти, потому что перед сестрой, то есть мной, приехавшей в гости на выходные — стыдно. Была у Юры и большая любовь. Девушка брюнетка, теперь не помню её имени, и правда была хороша. Брат показывал мне фото и говорил о ней с таким трепетом и теплотой, которую ни к кому другому не проявлял.  Но познакомиться по причине моей удалённости нам так и не довелось. Расстались они, скорее всего из-за того, что девушка узнала про беременность Лены.
                Милый, милый Юрочка, как же так случилось, что эту любовь к себе ты растерял, ведь не любить тебя было невозможно. Красивый, нежный юноша, был желанным не одной даме в Называевске, Омске и близлежащих деревнях. Мама боялась за брата, поэтому, когда у нас в доме появилась Лена на последнем месяце беременности от Юры, который жениться совсем не собирался, сама сделала за него выбор. Мама, мама если бы только ты знала, кого вводишь в свой дом, если бы только догадывалась. И себе от снохи помощи не дождалась, и сыну в 50 лет судьбу решила. После семейного совета, где все придерживались её мнения, мама вынесла приговор брату:
— «Вот что, дорогой мой сыночек, Лену с ребёнком из роддома мы забираем к нам, а ты, если не хочешь жениться, иди куда хочешь. Не хватало, ещё чтобы мои внуки бастрюками росли, невесть, где».  А Юра, что Юра? Он походил, походил, да так и остался дома. Юра не мог жить вне дома, как я уже писала раньше. Может именно за эту нерешительность Лена казнила его всю сознательную жизнь. Родился Саша, самый любимый, самый красивый внук для бабушки. Юре пришлось пройти процедуру признания отцовства собственного сына. Не знаю, любил ли он жену, об этом мы не говорили с ним, но сына, и впоследствии свою дочь Наташу — любил безмерно и до последнего дня своей жизни. После смерти родителей дом стал заваливаться, потому что стоял на болоте. Я очень боялась, что после очередного дождя он вообще упадёт и детей задавит. Мы с мужем копили деньги на машину, но увидев, в какое состояние приходит родительское домостроение, решили подождать с машиной и купили для Юры хороший сухой дом, в который он с семьёй благополучно переехал. Жили они материально тяжело, потому что началась проклятая перестройка. Работы нет, а если и есть, то копеечная. Скорее всего, именно эти трудности и сломали его. Юра периодически, не часто, но стал выпивать. Но всё равно, он не был запойным алкоголиком, где-то, как-то работал, то в лесхозе, то на такси. В памяти сохранились его рассказы о лесе, который он любил так же, как мама. Однажды они с ещё одним работником расчищали вырубку леса вдоль воздушной высоковольтной линии ЛЭП. Юра был водителем и не принимал участие в спиле деревьев, а его коллега пилой дружба делал подпил дерева, заваливал его вдоль полосы, потом дерево грузилось в грузовик и вывозилось в лесхоз, где распиливалось на доски. Пильщик, назовём его так, был нерадивым работником. Он не рассчитал место куда упадёт дерево после подпила, и оно с размаха упало на провода, по которым шёл ток напряжением свыше 1000 киловольт, поскольку эта ЛЭП обслуживала железную дорогу.  От тяжести дерева провода прогнулись и коснулись друг друга, возникло короткое замыкание. По дереву сверху вниз ударила настоящая молния и ушла в землю. Юра рассказывал, что всё произошло так стремительно, что никто из них не успел сделать ни одного движения, что как выяснилось впоследствии и спасло им жизни. Дерево и круг земли со всеми на нём растениями метров в десять почернели будто сюда упал военный снаряд.
— Такого страха я не испытывал никогда – говорил Юра. Потом было разбирательство о том, кто и как обесточил железную дорогу и весь район. Нашли причину или нет мне неизвестно. Но начальник лесхоза уволил пильщика. Как о работнике о Юре все хорошо отзывались. Однажды о нём, как о лучшем работнике лесхоза напечатали заметку в местной газете «Искра». Руководитель лесхоза до последнего дня не расставался с Юрой, как с работником насовсем. В лесхозе по распоряжению начальника и по договорённости с кадровиком, у Юры лежало два заявления одно на приём на работу, другое на увольнение и оба без даты. Это было сделано для случаев его невыхода на работу. Юра смеялся, когда, рассказывая мне:
-Последний раз запил прогулял, думаю ну всё не пойду на работу неловко уже. Так нет, приходит инженер домой и говорит
-Юрка хорош уже, чего ты на работу не идёшь? Неделя прошла, лимит исчерпан.
— Да неудобно же
-Выходи на работу, не валяй дурака.
 Я, как работодатель, подумала тогда: «Это каким должен быть работник, и как нужно относиться к человеку, причём совершенно постороннему, не родственнику, чтобы при подобном отношении к работе - не увольнять его?» Должна сказать, что между руководителем лесхоза и Юрой было настоящее не поддельное взаимоуважение. Начальник, к сожалению, не знаю его имени, сделал для Юры поистине больше, чем жена. Он боролся за него. Лет пять до гибели он лично отвёз Юру в Исилькульский наркологический центр и закодировал его, после чего брат больше года не пил. Конечно, кодировку нужно было продлить. Но жена, сама выпивала вместе с ним, да что уж теперь говорить об этом. На похоронах, ко мне подошла женщина, работник лесхоза, и не зная ещё причину смерти, выразив стандартное соболезнование сказала:
-Хороший человек был Ваш брат, вот только с женой ему не повезло, ему нужна была другая женщина.
Я знала, что Лена — здоровенная женщина, частенько распускает руки. Что есть под рукой, тем и огреет, лупит не глядя, куда придется. Знала от мамы, от его дочери и сына, соседей и знакомых, но не придавала этому большого значения. Чужая семья — потёмки. Юра от меня не скрывал, что выпивает, и часто вместе с Леной. А когда выпьет, то петушиться и получает по полной программе от собственной жёнушки. В последний мой приезд за полгода до трагедии, был период, когда Юра не пил, прилежно работал и мне не хватило смелости поговорить с ним об их семейных разбирательствах и дебошах. В доме было чисто, уютно, огород ухожен. Юра натопил нам с Юлей баню. Я выспалась на маминой перине, и, уезжая, была совершенно счастлива. Но жену его я просила, предупреждала, чтобы она не распускала руки, как чувствовала, как знала, что этим всё и кончится.
— Лена, смотри же, ведь Юра вдвое меньше тебя, он не ответит тебе тем же по нехватке сил. Пожалуйста, не распускай руки. Мы выросли не битыми…не дрались у нас в семье. Прошу тебя.
— Да что ты Галя, я не бью его. Ты же знаешь, какой он пьяный?
А я, честно сказать, не знаю, какой он пьяный, но догадываюсь, что неприятный, как все нетрезвые люди. Однако, ещё я знаю, что каким бы не был мужчина — всё в доме зависит от женщины. Допускаю, что о многом из того, что происходило в семье брата, я не ведала. Но, совершенно точно знаю, что он, не задумываясь, отдал бы жизнь за жену, своих детей, за меня, моего сына, за Свету и её детей. Не размышляя ни минуты, и это отнюдь не высокопарные слова, а правда. Только он был способен, снять с себя последнюю рубаху и, отдать близким. А это дорогого стоит. Боже, я даже не догадывалась, насколько сильной была ненависть жены к Юре. Если бы только знала. До сих пор не понимаю, как не рассмотрела озлобленности в ней. Я, ведь знала, что она избивает его смертным боем, и особенно тогда, когда он пьян и слаб. Почему никто не заступался? Где были окружающие его люди, или это были нелюди? У меня нет ненависти к невестке. Есть обида за её безжалостную подлость. За то, что не лечила брата, не помогла ему в трудную минуту, не сообщила мне о проблеме, не попросила помощи и, конечно, за то, что нанесла тот смертельный удар ножом, может и без цели убить, но и здесь не помогла, не вызвала скорую, оставила умирать. Он умирал два дня. Два дня мучился. Я не могу с этим смириться. И уж если настолько плох был мой брат, соберись и уйди из его дома. К тому же есть куда идти, отец Лены был жив и у него был дом. Не убивать же! Но нет, она избивала смертным боем и убила все же, будто цели своей достигла. Жалеет ли она о случившемся? Не знаю, но думаю, что нет, не жалеет, судя по поведению на похоронах.  Последнюю ночь мы с племянницей Юлей, вдвоём просидели рядом с гробом брата, не понимая, почему так происходит, а из соседней комнаты раздавался богатырский храп его жены. Лене дали всего три года. Я не вмешивалась в процесс суда. Юру уже не вернёшь. Не хотела потерять племянников, для кого убийца — родная мать. Им пришлось тяжелее всех. Им пришлось делать выбор, между матерью и отцом. Как они поступили — их личное дело и не мне судить. Я не откажусь от племянников, в ком течёт кровь моего брата, никогда и всеми силами стану помогать им пережить весь этот кошмар. Однако, на одно из заседаний суда случайно, я всё же попала. Мы с сыном, прилетевшим из Москвы, поехали в злополучный Называевск заказать памятники на могилы моих родителей и Юры, и попали на прения адвоката и обвинителя. Боже, лучше бы я не была там вовсе. Юру представили, как настоящего терминатора, который кулаком выбивал дверь, избивал жену, гонял соседей и расстреливал прохожих. Прости меня, мой маленький, младший брат, за то, что позволила им на суде скрыть правду о тебе и о твоей жизни. Пусть эти жуткие, лживые свидетельства будут на совести тех, кто посмел, кто решился опорочить имя твоё. Бог им судья. Я знаю, что он есть - Божий суд. Надеюсь, что и они узнают тоже.
 
                Последняя фотография сделана за полгода до гибели моего брата.  Июнь 2013 года.  Мой последний взгляд в спину уезжающего, ещё живого и крепкого младшего брата. Он провожает нас с Юлей на трассу Омск-Петропавловск.
                Самая большая плата за счастье любить кого-то это неизбежная боль от бессилия помочь с трагический момент жизни. Рано или поздно это всегда происходит.
Известно, когда умирает близкий, мы единовременно испытываем боль равную той любви, которую получили в жизни от этого человека. Космические весы выравниваются. Вот и мои замерли в точке не возврата.
                Юра, Юрочка, любимейший из любимых, погиб полгода назад, а мне по силе скорби все кажется, что это случилось только что. Господи! Возьми его к себе, прижми к сердцу, утешь, утри слезы! А мои уже не утрёшь. Мне осталось оплакивать тебя до конца теперь уже моих дней.  Утрата вызывает душевные страдания и боль, которую не унять таблеткой, и неудержимые слезы от бессилия, что-то изменить и исправить. Но никто и ничем мне не может помочь. Никто и ничем… Спи спокойно, братишка.
                Я осталась одна, как жалкий осколок прошлого. Хочу верить, что после смерти, души усопших не исчезают бесследно, информационная и генетическая связь между ними и их потомками сохраняется. Хочу думать, что души горячо любимых родителей, сестры, брата и остальных близких всегда подле меня.
           «Помяни, Господи, весь почивший род мой; всех, начиная от праотца нашего Адама, усопших родоначальников, прародителей, праотцов, праматерей и всех от века и до сегодняшнего дня почивших родственников моих, имена которых Ты все знаешь, и ослаби, остави, помилуй и прости им все согрешения их вольные и невольные, и даруй им Царствие Небесное. Господь мой, прости обиды моих предков, дай мне послужить им и принести им твое прощение. Аминь».