Глава профессор Одоевский

А.Лютенко ( Из романа Миллиард на двоих)
 
«Врач – философ: ведь нет большой разницы между мудростью и медициной»
                Гиппократ
 
Генерал-полковник медицинской службы, профессор Владимир Кузьмич Одоевский, стоял у окна и нервно курил. (Дурная привычка, от неё никак не мог избавиться много лет!)
В госпитале случилось чп . Два раненых бойца из 16 палаты. напились и по правилам
Обоих он должен был немедленно выписать. У одного были ампутированы обе ноги а у другого правая рука и что с этими «орлами» делать?
В Ленинград пришли белые ночи. Из включённого радио звучали аккорды любимого Шопена: музыка помогала лучше думать.
Новые партии раненых из военного госпиталя, развернутого в Кабуле, доставляли специальными бортами ил 76 «Скальпель» с посадкой в Фергане для таможенного досмотра. внутри такого борта   размешались два больших контейнера с ранеными. Эта система была на случай, если самолет подбивала «душманская" «переносная ракета, то контейнеры механически выбрасывались на парашютах вместе с людьми за борт.

Доставленных раскладывали по палатам, в зависимости от полученного ранения и тяжести увечий. Туда, в Кабул, откомандированы лучшие советские хирурги, но и они не справлялись с наплывом раненых. В их задачи входили первичные операции, а дальше тяжело раненых уже переправляли в Ленинград или в Москву госпиталь Им «Бурденко» или Киев.
С каждым месяцем поток раненых, «возвратных боевых потерь», неумолимо нарастал. Если первые шли, в основном, с последствиями огнестрельных ранений – то последний год стали поступать пациенты с тяжёлыми формами химических ожогов, отягощённые бактериологическими инфекциями неприродного происхождения.
Хорошо ещё, что за несколько лет удалось запустить новый многоэтажный корпус, а так бы совсем случилась катастрофа: по койкам и операционным. Раз в неделю он лично, (в окружении заведующих отделений, курсантов и аспирантов), обходил палаты, где лежали раненые офицеры и солдаты.
Совсем молодые ребята, вчерашние школьники, после короткой подготовки – шли сразу же в бой. А потом – под ножи хирургов. А затем проходили долгую послеоперационную реабилитацию: в палатах по шесть-восемь человек.
В последний год количество коек в палатах пришлось увеличить, возросли нагрузки на нянечек и медсестёр, так как раненых становилось всё больше и больше. Ухудшилось и питание больных… Он, как главный врач госпиталя, пытался воевать со своим министерским начальством, но ответ звучал всегда одинаково: «Вы должные понимать, что фонды – лимитированные! Выдерживайте утверждённый Министерством обороны рацион!»
Но больным после тяжёлых операций необходимы витамины и белок! А с этим начались перебои и проблемы в поставках. Дыры добирали крупами и лапшой…
Но самое тяжёлое, что угнетало главврача – после санкций, введённых западными странами, не стало хватать необходимых групп медикаментов. Особенно тех, что необходимы при гангренах и острых формах остеомиелита. После ампутации конечностей больных выписывали. Но понимали, что в тех городках и посёлках, куда они возвращались после ранений – в местных больницах просто нет необходимых медикаментов, чтобы довершить длительные реабилитации.
Через полгода не до конца долеченные воспаления возвращались, и молодые ребята гибли – уже не от самих огнестрельных ран, а тех воспалительных процессов, что эти ранения сопровождали. Это не считалось военными потерями, но за долгие годы Афганской войны счёт раненых уже шёл на сотни тысяч! А если брать всех, кто перенёс и вирусные заболевания, и осложнения – то уже, пожалуй, на миллионы!
«Дети, совсем ещё дети!» – сокрушался генерал-полковник, которого Советская страна готовила быть военным врачом: то есть оперировать в любых условиях, в том числе и полевых – не обращая внимание на кровь и стоны своих пациентов.
Но в душе седого военного врача накапливалась глубокая усталость – именно от нелепости всего происходящего! Он – и как солдат, и как генерал! – выполнял поставленную перед ним задачу: спасать жизни раненым и, по возможности, возвращать их обратно в строй. Но, как человек, он понимал всю нелепость трат человеческих жизни на этой абсолютно нелепой Афганской войне.
Через его руки и через его скальпель – за эти годы прошли солдаты и офицеры разных стран, из разных уголков земного шара. От обожжённых офицеров монгольской армии, что тушили на границе с Китаем цистерны с топливом (когда их доставляли бортами самолётов в Ленинград, то они больше походили на обгорелые головёшки!) – до офицеров с Анголы или Мозамбика, лежавших на реабилитации по году и больше (плохо понимающие русскую речь, и с удивлением узнающие из газет, что те, во имя кого они воевали, за этот год уже становились врагами Советского Союза!)
Но больше всего привозили детей: рождённые в русских деревнях или далёких горных аулах: восемнадцати-девятнадцати лет. Или молодые лейтенанты, что слепли на этой войне, теряли руки и ноги… И, всего хуже, получали ранения в позвоночники и навсегда лишались возможности самостоятельно двигаться.
…Военный врач не выясняет причину: почему выпушена пуля, или мина, или снаряд. Он лишь борется за жизнь своего пациента, вынимая из растерзанной плоти все эти пули и осколки, по возможности стараясь предотвратить последствия. А для этого зачастую требуется ампутировать раненую руку или ногу – причём «с запасом»: чтобы гангрена не поразила всё тело…
Его мама, Тамара Владимировна Одоевская, правнучка тех самых знаменитых Одоевских, умерла в блокадном Ленинграде. И лежит где-то в безымянной могиле на Пискарёвском кладбище. Она, учитель русского языка и литературы, в своё время дружила с поэтессой Анной Ахматовой, с композитором Дмитрием Шестаковичем.
А отец? Что случилось с отцом, что долгие годы являлся первым заместителем председателя ленинградского Облисполкома? Почему мать и его не эвакуировали – со всеми семьями ответственных советских и партийных работников? И почему отец, крупный советский работник Кузьма Викторович Фёдоров, обвинён и расстрелян по известному «Ленинградскому делу» в 1952 году? До смерти этого упыря Сталина оставался всего год, а отца этот год продержали в тюремных застенках – переломав все пальцы и выбив передние зубы.
Сталин со своей бандой тщательно «выкашивал» всю ленинградскую партийную организацию: прах отца лежал на Леваческом кладбище – вместе с расстрелянными Вознесенским, Кузнецовым, Попковым и ещё целой группой руководителей Ленинграда.
Его, молодого юношу, вырастил родной брат матери – дядя Миша, (коренной питерский интеллигент, инвалид с детства, работавший в архивах Русской библиотеки – и только чудом избежавший ареста: не попав в списки двухсот пятидесяти родственников партийных работников, тоже осуждённых и сосланных в лагеря).
Владимир Кузьмич помнил, как к ним на дачу, (они тогда с отцом жили одни, недалеко от Комарово), в 1947 году приезжал давний друг отца, Отто Вильгельмович Куусинен, а с ним – молодой второй секретарь ЦК из Карелии Юрий Андропов.
Тогда они много смеялись, выпивали… И, казалось, ничего не предвещало беды. Когда, отца арестовали – Володя, по совету дяди, поехал в Москву (прямиком к «железному Отто», как звал своего друга отец). Владимир нашёл его столичный адрес в бумагах отца…
Крупная Прибалтика, домработница, открыв дверь, сначала предельно учтиво поинтересовалась: «А кто его спрашиваетт?». А затем, через минуту, вернулась с искажённым от злости лицом, и, коверкая русские слова, выставила гостя за дверь, прошипев: «Деттям враггов Советтска властти – здесь не местто!»
…Вот сейчас прошли годы, а он стоит и смотрит в окно, на эти белые ночи. Его жизнь сложилась на редкость удачно: с красным дипломом закончил Военно-Медицинскую академию. Три года служил военным врачом на Балтике – и прославился там, как «хирург золотые руки». Потом – аспирантура, кандидатская, докторская, кафедра в Академии и заслуженное признание среди коллег. Советская власть дала ему всё, о чём только может мечтать человек его послевоенного поколения: большая квартира, машина, возможность публиковать свои исследования в области полевой хирургии. И, конечно, счастливая семья: супруга Тамара, тоже врач, и двое сыновей (уже курсанты-медики, пошли по стопам отца!). Но почему так болит сердце?
…Люди радуются белым ночам – этому чуду природы, фотографируясь на фоне разведённых мостов и шпиля Адмиралтейства. А где-то там, за горами, идёт война! И самолёты взлетают в ночное небо, перевозя через снежные вершины этих раненых солдат – в сущности, ещё совсем мальчиков. И ведь ещё надо долететь, не погибнув от душманской ракеты, что доставляются гружёными караванами, через горные тропы, с территории Пакистана.
Может, это просто усталость накладывается на душевные травмы молодости?
…Андропова он видел близко ещё раз, когда в составе закрытой группы врачей-специалистов, под руководством академика Чазова, участвовал в принятии решения об окончательном диагнозе. Андропов не узнал его: после расстрела отца Владимир взял фамилию матери – Оболенский. И никогда никому не говорил об отце, хотя того и полностью реабилитировали после смерти Сталина. Боль и рана никогда не заживала в сердце – может, именно поэтому он и избрал в жизни профессию военного хирурга? Кто знает, кто знает…
В тот раз он поймал себя на мысли, что должен спасать человека, что непосредственно развязал эту бессмысленную войну. Ну, в компании с себе подобными…
Может, он должен был ему тогда сказать о нелепости происходящего? Но кто бы ему позволил! Перед осмотром Андропова с них всех взяли подписки о неразглашении государственной тайны, именуемой «Состояние здоровья Генерального секретаря». Но скрывать особо и нечего: достаточно одного взгляда, чтобы понять, что тому осталось жить не больше полугода. Перед ними предстал практически живой труп – мозг которого продолжал жить, получая искусственную подпитку, а внутренние органы уже практически перестали работать.
…Все они, люди из Власти, умирают одинаково: очень тяжело! Отчаянно цепляясь за последние минуты своего бытия. Но почему, умирая, не принять судьбоносного для страны решения: не остановить эту афганскую бойню? Нет, не могут!.. Пока всю жизнь они взбираются к вершинам власти – истребляя возможных конкурентов, себе подобных – с их душами происходит странная вещь: они перестают чувствовать боль других людей. Человеческая жизнь утрачивает всякую ценность. Есть лишь сиюминутные задачи, что нужно исполнить, любой ценой. Не считаясь с жизнями других…
А вдруг, всё же, существует Бог? И тогда им придётся держать ответ перед Ним за свои земные дела?
«Это глупость!» – устало усмехнулся главврач Одоевский. – «Зачем им нужна вера? Когда они сами себя считают богами!..»
Матушка рассказывала ему, (когда он был ещё совсем маленьким мальчиком, в гульфиках и коротких штанишках): в доме её любимого деда, князя Владимира Фёдоровича, самолично играл великий Ференц Лист! Дедушка очень любил его сочинения, сравнивая их по гармонии и красоте – с математическими формулами.
– Я назвала тебя в честь твоего прапрадеда! – говорила она, целуя маленького Володю к лобику.
…Но когда его принимали в комсомол, то он гордо заявил, что «его назвали в честь Владимира Ильича Ленина».
Ирония судьбы… или святая ложь?

Продолжение следует…