Дуновение...

          В коморке осветителя сидело двое.
          Один рассказывал; второй — с жадностью неофита, впитывал его песни.

          На сцене, подвыпивший шпрехшталмейстер вливал в уши зрителей литры елея. Елея жалкую надежду, что факт его нетрезвости окажется незамеченным.
          Не замеченным в первую очередь начальством. Начальством, что было не чисто на руку.
          На руку ещё было и то, что осветитель явно забыл о своих обязанностях. Обязанностях — выявлять то, что обычному взору не заметно.
          Незаметно для самого себя он перешёл с представления на выступление. Выступление, что не было задуманно.
          Задуманно он пошатывался в неровном свете прожектора. Прожектора, что освещал лишь один край сцены.
          Сцены, что рождал хриплый голос рассказчика в головах зрителей. Зрителей, что позабыли о первоначальной цели мероприятия.
          Мероприятия, что завершилось по началу. Поначалу это вызвало негодующие вопли.

          В коморке осветителя закипел чайник.
          Вскоре, в одной чашке парил чёрный, горький кофе; в другой — зелёный чай с мятой, из дешрвого пакетика.

          Вопли примы никто не услышал. Услышал их лишь таракан, что заполз в баночку пудры.
          Пудры, скрывающей морщины, неизбежно стареющей актрисы. Актрисы, что так боялась кануть в небытие.
          "Небытие кошачьей мяты" — так назывался спектакль, с которого всё началось. Началось со скандала.
          Скандала она боялась больше, чем таракана. Таракана, что восседал на кроличьем хвостике, созерцая первозданную красоту.

          В коморке осветителя играла музыка.
          Один, невзирая на фон, вещал свои истории; второй — видел всё и ничего.

          Красоту этого мира никто больше не осознавал.