10 глава повести Хесбы Стреттон Джессика

Глава X. ГОВОРИТ ЕГО ЛЮБОВЬ.

В течение нескольких дней Даниил испытывал сильную боль, но с таким прекрасным спокойствием и радостью в своем сердце, что казалось, что он едва мог
понять или почувствовать свою телесную боль.
Джессика была с ним постоянно; и когда он освободился от боли, она читала ему вслух или говорила с ним о небесах, на которые он шел, и которые, казалось, уже были открыты
для его взгляда, когда кто-то мельком увидел из какой-то красивой страны, греющейся во славу полуденного солнечного света.

Люди из часовни приходили повидаться с ним, некоторые из них в экипажах, которые давным-давно заставили его задуматься о своем богатстве; и они оставили его, поражаясь
что они так мало знали о религиозности человека, который привел их к их скамьям в воскресенье после воскресенья. Но пока
министр не посетил его, хотя он дал ему слово, что, как только это станет возможным, он приедет к нему.

Последний день наступил; и Даниэль, и Джессика знали, что это был последний день, и она не шевельнулась с его стороны с утра;
и все же пресвитер не пришёл - не смог прийти на смертную казнь своего старого друга. Потому что они были старыми друзьями, которые встречались много
раз в неделю в течение десятка лет в одной и той же часовне; и так как Джессика сблизила их, учёный и красноречивый проповедник
заботился о неграмотной душе Даниила, и хранитель часовни научился собирать крошки питания с великого праздника, который
пресвитер готовил неделю за неделей для своего интеллектуального собрания. Он не был, но Даниэль был невозмутим, и поэтому, терпеливый и умиротворенный,
с улыбкой на губах, когда он встретил задумчивые глаза Джессики, он ждал последнего часа и последнего наступающего момента.

И всё же, пока не стало слишком поздно, и прежде чем его глаза стали тусклыми, а язык ошеломлен холодом смерти, прибыл пресвитер, бледный на лице,
и склонился от слабости и дрожащего голоса, который часто дрожал, когда он говорил. Они сжали руки друг друга и посмотрели в лицо друг друга со странным узнаванием, как будто оба заглянули в другой мир дальше, чем когда-либо прежде, а затем пресвитер слабо опустился в кресло рядом с подушкой Даниэля. «Я отдохну здесь и останусь с вами на час», - сказал он.
«Это последний час», - ответил Даниил. «Да будет так», - ответил министр. «Я тоже смотрел смерти в лицо».
Некоторое время они молчали, пока служитель собирал свои силы, а потом он склонил голову, только голову, потому что он был слишком слаб, чтобы
встать на колени рядом с умирающим, и он излил молитву Богу в своем глубоком сердце , но с колеблющимися губами, которые больше не произносят
готовую речь мыслей, которые заполнили его мозг. Аминь, которым он закончил, было почти стоном. «Моя сила отобрана у меня», - сказал он. «Вседержитель поразил меня в
гордости моего сердца. Я никогда не буду больше говорить, как раньше, о его славе и величии и величии его спасения».
«Вы можете говорить о его любви», пробормотал Даниэль. «Да, - ответил он уныло, - но только когда ребенок говорит. Я никогда больше не буду волновать сердца собрания. Моя речь будет
презренной. «Джессика, скажи ему, о чём мы с тобой говорили», - сказал Даниэль.
Джессика подняла лицо от подушки и повернула к пастору, улыбка боролась с её слезами; и хотя голос был неуверенным, чтобы начать, стал спокойным и ясным, прежде чем она произнесла
много слов. «Мы говорили о том, что он больше никогда не будет хранителем часовен, и поднялись на кафедру, чтобы нести книги перед вами; а потом мы подумали, что
это правда, может быть, то, что доктор говорит, что вы никогда не будете достаточно здоровы, чтобы проповедовать в такой большой часовне; и поэтому мы продолжали говорить
о времени, когда мы все будем на небесах. Мы сказали, что, возможно, Бог даст вам более прекрасные мысли и более грандиозные слова, и вы всё равно будете нашим служителем; и все ангелы собираются в толпе вокруг вас и нас, чтобы услышать то, что вы подумали о Иисусе Христосе и  Боге; и снова будет великое собрание.
Только когда вы молчали минуту, мы могли смотреть вверх и видеть, как Спаситель слушает нас всех».
Затем пастор склонил своё бледное лицо на руки; но он не ответил ни слова.
«Я хочу сказать ещё одно, - сказал Даниэль. «Я сделал свою волю и оставил всё, что имел, Джессике; но я не знаю, где она найдёт дом. Если вы позаботитесь о ней...
Джессика придёт ко мне домой, - прервал пастор, сложив руку ей и Даниэлю и тепло сжав их обоих.
«Я христианин», прошептал Даниэль. «Я знаю, что люблю Бога, и что он сделал меня чем-то похожим на себя. В Библии есть стих об этом».
«Возлюбленные, - сказал служитель, - теперь мы сыны Божьи, и пока не явится, кем мы будем, но мы знаем, что когда он появится, мы будем похожи на него; потому что мы увидим его таким, какой он есть».
Когда он произносил эти слова, заикания речи пастора не было , и его лицо стало ярким, как и лицо умирающего.
Мысль Даниила немного блуждала, и он нащупывал, как в темноте, Библию, лежащую на кровати; и он пробормотал:
«Пришло время взять книги, потому что собрание ждёт, и служитель готов. Я возьму их на небеса.
Он больше не говорил; но Библия через некоторое время выпала из его руки, и Джессика и служитель, глядя на его лицо, увидели, что на небесах он видит лицо Отца.

Было доказано, что служитель больше никогда не сможет читать такую ;;проповедь, как в прежние времена, когда люди слушали с напряженным вниманием,
она был для них очень милой песней с приятным голосом, который хорошо играет на инструменте. Но они услышали его слова и не сделали их. Всё же он был человеком более спокойного счастья, чем прежде; и в своём тихом загородном доме, где иногда в воскресенье он поднимался по ступенькам кафедры маленькой часовни и проповедовал простому собранию
Простые истины, он день ото дня приближался в духе к великому собранию, которое ожидало его и перед которым его губы никогда не должны больше молчать.
*/**/*
-Конец книги-
CHAPTER X.

SPEAK OF HIS LOVE.


For several days Daniel suffered great pain, but with such perfect
peace and joy in his heart that it seemed as if he could scarcely
realize or feel his bodily anguish. Jessica was with him constantly;
and when he was free from pain she read aloud to him, or talked with
him of the heaven to which he was going, and which seemed to be open
to his gaze already, as one catches a glimpse from afar off of some
beautiful country basking in the glory of a full noontide sunshine.

The chapel people came to see him, some of them in the carriages which
of old set him pondering on their riches; and they left him, marveling
that they had known so little of the religiousness of the man who
had ushered them to their pews Sunday after Sunday. But as yet the
minister had not visited him, though he had sent him word that as soon
as it was possible he would come to see him.

The last day had arrived; both Daniel and Jessica knew that it was
the last day, and she had not stirred from his side since morning;
and still the minister had not come--had not been able to come to the
death-bed of his old friend. For they were old friends, having met many
times a week for a dozen years in the same chapel; and since Jessica
had drawn them closer together the learned and eloquent preacher had
cared for Daniel’s illiterate soul, and the chapel-keeper had learned
to pick up some crumbs of nourishment from the great feast which the
minister prepared week after week for his intellectual congregation. He
had not been, but Daniel was undisturbed, and so, patient and peaceful,
with a smile upon his lips when he met Jessica’s wistful eyes, he
waited for the last hour and the last moment to come.

Yet before it was too late, and before his eye grew dim, and his tongue
numbed with the chillness of death, the minister arrived, pale in face,
and bowed down with weakness, and with a trembling voice which faltered
often as he spoke. They clasped one another’s hands, and looked into
one another’s face with a strange recognition, as if both had seen
further into the other world than they had ever done before, and then
the minister sank feebly into the chair beside Daniel’s pillow.

“I will rest here, and stay with you for an hour,” he said.

“It is the last hour,” answered Daniel.

“Be it so,” replied the minister. “I too have looked death in the face.”

They were silent for a while, while the minister rallied his strength,
and then he bent his head, his head only, for he was too feeble yet to
kneel beside the dying man, and he poured forth a prayer to God in his
inmost heart, but with hesitating lips, which no longer uttered with
ready speech the thoughts which thronged to his brain. The Amen with
which he ended was almost a groan.

“My power is taken from me,” he said; “the Almighty has stricken me in
the pride of my heart. I shall never more speak as I used to do, of his
glory and majesty, and the greatness of his salvation.”

“You can speak of his love,” murmured Daniel.

“Yes,” he answered despondently, “but only as a child speaks. I shall
never stir the hearts of the congregation again. My speech will be
contemptible.”

“Jessica, tell him what you and I have been talking about,” said Daniel.

Jessica lifted up her face from the pillow, and turned it towards the
minister, a smile struggling through her tears; and though her voice
was unsteady to begin it grew calm and clear before she had spoken
many words.

“We were talking how he’d never be the chapel-keeper any more, and go
up into the pulpit to carry the books before you; and then we thought
it was true, maybe, what the doctor says, that you’d never be well
enough again to preach in such a big chapel; and so we went on talking
about the time when we shall all be in heaven. We said that perhaps God
would give you more beautiful thoughts there, and grander words, and
you’d still be our minister; and the angels ’ud all come thronging up
in crowds all about you and us to hearken to what you’d thought about
Jesus Christ and about God; and there’d be a great congregation again.
Only whenever you were silent for a minute we could look up and see the
Saviour himself listening to us all.”

Then the minister bowed his pale face upon his hands; but he did not
answer a word.

“There is one thing still I want to say,” said Daniel. “I’ve made my
will, and left all I had to Jessica; but I don’t know where she’ll find
a home. If you’d look out for her--”

“Jessica shall come home to me,” interrupted the minister, laying his
hand upon hers and Daniel’s and clasping them both warmly.

“I’m a Christian man,” whispered Daniel. “I know that I love God, and
that he has made me something like himself. There’s a verse about it in
the Bible.”

“‘Beloved,’” said the minister, “‘now are we the sons of God, and it
doth not yet appear what we shall be: but we know that, when he shall
appear, we shall be like him; for we shall see him as he is.’”

There was no stammering of the minister’s speech as he pronounced these
words, and his face grew bright, as did the face of the dying man.
Daniel’s mind wandered a little, and he groped about, as in the dark,
for the Bible, which lay upon the bed; and he murmured,

“It’s time to take up the books, for the congregation is waiting, and
the minister is ready. I will take them up to heaven.”

He spoke no more; but the Bible after a while fell from his hand, and
Jessica and the minister, looking upon his face, saw that in heaven he
was beholding the face of the Father.

It proved true that the minister could never again preach a sermon such
as in former times, when the people listened with strained attention,
and he was to them as a very lovely song of one that hath a pleasant
voice, and playeth well on an instrument; but they heard his words
and did them not. Yet he was a man of calmer happiness than before;
and in his quiet country home, where sometimes of a Sunday he mounted
the pulpit-steps of a little chapel, and taught a simple congregation
simple truths, he drew nearer day by day in spirit to the great
congregation who were waiting for him, and before whom his lips should
never more be silenced.
*