Почему я не стал философом

    ПРОЛОГ

     Мое «почему я не стал философом» не имеет еще и такого смысла, как «быть философом нехорошо». Я просто рассказываю, почему я не философ. Так кормчий, объясняя рассерженной команде, почему они приплыли сюда, а не туда, вспоминает, какие и когда неодолимые ветры дули ему в нос, в зад, и в бок-поперек.
Конечно, всем надо было «туда», а попали - «сюда» и, возможно, им было вовсе сюда не надо и, возможно, это дрянное место. Но вышло, как вышло! И надо быть не капитаном, а последней лживой скотиной, чтобы нести что-то вроде того, что, раз мы не попали, куда хотели, то исключительно потому, что Провидение спасло нас от этой роковой ошибки.
И, вот, я очень грущу по лорду Бертрану Расселу, мне очень его не хватает, хотя на некоторых фотографиях он очень похож лукавством и глубиной скрываемых от людей тайн — на черта.
Или именно поэтому?
Ах, мой лорд! Я один! Хитро закрученные ветры Большого Взрыва, несут меня хрен зна куда, и - врать нельзя!.. Разве не законы логики вместе с парадоксами, рожденными верностью, - разве не она, логика, - та последняя добродетель, на которой все еще держится мир?

ГЛАВА 1. О смерти морали

В пору моего детства звездное небо еще показывали в планетариях, а о поведении еще говорили, как о моральном или аморальном, - все это свидетельствовало о том, что и то, и другое как-то и в каком-то смысле имело место.
Но вид у звездного неба и у морали, - вид у них был уже, с одной стороны, жалкий, а, с другой, - хамоватый, но такой...ну, знаете...каким бывает хамство, когда уже из последних сил, но надо говорить, что это только начало и мы еще всем им, ****ям покажем! Да, уж! Люди тогда вывели на орбиту пару-тройку безответных тварей из мира животных и военных летчиков, - люди сделали это и вообразили, что они, ну, если не совсем, но где-то в принципе, эти самые звезды поимели, а, еще поднабравшись науки и силенок, отЫмеют их вАще!..
Ну-ну!..
Да, говорят (и чаще, чем следовало бы), что звездное небо восхищало Канта - над ним, а моральный закон — в нем!..
Во времена моего детства это было уже как-то не так. Про звезды я, вроде, рассказал. А про моральный закон...
Внутри уже не было никакого морального закона. Он был вовне, как «Моральный кодекс строителя коммунизма» из которого я запомнил, как всегда, или неправильно, или не оттуда: «Пионер — всем ребятам пример!». Т.е. моральный закон выбрался из человека и сразу окаменел, как дерьмо динозавра. Но со стороны человеку незнакомому с проблемой это казалось чем-то устрашающим — такая монументальная куча, да еще и движется вместе со сменой освещения... а уж после захода солнца и когда вырубили электричество, или, там, в Урюпинске!..

Глава 2. Из Урюпинска к звездам

В Урюпинске, кстати, я лежал в гарнизонном госпитале с дизентерией. Со мной — чуть ли не половина батальона — все из будущего цвета нации — кто юрист, кто философ, но больше из философов — на то была историческая причина — за водкой в самоволку бегал именно философ и философам досталось это паленой дряни существенно больше, отчего первыми обделались именно философы, а откуда потом у всех взялась к этому поносу еще и дизентерия — это науке не известно.
Мы сидели на высоком кирпичном госпитальном заборе в обосранных казенных  пижамах, мы улюлюкали вслед проходящим девицам и очень хотели ими всеми обладать здесь и сейчас. 
Однако, был такой в госпитале страшный человек — майор Французов! В его власти было поставить солдата на пыточный стенд, чтобы тот солдат стоял на четвереньках, безнадежно упираясь  локтями в скользкую плоскость стола, в то время, как майор Французов пихает ему в жопу конической формы и удручающую во всех своих сечениях зрительную трубу, от которой ничего нельзя утаить — да и кому надо! От этого испытания наш Эрос естественно переходил в Танатос, но очень ненадолго — девок снова хотелось по страшной силе и постоянно, а задний проход нам мучили так жестоко всего два раза — по прибытии и убытии.
Французов как-то забрал нас прямо с забора и на армейском грузовике отвез к себе домой, но не на оргию с коническим телескопом, а на погрузку-разгрузку мебели. То ли за эту услугу, но, скорее, просто так, от добросердечия, матушка майора Французова — тоже, кстати сказать,  - Французова — Французова Галина Степановна, - накормила нас вкуснейшим борщом, рублеными котлетами и даже водки нам налила хоть и не вдоволь, но с уважением. То был конец старой доброй эпохи, восходящей к чему то там и исходящий из чего-то такого, необъяснимо существующего параллельно обезьяннику гуманитариев-недоучек и уставу строевой службы.
Когда мы возвращались из лагерей, банда наших юристов — большая часть которых составляла еще и батальонный духовой оркестр — эта банда перепилась какого-то шмурдяка и захватила наш поезд из трех вагонов, который назывался Урюпинск — Мырмыжи или что-то в том же роде. Под мерное бум-бум большого барабана юрист по кличке Слон (в будущем судья с тем же прозвищем) трахал в тамбуре проводницу, не имевшую еще юридического образования, а потому соглашавшуюся за три рубля или даже за рубль, если по-быстрому. Пока Слон раскачивал и без того шаткий пассажирский поезд, другие юристы чистили морды философам, что было и правильно, и своевременно, потому что такие у них, философов, потухшие морды и не только с утра, но всегда.
Так мы покинули Старый мир и въехали в Новый под перестук колес поезда Урюпинск — Мырмыжи.
По наивности и малограмотности я решил, что это Слон под роковые удары большого барабана уничтожил культуру и цивилизацию.
Но скоро я узнал из книжек, долетевших до меня вместе со светом далеких звезд, - где-то далеко-далеко лохматые студенты и профессора, слабые на передок и на анус, - мораль отменили и, издав такое специфически философское вАащщще! стали быстро-быстро все отменять и для этого - собираться вместе и даже разбирать мостовые на баррикады, чтобы добраться до залежей пляжного песка, который — песок — тоже полная херня, а херня — это перформатив, который, как все перформативы, смысла не имеет и ничего не обозначает, но создает, собственно, херню как таковую в самом акте произнесения слова «херня»! 
Категориальнаю пару «вАащще-херня» потом назвали «декострукцией», потому что одно время гранты на «херню» университетам вАаще не давали, а, когда уже стали давать, то все уже привыкли говорить именно о «деконструкции», - ну, так и пошло!..
Ну, вот таким образом. Короче, состояние постмодерна как недоверие нарративу не было обязано своим рождением и победоносным шествием Слону.
Как я теперь понимаю, уже майор Французов скрывался от этого состояния в Урюпинске, трогательно заботясь о своей стареющей матушке и ограничив обозримое звездное небо тем сектором, который он мог разглядеть в свой безотказный жопный телескоп.
Выйдя из поезда Урюпинск-Мырмыжи на станции Перестройка, я подумал, что мир болен, и правильным ответом на это будет привить себе ту же болезнь. В конце концов, разве идея «опроститься» не питала всю великую русскую культуру или всю ту русскую культуру, про которую нас со Слоном учили думать, что она великая, а не так себе…как у других.
Да… опроститься!

Глава 3. Кафе Людовик ХVI

Ниже я расскажу о том, как прострелил бы покойному ныне Мишелю Фуко одно яйцо и одну коленку, если бы французский философ взялся до этого дожить.
Оставшись без неба и без морального закона, я было поступил в бандиты, но быстро выяснил, что смерть морали не лишает совести, но только лишь делает следование ее, совести, повелениям необыкновенно проблематичным и мучительным. Во времена морали и даже на излете этого времени, я бы не подался в бандиты, да, и думать бы не стал  об этом долго, а, тут же испугавшись, бежал бы в ужасе в ближайшее кафе-кандитерскую, чтобы, давясь пирожным, быстрым почерком написать на почтовой открытке что-то парадоксально созвучное «Цветам зла» или «Приключениям Робинзона Круза».
В ту пору оседали в клубах бетонной пыли многоквартирные дома в Москве, Волгодонске и в воздушную гавань Всемирного Торгового Центра заходили корабли-призраки.
Безнадежные безымянные должники наматывали свои кишки на батареи парового отопления, чтобы хоть как-то утешить и развеселить кредиторов.
Многие достойные мужи, задолжавшие деньги и просто сболтнувшие что-то зря, отправлялись служить Культуре и Цивилизации на площадь у Большого театра (при условии, конечно, что их лики, еще не тронутые, наркотой были свежи, а на попках не было ни одного прыщика)!
Трудно было быть бандитом! Наркотики как-то не так действовали на меня: я становился злым и подозрительным, и жизнь представлялась мне окаменевшим оскалом, хищным и пошлым, - и, возможно, такой она, жизнь, и была.
Может быть я упустил свою судьбу: мне надо было вместо всех этих глупостей жить в лесной избушке, пить отвар из мухоморов, бить в бубен, кружиться до пены изо рта и предсказывать ночные кошмары будущих поколений.
Да, шаман из меня вышел бы лучше, чем бандит. Какой я бандит!? Встреть я тогда на ночной московской улице Мишеля Фуко я прострелил бы ему одну коленку и одно яйцо. Но ни в коем случае — не два яйца и обе коленки!
Как-то злой от постылой мне марихуаны, я ехал с Муриком в раздолбаном мерседесе, у которого руль крутился, как штурвал у морского буксира и хотелось при каждом повороте кричать в рупор: «Право руля 20 румбов и смоляной шкот тебе в зад!»  И, конечно, за каким-то поворотом я, увидев наплывающий на меня из пустоты безумный оскал жизни, и процедил в пустоту:
- Убить бы кого!
- Какие проблемы! - Буднично отозвался Мурик. - Поехали, возьмем на Тверской путану, вывезем за МКАД, зарежешь, - Отдохни, брат, да!
Я не захотел резать путану. Мурик пожал плечами. Он был вне добра и зла — что-то инопланетное из Махачкалы… как Фуко - из Алжира.
...Путана!.. Мишелю Фуко я прострелил бы одну коленку и одно яйцо. Почему? Почему я хотел быть точным в метафоре? И в чем тут смысл формулы «1+1»? Почему мне это было важно?
Я все еще хотел стать философом – вот почему!
Ведь, возможно, когда Фуко призывал «будьте злыми!», он вовсе не имел в виду резать какую-то непутевую девку с Тверской. Но какая разница, что он имел в виду! Разве текст имеет отношение к автору? - Он имеет отношение только к Мурику и одной малоизвестной мне бывшей путане, которую таки-да зарезали.

Глава 4. История любви и смерти, которой надо не доверять

Один мой знакомец, молодой аферист-самородок из Казахстана, взял девушку с Тверской в жены, и они жили вместе долго и счастливо (по меркам того опасного времени чуть ли не галактический год), пока их обоих не зарезали в постели какие-то парни с рожами оперативников ФСБ. Казахский аферист был детдомовец с кошмарными пробелами в начальном образовании, заметными даже мне. Я долго не мог понять, как он умудряется кидать серьезных людей в многомиллионных нефтяных сделках! Потом понял, уже после того, как его убили. Мальчик был со мной искренен, - он любил бывать у меня, потому что в моем ските мог оставаться самим собой. Он и был со мной таким, каким был — малограмотным, кротким и сентиментальным. А с нефтяными дельцами он был волчара и денди.
Перед женитьбой на девочке с Тверской он объяснил мне коротко, косноязычно и исчерпывающе: она очень хорошая, добрая – даром, что девушка по вызову, - и он хочет с ней ребенка, чтобы у того — у ребенка - была семья, а не как у него самого…

Эпилог

Они, оперативники, ну, те, что зарезали эту супружескую пару в постели, - они, наверное, не читали Фуко, так что не тянет французский философ алжирского происхождение на два яйца! Пока только одно! И на всякий случай - одну коленку!
На две коленки и оба яйца есть у меня, да, жаль, я уже не бандит.
И не философ, как вы убедились.