День Арсения

Июнь вступил во вторую декаду. После нежарких деньков наступившего лета травы поднялись густыми, и уже на ёлочках начинали активно пробиваться початки молодой хвои. Зацветал ландыш в ближайшем лесочке, махровая сирень в садах, набрав крупные бутоны отцветала, распускался белыми шапками бересклет, и птицы ранними утрами распевали на разные голоса, будя каждый раз крепко спавшего Арсения.
Он ещё не привык после зимне-весенней спячки вставать с постели чуть свет и некоторое время лежал с закрытыми глазами на спине, протянув свободно болезненные ноги, пока окончательно не освободился от глубокого сна. Затем он спокойно поворачивал голову на подушке то вправо, то влево и, сплетя руки в пальцах над головой, производил маховые движения до двенадцати раз. Физические упражнения в постели помогали семидесятитрёхлетнему человеку почти безболезненно подниматься и делать комплекс оздоровительных упражнений в спальной комнате при открытой форточке. Ежедневная отработанная зарядка занимала не менее тридцати минут.
Тёплые дожди в конце мая и в первых числах июня принесли достаточно влаги, которая разбудила заснувшую грибницу, и появились в траве среди небольшой куртины берёз и елей на придомном участке коричневые шляпки на упругих ножках молоденьких подберёзовичков и белых.
«Будет, пожалуй, грибной год, - подумал Арсений, выходя с ручной косой на лужайку, - беленькие – то быстро проклюнулись …» и вспомнил, как матушка говорила в детстве: «Нашествие грибов – к войне, в сороковом их было видимо – невидимо, хоть косой коси …» А он не знал предвоенного сорокового года, родился на третьем месяце войны.
Подростком Арсений частенько бегал с взрослыми ребятами в дальний лес за грибами да орехами; повзрослевшим ходил и в одиночку. Бывали всякие годы: грибные, ореховые, ягодные. В грибные годы приносил домой по бельевой корзине белых. И в примету о грибном изобилии, связанной с войной, не верил. Не верил, потому что и через двадцать лет после Великой войны мирно жили, и после тридцати лет ничего не предвиделось, и после пятидесяти было мирное небо над головой. А вот к семидесятилетию Победы стали доносится злобные голоса с Запада, угрозы о превентивном ударе на Россию и, что, мол, она слишком твёрдо встала на ноги и угрожает агрессией славянскому миру в лице Украины.
С такими мыслями он сделал один укос и остановился, чтобы передохнуть. Поглядел на небо: оно голубое, без единого облачка; да вот и роса, словно дождичком, пролила потемневшие травы, и ветерок нежно обрывает серебреные блёстки с рыжик одуванчиков. «Значит, будет жаркий денёк!» - заключил про себя старик, принимаясь абразивным бруском точить жало косы.
- Арсюша! – позвала жена, - ты слишком-то не напрягайся, не молодой, прошёл укосик и хватит … Иди завтракать!
- Я немного …, решил попробовать застоявшуюся с прошлого года косу, - ответил он жене.
- Иди же, иди! – настаивала Дарья, - Иди, а то ведь потом будешь опять жаловаться на ноги… Ты только посмотри, два белых грибочка выскочили, не рано ли?
- Я видел, - спокойно ответил Арсений, отирая мокрой скошенной травой лезвие косы, - нельзя долго глядеть на грибы, расти не будут, завянут.
- Не завянут, ты же знаешь, ещё Аксаков опроверг это поверье… Пусть подрастут чуток… Я их завтра срежу и сварю тебе супчик, - распорядилась с грибочками жена, направляясь к крылечку.
Арсений повесил косу на сухой сук ели, стоявшей между крупными берёзами, и пошёл следом за Дарьей в дом.
- По телевизору сказали, - будет переменная облачность с северным ветром, - объявила за чаем информацию о погоде жена, - а по утру не скажешь, что будет пасмурно и прохладно, солнце так и шпарит…
- Погода переменчива, перебил её муж, - я думаю, будет умеренно жарко, без дождя, роса на траве сильная, а когда роса – дождя не жди.
Умеренно – жаркой Арсений называл погоду с температурой воздуха от 25-ти до 28-ми градусов по Цельсию; от 28-ти до 35-ти умеренно-жаркая свыше 35-ти градусов – называл жарой.
Умеренно – жаркая погода была наиболее комфортной для часовых утренних прогулок, которые весьма педантичный мужчина, ещё не считающий себя стариком, совершал ежедневно; исключения составляли: сильная жара и трескучие морозы, проливные дожди да зимние метели.
Арсений ходил обыкновенно по обочине проезжей асфальтированной дороги, ведущей через лесок по направлению к верхнему дачному посёлку и по тропинке спускался в лес, чтобы постоять у старого огромного дуба, снять негативное напряжение в теле и получить положительную энергию от природы.
В то утро он шёл свободно  размеренно – медленным шагом, опираясь правой рукой на клюшку. Левая сторона (рука и нога) Арсения была парализована, он перенёс несколько лет тому назад инсульт. Восстановление проходило с большими трудностями, а ежегодные простуды усугубляли процесс, и он фактически не мог ходить без «помощницы» (так он называл клюшку) и то, что он ещё мог ходить, обязан Господу Богу и своему усилию воли.
Господь не дал ему погибнуть, зная, что он жил по средствам, был честен и немало сделал хорошего по службе на благо общества, и ещё может сделать много интеллектуальной умственной работы, пропагандируя материальные и духовные ценности писательским трудом.
- Почему Богу угодно оставить мне работоспособной правую руку? – спрашивал Арсений принародно, и отвечал: - Он знал, что я ещё пригожусь людям, и отнял у дьявола – искусителя смертный приговор, чтобы продлить жизнь  нужную и полезную.
Арсений жил с женой Дарьей и 90-летней старушкой, матерью жены, в собственном доме, построенному по собственному проекту в средине 90-ых годов прошлого века. На участке в 15 соток, выделенным им по службе, стояли строения: собственно жилой дом, гараж и баня с купелью и комнатой отдыха. Кроме кустов чёрной и красной смородины, крыжовника да несколько сливовых и вишнёвых деревьев, ничего из огороднических культур (ни картофеля, ни огурцов, ни редиски с луком) не произрастало. Одно богатство – природный травостойный лужок с разнообразием многолетних цветов и полезных для здоровья трав. Этот участок Арсений окашивал два-три раза за лето, а такие травы, как зверобой, клевер красный, тысячелистник заваривал чаями и пил в течении дня, сушил впрок на зиму.
В то утро он шёл и  радовался ласковым солнечным лучам, забывая о треволнениях, и обдумывал некоторые эпизоды будущего застольного письма. Уже девять лет, как он заболел и вышел на пенсию, и ни единого дня не пропускал, чтобы не написать хотя бы пары строчек в дневнике и установил творческую норму – от полутора до трёх страниц рукописного текста, который затем для будущей печати набирала на компьютере жена. Так с помощью Дарьи он выпускал по одной книжке ежегодно. Из прозы Арсений издал «Повесть о детстве», повесть о художнике «Последний передвижник», сборник рассказов о деятелях русской культуры, из поэзии – «Избранное» - стихи и поэмы…
В настоящее время он работал над вёрсткой очередной книги, в которой по совету редактора надо было исключить один эпизод и заменить другим. Писатель согласился, так как это выгодно меняло содержание, но главное, тот эпизодик необходимо аккуратно вставить в текст так, чтобы не сбить нумерацию страниц. Времени оставалось мизерно – мало, - в типографии уже ждали окончательно собранный материал для печати. Нужно спешить, в его же положении с низкой производительностью оказалось значительно труднее. И тем не менее последние штрихи Арсений надеялся положить в основной текст после прогулки, казалось бы, мелочи жизни.
«Нет! В писательском деле мелочей не бывает, - говорил он себе по пути назад, к дому, - как в живописи, мазок художника влияет на колорит картины, так и в литературе, слово несёт образ содержания повествования. Нет, Нет! Я сделаю всё, чтобы сегодня же закончить рукопись».
- Арсюша! – послышался голос жены, когда он подходил по тропинке к калитке забора, - тебе звонил Виктор Юрьевич.
- Редактор?! – громко спросил он Дарью. Переступая деревянный порожек дверного проёма.
- Он …. Сказал, что сможет приехать только к шести часов вечера.
- Вот и хорошо, успею закончить…
- Что закончить? – спросила жена, стоявшая у крыльца.
- Вставочку в книжку, о чём он мне говорил в прошлый раз, а ты, - улыбнулся он, беря её легонько за руку, - наберёшь на компьютере одну страничку.
- Наберёшь страничку, сделай чай, приготовь что-нибудь … - попыталась возмутился Дарья и остановилась.
- Да. Голубушка, что со мной поделаешь. Ты у меня единственная и незаменимая …
- Помощница! – перебила она его, улыбаясь, - ладно уж, сделаю.
Арсений зашёл в комнату, служащую ему кабинетом и библиотекой. Два больших окна освещали её с востока, перед окном с южной стороны стоял письменный стол, на котором справа и слева возвышались две горки различных папок; в средней части стола лежали исписанные с множеством поправок и чистые листы бумаги, в алебастровой тяжёлой карандашнице торчали ручки с чёрными, синими, зелёными и красными стержнями и узкие длинные ножницы.
Арсений сел в кресло и по обыкновению, надев очки, взял в руки чёрную ручку, чтобы писать. Вдруг его осенила мысль: «А что, если затопить баню? Виктор Юрьевич, пожалуй, не прочь попариться, снять тяжкий груз суетного дня хорошей парилкой с берёзовым веником, а затем посидеть за самоваром, выпить душистого чая с травками, потолковать о насущном, волнующем душу. Дайка я ему звякну». И он набрал номер мобильного телефона редактора. Послышался ответ.
- Беспокоит Арсений, Виктор Юрьевич. Вы хотели подъехать ко мне часов в шесть. Вы не против попарится в баньке, снять, так сказать, шелуху жаркого дня? … Вот и прекрасно, … Банька будет, что надо … и чай из угольного самовара … До встречи.
- Даша! – позвал он жену, выходя из кабинета, - я думаю протопить баню к приезду Виктора Юрьевича, и поставить угольный самовар; пусть редактор попарится в нашей баньке, да ведь и давненько мы её не топили, совсем как будто старые стали; а после баньки и чаёк из самовара на родниковой водичке –  радость да и только! …
- Ты, я смотрю, забыл и про рукопись … Когда будешь писать-то? – забеспокоилась жена.
- Буду писать в бане, в комнате отдыха за круглым столом, писать и приглядывать за печкой … Ты неси свой ноутбук, будешь сразу с листа набирать, так побыстрее управится с текстом, и поможешь мне сорганизовать чай, а самовар поставлю на горячих углях из печки, он быстро вскипит.
- Ну. Арсений, ты сегодня себя превзошёл. И писать и пахать решил, - засмеялась Дарья.
- Велика беда – начало …, вместе мы горы свернём! – приободрил он супругу. – Ты да я, да мы с тобой, коллектив у нас такой! Всё будет хорошо. Он подошёл и обнял жену за плечи, она тихо спросила: - Обедать-то будешь?
- А что, уже обед? Пойдём, поедим да и займёмся делом.
После наскоро съеденного обеда, Арсений открыл баню, в комнате отдыха было тепло и светло от ярких лучей солнца. Он принёс необходимые для письма папку с бумагой и ручкой. Затем сходил за дровами, отщепил берёзовую бересту и положил её между двумя крупными поленьями на колосниковое днище печи, а сверху наклал щепу и мелкие сухие поленцы.

Береста загорелась быстро, испуская чёрный дымок и специфический запах дёгтя. Убедившись, что щепа занялась трескучим огнём, истопник закрыл чугунную дверцу топки, отчего печь завыла, застонала, и разгорающийся огонь жадно пожирал всё содержимое печи.
Пришла жена с ноутбуком и пожурила мужа за то, что он носил дрова из поленницы расположенной под навесом с противоположной стороны бани.
- Арсений, сколько тебе можно говорить, чтобы ты не носил без меня неудобные тяжести! Не хватало тебе ещё упасть с больной ногой, ты не шути…
- Я всего-то три поленца принёс, - оправдывался он, - вот и печь уже растопил.
- Это похвально, только ты больше не ходи за дровами, я сама наношу дров, ты пиши и посматривай за топкой.
И он начал писать. Эпизод тот он придумал, ещё стоя у дуба, во время утренней прогулки, и потому мысли приходили одна за другой, роились в голове, и ручка не успевала их ловить и обрабатывать в предложения. Наконец, Арсений вошёл в нужное русло мысленного потока, и работа приобрела удобоваримый оттенок. Через полчаса вышла страница с твёрдым чуть размашистым, но вполне читабельным почерком.
Дарья удивилась скорости, с какой он написал первую страницу, и принялась набирать её на компьютере. В течении получаса всё было готово, получилась аккуратно набранная страничка текста. С педантичной   точностью он посчитал количество знаков в набранном тексте, и сравнил их с тем, который надо убрать. Немного не стыковалось, пришлось шлифовать набор, выбрасывая отдельные слова, заменять некоторые предложения сходные по смыслу. Это не стоило большого труда, и добрая помощница набрала всё, что давал ей автор.
Виктор Юрьевич приехал на полчаса раньше и не один – с редактором еженедельника «Город», Валерией Николаевной, женщиной «бальзаковского» возраста, внешне недурной собою и достаточно разумной в общении. Она самолично управляла машиной, по отзыву Виктора Юрьевича, весьма профессионально и была внимательна ко всем дорожным знакам и проявлениям.
На электрический звонок поспешила открывать калитку Дарья (Арсений с ножной труднодвижимостью медлителен), и удивилась, увидев с редактором моложавую женщину.
- Добрый день, Дарья Васильевна! – пробасил, улыбаясь, Виктор Юрьевич.
- Добрый, добрый! – отвечала с улыбкой Дарья
- Не ждали так рано, а мы вот, как есть … Это – Валерия Николаевна, тоже редактор только еженедельной газеты, решила познакомится с вашим творческим семейством.
- Какое уж там семейство .. Творец один, Арсений, а я на подхвате, технический секретарь, так сказать, - объявила Дарья, пропуская гостей за собой на крыльцо, и открыв дверь в прихожую комнату, сказала:
- Проходите, не стесняйтесь, будьте, как дома. А вот и сам хозяин, Арсений! …
- Арсений Алексеевич, дорогой! – радостно воскликнул с порога уважаемый гость, направляясь к хозяину с распростёртыми руками.
- Голубчик, Виктор Юрьевич! … - бросился ему в объятья Арсений.
- Арсений, вы не знакомы? Это наш редактор нового еженедельника «Город», - указал на женщину Виктор Юрьевич, - её зовут Валерия Николаевна …; она пишущий редактор, творческий журналист и организатор, так что, дружище, может ещё и сгодится … Ты ведь не перестал писать о деятелях русской культуры (?), надеюсь Валерия Николаевна заинтересуется твоей работой.
- А я знаю Арсения Алексеевича … заочно … по его миниатюрам в газете «Знамя», да и стихи читала, - сказала редакторша, и улыбка озарила её моложавое симпатичное лицо.
- Вот и хорошо, вот и познакомились! … - засуетился хозяин, - проходите в комнату … а может, сразу в баньку? Там у меня всё – и парная, и самовар, и рукопись.
- Мы не возражаем …, как, Валерия Николаевна, пойдём в баню?
- Я в гостях, а в гостях со своим самоваром не ходят …, подчиняюсь! ..
- Правда, там кое-что не готово, - вмешалась в разговор Дарья, да это не беда, самовар на горячих углях закипает моментально, а вода у нас замечательная, свой колодец на родниковой жиле.
- Не беспокойся, дарья Васильевна, мы сначала поболтаем, затем попаримся, - признался редактор, - а вы с Валерией Николаевной устроите званный ужин с чаем из самовара … Шучу! …
- Никаких шуток не признаю, - приятно осклалилась гостья, - я с удовольствием помогу …
_ Что вы, что вы! … Я сама справлюсь, экая трудность …, и не выдумывайте. Вы лучше, Валерия Николаевна, прогуляйтесь по нашему саду-огороду, по лужайке, у нас никаких грядок нет ни с луком, ни с огурцами …, лопатой Арсюша работать не может, а косить траву может, я же – совсем человек не крестьянский, да и, что нам троим-то много ли надо? Лучок, огурчики, капусту покупаем на рынке. А на участке – кусты чёрной и красной смородины, крыжовника, несколько деревьев вишни и сливы, черноплодная рябина, две яблоньки … Что человеку ещё надо? Мы благодарим Бога, что он нам такую красоту дал: разнотравье, разноцветье, запах свежевысушенного сена … - блаженство да и только.
Мужчины направились по дощатому настилу в баню, женщины свернули на неокошенный участок.
- Травы нынче густые, много фиалок, герань луговая цветёт, люпин, как жираф, возвышаются над всем многоцветьем, - говорила Дарья, - смотри, Валерия Николаевна, два грибочка выскочили, вон там земляника луговая цветёт …
- Дарья Васильевна, называйте меня просто Лера…
Она наклонилась посмотреть и удивлённо и восторженно произнесла:
- Боже мой, какие молодчики! Не рано ли грибам – то быть?!
- Арсюша говорит, - будет год грибной, а это, значит, к войне, - смешно улыбнулась Дарья, - Такая в народе примета есть …
- Что вы, что вы! – перебила её Валерия Николаевна, - это всё бабушкины сказки, - война грибов, война мышей и лягушек … Миф, не верьте старым приметам.
- Старые люди вспоминали, как много было грибов перед Отечественной войной, в сороковом году.
- Простая случайность и не более того …
В то время, как женщины бродили по лужайке, восхищались природной красотой и вытаптывая тропы в буйном травостое, мужчины с интеллигентным настроем вошли в банную комнату отдыха.
- Да ты, я смотрю, здесь работаешь, - удивился Виктор Юрьевич, - могу только позавидовать: тишина, тепло, светло – размышляй и пиши, как хочешь …
- Я не всегда здесь работаю, у меня в доме, ты знаешь, просторная комната с необходимой библиотекой, а здесь, - как бы оправдывался Арсений, - здесь затопил печь, чтобы протопить парилку и нужно было за ней присмотреть, вот мы с женой и перешли сюда, завершали работу над рукописью: я писал вставку, а она набирала на компьютере.
- Оригинально! … - отметил редактор. – Так вы её завершили? …
- Вот она, на столе, - улыбнулся Арсений, - можно пускать в печать, всё закончено! …
- И отлично! … Ну, а как с парилкой?
- Тоже отлично! – прихвастнул хозяин. – Я думаю, нечего ждать мелочей от природы, взять их у неё, как советовал старик Мичурин, - идём в предбанник, раздеваемся, одеваем шапочки на голову, и-и … на верхнюю полку.
- Сразу на верхнюю, не жарко ли? Не зайдётся ли сердечко, не стукнет удар? – опасаясь неожиданностей, упредил Арсения редактор.
- Ничего, думаю, не случится; у нас пар влажный, мягкий, не сухой. Сухой бывает за сто градусов, а здесь градусов семьдесят. Если ты давненько не парился, вот, как я, болезненный и запретный врачами на баню, можно сначала посидеть на нижней полочке, затем перебраться на вторую, повыше, и, наконец, можно лечь на самый верх, когда почувствуешь некую расслабленность в теле и силу в груди, – научал его опытный «в банных делах семейного разлива» писатель.
- Ну тогда, с Богом! – открывая дверь в парную, твердо произнес Виктор Юрьевич.
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! – перекрестил его напутствием Арсений. – Я, ты понимаешь, не могу долго в жаре находиться, мое место лишь внизу, посижу чуток на нижней полке, погреюсь, выйду, окачусь под теплым душем, и-и снова в парную; таких делаю три ходки, а ты, Юрьич, парься, пока здоровье позволяет… Вот тебе свежий березовый веничек, вот тебе деревянный черпачок, чтобы из шайки поливать на камни, поддавать жару. Я тебя оставлю минут на десять-двенадцать, потом зайду, похлещу веничком по спине, а ты, как почувствуешь лишний жар в теле, беги в купель, окунайся с головой и снова в парилку. Это очень приятное действо, оно закаляет дух и тело. Ну, а я еще загляну к тебе разочка два и приму прохладный душ с окончанием.
Пока мужчины предавались парильному блаженству, женщины приготовили ужин из продуктов, какие были в домашнем холодильнике, взгромоздили на средину круглого стола пыхтевший семилитровый самовар, на конфорку которого по-мещански поставили литровый заварной чайник.
- Ба-а… Да это барский ужин! – восхитился Виктор Юрьевич, выходя из предбанника, разгоряченный с мягкорозовым цветом лица. – В имении писателя Круглова гости собирались к трапезе!.. – громко пробасил он с намеком на известный эпизод из неоконченного произведения русского классика…
- С легким паром вас, мужчины! – остановила восхищенного редактора Дарья, – и-и к столу; чем богаты, тем и рады…
- Да, уж, у соседей не занимать, – добавил довольный муженек. Присаживайтесь все, в ногах правды нет, – в голове, а если в голове ее нет, есть у Бога.
- Это что-то новенькое – правда у Бога.., а у тебя ее нет, что ли, Арсений Алексеич? – как бы затевая спорный разговор, произнес Виктор Юрьевич.
- Надо крепко подумать, да поразмышлять.., самое время за чайным столом; как говорится, – хорошо чайку попить, о том, о сем поговорить…
- Успеете еще поговорить, – вмешалась в разговор Дарья, – а сейчас нужно подзаправиться…
- Под приличную закусочку-то, я полагаю, и выпить не грех, – приободрился Арсений, – понятливая у меня жена, и уж графинчик поставила с настоечкой… А я-то, балбес, не понял сначала, – зачем эти рюмочки стоят у каждого куверта? Что ж, Даша, наливай, попотчуй дорогих гостей нашей медовой черносмородинной…
Арсений Алексеевич! – подала голос, встав в полный рост, Валерия Николаевна, – вы не совсем правы на предмет дорогих гостей, которые могут попотчиваться вашей изумрудной рубиновой настойкой; один из них по совместительству в настоящее время работает водителем, это – я, а шоферу, как водится, выпивать возбраняется; поэтому я поднимаю рюмку смородинного сока, любезно налитого мне из другого графинчика бесподобной Дарьей Васильевной, и выпиваю за прекрасное творческое семейство, писателя и архитектора, за их здоровье, за удачи и радости на их благородном пути.
- Урр-а-а! – воскликнул стоявший рядом Виктор Юрьевич. – Я с удовольствием выпиваю за здравие и творческие успехи наших дорогих хозяев, за вас, Дарья Васильевна и Арсений Алексеевич, за то, чтобы в этом замечательном уголке земли русской всегда были тишина и покой, оберегаемые небесными ангелами-хранителями… И еще – счастья вам на долгие годы!
Они выпили, и редактор не преминул оценить божественный напиток Арсения:
- Невероятно… Никогда не пивал ничего подобного, расскажи, как ты это делаешь.
- Совсем нетрудно, слушайте и запоминайте… Беру хорошую водку, кладу в нее из расчета на один литр сто пятьдесят граммов спелой черной смородины, благо она у нас добротная родится, стало быть, на трехлитровый бочоночек, а я настаиваю именно три литра, придется почти полкилограмма ягод; закупориваю и ставлю в темное комнатной температуры место; ежедневно взбалтываю содержимое емкости; через месяц-полтора водка вытянет все соки из ягод, настойка примет рубиновый или почти рубиновый цвет, тогда в нее выливаю сто пятьдесят граммов меда, закрываю туго пробкой и даю стоять еще месяц, периодически, раз в неделю, взбалтываю. Напиток готов к употреблению… Замечу – чем дольше стоит, становится вкуснее, только не устаивается она долго-то, полгодика, не больше; приходят друзья-коллеги по несчастью, к Даше подруги…
- Арсений, – перебила его жена, – болтай, да знай меру, соловья баснями не кормят, наливай-ка теперь сам по второй, вы, мужики, знаете толк в разливе: кому – побольше, кому – поменьше, а тебе, Арсюша, лучше из другого графинчика налить – сочку.
- Блюдю, Даша, – улыбнулся он сказанному словечку, – мне моя замечательная докторша разрешает выпить  из крепких напитков, водки или коньяка, пятьдесят граммчиков, а в моей рюмке только тридцать, значит, еще можно две трети рюмочки употребить без осложнений для здоровья… И по сему хочу сказать, – он встал со стула, – доброе слово моему другу, Виктору Юрьевичу. Если бы не ты, мне преть и замерзать с моими повестями и поэмами, а я, ведь, живу тем, что пишу, пишу, хотя бы по полстранички в день; как говаривал один мой современник, – ни дня без строчки. Я же за год написал шестьсот семьдесят пять страниц рукописного текста, из которого Даша набрала на компьютере триста пятьдесят – это роман о юности моего поколения; он теперь у тебя в портфеле, и я очень рад и счастлив тем, что сослужу печатным словом современному юношеству. Дай только Бог побольше святости на пользу любимого отечества!
- Святости, говоришь, побольше.., – попытался продолжить мысль писателя редактор, его опередила Валерия Николаевна:
- А что есть святость по-вашему, Арсений Алексеевич?
- Что есть истина (?) спрашивал Иисуса прокуратор.., – вопросом ответил ей Арсений и хитровато улыбнулся. – Я думаю так: святость – это то, что определяет духовное состояние человека, его составляющую, духовное качество жизни, чистоту и высоту помыслов по отношению к Богу; отсюда вытекает право называть, если хотите, человека святым, святорусским, а Русь – Святой…
- Определение справедливо, – вступил снова в разговор Виктор Юрьевич, – однако – это еще и обязанность честного, справедливого человека в стремлении к вечным добродетелям, к понятию совести и чести, о чем говорят скрижали Писания: не прелюбодействуй, не лги, не кради, не убивай.., почитай родителей своих и ближних своих, как самого себя…
- Да это же Евангельские истины и ничего более!.. – оживилась Валерия Николаевна.
- Так оно и есть, – продолжал Арсений, – вы, пожалуй, не помните морального кодекса строителя коммунизма, который предложил советскому народу Никита Хрущев, а нам-то, старикам, в то время активно живущим в социалистическом государстве, известно, что тот кодекс – почти чистейшей воды копия с десяти заповедей Нагорной проповеди Иисуса Христа своим ученикам, апостолам. Скажу больше: мы, русские, долго искали и все продолжаем искать спасительную национальную идею, способную повести нас к вершинам прогресса и социального благоденствия. А вот она, эта идея – стремление к святости, то бишь, к чистоте помышлений и дел, к вере в человека труда, к отказу жить по закону насилия, страха и ненависти, когда человек человеку волк; надобно принимать и не отказываться от заветов, начертанных в Евангельском послании христианам.
- Ты предлагаешь возродить моральный кодекс, так что ли, Арсений? – спросила Дарья, снимая с конфорки заварной чайник, и, не дожидаясь ответа, продолжала, – за разговорами и про чай можно забыть.., а я забыть не дам, – она подняла крышку чайника, чтобы долить кипятком из самовара, – какой аромат! – и принялась разливать горячий напиток по чашкам.
Тем временем Арсений утверждал: – Так или не так, но только полезно было бы с самых ранних школьных лет преподавать детям основы нравственной науки…
- И назвать ее моральным кодексом русского человека, – предложил Виктор Юрьевич.
- Я думаю, вы ошибаетесь, ограничиваете кодекс только русской нацией. У нас многонациональное государство – российский народ, – поправила его Валерия Николаевна, – и надо говорить о моральном кодексе российского народа.
- А об этом нужно было бы сказать тогда, тридцать пять лет тому назад.., не выбрасывать его на свалку истории, а теперь сокрушаемся, что ребеночка гениального выбросили, который теперь был бы в самом расцвете сил и уже учил бы хорошим манерам своих детей.
- Ты прав, Виктор Юрьевич, – согласился Арсений, – да вот история-то вся перекосилась; Запад об этой святости понятия не имеет, в Европе ее нет, у них другие ценности – денежный мешок и мыльная опера, вот и вся святость, зараза, которая пришла и к нам; посмотрите на нынешнюю молодежь – что у них на уме (?): в подавляющем большинстве деньги и секс.
- А что делать?
- Выпивать настойку и чай и подумать о насущном, – засмеялся Арсений, наливая в рюмки редактора и жены крепкий напиток, себе и Валерии Николаевне – сок.
Они выпили под холодную закуску и затем пили ароматный чай с молодым листом смородины. Установилась приятная тишина, лишь слышно было, как за окном шумели, покачиваясь от несильного ветра, ветви столетней ели.
Первым тишину нарушил Виктор Юрьевич:
- «Как прекрасна земля и на ней человек!» Именно об этом подумалось мне в эту минуту, и лучше не скажешь, чем сказал поэт.
- А я думаю, господа, – заявила о себе Валерия Николаевна, – наши тишина и покой обманчивы. Вы послушайте, посмотрите, почитайте, что творится в мире. Он гудит, как грозный осиный улей. Стоит его тряхнуть, и полетят и полезут обозленные твари на мирных и честных людей…
- Что и говорить, мне эта политическая международная ситуация в Европе представляется похожей на ту, что была перед второй мировой войной, – по-своему раскрыл мысль молодой журналистки Арсений, – хочу напомнить вам о воспоминаниях Ильи Эренбурга «Люди , годы, жизнь», появившихся в шестидесятых годах прошлого века в «Новом мире». Ничего нового. Рот фронт, борьба за мир в Европе, где еще живы страхи первой мировой войны, и на этом фоне, в самом центре ее, уже подают свой настойчивый голос фашисты и нацисты, и Гитлер вынашивает планы победоносной войны на востоке, то есть – с Россией. Россия и теперь, как кость в горле вершителей нового мира… Разрушили СССР – империю зла, создали по образу и подобию Евросоюз – суперимперию зла… Какая несправедливость все-таки и какое невежество и нахальство Украинской власти снова поднять из могилы черную свастику фашизма, предать славянский мир, мир единокровных отношений между людьми. Можно ли было думать семьдесят лет тому назад о возвращении нацизма  в его самой оголтелой форме – бандеровщины?..
- А стоило бы подумать и тогда, когда фашизм был низложен, так что, Арсений Алексеевич, ¬– это для писателя упущенная тема, и ее теперь трудно поднять…
- Трудно, Виктор Юрьевич, ошибка прошлого, – посетовал Арсений, – да, ведь, не только тогда. И спустя десять и двадцать лет после войны не приходило в голову, что вот он, фашизм-то, не погиб, он еще дышит и, стало быть, живет, живет рядом. И поразительно, что те, с кем вместе боролись с ужасным злом человечества, поддерживают незаконный и остервенелый режим на Украине. Я и говорю, что вся история перекосилась, все наизнанку вывернули заокеанские деляги; ради своей политической наживы все средства хороши: надо же додуматься, вырастить нацистских псов и натравить их на Россию… Что дальше? Развязать третью мировую войну? А ведь она будет атомной..! Им, за океаном, все равно, только мы не позволим, а, если уж.., отпор дадим, мало не покажется.
- Господа мужчины, – обратилась к спорящим Дарья, – может, хватит о политике, давайте лучше пить чай, да вино еще не прокисло.
- Нет, друзья!.. Не пора ли завершить наш праздник? – предложил Виктор Юрьевич, – всему свое время, да и солнце зашло за горизонт, темнеет, пора по домам.
- Ну, что ж, как говорится, примем стременную и по коням, – наливая по рюмкам, произнес Арсений, – спасибо вам за внимание к нам, старикам, не обессудьте, что, может быть, не так.., приезжайте еще. Двери нашего дома открыты для вас.
- Спасибо, Арсений Алексеевич, и вам, Дарья Васильевна, за барский прием…
- Да уж, какой там барский, Виктор Юрьевич, – ответствовала Дарья, – все по-деревенски, по-простому…
- И в этом прелесть; правда, все хорошо, Дарья Васильевна, – спасибо, – отблагодарила хозяйку Валерия Николаевна.
- Я постараюсь ускорить выход твоей книги, Арсений Алексеич, и тогда, надеюсь, от души попразднуем! – заверил Арсения редактор, садясь в машину.
.  .  .
Гости уехали, и наступила тоскливая тишина. Арсений зашел в свой кабинет, сел за письменный стол и дал волю своим чувствам. Он думал о том, как много еще можно было бы сделать, написать еще один роман о своем поколении, и как мало времени остается ему на этом свете. Арсений внутренне корил себя за то, что так нескладно и неправильно, а иногда и безалаберно, жил в молодые годы, не заботясь о завтрашнем дне, и, когда наступила зрелость, с трудом воспринимал так называемое смутное время с лихими поступками и несерьезным проявлением характера в серьезных делах. У него не было хороших учителей, кроме университета; два друга-собутыльника не давали ему духовно развернуться, как он хотел бы, как требовало время и общество. Он терял некогда появившееся огромное желание писать, чтобы встать вровень с передовой литературной мыслью эпохи. Будучи по природе не обделен умом, он все же не смог тот замечательный инструмент вовремя и в полную силу использовать по назначению. Слишком сильны были ложные чувства любви, уравненные с физической страстью влюбленности.
Господи, как велико и ужасно зло, которое искушает душу и тело, и как трудна дорога к его преодолению! Неужели только в сказках человек может обрести настоящее счастье и любовь? Нет! Свет человеческой жизни несравним с мертвой тьмой ночи, и этот свет будет жить во мне, покуда бьется сердце, горит ум, и держит перо рука.


8 июня 2015 г. Абрамцево.