В. Эпилог

ЭПИЛОГ


     – Ты полагаешь, что он говорил правду? – спросил Виталий, наливая себе и своему старому другу Евгению Освальду самого крепкого кофе, который он только смог найти дома.
     Было семь часов вечера. Через открытое по случаю тёплой погоды окно в комнату проникал пряный июньский воздух. Косые солнечные лучи пробивались сквозь неплотно задвинутые занавески, и весёлые зайчики плясали на стенах и потолке. Приятный аромат кофе распространялся по кухне, и даже кот Мишка, пристроившийся на коленях хозяина, одобрительно мяукнул, почуяв его.
     Евгений не спешил с ответом. Он вдыхал поднимавшийся от чашки пар и думал о том, что духи, запах которых, тонкий, но хорошо различимый по всей квартире, определённо принадлежат не Вите. О нет, то были женские духи, его натренированный нюх распознал это сразу. Значит, прошедшей ночью тут была женщина. Евгений был удивлён, потому что знал Витю как человека, с большой неохотой изменяющего своим привычкам. А холостые привычки, как он знал по своему собственному опыту, – одни из самых въедливых. Привести к себе в дом женщину и оставить её ночевать? Нет, это совсем не похоже на его друга. “Кажется, тут грядут немалые перемены”, – подумал Евгений и усмехнулся про себя.
     – Увы, я не экстрасенс, – ответил он на вопрос. – Когда человек настолько теряет контроль над собой, очень трудно отделять зёрна от плевел. Он вполне мог и сам поверить в то, в чём себя убедил. Тебе позволили навестить его в клинике?
     – Да, – кивнул адвокат, и по лицу его пробежала гримаса боли. – Женя, ты не представляешь, как это… как это неправильно. Его вовсе не должны были класть в больницу, он ведь здоров… насколько можно быть здоровым в его положении.   
     Освальд вздохнул. Это был вполне искренний вздох. Ему было действительно жаль безногого архитектора.
     – К сожалению, тут мало что можно было сделать, – заметил он, отпивая кофе. – Его срыв видело слишком много людей. Им потребуются известного рода объяснения. Не мне тебе говорить, Витя, что иногда нельзя действовать строго по закону. Иногда приходится прибегать к обходным путям. Если мы хотим избежать большого скандала, необходимо приложить все усилия, чтобы замять дело.
     – Но если… он всё-таки говорил правду, – через силу произнёс Виталий.
     – Расследование в любом случае будет назначено. Однако, насколько я понял, Войнов всё решительным образом отрицает. И у него, надо признать, весьма сильная позиция.
     – Это верно, – согласился адвокат. – Хотя бы потому, что законных оснований проводить обыск в его доме или офисе, как на том пытался настаивать Володя, просто не существует.
     – Пока не существует, – уточнил Освальд. – Если твой приятель будет стоять на своём, прокурор вполне может заинтересоваться. Только вот… знаешь, я ведь нанёс Войнову визит пару дней назад. И ясно увидел, что он чего-то боится, что-то знает. Тут, разумеется, много возможных вариантов. Однако я вовсе не исключаю, что боялся он именно из-за упомянутых чертежей.
     – То есть… ты всё-таки полагаешь, что Володя…
     – Я ничего не могу утверждать, как говорите вы, юристы. Но Войнов определённо неубедителен в своих попытках оправдаться. Возможно, некие чертежи действительно существовали. Однако, если Геннадий Яковлевич так твёрдо стоит на том, что он понятия ни о чём не имеет, вряд ли они до сих пор существуют. В конце концов, это просто бумага.
     – Представить не могу, что должен был пережить Володя, если всё это правда, – задумчиво произнёс адвокат, гладя прикорнувшего на его коленях кота. – Нет ничего удивительного, что он был таким… раздражительным, – закончил он, не подобрав нужного слова.
     – Да-да, – рассеянно кивнул Освальд, – это может многое объяснить.    
     И Виталий подумал, что есть вещи, которые его блестящий столичный гость попросту не может понять. Чужие чувства и переживания интересуют его лишь постольку, поскольку их можно использовать в своих интересах. Ну или в интересах своих друзей, как в данном случае. Ему нет дела до чужой жизни или чужой трагедии. Наверное, в каком-то отношении это правильно. Он ведь и сам, как юрист, всегда стремился к подобному восприятию. И потом, чужая душа – потёмки, с этим трудно спорить. Есть ли смысл в эти потёмки идти?
     Правда, когда-то Женя был совсем другим. Но за все эти годы жизни в столице он не мог не измениться. Какой смысл подходить к нему со старыми мерками? Тем более что Виталий и сам плохо понимал, какие чувства он сейчас испытывает к Володе. Если бы вчера не случилось того, что случилось… Но он хорошо понимал: это была вредная, совершенно непродуктивная мысль. Можно сколько угодно размышлять о прошлом в поисках лучшего сценария, всё равно ничего изменить не удастся. Теперь они с Верой связаны куда крепче, чем можно было предположить всего пару дней назад. С этим надо как-то жить, с этим надо что-то делать. Нет, он вовсе не намерен идти на попятную, но... Он не решался сказать себе, что следует за этим "но".
     – Ты говорил с Вернидубом после… после этого происшествия? – спросил Виталий. – На что он настроен? 
     Освальд сделал неопределённый жест.
     – Он напуган, по нему это видно. А когда подобные люди пугаются, это опасно. Опаснее даже, чем в случае с Войновым. Войнов, по крайней мере, не наделён полномочиями, и предпочтёт тактику устрицы: закроет свои створки и будет таков. А от главы комитета ждут действий, причём вполне конкретных. Он должен прореагировать на заявление твоего архитектора, иного выбора у него нет. Тем более если начнётся давление со стороны прокуратуры. А можно не сомневаться, что оно начнётся.
     Виталий вздохнул.
     – До сих пор не могу в это поверить, – сокрушённо признался он. – Я сидел там рядом, в нескольких шагах, и ничего не мог предпринять. Честно говоря, я просто растерялся, потому что всё произошло слишком неожиданно. Может быть, можно было его остановить и не дать ему сказать всего…
     Евгений скептически хмыкнул.
     – Не думаю, что ты бы смог его остановить. Он был в таком состоянии, что никого бы не послушал. Да я бы тебе и в дальнейшем не советовал особенно вмешиваться. Конечно, Приёмов твой друг, и ты за него беспокоишься. Но мне кажется, ты тут ничего не сможешь предпринять. Он явно намерен стоять на своём. И всё же… без доказательств его позиции шатки. Оговаривать себя можно сколько угодно. Однако если Войнов уничтожил чертежи – а это, повторюсь, очень реально, – грош цена всем этим чистосердечным признаниям.  Впрочем, не мне это тебе говорить, ты и сам всё прекрасно знаешь.
     Адвокат кивнул головой. Выглядел он сейчас неважно. Евгений подумал, что он слишком уж близко принимает к сердцу всю эту ситуацию. Когда от тебя ничего не зависит, нет никакого смысла так переживать. Витя же всегда был очень сочувственным. Поэтому он и не сумел добиться в жизни того, чего мог бы добиться. Известные таланты у него есть, но очень уж он мягкий, податливый. Такие не приходят к успеху.
     – А занимательную сценку устроила эта его приёмная дочь, – почёл он за лучшее сменить тему, заодно возвращаясь к по-прежнему беспокоившему его вопросу. – Думаю, в завтрашних газетах появятся весьма красочные описания этого момента.   
     – Маргарита… – протянул Виталий, стараясь припомнить детали её эффектного ухода из зала заседаний. – Она… к ней нельзя подходить с общими мерками, потому что… потому что они к ней не подойдут. Я знаю, это звучит нелепо, но за многие годы знакомства с ней мне довелось в этом убедиться. Возможно, она пыталась помочь Володе, в своей специфической манере. Однако даже у неё, по-видимому, это не получилось.
     – Тебе не доводилось замечать за ней какие-нибудь… странности? – нарочито небрежным тоном спросил его друг.
     – Интересно, что ты об этом упомянул, потому что странности – это то, из чего Маргарита состоит вся. Но… откуда у тебя такой к ней интерес?
     Евгений сделал неопределённый жест.
     – Просто обратил на неё внимание. Это, знаешь ли, трудно было не сделать.
     – Да, – согласился адвокат, – она умеет привлекать к себе людей. Её удочерение было тёмной историей, и я не имею морального права о ней распространяться. Могу лишь сказать, что отношения с приёмной матерью у них не заладились.
     – Это та самая Вера, с которой Приёмов благополучно развёлся?
     Виталий невольно покраснел и смутился. Ну вот, снова Вера, снова проблема, которая представлялась ему почти нерешаемой. В какой-то момент у него даже промелькнула мысль, не попросить ли у Жени совета. Однако он быстро отбросил эту идею. Есть вещи, о которых ни с кем нельзя говорить, даже с самыми близкими друзьями. А Евгений уже давно не мог считаться его близким другом.
     – Да, это та самая Вера, – только и сказал адвокат.
     – Что ж, судя по всему, Маргарита – девушка с гонором, – иронически заметил его гость. – А значит, мало кто с ней может ужиться.   
     – Это верно, – кивнул Виталий и снова подумал о странном интересе столичного гостя к дочери Володи. Сцена у дверей стройкомитета снова возникла у него в памяти. Да, в этом определённо была какая-то загадка. Вот только никакого желания разгадывать её у него не было. Он порядком вымотался за последние дни и нуждался в отдыхе – от всего и, возможно, ото всех. Вот только как объяснить этим всем, что ты не хочешь их видеть хотя бы некоторое время? И – в особенности – как объяснить это Вере?
     Адвокат осторожно спустил кота Мишку на пол, встал, подошёл к окну, отодвинул занавеску. Стоял тёплый погожий вечер. На футбольной площадке дети с криками и гиканьем гоняли мяч. Влюблённые парочки неспешно фланировали по тротуару, шуршали шинами велосипеды, размашисто проносились мимо люди на роликовых коньках, красивые, статные, в шлемах. Жизнь шла своим чередом, греясь в последних лучах отходившего на покой дня. И Виталий вдруг подумал, как же смешно и бессмысленно выглядели на этом фоне его собственные переживания. Пройдёт всего несколько лет – и вспомнит ли он о том, что так беспокоит его сейчас? А спустя пятьдесят лет – вспомнит ли кто-нибудь о нём, о его существовании, о том, чем он жил и что делал? И будет ли иметь хоть какое-нибудь значение жизнь каждого из семи миллиардов человек на этой планете через несколько веков? Но он сидит здесь, на своей кухне, и на полном серьёзе беспокоится о завтрашнем дне. Почему? Да потому, что такова сила привычки. Такова непоколебимая уверенность каждого живого существа в собственной исключительности или хотя бы важности. Важности для кого или чего? Он вот думал, что очень важен для своих друзей, для Володи, для Веры. А что получилось в итоге? При всём желании он не может помочь решившему очернить себя архитектору, а с его бывшей супругой всё так запуталось за какие-то сутки, что совершенно непонятно, как следует в этой ситуации поступать. Значит, его отношения даже с самыми близкими друзьями были вовсе не такими, какими он их представлял. Да и понимал ли он хоть когда-нибудь суть и содержание этих отношений? Сейчас Виталий отнюдь не был в этом уверен.
     А заместитель начальника столичного стройкомитета смотрел на стоявшего к нему спиной старого друга и думал о том, как же многое порой люди упускают в своей жизни. Взять хотя бы Витю. Талантливый юрист, настоящий профессионал своего дела, прозябает здесь, в провинции, уже который год. Если бы у него было капельку больше честолюбия и деловой хватки… Но что толку рассуждать о том, что никогда не изменится? Вполне возможно, что Витю устраивает его положение, он нашёл свою зону комфорта. И что бы там ни говорили психологи, очень мало людей способны из этой зоны выйти. Да и стоит ли оно того? Взять его самого – сколько раз он делал над собой усилие и занимался тем, что ему не нравилось! И каков итог? Чем он может гордиться, что предъявить? Можно ли считать достижением высокий чиновный пост и страх, который при его появлении мелькает в глазах тех, кто занимают посты пониже? Если у него когда-нибудь будут дети, станет ли он рассказывать им об этом? Стоит признать, что вряд ли. Тогда зачем были все эти жертвы? Может, Маргарита (или кем бы ни была та женщина из его кошмара) права? Может, это совсем не его игра, а ему нужно нечто совершенно иное? Нечто такое, чего искал архитектор Приёмов, когда объявил перед полным залом, что он – виновник трагедии, унёсшей жизни трёх человек?
     А в это самое время в отдельной палате неврологического отделения Первой городской больницы архитектор Приёмов, только что имевший обстоятельный разговор с заведующим отделением, лежал на кровати у окна и наблюдал за тем, как оранжевый шар солнца, переваливаясь через небольшие кучевые облачка, медленно опускался за горизонт. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Беседа с врачом, очень умным и понимающим специалистом, мало его ободрила. Он чувствовал: хотя к нему относились со всей возможной предупредительностью, ему всё-таки не верили. Даже этот доктор, очевидно, полагал, что всё случившееся сегодня – результат нервного перенапряжения и длительного пребывания вне социума. Никто не хотел допускать даже мысли, что он действительно мог совершить фатальные ошибки, приведшие к катастрофе в аквапарке. Или кто-то слишком беспокоился о собственной репутации, всё могло быть. Но каков Войнов! Неужели он действительно не имеет на руках тех чертежей? Тогда получается, что все эти пять лет прошли в напрасном страхе, когда на самом деле бояться было нечего. И его красивый жест, и вся внутренняя борьба, через которую ему пришлось пройти, прежде чем показаться на этом заседании, не имеют теперь никакого смысла. Дело замнут за отсутствием доказательств, а его станут считать просто свихнувшимся на почве своей неполноценности инвалидом. И к чему всё это было? – спрашивал себя Владимир, глядя на постепенно темневшее небо. Страсти, стремления, боль и унижение сегодняшнего дня, – всё это, по большому счёту, никому не нужно. Даже он сам уже вот-вот готов смириться, что ничего изменить нельзя. Маргарита оказалась права – не стоило и пытаться. Есть вещи, которые просто не под силу одному человеку. И свою вину, как бы он сам к ней ни относился, ему, видимо, придётся унести с собой в могилу.
     А тем временем, закончив, наконец, писать статью о сегодняшних сенсационных событиях на открытом заседании городского строительного комитета и немедленно отослав её по почте редактору, молодая и амбициозная журналистка Татьяна, которая всегда подписывалась инициалами “Т. Т.”, хотя фамилия её была Рац, откинулась на стуле в своей маленькой съёмной комнате и с удовольствием потянулась всем телом. Статья – настоящая бомба и произведёт завтра форменный фурор. Всем этим важным комитетским чиновникам придётся вволю попотеть. Если они думают, что столь скандальное происшествие удастся быстренько замять, то очень сильно ошибаются. Как же, временное помутнение сознания! Или что там они ещё могут придумать в оправдание этого срыва в исполнении Приёмова? Знакомые приёмчики, проходили! Только на этот раз им придётся столкнуться с общественным мнением во всей его беспощадности. Уж она постарается, чтобы её материалы настроили публику соответствующим образом! Конечно, если редактор не заупрямится. Подобная откровенность может его порядком напугать. Как же, ведь тут затронуты интересы сильных мира сего! Но даже если и так, пусть, решила она. На этом издании свет клином не сошёлся. С подобным материалом её с распростёртыми объятиями примут где угодно, ведь она – единственный журналист, кто слышал всё это собственными ушами. И значит, у неё на руках сильные карты, которые надо лишь правильно использовать. Татьяна полагала, что сумеет распорядиться ими по назначению.
     В это самое время, готовясь уже отойти ко сну, Вера Приёмова, которая теперь перестала быть Приёмовой, а стала снова Вересовой, думала о том, не совершила ли она большой ошибки. Поведение Вити сегодня утром очень удивило и покоробило её. Нет, думала Вера, ожидать от него восторженной реакции было по меньшей мере наивно. Однако эта спешка, это явное желание поскорее уйти и оставить её одну… А потом он позвонил и сказал, что придёт поздно, потому что возникли непредвиденные обстоятельства. Сказал, чтобы она взяла запасной ключ, если хочет пойти домой. Если! Это было произнесено таким тоном, что сразу было понятно: ему было бы неприятно обнаружить её у себя по приходе. Что ж, насильно мил не будешь, и она ушла. Витя же так и не счёл нужным ещё раз позвонить и объясниться. Это уже выходило за определённые рамки, и Вера не знала, как теперь вести себя. Они ведь провели прекрасную ночь вдвоём, и сомневаться в чувствах Вити ей не приходилось. О нет, он был вполне искренен, когда говорил, что ему хорошо с ней. И он, конечно, влюблён в неё, по-прежнему влюблён. Но как примириться с этим его страхом перед переменами? Пожалуй, именно страхом тут можно многое объяснить. Ну и, конечно, ему стыдно и неловко перед Володей… Вера вздохнула. Снова Володя, повсюду Володя. Нет, она не имеет ничего против того, чтобы они иногда встречались. Однако в последнее время стало очевидно, что им всё труднее находить общий язык. Теперь же, после вчерашнего, это будет практически невозможно. Конечно, всё очень запуталось, смешалось, а всё-таки она рада, что так получилось. Хоть что-то новое, неизведанное, непредсказуемое ворвалось в её жизнь. Пусть даже ничего из этого не выйдет, но хотя бы одну ночь она жила для себя, а не для кого-то ещё…
     Тем временем архитектор Аркадий Высоков, лёжа в постели рядом со своей уже заснувшей сожительницей Валентиной, никак не мог успокоиться. События катившегося к своему логическому завершению дня не выходили у него из головы. Он не хотел признаваться даже самому себе, что был раздосадован итогами заседания. Ведь Аркадий шёл туда с твёрдым намерением стать главным действующим лицом. Да, конечно, он стоял на страже справедливости и безопасности людей, но это ведь вовсе не отменяло его честолюбивых замыслов. И до определённого момента всё шло неплохо. Он немного напортачил со своим выступлением, выбрав несколько не тот стиль изложения. Такой промах, впрочем, был очень даже поправимым. А вот то, что случилось после… Какой-то сумасшедший дом в самом неприкрытом виде! И вздумалось же Владимиру Леонидовичу устраивать подобное шоу! Даже если он говорил правду (в чём Аркадий сильно сомневался), разве нельзя было сказать её как-нибудь… по-другому? Теперь же весь эффект от его, Аркадия, обвинений, сошёл на нет. Конечно, городской комитет просмотрит все чертежи и направит проект на доработку, если только у Войнова не появится какого-нибудь весомого аргумента. Но на фоне грандиозного скандала, который грозит разгореться в связи с самообвинением Владимира Леонидовича, никто на это и внимания не обратит. Газеты упомянут о «Золотом городе» лишь в контексте необходимости тщательно контролировать любое крупное строительство. И его карьерный взлёт, вопреки ожиданиям, может вовсе не состояться. Аркадий повернул голову и посмотрел на мирно спавшую рядом Валю. Право, не слишком ли много времени он уделяет своей работе? Разве нельзя быть просто счастливым от сознания того, что ты любишь и любим? Почему со временем ему этого стало мало?..
     В это время в одном из увеселительных заведений в центре города известный в определённых кругах бонвиван Григорий Палочкин, слегка подвыпив и находясь в приподнятом настроении, обратил внимание на молодую привлекательную “барышню” (как он любил выражаться), в одиночестве сидевшую за барной стойкой. В ней было нечто особенное, сразу притягивавшее взгляд. Высокая, стройная, с правильными чертами лица, красивая той аристократической красотой, которую редко можно встретить в подобных местах. Григорий подумал, что знакомство с такой эффектной барышней существенно поднимет его в глазах приятелей, да и вообще… это было бы весьма приятно. Он уже собирался подсесть к ней и начать разговор в привычной, выработанной годами небрежной манере, но тут девушка обернулась и посмотрела прямо на него. Как будто угадала его мысли и нанесла упреждающий удар. Григорий оторопел. Он привык к быстрым и блестящим победам и почти никогда не встречал сопротивления. Приятная внешность, известного рода лоск, возможность тратить много и с шиком, – всё это не оставляло провинциальным девочкам шанса устоять. Однако эта барышня была совсем из другого теста. Её взгляд словно говорил: “Не стоит, обожжёшься”. И впервые за много лет Григорий ощутил неуверенность. Нет, пожалуй, он не будет рисковать. Такие женщины могут принести массу неприятностей, даже если и удастся одержать победу. Лучше выпить ещё стаканчик и найти себе цель попроще, попривычнее. Да, именно так он и сделает…
     Большой город медленно погружался в сон. И в каждом его доме, в каждом укромном уголке, на каждой улице и площади люди о чём-то беспокоились, чего-то желали, радовались и огорчались, плакали и смеялись, вели непринужденные или серьёзные разговоры, ссорились, мирились, мечтали. И каждый из них думал, что и он достоин частички той эфемерной субстанции, что называется счастьем, но никто не мог с полной уверенностью сказать, что когда-либо этим счастьем обладал.
     На землю медленно опускалась ночь.


КОНЕЦ