Великая Германская Дренажная Система

Пролог

В Германии не бывает луж и нет Бога. Луж в Германии не бывает потому, что германцы знают толк в дренажных системах, а Бога в Германии нет потому, что Бог в Германии никому не нужен.
При строительстве дорог в Германии используют дренирующий асфальтобетон, который не позволяет воде задержаться на своей поверхности. Вода просачивается сквозь его поры и неумолимо стекает к обочине, попадая оттуда в Великую Германскую Дренажную Систему, навсегда в ней пропадая.
Германские сады не уступают в отсутствии луж германским дорогам. Каждый германский сад снабжён рядом поглотительных дренажных колодцев, которые безжалостно пронзают землю этого сада рядом своих дренажных труб. У воды не остаётся ни малейшего шанса образовать даже какое-то подобие лужи, её судьба полна фатализма и заканчивается в Великой Германской Дренажной Системе.
Иногда я думаю, что и Бог однажды по какой-то ошибке попал в Великую Германскую Дренажную Систему и пропал в ней навсегда, не найдя причин для своего возвращения.

Наджиб

Меня зовут Наджиб. Моя мать Шарифа родилась и выросла в Афганистане. Первые три года моей жизни она растила меня одна, потому что мой отец Омадулла погиб через несколько дней после моего рождения. В 1998 году она вышла замуж за сотрудника штаба Красного Креста, расположенного в Кандагаре, и мы уехали с ним на его родину - Германию. Мой новый отец Мартин сменил работу, и наша семья осела в Кёльне, в районе Хорвайлер, измученном хмурыми многоэтажками и долей мигрантов в 75%. В Афганистан мы больше никогда не возвращались.
Мы жили в муниципальной квартире, на девятом этаже одной из этих многочисленных хмурых многоэтажек. Турки, румыны, русские, поляки, марокканцы и любой другой мыслимый и немыслимый сброд со всего мира бурлил и плескался в этом плавильном котле мультикультурализма. Иногда при слиянии разных культур высекалась искра, которую приходилось гасить усилиями полиции. Тогда наши дворы оглашали звуки сирены. Эти звуки метались между стенами хмурых многоэтажек, словно пытаясь забраться всё выше и выше и наконец вырваться из этого колодца на свободу. Того же хотели и многие из нас: вырваться из этого колодца на свободу.
У меня это отчасти получилось. Я успешно закончил гимназию и начал учиться на философском факультете Кёльнского университета. Вечерами я подрабатывал в небольшой типографии, что позволяло мне снимать на двоих с приятелем небольшую двухкомнатную квартиру в центре Кёльна, в Бельгийском квартале на Линденштрассе.
Именно там и произошла та встреча, которая привела меня к той ситуации, в которой я сейчас нахожусь. Привела меня к этому столу, за которым я сейчас сижу. Привела меня к тем предметам, которые лежат на этом столе. Но всё-таки мне стоит вернуться немного назад. В то время, когда началась эта история.

Пауль

Моего приятеля, с которым мы на двоих снимали квартиру, звали Пауль. Пауль был блондином, на три года старше меня, откровенно толст и, как и я, учился в университете Кёльна. Пауль изучал политологию.
Несмотря на свой лишний вес, Пауль вёл бурную, в том числе и политическую жизнь. Он постоянно вращался в кругах левой молодёжи, регулярно участвовал в демонстрациях против неонацистских демонстраций, систематически посещал собрания активистов и любил при любой возможности долго и горячо говорить о социальной несправедливости, которая царит в этом холодном мире, обвеваемом прознительными ветрами капитализма.
Однажды, поддавшись на уговоры Пауля, я побывал на одном из этих собраний. Поздний вечер, незнакомый мне угол Кёльна, лавка органической еды, через тёмный двор которой мы попали в небольшой частный дом. Больше всего мне запомнились толстая некрасивая женщина с оскорблённым видом и плохо одетый юноша с сальными волосами, который предлагал политизировать школьников. Базовая демократия, отсутствие структур и целей, пустая болтовня. Больше я там никогда не бывал.
Жил Пауль на те деньги, которые ежемесячно переводили на его счёт родители. У них была своя ферма на севере Германии - то ли под Фленсбургом, то ли под Любеком - и держали они там то ли коров, то ли овец, точно я не помню. Тем более, что Пауль не любил распространяться на эту тему. Нельзя было сказать, что Пауль купался в деньгах, но необходимости совмещать учёбу в университете с работой у него не было.
В октябре 2011 года Пауль примкнул к движению Occupy Germany (“Захвати Германию” — продолжение движения “Захвати Уолл-стрит“, начавшееся в сентябре 2011 года в Нью-Йорке, прим. автора). В ходе которого он поучаствовал в нескольких демонстрациях, побыл звеном “Живой цепи” вокруг квартала банков во Франкфурте-на-Майне 12 ноября 2011 года и пожил несколько недель в палаточном городке активистов на площади Мартина Лютера в Дюссельдорфе.
В общем и целом, Пауль был неравнодушным к судьбам этого мира, добродушным, толстым малым, который был готов пожертвовать своим комфортом во благо общества, и непрестанно трудился во имя улучшения условий жизни всех живых существ на этой планете.
Так казалось. При первом поверхностном взгляде. При том первом поверхностном взгляде, через который никогда не перешагивает подавляющее большинство людей.
Как и все толстые люди, в глубине своей души Пауль был полон ненависти к самому себе и ко всем окружающим. Уровень ненависти к самому себе и ко всем окружающим прямо пропорционален лишнему весу отдельно взятого жирного индивидуума. Этот табуированный секрет Полишинеля, эту формулу, полную кристаллизированной истины, давно не произносят вслух в нашем до тошноты политкорректном обществе.
Политологию Пауль изучал совсем не с призрачной целью спасения всего мира от мирового зла, а преследуя вполне прагматичную цель построения своей дальнейшей политической карьеры. Так же, как это делали и многие другие активисты, контакты с которыми могли сыграть в будущем Пауля полезную и нужную роль.
Наконец, в кругах левой молодёжи на демонстрациях и собраниях можно было встретить много бледных девушек, мнящих у себя наличие высоких идеалов всеобщего равенства и любви. Красноречие и эрудиция Пауля, множество историй, которые он мог рассказать, импонировала этим девушкам. Кроме того, несмотря на их высокие идеалы, им нравилось наличие у Пауля свободных денег и уютной квартиры в центре Кёльна.

Анетт

Это был май 2015 года и вечер пятницы. Уже цвели каштаны. Когда я вернулся после смены в типографии домой, вечеринка заметно набирала обороты. Из колонок лился “White Rabbit”. Пауль развалился в углу в своём любимом кресле-мешке и курил косяк. На диване сидела брюнетка типа “гот” с лицом, густо испещрённым пирсингом, и пила «Хайнекен» из жестяной банки. А по комнате, бурно жестикулируя и расплёскивая виски-колу из хайбола в правой руке, шагала босая рыжеволосая девица в бандане, льняных штанах и белой рубахе свободного кроя.
— Нет, это были высоко принципиальные люди! — почти кричала она, — у них были идеалы, и они были готовы жертвовать собой за эти идеалы!
— Это была кучка больных ублюдков во главе с обязательным в таких случаях психопатом, которые грабили банки, убивали и взрывали людей, — вяло ответил ей Пауль, разглядывая тлеющий уголёк своего косяка, — ты можешь себе представить, как взрывается человек? Как у него отрывается рука или нога? Как она отлетает на несколько метров в сторону?
— Майнс умер в заключении во время голодовки. Майнхоф и Малер пожертвовали своими прежними жизнями, потому что верили в Идею! — ответила девица, не поддаваясь на эмоциональную картину, которую так ярко нарисовал ей Пауль.
— Ага, тот самый Малер, который впоследствии переметнулся с радикально левой стороны на радикально правую, стал антисемитом и заявил, что никакого Холокоста не было. Вот это — настоящий “человек с идеалами”, — с видимым удовольствием ввернул ей Пауль.
— В семье не без урода, — язвительно сказала рыжая, поглядев на Пауля, и залпом допила остатки из стакана.
Судя по именам, речь шла о “Фракции Красной Армии”, леворадикальной террористической организации, которая показала всей Германии весёлую жизнь, начав этим заниматься в 70-е, а закончив в 90-е, и успев за это время сменить три поколения бойцов.
Пауль нередко приводил домой девушек из левого движения. Зачастую это были бледные существа, недовольные собой, скучающие, протестующие против родителей, пытающиеся придать своей жизни некий возвышенный смысл или просто ищущие развлечений. Но это был другой случай, это была настоящая пылающая валькирия.
— Надж пришёл! — Пауль решил использовать моё появление как повод прервать битву, — познакомься, Мелани, — он указал на брюнетку. Та улыбнулась, показав брекеты. — А это Анетт. Рыжеволосая валькирия скользнула по мне взглядом и принялась смешивать себе новую порцию виски с колой.
Я сбросил рюкзак и упал на диван рядом с Мелани. На столике блестели капельками испарины банки «Хайнекена», я взял одну и щёлкнул крышкой. Анетт села в кресло, отхлебнула из хайбола и продолжила уже более спокойным тоном:
— Вы просто не хотите признать, что если широким массам населения глубоко плевать, то терроризм - это единственное реальное средство классовой борьбы. А признать вы это не хотите, потому что это признание заставит вас сделать выбор: участвовать в классовой борьбе по-настоящему или тихо сидеть дома. А вот имитировать бурную деятельность, чем вы все сейчас и занимаетесь, уже не получится.

Любовь

Анетт говорила что-то ещё и ещё. Но я уже не слушал. Я не вникал. Я не хотел слушать и не хотел вникать. Я не мог оторвать от неё глаз. Плэйлист оттолкнулся от психоделического рока и нырнул в психоделический фьюжн, из колонок струился бесконечный “In a Silent Way” Майлза Дэвиса. Я зачарованно смотрел, как двигаются её ключицы. Как блестят её глаза. Как взлетают и стремительно падают её ресницы. Я ловил трогательность изгибов её запястий. Я тонул в ней. Я хотел стать этой чёртовой звёздной пылью из дешёвых романов, чтобы объять её сразу и навсегда. Комнату наполняли дым марихуаны, ритмические рисунки Билли Кобэма и что-то ещё, что-то неосязаемое, к чему так сильно хочется прикоснуться.
В тот вечер мы все изрядно набрались. Я провожал Анетт вдоль Рейна домой. Огни города отражались на водной глади, усиливая иллюзию каких-то событий и чьих-то действий. Вода успокаивала. Вода была всегда и будет всегда. В Анетт я видел что-то, похожее на этот вечный поток воды: устремлённость к цели, нерушимая уверенность в её достижении. Анетт принадлежала к той редкой категории людей, за которыми хотелось идти вслед.
Моя жизнь не следовала какой-либо идее. Проделав путь от милетской школы до постмодернизма, я разочаровался во всём. Никто не давал ответы на вечные вопросы, так почему же кто-то должен был кому-то верить? Нормы нравственности, все эти идеалы, культура, традиции — всё это было создано людьми исключительно для того, чтобы они не уничтожили друг друга от ужаса самоосознания себя и одновременного осознания своей несвободы. Всё это было пустым, несуществующим в реальной природе нагромождением иллюзий. Воды Рейна будут течь всегда, что бы мы ни говорили друг другу или самим себе. Любая жизнь — это драма, потому что в конце главный герой обязательно умирает. Ничто не имело смысла. До тех пор, пока я не встретил Анетт.
Анетт. Я мог смотреть на неё вечно. Я хотел поцеловать каждый миллиметр её кожи. Я хотел залить её в бетон, или во что там залили Хана Соло, чтобы оставить её себе всю и навсегда. Мысли о её животе, бёдрах, груди сводили меня с ума.
Анетт. Желание обладать ею превзошло всё, что было до неё. Любая цена. Любой поступок. Всё ради того, чтобы быть рядом с ней.
Анетт. Её кожа светилась так, словно что-то озаряло её изнутри. Я был её рабом, я изгибался, следуя поворотам её настроения, как изгибаются воды Рейна, следуя поворотам его русла. Безропотно. Бессловесно. Отдавая должное природе. В Анетт я нашёл новый смысл: смысл делать её счастливой.

Химик

— Когда СМИ рассказывают про очередную бомбу, сделанную в домашних условиях каким-нибудь террористом, то они часто говорят про аммиачную селитру и алюмиевый порошок. Далее следует заезженная история про сельскохозяйственные удобрения и их всеобщую доступность. Но всё это ересь. А рассказывают они эту ересь потому, что они в сговоре с властями. На самом деле сделать такую бомбу очень сложно. Да, любой может купить аммиачную селитру. Но власти не конченные идиоты. В этой селитре столько примесей, что для изготовления продукта потребуются огромные усилия и серьёзные знания. Кроме того, аммиачная селитра гигроскопична: это значит, что она постоянно впитывает влагу, и её надо сушить, иначе никакого взрыва не получится. Ну и напоследок — нужен детонатор. А изготовить его сможет далеко не каждый, не говоря уже про то, чтобы достать его где-то в готовом виде. В общем, я тебе так скажу. Эта информация распространяется исключительно для малолетних идиотов. Во-первых, для того, чтобы у них ничего не получилось, потому что системе не нравится, когда кто-то её беспокоит. А во-вторых, для того, чтобы взять этих малолетних дурачков за задницу уже при покупке составляющих. Потому что системе такие малолетние идиоты не нужны, и все подобные покупки уже давно мониторятся как полагается и кем полагается. Потому что мало ли, что из них ещё вырастет.
Более солидное и элегантное решение — это бертолетова соль и пластид на её основе. Тут тоже всё начинается с сельскохозяйственных удобрений, но об этом тебе СМИ уже не расскажут. Как и я, кстати, тебе тут задаром никаких рецептов давать не собираюсь. Нужен электролиз, требуется некая сноровка, но процесс довольно простой, и детонатор не нужен: взрывать можно и спичкой.
Закончив свой монолог, Химик бахнул пустой пивной кружкой по столу и посмотрел на собеседника. Они сидели в баре с весёлым названием “Блюющий аист”, где вечерами собиралась левая тусовка Кёльна. Как гласила легенда, вся мебель в этом заведении была куплена при закрытии одной из местных тюрем. А в подвале бара и вовсе творилось невообразимое: там курили анашу, а в одном из помещений стояли раздолбанные усилители, барабанная установка и побитые гитары. Тут шёл нескончаемый джэм-сэшн, где музыканты сменяли друг друга каждые полчаса, никто никого не знал, и музыка жила своей жизнью.
Химик был русским евреем. За тридцать, намечающийся животик, черноволосый, с бородкой и карими глазами. Для полного типажа, отвечающего известным клише, ему не хватало горбатого носа. Его мать, уроженка Одессы, эмигрировала в Израиль, когда после Шестидневной войны политика СССР по отношению к репатриации евреев на некоторое время смягчилась. Не остановившись на этом, она продолжила свой путь и добралась до Германии, где большей частью Химик и вырос.
Он был типичным представителем того, что Лев Гумилёв называл “Химерой” в своей антинаучной теории этногенеза. Не русский, не еврей, не немец. Некий сплав всех культур, которые его как-либо коснулись, отрицающий любые корни, но одновременно питающийся ими всеми сразу. Интеллектуал и проходимец. Барыга и идеалист. Химик был известен в тусовке благодаря своим умениям и вредному характеру. Для непосвящённых и новичков он перепродавал услуги и информацию — это было его основным источником дохода. А для близкого круга и старожилов он был также техником и специалистом по взрывным устройствам.
— Надж, — Анетт тронула меня за руку и показала на Химика, — это он. Пойдём”.
— Бомба, — Химик посмотрел на нас, — Анетт, сила взрыва, оплата?
— Денег нет. Но есть доступ к типографии. Можем распечатать что нужно, большим тиражом, быстро. Я знаю, у тебя это часто просят. Сильного взрыва не надо, нужно много шума.

Пепельная среда

— Анетт, почему “Пепельная среда?” Почему “Христианско-социальный союз?”
Голова Анетт лежала на моём плече, и её пальцы мягко перебирали волосы на моей груди.
— Потому что этим зажравшимся лицемерам давно пора испугаться и вспомнить, кто они, где и зачем. Потому что они называют себя христианами и одновременно устраивают в первый день Великого Поста, в тот самый день, где надо остановиться и задуматься о том, что и как ты делаешь в своей жизни, эти идиотские посиделки с пивом, шутками и кривляниями. Ты знаешь, мне давно уже плевать на религию, но в названии их партии есть слово “Христос”. Так какого чёрта они не чтут те самые традиции, на которые якобы упираются?
Анетт выросла в семье пастора лютеранской общины в Бамберге, городе, расположенном в верхней Франконии республики Баварии. Многодетная семья, регулярное чтение «Библии», храм, молитвы, традиции, обязанности и ответственности. Когда ей исполнилось семнадцать, она молча собрала рюкзак и села на поезд. Как и многих других, этот поезд привёз её в столицу Германии, в Берлин. Там она прожила несколько лет, переезжая из одной коммуны хиппи в другую. В 2013 году она присоединилась к музыкальной формации под названием “Дети лета” и в какой-то момент бесконечных гастролей остановилась в Кёльне.
“Пепельная среда” в католической традиции была первым днём Великого поста. В этот день на мессе священник пеплом рисует прихожанам крест на лбу. Этот жест отсылает к словам Ветхого завета: “Прах ты и в прах возвратишься”.
Вся суть “Политической пепельной среды” сводится к тому, что сейчас бы назвали “троллингом” политических конкурентов. Это было собрание партии, застолье, корпоратив с выступлениями в стиле политического кабаре, где партии-соперники поливаются грязью шутливым, циничным, издевательским, но при этом цивилизованным способом. Большинство политических партий устраивают акции этого рода. В тот самый день, когда начинается Великий пост. “Христианско-социальный союз” проводит свою ежегодную “Пепельную среду” в городе Пассау.
— Наконец потому, что эти лоснящиеся снобы не хотят принимать беженцев. Им мало 800 трупов в Средиземном море (кораблекрушение судна 19 апреля 2015 года на пути из Ливии в Италию), им мало 70 трупов у Парндорфа (26 августа 2015 года в авторефрижераторе, который ехал из Венгрии в Австрию, был найден 71 труп беженцев из Ирака и Афганистана). Они живут и жируют на те деньги, которые их предки скрупулёзно отбирали у так называемого “третьего мира”. А сейчас они с елейными лицами говорят, что отстаивают какие-то там идеалы какой-то там Европы. Какие идеалы?! Какой, нахер, Европы?! Той Европы, которая столетиями питалась колониями?! Да! Именно “Пепельная среда”. Именно Бавария. Именно эти зажравшиеся морды.
Анетт вскочила с постели и подошла к окну. Её трясло. Она выдернула из пачки сигарету и нервно затянулась. За окном был январь 2016 года. Капли дождя стекали по стеклу, разбивая реальность на осколки цветного калейдоскопа. Её силуэт виделся мне статуей древнегреческой богини на фоне сверкающих обломков Европы. «Одна богиня хочет уничтожить другую», - подумалось мне. Гордость и осознание. Я встал, обнял её и поцеловал в шею:
— Значит, мы едем в Пассау.
На следующий день я купил билеты на поезд. Бомбу Химика я положил в свой чемодан.

Пассау

“Христианско-социальный союз” праздновал “Пепельную среду” 10 февраля. Мы прибыли в Пассау за несколько недель, чтобы осмотреться на месте, и поселились в дешёвом сетевом отеле.
Нашей целью был многоцелевой “Зал трёх земель”. Прямоугольная коробка на окраине города, вмещающая в себя до семи тысяч человек, несколько этажей из стекла и металла, эстетика практичности. Зал изменяли в соответствии с каждым мероприятием. Можно было выстроить одну или две сцены, разделить помещение на несколько секций. В “Трёх землях” проводились всевозможные концерты и встречи, начиная от выступлений рок-звёзд и заканчивая панихидами почётных жителей города.
Это значило, что там регулярно требовались чернорабочие, которые бы занимались переустройством зала. Маловероятно, что владельцы содержали для этого постоянный штаб. Как и любое другое коммерческое предприятие, “Зал трёх земель” предпочитал получать больше прибыли при меньших затратах. Но глядя на себя в зеркало, я видел студента философского факультета. Вряд ли я подхожу на роль чернорабочего, который таскает какие-то железки и крутит какие-то гайки.
Совсем иначе обстояли дела с кейтерингом. Что бы там ни проводилось, официанты нужны почти всегда. И в роли официанта студенты смотрятся более чем органично. Я и Анетт с лёгкостью устроимся на подработку. Пронести бомбу Для официанта не составит труда: это не настолько масштабное событие, чтобы меры безопасности могли этому серьёзно помешать. Я зашёл на сайт “Трёх земель” и набрал номер отдела кадров.
Утром девятого февраля Анетт вернулась в номер и швырнула на стол газету:
— Прочти. Всё катится к чертям!
Она села на кровать и закрыла лицо ладонями. Я поднял утренний выпуск “Франкфуртской всеобщей”. На развёрнутой странице стоял заголовок: “Христианско-социальный союз отменил Политическую пепельную среду. Вся Бавария скорбит о жертвах столкновения поездов в Бад-Айблинге… В мыслях мы… Из уважения к погибшим и их близким...” Я открыл главную страницу: крупным шрифтом “Лобовое столкновение поездов в Бад-Айблинге…”
Значит, вот так. Значит, ничего не будет. Бомба. Подготовка. Мы сидим уже три недели в Пассау. И именно за день до “Пепельной среды”, именно здесь, в Баварии, сталкиваются два поезда. Потому что там ошибся какой-то стрелочник. И “Пепельную среду” просто отменяют. И мы сидим здесь, как два дурака, с бомбой и великими планами, в дешёвом отеле.
Я с растерянным видом отложил газету и опустился рядом с Анетт на кровать. Она убрала от лица руки, посмотрела мне в глаза и сказала:
— Я беременна, Наджиб.

Эпилог

В тот день мы с Анетт вернулись в Кёльн. Это была молчаливая и, наверное, от этого нескончаемо долгая поездка. Стук колёс словно утрамбовывал всю ситуацию со всеми её участниками в плотный, неделимый пласт, придавая ей черты какого-то бесповоротного реализма. Пауль уехал к родителям и Анетт переехала ко мне. У нас родилась рыжеволосая дочка. Я закончил университет и устроился работать таксистом.
Начало светать. Я сидел за столом на кухне и допивал кофе. Передо мной лежали бумажник и ключи от моего такси.