Магазин

- Гриша, сбегай, посмотри, хлебная машина пришла или нет?! - кричит с луковой грядки Петр Иванович маленькому внуку.
Гриша, оторвавшись от игрушек, довольный важному поручению, бежит к забору, залезает по ольховым жердям на самый верх, и, раздвинув колючие ветки акации с желтыми цветочками, вглядывается вдаль, туда, где на краю соседней деревни особняком стоит выкрашенный бордовой краской магазин. Он внимательно рассматривает сидящих у стены, млеющих на солнце покупателей, сбросанные в кучу ящики и в конце концов замечает торчащий из-за крыльца магазина краешек оцинкованного некрашенного кузова , - машина пришла.
- Приехала, дедушка, приехала! - его тонкий голосок разносится по всей деревне.
- Тогда надо идти, хлебный день сегодня, - Петр Иванович заканчивает рыхлить грядку, с кряхтеньем разгибается и идет в дом. В темном закутке за печкой он долго плескает в лицо холодной водой из рукомойника и усердно трет хозяйственным мылом крепкие руки. Раскрасневшийся после мытья, Петр Иванович зачесывает назад редкие волосы, надевает парадную белую милицейскую рубаху навыпуск, голубые спортивки и новые ботинки, медленно пересчитывает деньги в большом коричневом бумажнике.
- Дуся, я в магазин! - громко спрашивает он, уже взявшись за дверную ручку, - кроме хлеба, надо чего взять?
Жена его Дуся - маленькая сухонькая старушка с вытянутым лицом, еще вчера вечером проверила все запасы, и даже не задумываясь, сразу отвечает ему:
- Масла возьми килограмм, яиц, конфет-подушечек.
Петр Иванович шевелит губами, повторяя список покупок, и тяжелая дверь в сени с чавкающим звуком закрывается за ним. Жаркий южный ветер прогоняет с неба последние тучи. После недели дождей на дороге в ямах стоит мутная вода, но где повыше, песок уже подсох, и можно идти, не боясь промочить ботинки. У реки надсадно рычит двигателем трактор, трамбуя в силосной яме свежескошенный горох.
Летом в хлебный день у магазина всегда много народу. Из окрестных деревень приходят за покупками приехавшие на лето пенсионеры и отпускники, и очереди не хватает места внутри магазина. Змеей она выползает на крыльцо и загибается за угол. Там покупатели уже не стоят, а сидят, удобно расположившись на широченных чурках и старых ящиках. Неспешно льется разговор о всяких житейских мелочах.
Чуть впереди Петра Ивановича тяжело и медленно ступает стоптанными кирзовыми сапогами Миша Макин. На нем длинная грязная рубаха, какие нашивали еще до революции, и серые, никогда не переменяемые, заплатанные штаны. Круглое небритое лицо спряталось под засаленным козырьком кепки. Вместо правой руки у Миши обрубок чуть ниже локтя, на котором висит большая потертая дорожная сумка с толстыми, похожими на краковскую колбасу, ручками. Перед ним бежит огромный рыжий и такой же старый, как сам Миша, пес Амур. Иногда он останавливается и, повернувшись назад, как будто спрашивая одобрения хозяина, несколько раз хрипло гавкает.
Из деревни Лукино, в которой собственно и находится магазин, навстречу им осторожными шажками идет Николай Семенович. Сетчатая сумка мелко трясется у него в руках, и ее движения повторяет лицо Николая Семеновича, заостренное книзу как яйцо, украшенное точно посередине горбатым носом. Над редкими волосами, торчащими по бокам головы, неровным бугром поднимается лысина. Одежда Николая Семеновича - аккуратная, городская: темный пиджак с орденом на лацкане, светлые брюки, но ноги по-деревенски обуты в резиновые сапоги.
"Васька-то с Иваном уже, наверное, внутри", - размышляет Петр Иванович, бодрым шагом догоняя Мишу Макина.
Из-под берега, круто уходящего вниз, выныривает Чащин. У этого лицо благородное: с широкой мужественной челюстью и прямым носом, не зря он лейтенантом служил, а потом, до того, как уехал в Москву, был председателем колхоза. Носит он парусиновую шляпу трибли, под которой скрывается густая копна седых волос. Серые глаза смотрят смело и уверенно. За плечами у Чащина холщовый вещмешок на широких лямках.
"И этот здесь. Когда и успел-то", - думает Петр Иванович и ускоряет ход.
- Приветствую! - кричит он прямо в ухо Макину, обгоняя его, - в магазин?
- Нооо! - не успев сообразить, что ответить, Миша только машет уцелевшей левой рукой.
Заметив друг друга, старики прибавляют шагу, каждый из них старается первым попасть в магазин. Как не спешит Петр Иванович, но первым в магазине оказывается Николай Семенович, его дом стоит вторым в деревне и ему ближе всех идти, за ним проходит Чащин, третьим добирается Петр Иванович, а последним, тяжело дыша, поднимается на крыльцо Миша Макин.
В магазине сумрачно, через единственное тусклое окно, покрытое густым слоем пыли и забранное толстой решеткой, свет падает только на обитый жестью прилавок с весами и счетами, на остальное помещение его не хватает. В самом темном углу прячется узкая выбеленная печь с черными чугунными дверцами. Вокруг нее на ящиках в ожидании своей очереди сидят старухи в пестрых платках, о чем-то оживленно споря. Молодежь и отпускники уныло выстроились вдоль загибающегося вдоль стен прилавка и потихоньку продвигаются к весам. На прилавке в эмалированном подносе с черными пятнами сколов лежит, завернутый в вощеную бумагу, золотистый куб сливочного масла. Деревянные поддоны с черными и белыми буханками, радующими взгляд своей молодцеватой свежестью, выстроились на широкой полке за спиной у продавщицы, дородной рыжей тетки с хитрыми смеющимися глазами. Сбоку от нее примостилась фляга со сметаной, чуть дальше в углу - открытый мешок сахара с воткнутым в него, как нож в спину, алюминиевым черпаком. Остальные полки заставлены коробками с печеньем и конфетами, банками со сгущенкой, консервами, оцинкованными ведрами, мылом. Душно, пахнет сырым деревом, горячим хлебом, селедкой и стиральным порошком.
От окна к весам тянется еще одна очередь, она гораздо короче первой: человек 5 - 6 не больше. Среди них уже стоит, сжимая в кулаке пеструю авоську, толстый и рыхлый, как стог сена, Васька в спортивном костюме и детской кепочке с пластмассовым козырьком. Тут же и колченогий Иван-танкист, сквозь толстые стекла очков разглядывающий ценники.
Старики, зайдя в магазин, сразу пристраиваются в хвост этой короткой очереди.
- Ну вот, понашли опять, не достояться! - заметив их, громким скрипучим голосом говорит Конопатка - мелкая, вздорная, противного виду старушонка в калошах на босу ногу и мужском пиджаке, - Без очереди-то дивья лезть! Вон михряки какие, а все туда же!
Остальные старухи молчат, а среди молодежи в очереди поднимается глухой ропот. Кто-то предлагает пропускать стариков через одного.
- А нешто мы тут жировали да лодыря корчили, а бабы, - Конопатка обводит взглядом своих товарок, ища у них поддержки, - Пять годов один опилок пополам с лебедой жрали. А лесу сколько на хребтине вытаскали. Мой бы, буде, тоже все бы без очереди брал. Да вот, убило голубчика... Эх-х.
Старухи вздыхают вслед за ней.
- Ты, Конопатка, не лай попусту! Порядок знаешь: кому в очередь стоять, а кому - так получать, - хриплым шепотом отвечает ей Миша Макин. Говорит он быстро, глотая окончания слов, - вот вздорная баба, как дурь найдет, давай собачиться. Опять что ли клубнику кто с огорода потаскал?
Он смеется своей догадке. От его смеха Конопатка расходится еще больше и тоже начинает тараторить:
- Понеси тебя к лешему водяная сила. Чтоб тебе из лесу вовек не выйти и на лешачихе жениться. Чтоб тебя раздуло, - самая замысловатая и витиеватая ругань льется у нее изо рта, как вода с мельничного колеса.
Миша Макин за словом в карман не лезет, и между ними закипает жаркая перепалка.
У Николая Семеновича его неровная лысина начинает странно пульсировать и даже в полумраке магазина становится заметно, что в том месте, где на голове его вмятина, нет кости, и только кожа прикрывает пролом в черепе.
Дослужившийся до полковника Васька, которого в 42-м году вытаскивали из печки, чтобы отправить в армию, смущенно теребит в руках сумку. Конопатка приходится ему двоюродной сестрой, а Мишин дом стоит напротив его окон, и ему ужасно не хочется ссориться ни с кем из них.
Чащин демонстративно отвернулся от всех и сквозь мутное окно смотрит, как дети у края дороги строят что-то из камушков и веточек.
Только Иван-танкист, до которого к этому времени дошла очередь, невозмутимо объясняет продавщице, чего ему надо. Ругаться с ним бесполезно: после контузии он почти ничего не слышит. Продавщица показывает ему на пальцах, сколько нужно заплатить. Иван кивает и роется толстыми пальцами в маленьком женином кошельке, выуживая из него свернутые в несколько раз желтые бумажные рубли и медяки.
- А Петро-то мог бы и в очередь постоять, молодой ишшо, - хихикают на ящиках старухи.
Петр Иванович мычит сквозь зубы и, чтобы позлить старух, громко и раздельно говорит, перекрикивая Мишу и Конопатку:
- Сейчас все масло и все пряники, какие есть в магазине, куплю! - для верности он достает из нагрудного кармана пухлый бумажник.
Бабки пугаются: масло и пряники в магазин привозят редко.
- Что ты, нехристь. Куды тебе столько. Оставь нам-то. Нам тоже надоть, - наперебой начинают причитать они.
- Тогда прекратить беспорядок, - командует Петр Иванович.
Склока затихает. Конопатка, как вулкан извергнув за короткий промежуток времени все свои ругательства, устало опускается на ящик, грудь ее под пиджаком ходит вверх-вниз. Миша Макин, обтирая платком рот, отворачивается к прилавку и начинает искать в сумке кошелек, прижимая ее культей к боку.
Старики набивают сумки хлебом, сахаром, маслом, "Беломором". Когда подходит очередь Петра Ивановича, старухи совсем замолкают и сосредоточенно наблюдают, не заберет ли он, как и обещал, все масло. Петр Иванович знает об этом и нарочно громко говорит:
- Галя, мне масла взвесь-ка десять килограмм, - но тут же, сдерживая смех, поправляет себя: Полтора, полтора килограмма. А я сколько сказал? Десять? Ну вот она, старость-то.
Когда он выходит из магазина, старухи полушепотом ругают его.
Последним из короткой очереди отоваривается Миша Макин. Он берет только хлеб, но набивает им свою сумку до самого верху. Семья у Миши большая: двое дочерей-выпивох живут с ним да пять-шесть внуков.
Петр Иванович и Васька курят, поставив сумки на деревянный помост, ведущий к складу магазина. Рядом стоят Чащин и Николай Семенович. Николай Семенович что-то объясняет Чащину, и после каждой фразы как-то по детски улыбается, от чего его брови уезжают на самый верх, и хлопает глазами, будто он только что узнал что-то новое.
- Ты, Миша, на Конопатку не обижайся, - примирительно обращается Васька к Мише Макину, когда тот выходит из магазина, - Она баба хорошая, только выделывается иногда.
- Поди ты! - Миша раздраженно крякает, - другорядь до того доорет, что осипнет вся. Уж и слова-то сказать не может, а все не уймется. Вздорная баба.
- Да чего ей еще делать-то, одна она. Мужа нет, дети все разъехались. Вон, даже на лето сами не приезжают и внуков не привозят.
- Да кто к ней поедет-то?! Она ведь житья никому не даст, хоть сыну, хоть внуку. Вот и сидит одна. Тьфу, - Миша с досады плюет на землю.
- А что, завтра день хороший обещают. По радио передавали, - обращается ко всем присутствующим Петр Иванович.
- Вёдро будет, - Миша смотрит на небо, по одному ему известным приметам определяя погоду на завтра.
- Погода прекрасная будет, - соглашается Николай Семенович и тихо смеется. Сам он из Ленинграда и говорит особенно, не по-здешнему.
- Пора сенокос начинать, - говорит Чащин, словно выступая на колхозном собрании.
- Пора, ой пора, - эхом откликается Васька.
Петр Иванович поворачивается к Ивану и машет руками, изображая косьбу. Иван радостно кивает головой и кричит:
- Завтра!
Следующим утром красное, расплывающееся солнце еще не успело целиком подняться над горизонтом, а уже звонко вжикают косы, срезая сочную, омытую росой траву. Старики вышли на сенокос.