О Гари Снайдере

ШОН ЭЛДЕР
lionsroar.com
8 МАЯ, 2020 Г

Герой поколения битников, хранитель земли, дзен-буддист — поэт Гари Снайдер оглядывается на свою жизнь, оставаясь на переднем плане.
 

Сразу после своего 85-летия, лауреат Пулицеровской премии поэт, натуралист и во всех отношениях человек ренессанса Гари Снайдер читал стихи из своего  последнего сборника, This Present Moment.  Интересно, что на его выступление собрались молодые "techies"  и старые хиппи.  Актер и активист  Питер Койот,  который известен тем, что ввел Снайдера в дзен,  задавал вопросы прямо из первого ряда;  поэт Майкл Макклюр,  который читал вместе со Снайдером и Алленом Гинсбергом на легендарном концерте Gallery Six в Сан-Франциско в 1955 г;  и губернатор Калифорнии Джерри Браун,  назначивший Снайдера в Калифорнийский совет по искусству. После выступлении была маленькая вечеринка в честь Снайдера, после которой я взял у него интервью. — Шон Элдер

 - Когда я учился в школе, молодежь все еще носила с собой в рюкзаках  роман Джека Керуака  The Dharma Bums.  После его публикации в 1958 г,  вы себя ассоциировали с  Джафи Райдером,  этого вымышленного героя Керуак списал с вас.  Это вас расстроило?

Западный буддийский мир,  должен был как-то  мириться с  The Dharma Bums.  Я долго не жил с этим романом—люди  о нем уже забыли.
Джек был романист;  он не был журналистом.  Я только один маленький пример Джафи Райдера.  Большая часть того, что делал Джафи Райнер, вымышлено,  но кое-что  напоминает наше общее времяпровождение с Джеком— например лазание по горам.
Я узнал, что буддисты и индуисты включали в свои моральные заповеди всех существ, а не только человека, и я сказал, “Это для меня!”

Что касается The Dharma Bums – это не самый мой любимый роман Керуака.  Он его писал слишком быстро,  и это чувствуется при прочтении.  Он его буквально испек, когда его издатель сказал, “ Роман On the Road хорошо продается,   быстро пиши другой.”  Джек быстро сообразил, чего от него хочет издатель.  Но получилось так, что  On the Road  его лучший роман,  The Dharma Bums  вторичен.
Я думаю On the Road  прекрасная работа.  Subterraneans  замечательная книга и  Dr. Sax -  волшебная, игривая вещь. Обе книги мне нравятся больше, чем The Dharma Bums.

 - Расскажите, пожалуйста, о своих отношениях  с бит-поколением.   Можно ли сказать, что знаменитое чтение стихов  в 1955 г  в  Six Gallery— когда Аллен Гинсберг впервые прочитал “Howl”,  а вы читали “A Berry Feast”—положило начало этому движению?

Движение уже существовало.  Я в то время учился у  поэта и эссеиста Кеннета Рексрота.  Он проводил открытый семинар дважды в месяц в своей квартире в районе Avenues  в Сан-Франциско. Я добирался туда и прислушивался к тому, что говорил Кеннет. Именно от Кеннета я впервые услышал  о рабочих союзах, движении анархистов, истории коммунизма на Западном побережье.  Люди, окружавшие Кеннета, были частью моего продолжающегося обучения истории левого движения на Западном побережье.  Кеннет в молодости ходил на все собрания итальянских рабочих  на  Потреро-Хилл.  У него были сумасшедшие идеи, но также и большие прозрения.

Аллена Гинсберга  я встретил первый раз в доме Рексрота—Аллен только что приехал из Мексики.  Керуака тоже первый раз увидел, когда Аллен привел его к Рексроту.  Из-за того, что Аллен жил в Беркли, я часто встречал его. О Джеке и Аллене Кеннет говорил как о “талантливых придурках.”

 - Это ваша фраза или его?

Не помню. Они были еще очень юные.

 - Когда вы впервые познакомились с буддизмом?

Я определенно не воспринимал христианскую этику—или отсутствие того, что для меня было настоящей этикой—неспособностью христианства относиться с заботой к животным.  Я  покончил с воскресной школой, когда узнал, что наши умершие коровки не пойдут на небо.   Потом я где-то узнал, что буддисты и индуисты заботятся обо всех существах,  и сказал себе, “Ну, это как раз для меня!”

Первый большой прорыв в восточную Азию произошел в музее искусства в Сиэтле,  где  я обнаружил великолепную коллекцию  ландшафтной живописи восточной Азии, Китая и Японии. Глядя на китайские и японские горные ландшафты, я подумал, что они очень напоминают Каскады в шт. Вашингтон.  Я также подумал, “Боже, эти художники умеют рисовать!”

Если смотреть на европейские ландшафты, то для тех, кто живет на Восточном побережье они могут показаться  знакомыми. Но для меня они были чужими.  Картины восточной Азии,  с горными массивами, льдом, скалами и тучами, напротив, очень напоминали ландшафты шт. Вашингтон.

Я встретился с буддизмом опять в колледже, частично благодаря антропологии и гуманитарным курсам,  и частично благодаря одному китайскому джентльмену, который пришел преподавать в колледж из армии, побывал на войне. Он был прекрасный каллиграф,  в равной степени для  китайского и романского алфавита.
Мне удалось попасть в Японию и я оставался там двенадцать лет.

После одного семестра в университете шт Индиана, где я изучал лингвистику,  я перевелся в  Университет Беркли и начал изучать китайский язык в полную силу.  Затем я поехал в Азию в надежде найти учителя дзен.  К этому времени,  я  уже выбрал свой конкретный предмет изучения  Дзен-буддизм— его конкретные дисциплины,  поэзию, и его внутреннее сердце.  Мне удалось попасть в Японию и остаться там на двенадцать лет.

 - Как вас приняли как западного человека?
Если вы говорите на их языке и имеете хорошие манеры, можно ехать куда угодно.  Сначала на вас смотрят с удивлением, затем привыкают.

- Вы жили в монастырях?

Я жил частично в монастырях, частично рядом с ними.  Я должен был иметь доступ к библиотеке.  В монастырях не было библиотек и словарей по дзену, поэтому я выбрал место неподалеку.  Я платил за место, обучая людей разговорному английскому.

Часть времени я  уходил глубоко в буддийский мир,  но также узнал больше о японской интеллигенции и различных европейских и американских экспат-типах,  богемской субкультуре западной Японии. Таким образом я выучил различные диалекты японского:  от дзен-буддистов,  которые разговаривали на самом грамотном и вежливом японском (когда хотели)  до самых  последних диалектов  юного Киото,  где много игральных домов,  проституции и баров.  Они значительно пополнили мой словарь. [Смеется]

 - Вы выросли на маленькой молочной ферме  в предместьях Сиэтла, жизнь в которой  называли “бедной сельской жизнью.”  Было ли это  причиной вашего интереса к политике?

Когда я говорю “бедная жизнь,” я имею в виду Депрессию.  Все были бедны, кого мы знали.  Мой отец был без работы восемь или девять  лет, но мы занимались разными работами, включая разделывание старых пней.  У нас были куры, коровы и фруктовые деревья.

Я никогда не  задумывался о бедности до тех пор, пока не увидел, что есть люди которым живется легко. Но в сравнении с бедностью, которую мы видим в других частях мира, у нас всегда была машина.  Все дело в степени.
Поэту и писателю трудно не быть публичной личностью.  Люди всегда интересуются твоим мнением, неважно есть оно у тебя или нет.

Вы должны понять, что весь Северозапад был гораздо более левым, чем сейчас;  весь округ был левым.  В западной части Вашингтона и Орегона  жили прото-социалисты и откровенные марксисты.  Я сидел и слушал их разговоры. Мой отец был участником Лиги безработных выборщиков, ранней ассоциации помощи с кооперативными автомастерскими,  продовольческими магазинами.  Кооперация была поставлена так широко, что некоторые  даже говорили, что Президент Рузвельт начал программы помощи Новый Договор — потому что боялся, что все Западное побережье станет коммунистическим.

 - Как вы можете определить сегодня   свое политическое положение?

Это  мое мировоззрение, которое я сам определил для себя.   Поэт и писатель не может не быть публичной фигурой. Люди иногда спрашивают его мнение, которого у него может и не быть.

 - Расскажите о вашем интересе американской индейской культурой.

Наша ферма находилась на севере озера Вашингтон, около Пиджет саунд,  по-прежнему  родное место многих групп Салиш.  На рынке Pike Street  в Сиэтле, с одной стороны сидели женщины из восточной Азии, продавая украшения, с другой американские индейцы продавали черную смородину,  чернику и сушеную рыбу.  Это было частью моего мира детства.  Я был зачарован музеем антропологии в университете шт. Вашингтон—мои родители оставляли меня там а сами шли за покупками в город.  Я  рассматривал вырезанные фигурки из кедра, и разговаривал с индейцами.  Поэтому мне было легко заинтересоваться их культурой, а также культурой восточной Азии.

 - Ваши два интереса—индейская культура и буддизм—были подхвачены многими молодыми людьми в шестидесятых и семидесятых.  Согласны ли вы тем, что были первопроходцем?

У меня не было такой цели.  Мне казалось, что они “все делали не так.”  Но я ценю упорство многих буддистов.  У меня есть знакомая, практикующая медитацию випассана.  Она спрашивает, “ Как випассана относится к дзену?”  Я говорю, “Випассана как учеба в колледже.  Дзен -окончание школы;  вы приступаете к работе.”  Я думаю, что она в конце концов придет к дзену.

Из всего того, что я делаю, поэзия, я думаю, то, что я делаю лучше всего.
Я  должен сказать пару слов о поэзии. Из всего того, что я делаю, поэзия, я думаю, то, что я делаю лучше всего.  Я давно наблюдаю за поэзией  и вижу, что главное в ней звучание.  Поэзия очень древнее занятие— она существует раньше литературы и письменности.  Это также часть моего лингвистического и антропологического бекграунда—я научился ценить неграмотные культуры и их предисторию,  или то, что сейчас называют глубинной историей.

 Кода мы были значительно моложе, я и Джим Харрисон  ездили по шт. Мичиган с чтением стихов.  Это была пилотная программа , чтобы выяснить насколько поэтов любят в школах, будут ли ученики сидеть и слушать стихи и разговоры о них.
Ребятам это нравилось. В особенности то, что мы иногда ругались в стихах.  Поэзия разрешает использовать любой язык, любую грамматику.  Один из моих знакомых, ведущий классы поэзии для детей, говорит, “Прежде всего я говорю детям в третьем классе, ‘Пишите о том, чего нет’.  Это им  ужасно нравится.  Они говорят, ‘Вы имеете в виду, что мы можем писать неправду?’” Это прекрасное наставление.

 - Вы сказали, что ваш новый сборник This Present Moment, будет вашим последним.  Это значит, что вы больше не будете писать стихи?

Поэзию нельзя запланировать.  Если она приходит к вам, хорошо. Если нет, тоже хорошо.

Мне понадобилось десять лет, чтобы  подготовить этот сборник. Я буду писать еще, конечно.   Сейчас я думаю издать книгу об истории экологии Китая, над которой работаю с 1970 гг.  Большая часть книги уже написана. Ее название  Большой прах, и это строчка из Чжуанцзы.  Он был современником Лаоцзы,  другого великого даосса.  Он говорит, “Великий прах меня питает,  ублажает, возбуждает.  Если я ценю свою жизнь, я должен ценить свою смерть.”

 - Вы также сказали, что вы не уверены в  достоинствах сборника This Present Moment.  Есть ли у него достоинства?

Его сила в том, что он несовершенен. [Смеется]   Это наука для меня.  Есть японская пословица: “Несовершенство  прекрасно.”  Это одна из пословиц об их эстетике.  Это не значит, что я придерживаюсь ей до конца.  Есть вещи, о которых у меня нет представления.



Gary Snyder. Photo by Festival of Faiths.