А на земле быть добру...

- Котяра, запрыгивай, мы едем в лагерь! – рядом с Жекой, красившим бордюр, остановился серый жигулёнок-шестёрка с помятым бампером. Дверь распахнулась, с пассажирского сиденья махали придавленные гитарами амбал-баритон и местный поэт, похожий на безусого Лермонтова. Лис рулил, Яшка безучастно дрых рядом.
- На отсидку? – уточнил Сафрон, залихватски кидая кисточку в ведро.
- На концерт. В детский летний лагерь «Аланский барс», он подшефный у нашей части, - прогудел баритон.
- Давай резче, - гаркнул Лис, Жека пару раз хлопнул по заляпанным краской штанам и запрыгнул в салон.
На КПП долго сверяли выездные документы и Сафрон спросил:
- А чего я-то?
- Спроси лучше, нафига мы? – Лермонтов прищурился и забарабанил по гитаре.
- Нафига?
- Для культурной программы. Я им Пушкина прочитаю, «Руслана и Людмилу». А Батон – для понтов, они всегда спрашивают, умеем ли мы кирпичи ломать. Он умеет.
- Ну а я? – озадачился Кот.
- А ты в педагогическом учился, подходы должен знать. Ну и сфоткаешь. Для отчёта, - Лёнька вернулся с документами, створка ворот поползла вбок. Жигулёнок зафыркал, затрясся и втопил, форсируя августовскую пыль, как бешеный луноход.

Лагерный клуб был похож на кирпичный амбар.  Без окон, с большими двустворчатыми дверьми. Армейцы зашли вслед за суровой женщиной в шерстяном костюме, узор на её пиджаке напоминал доски паркета. На них из темноты упали жидкие, нетерпеливые хлопки. Дети сидели на длинных спортивных скамейках и смотрели с тоской, наверное, им хотелось сдвинуть эти шаткие лавочки к стене и устроить дискотеку. Директор поднялась на сцену без кулис. Сверху жужжала одинокая лампа дневного света.
- Ребята, к вам в гости приехала музыкальная группа из воинской части. Поприветствуем!
Снова раздались чахлые хлопки. Лис, Чайка, Батон и Лермонтов запрыгнули на сцену. Жека остался стоять у двери. Для фотографий здесь было слишком темно. Можно сделать пару размытых снимков «для галочки», но не сейчас, а когда Лис возьмёт гитару, и в стеклянных глазах детей нарисуется хоть какой-то интерес.
- Эти солдаты стоят на страже нашего отечества. Им доводилось бывать в горячих точках, - директорша посмотрела на мелких сержантов и добавила, - наверное. Они приехали рассказать вам, что человеку нужно искусство даже на войне…
Жека рассматривал её плотные ноги в прозрачных капроновых носках и думал, есть ли моральное право убивать ради прекрасного.
Сержанты с Батоном  не спеша настраивали инструменты, звенели струнами, шуршали проводами. Лермонтов вышел к микрофону, объявил:
- Отрывок из поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Руслан и Людмила».
В зале обреченно завздыхали. Директорша спустилась вниз и встала рядом с Жекой.
Лермонтов завел монотонную пластинку про Лукоморский дуб.
- Там на неведомых дорожках
Скелеты пляшут в босоножках, - оговорился он вдруг, озвучив внутренний монолог Жеки, который помнил эту часть поэмы только в таком хулиганско-детском виде. Сафрон скосил глаз на директоршу, она застыла беспристрастным солдатом в карауле у Букингемского дворца. Лермонтов тут же продолжил:
- Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей, - и оттарабанил всю первую песнь без запинок.
Ему похлопали за то, что он закончил.
К микрофону подошел Лис с гитарой и его мягкий, но уверенный ярославский говорок сразу заполнил весь зал:
- Знаете, какие бы песни не пел со сцены солдат в камуфляже, они будут звучать авторитетно и горчить жизненным опытом… Вы ждёте от нас песен о пуле-дуре, о подвиге, о смерти. Их много, таких песен, но все они -  не о войне. Они – о жизни. Какие песни вы поёте, так и будете жить. Поэтому мы всегда поём первую песню – о мечте.
И в длинном, текущем переборе Жека узнал «Исполнение желаний» Дольского.
Мне звезда упала на ладошку,
Я её спросил: «Откуда ты?»
«Дайте мне передохнуть немножко,
Я с такой летела высоты…
Лёньке вторил Яшка и вместе они загадывали звёздочке странные желания о любви, дружбе, верности и мире.
- А ещё хочу я быть любимым
И хочу, чтоб не болела мать, - пели два сироты и произносили бережно – «Мать».
Поэтому Сафрону стало грустно, когда звезда не выдержала груза возложенных на неё ожиданий и погасла. Лермонтов, сидевший на краю сцены, свесив ноги, совсем пригорюнился.
Они затем спели «Облака»:
- Ах, зачем война бывает, зачем нас убивают….
И про ушедшего в бессмертие Глеба, которого весь отряд провожал «салютом звёздным»… И много другой армейской романтики. Лёнька раскачивал зал, просил хлопать на «Алые паруса». На «А не спеть ли мне песню» подпевали. На «Батарейку» - выли. «Изгиб гитары жёлтой» - пел весь поднявшийся в волну детский зал вместе с директоршей, воспитателями и  вожатыми. Долго хлопали черным фигурам сержантов, стоящих в контровом освещении, и огромному Батону, залитому светом от кокарды до ботинок.
- Вы останетесь на костёр? – поджатая полоска губ директора уже давно превратилась в искреннюю улыбку.
- Конечно, - Жека с удивлением услышал, что Лис согласился. Зачем оставаться на необязательную часть?

Острый конус пионерского костра воткнулся в небо. Загорелся, стал больше и ярче. Горы и звёзды заплясали в горячем воздухе.
Батон ребром ладони ломал на кирпичах какие-то доски. Чумазый Яшка натягивал тетиву на большом луке и целился в дальний валун, рядом толпились желающие пострелять.
Жека отодвинулся от жаркого света на прохладную тёмную траву, туда, куда не долетали искры. Там Лис напевал Цоя для собравшихся вокруг него.
- А как вы… - несмело начала девочка.
- Что – как? Дошёл до жизни такой? – улыбнулся ей Лёнька. Она кивнула.
- А вы воевали? Убивали? А страшно? А платят? А с парашютом прыгали? – тут же посыпались вопросы.
- Воевал. Убивал. Страшно. Платят. Прыгал, - отбивал Лис все подачи, а потом стал рассказывать, перебирая струны, как древний боян:
- Так вышло, что я был самым старшим в нашей семье. У меня ещё пятеро младших – четыре сестрёнки и братишка. Я хорошо учился, даже в музыкальной школе, и думал, что поеду в Москву поступать в самый-самый крутой вуз. Но мои родители умерли (мизинец сорвался и резко вскрикнула самая тонкая струна отчаянным «ми»). И мне пришлось пойти туда, где учащихся кормит и одевает государство – в курсанты. И было трудно. Меня спасла мечта. Она появилась и будто бы взяла меня за руку, повела… Я мечтал купить большой дом, посадить вокруг него сад. И собрать под одной крышей всех своих младших.
- А зачем – сад? - спросил кто-то хриплым шёпотом.
- Сад – это вечность. Вокруг нас мёртвые предметы, мы ими пользуемся, мы их покупаем, мы их производим – и крутимся, как хомяк в колесе, - больше, быстрее. А сад – живой. Каждое дерево – живое и любит того, кто его посадил. Сад останется нашим детям. И мой крошечный внук, который меня и не видел никогда, будет меня помнить и знать, потому что я посадил для него эту яблоню. Если люди будут больше сажать деревьев, то вся наша планета превратится в сад. Вы хотели бы жить в доме посреди сада, посаженного с любовью?
Жека слушал Лёньку и смотрел на огонь. Огонь пробивался между дровами и давился  хворостом. Жека хотел любви. Жека хотел вечности. Жека хотел жить в саду и сажать деревья. Маленькое семечко Рины проросло в рыжем Лисьем огне.
Пришёл, размазывая пот на лбу, уставший Яшка, взял у Лёньки гитару и заиграл что-то неизвестное. Лис достал из рюкзака четыре мячика на двух тросах, они были похожи на теннисные и пахли бензином. Отошел к костру, поджёг и ловко закрутил волшебные огненные фигуры.

А на земле быть добру. Быть на земле рассвету,
Песней своей эту мечту я разнесу по свету,
Будет она с ветром лететь и, верю, воплотиться.
И на ладонях птицы будут свободно петь, - пел Яшка.

«А на земле быть добру», - пел Жека.
«А на земле быть добру», - подпевали дети.
На ладонях Лиса пели огненные счастливые птицы.

- Спасибо вам, - благодарила, провожая их, директорша и добавила шёпотом, дотронувшись до плеча Яшки, - вы знаете, правда – большое спасибо! От души! У нас тут несколько детей из Беслана. И мы опасались… Но сегодня они пели с вами… Большое, большое спасибо!
- Меня предупреждали, да, вам спасибо! – Лис кивнул, его испачканная сажей, подпаленная чёлка упала на лоб, он поправил её закопчённой ладонью и улыбнулся.

Когда они летели назад по серпантину, жигулёнок  чихнул и заглох, чудом не вылетев с трассы.
- Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса, - завопил Лис в побледневшие лица пассажиров.  Они вышли под звезды и нависавшее слоями чёрно-синее небо.
- Сейчас «Урал» какой-нибудь поедет, не заметит из-за поворота и снесёт нас нафиг, - мрачно заворчал Яшка.
- Так чини давай! – Лёнька открыл капот.
- Хрен его знает…- Яшка посветил фонариком.
- Может, ерунда какая-нибудь, - подскочил напуганный Сафрон, - дай посмотрю. Лис перестал ёрничать и отодвинулся. Жека уже выкручивал клапан из карбюратора.
- Чего там, Котяра?
- Да иголка… Щас...
Через десяток минут они ехали дальше. Жека смотрел на свою испачканную сажей ладонь, которую пожал Лис, и по-дурацки лыбился.