Виктория Хислоп - Афины в огне

Ирини быстро шла по тихим улицам Плаки[1]. Древние тротуары, вымощенные мраморными плитами, отражали звук ее шагов. У туфель стерлись набойки, и проступившие кончики металлических шпилек неприятно клацали по гладкому камню. Следовало бы зайти в мастерскую и подбить каблуки заново, но времени уже не было, как и возможности обуть что-то другое. Кроссовки не годились для сегодняшнего случая, а еще одной нарядной пары туфель, подходящей к изящному зеленому пальто, у Ирини не оказалось.

В этом старинном районе Афин, владельцы сувенирных магазинов каждое утро, как ни в чем ни бывало, выставляли на тротуары стойки с грязноватыми открытками. Казалось, их совсем не заботит, что лето кончилось, туристы разъехались, и за весь день будет продано всего несколько штук. Они упрямо вывешивали у дверей футболки с Парфеноном, постеры с цитатами Аристотеля, карты островов, заранее зная, что все это пестрое изобилие, включая недешевые копии музейных экспонатов, будет пылиться в напрасном ожидании покупателей.

Для Ирини все здесь было внове. Ей нравилось прогуливаться по этой части города, теряясь в лабиринте узких улочек, ведущих к центру Афин с его длинными широкими проспектами.

Сегодня были именины ее крестной, и она направлялась на встречу с ней в одно из лучших афинских кафе «Зонарс».

- Не забудь купить цветы, - наставляла мать по телефону. - И не опаздывай.

Оставшиеся в Килкисе родители даже на расстоянии в сотни километров поучали её по каждому поводу. Ирини, как всегда, послушно выполнила указания и несла красиво упакованный букет гвоздик.

Улицы в то утро были тихими и пустынными, и только когда она увидела полицейских, которые, стоя группами, болтали, курили и переговаривались по рации, она вспомнила о причине. Сегодня была намечена демонстрация, и несколько главных улиц перекрыли.

Транспортные потоки заранее направили в обход центра. Небывалое спокойствие царило вокруг. В кои-то веки тишину не нарушали ни автомобильные гудки, ни рев мотоциклов. Казалось, можно услышать дыхание каменной мостовой. Такое затишье и опустение на улицах случались нечасто. Обычно, будь-то четыре вечера или четыре утра, вереницы автомобилей нетерпеливо газовали на светофорах, торопясь по своим делам. Только демонстрации и могли остановить движение в Афинах.

Когда Ирини вышла на Панепистимиу[2] - одну из длинных центральных улиц, ведущих к главной площади Синтагма, до нее донесся отдаленный гул. Она увидела, что полицейские тушат недокуренные сигареты о подошвы и берутся за щиты, которые до поры стояли в стороне у витрин. Гул нарастал, превращаясь в мощный рев.

Ирини пошла быстрее и вскоре увидела кафе. Толкнув тяжелую стеклянную дверь, она вошла внутрь. Не обращая  внимания на усиливающийся шум с улицы, респектабельные посетители пили кофе, а одетые в униформу официанты принимали и разносили заказы.

Димитра, крестная Ирини, уже сидела за одним из столиков у окна. Она смотрелась очень эффектно в элегантном красном костюме, с тяжелыми золотыми серьгами в ушах и со свежей укладкой на волосах. При виде Ирини именинница просияла радостной улыбкой.

- Ты чудесно выглядишь! Просто красавица! - воскликнула она. - Как дела в Университете? Как родители? А бабушка и дедушка?

Вопросы сыпались один за другим.

Прошло всего несколько недель с начала учебы. Ирини переполняли впечатления, она привыкала к жизни вдали от своего тихого дремотного городка на севере страны и от строгого надзора отца, который контролировал каждый ее шаг. Но даже здесь, в Афинах, ей не удалось стать полностью самостоятельной.
 
- Зачем платить за чью-то обшарпанную квартиру, если бабушка с дедом живут в получасе ходьбы от университета? - громогласно вопрошал отец.

Многие студенты в целях экономии проживали у родственников. Ирини тоже поселилась в знакомой с детства квартире, куда она приезжала на протяжении всех девятнадцати лет ее жизни, где на кровати аккуратно сидели в ряд выцветшие плюшевые игрушки, на полках стояли детские книжки с картинками, теперь уже вместе с учебниками по филологии, и где под любой предмет, включая маленькие вазочки с шелковыми цветами, обязательно подкладывалась связанная бабушкой кружевная салфеточка.

Учеба в университете обходилась дорого, и Ирини вынуждена была признать, что это правильное решение. У отца была пенсия, семья не нуждалась, но все сбережения были потрачены на то, чтобы дети продолжили обучение после школы и получили высшее образование. Как и большинство греков, ее родители были очень амбициозными в отношении своего потомства.

Ирини становилось неловко при виде выпускной фотографии брата на самом почетном месте в доме, над электрическим камином. Она знала, что старики будут счастливы поместить рядом и ее фотографию, и что бабушка уже купила подходящую рамку.

- Зачем тебе так много наших фотографий? - однажды спросила Ирини, сидя за обеденным столом из красного дерева.

- Чтобы смотреть на них, когда вас нет, - ответила бабушка.

- Но я-то здесь.

- Днём ты уходишь, - возразила бабушка.

При этих словах, Ирини почувствовала, что постоянная семейная опека душит ее.

- Учиться здесь так здорово! - сказала она Димитре. - Мне все нравится… кое-что кажется немного странным, необычным, но в целом все хорошо… Да, хорошо. Я привыкаю. А бабушкина долмадакия просто лучшая в мире!

Каждый ребенок думает, что фаршированные виноградные листья, которые готовит его бабушка, лучшие в мире, и Ирини не была исключением. Они с крестной заказали полусладкий кофе «метриос», маленькие пирожные и сидели, болтая о лекциях и учебной программе.

Со своего места Ирини хорошо видела улицу и стайку фотографов, поджидающих снаружи от «Зонарс». Когда показались фаланги демонстрантов, защелкали камеры. Фотографы ловили в объектив лица тех, кто возглавлял шествие, мечтая увидеть свои снимки на первой полосе завтрашних газет.

Толстое стекло отделяло посетителей кафе от внешнего мира и приглушало шум, но чувство тревоги нарастало по мере приближения плотной толпы. Около тысячи студентов неуклонно подходили все ближе и вскоре поравнялись с окном. К процессии присоединилось несколько больших лохматых собак. Дворняги-полукровки и чьи-то бывшие питомцы, потерявшиеся и одичавшие, которые бродят по улицам, ночуют на ступенях и питаются отходами из ресторанов, крутились впереди, лаяли и визжали. Еще нескольких псов вели на коротких веревочных поводках. Возбужденный собачий лай создавал ощущение хаоса.

Официанты прервали работу и смотрели на шествие. Их аккуратные костюмы в стиле ретро и стройные ряды блестящих чистотой столиков, казалось, принадлежали совсем другому миру, не имеющему ничего общего с дикой толпой по другую сторону окна.

В основном там были юноши, почти все в кожаных куртках, очень коротко стриженые и небритые. Они что-то скандировали низкими голосами, но ни слов, ни надписей на плакатах было не разобрать. На некоторых была порвана одежда, то ли в драке, то ли специально для образа, в любом случае, выглядело это устрашающе.

Официант принес сдачу и положил ее в металлическое блюдце на столе.

- Что-то насчет реформы образования, - неуверенно пробормотал, отвечая на вопрос Димитры.

Ирини стало неуютно оттого, что она находилась здесь, в этом буржуазном кафе. Она тоже была студенткой, как и те, кто проходил за окном, но, казалось, что между ними нет ничего общего.

Димитра заметила, что выражение лица крестницы изменилось, и поняла, что мыслями она не с ней.

- Что с тобой? - спросила она обеспокоенно. - Не волнуйся из-за этих демонстраций. Я знаю, в Килкисе такого не было, но здесь периодически случается. Студенты то и дело выходят на улицы и протестуют против чего-нибудь.
 
Она сделала неопределенный жест рукой, и Ирини почувствовала, как между ней и ее элегантной крестной разверзается пропасть. Ей казалось неправильным отмахиваться от того, что важно для людей на улице, но спорить не хотелось.

Пока демонстранты шагали мимо, прошло пятнадцать минут, за это время Ирини и крестная успели выпить еще по одной чашке кофе и собрались прощаться.

- Я очень рада встрече, и спасибо за цветы, - сказала Димитра. - Надеюсь, скоро увидимся. И не переживай по поводу этих студентов. Просто держись от них подальше.

Когда она наклонилась, чтобы поцеловать крестницу, Ирини вдохнула тонкий аромат дорогого парфюма. Это было как прикосновение мягкого кашемирового пледа.

Элегантная шестидесятилетняя женщина быстрым шагом пересекла дорогу и обернулась.
 
- Яссоу, агапи моу! До свидания, дорогая! - помахала она рукой издали.

Ирини посмотрела направо и увидела хвост демонстрации, студенты шли к правительственным зданиям и скандировали, но теперь их почти не было слышно. На долю секунды ей захотелось присоединиться, но момент был не самый подходящий, она повернула налево и пошла по пустой улице. Транспорт еще десять минут ходил по измененным маршрутам, и она могла идти прямо посередине дороги, аккуратно ставя ноги на белую линию разметки. Потом светофоры переключились на зеленый, но и после этого еще несколько минут она была совершенно одна на этой широкой непривычно пустой улице.

Несколько раз в неделю аудитории заполнялись лишь наполовину - студенты отпрашивались на демонстрации. Ирини не понимала, как можно пропускать так много лекций в самом начале учебы, но с тех пор, как она первый раз вошла в фойе университета, ей стало ясно, что для большинства студентов уличные акции не менее важны, чем занятия в университетских корпусах. Тысячи одинаковых красно-черных листовок были налеплены на стены, их бесконечно повторяющиеся лозунги сливались в один гипнотический орнамент.

- Почему ты не с нами? - спрашивали ее.

Отец Ирини был уверен, что существует только одна партия, только один взгляд на мир. Коммунистов следовало ненавидеть, а анархистов презирать. У Ирини никогда не хватало мужества оспорить эту картину мира, или хотя бы просто подвергнуть сомнению в беседе за обеденным столом. И когда парни с самодельными плакатами веселой гурьбой уходили с занятий, она не решалась присоединиться. А для них было естественным шагать по коридорам улиц, вдоль стен домов, размалеванных граффити, которые, казалось, поддерживают их протест.

Однако, случались дни, когда студенты, независимо от своих взглядов, забывали о политике и просто жили: ели, пили, танцевали и искали любви.

Однажды вечером в пятницу, в баре в районе Экзархия [3] Ирини поймала на себе взгляд светло-зеленых глаз. В полумраке они казались еще светлее. Она непроизвольно улыбнулась: безупречное лицо, одно из тех, что украшают собой мир.

Молодой человек улыбнулся в ответ и спросил ее жестом:

- Выпьешь с нами?

В баре стоял оглушающий гомон. Ирини и ее друзья присоединились к его компании и познакомились. Парня звали Фотис.

Время текло, на столе вырос стеклянный лес из бутылок, сигаретный дым клубился вокруг. Ирини была рада встрече со студентами других факультетов, но всего приятней было греться в лучах внимания этого красивого парня. На подиуме в центре бара певцы и музыканты сменяли друг друга, но разгоряченная молодежь почти не обращала внимания на их таланты. 

В четыре утра бар закрывался, Ирини собралась уходить. Она знала, что кто-то из стариков не спит, ожидая ее возвращения, и чувствовала угрызения совести. Но когда на улице Фотис взял ее за руку, поняла, что сегодня домой не придет. Ирини уже не раз пыталась объяснить бабушке, что она достаточно взрослая, чтобы поступать по-своему, и надеялась, что сегодня ее любимая восьмидесятилетняя ба, наконец, поймет это.

Неподалеку от бара в старом многоквартирном доме, построенным задолго до изобретения лифта, Фотис, его сосед Антонис и Ирини поднялись по ступенькам на девятый этаж. Пожелтевшие стены лестничных пролетов были покрыты причудливым кружевным узором. Приглядевшись, Ирини увидела, что это тысячи маленьких листочков. Здесь, как и в университете, стены выкрикивали политические лозунги.

Ирини тянуло перегнуться через низкие перила и заглянуть в головокружительную глубину лестничной шахты, но она удержалась и облегченно выдохнула, когда Фотис, наконец, открыл дверь. Внутри пахло, как в пепельнице – квартира не имела никакой вентиляции. Грязная посуда попадалась то там, то тут, на пути от дивана к раковине.  Спальня была только одна.

Парни, как и их гостья, учились в университете. На этом их общность заканчивалась. Ирини вдыхала запах неопрятного неухоженного жилища — аромат здешней реальности, дух подлинной студенческой жизни.

Квартира Фотиса была без окон, с низким потолком и стенами, выкрашенными темной краской, но при этом она гораздо меньше давила на Ирини, чем скучный, хотя и полный воздуха, дом бабушки и дедушки. Это поразило ее, когда она оказалась здесь впервые, и продолжало удивлять всякий раз, когда она приходила сюда после вечерних посиделок в баре. Они всегда возвращались втроем: Фотис шел посередине, а Ирини с Антонисом - по бокам. Когда они входили в квартиру, все проходило по одному и тому же сценарию. Антонис доставал одеяло из-под дивана, который служил ему кроватью, включал телевизор и усаживался перед ним, а Фотис вел Ирини в спальню.

Там, на узкой тахте, она сгорала в огне его страсти. Это было сокрушительно и невыразимо словами. Его стройное мускулистое тело приводило ее в восторженное исступление. Это было больше, чем она могла ожидать от любви.

Она никогда не видела Фотиса днем, они всегда встречались по вечерам в одном и том же баре, в толпе, а затем возвращались в его темную квартиру на жесткую тахту. В доме бабушки по утрам ее будил лучик света, проникающий в щель между занавесками. В комнате Фотиса окон не было, там она просыпалась от холода. Жар и испарина любви остывали к утру, постель становилась сырой и холодной. Фотиса никогда не было рядом.

Первые несколько раз она вставала и незаметно выскальзывала из квартиры мимо спящего Антониса, но однажды утром, открыв дверь спальни, она увидела, что он сидит у небольшого кухонного стола. За время знакомства они едва ли обменялись парой фраз. Ирини догадывалась, что Антонис ревнует к ней общество своего друга, и ощущала с его стороны легкую неприязнь. По этой причине она почувствовала себя неуютно, когда они оказались наедине.

- Ясоу.., - сказала она дружелюбно. - Привет…

В ответ он кивнул и затянулся сигаретой.

Хотя было еще рано, работало радио, из которого доносились тонкие звуки базуки. Перед ним стояла пепельница с горой окурков, поверхность стола вокруг нее была усеяна кучками пепла, напоминающими грязный талый снег.

- Ты видел Фотиса? - спросила она. - Не знаешь, куда он ушел?

Антонис покачал головой.

- Неа, не знаю. Без понятия.

Медленным скованным движением он потянулся за следующей сигаретой и, не предложив ей, закурил. Глубоко вдохнул дым и посмотрел на нее. Раньше она никогда не рассматривала его внешность пристально. Он также, как и Фотис, носил бороду и очень коротко стригся, но в остальном они были совершенно непохожи. Теперь она видела, что Антонис коренаст, слегка полноват, и что его нос кажется непропорционально маленьким на широком лице.

- Понятно…. Ну что ж, - сказала Ирини. - Пока.

Сказав это, она вышла на улицу и прошагала несколько километров до своего дома, дрожа от холода в рассветном мареве.

Друзья расспрашивали ее о Фотисе, но не было ничего, о чем бы ей хотелось рассказать. Она знала только, что с каждым днем ее страсть разгорается все жарче, и то, что он дарит ей в ответ, когда они остаются вдвоем, ни на что не похоже, и она не в силах противиться этому. Между их встречами могло пройти несколько дней, в течение которых Фотис никак не давал о себе знать, даже не писал смс, и ей пришлось смириться с этим.

В один из таких перерывов они случайно столкнулись на улице. Он улыбнулся ей своей широкой улыбкой и взял за руку.

- Ирини моу, моя Ирини, где ты была?

Обезоруженная ласковым приветствием, она почувствовала, что тает от тепла его руки. Когда они отправились к его дому, было темнее, чем обычно. На плохо освещенной боковой улочке он остановился, чтобы прикурить сигарету. Яркий огонек зажигалки выхватил из темноты его лицо и на нем заплясали зловещие тени. Оно стало жутким, как лицо из кошмара. Но это была всего лишь игра света.

А потом Ирини, как обычно, проснулась и обнаружила, что Фотис уже ушел, а его сосед снова сидит у кухонного стола.

- Похоже вы оба совсем не спите. У вас бессонница или что-то в этом роде? - спросила она Антониса, пытаясь понять причину их раннего пробуждения.
 
- Неа, - сказал Антонис. - Не угадала.

- Ладно. Не важно. Просто это странно, вот и все.

С этими словами Ирини повернулась, чтобы уйти, но Антонис решил сказать еще кое-что.

- Слушай… Будь осторожна. Пожалуйста.

Искреннее беспокойство в его голосе удивило ее, и она не знала, как реагировать.

Занятия в университете все чаще срывались. Если студенты приходили на семинары, то не являлись профессора, а когда они все-таки приходили, то, создавалось впечатление, что некоторые из них, разочарованы студентами, предпочитающими учебу демонстрациям.

- Почему ты не на марше? - спросил ее один из преподавателей.

У нее не было ответа. Ей было проще оправдаться за совершенный поступок, чем объяснить, почему она чего-то не делает.

- Я должна посещать Ваши семинары, - вот и все, что она могла придумать.

На самом деле причина лежала в страхе перед отцом и его реакцией, если он узнает, что она решила присоединиться к демонстрантам. Он будет очень разочарован, и ей будет горько сознавать это. А мама буквально сляжет от волнения. Шествовать с транспарантом по улице Панепистимиу и попасться на глаза крестной — нет, это для нее слишком.

Несколько недель назад полицейские застрелили на улице пятнадцатилетнего подростка. Это спровоцировало волну новых, более ожесточенных протестов. Теперь аудитории то и дело пустовали, а на улицах собирались толпы. Акции стали неуправляемыми. На центральных улицах разило слезоточивым газом, горели магазины, вместо банкоматов в стенах чернели проемы. Любой капиталистический объект становился мишенью, в знак непримиримого протеста подожгли даже огромную рождественскую ель на городской площади.

Однажды вечером из-за перекрытых дорог и полицейских заграждений Ирини пришла домой позже обычного. Пройдя по лакированному паркету через прихожую, в проеме приоткрытой двери, она поймала взгляд деда.

- Ирини, - позвал он ее. - Ты не могла бы ты зайти?

Даже теперь, спустя двадцать лет после выхода на пенсию, дед все еще выражался очень официально и проводил много времени за чтением у себя в кабинете.

- Дай-ка посмотреть на тебя, - сказал он, - исследуя ее лицо со смесью любви и любопытства. - Где ты пропадаешь?

- Добиралась из университета…

- Сегодня дольше, чем обычно.

- Да, это из-за демонстраций.

- Ох уж, эти демонстрации… Вот о них я и хотел поговорить. Раньше мы с тобой никогда не обсуждали политику, но…

- Я не участвую в митингах, - перебила Ирини.

- Уверен, что не участвуешь, - продолжал он. - Но я знаю каков преподавательский состав в твоем университете. Эти люди славятся, как тебе уже самой известно, радикальными взглядами. И твой отец…

- Я не радикалка, - сказала Ирини. - Правда, нет.

Даже на расстоянии девушка чувствовала на себе взгляд отца. Она знала, что он, наверное, уже в курсе, что она часто приходит домой на рассвете.

Газета, которая спровоцировала этот разговор лежала на столе. Она прочитала заголовок: "ЦЕНТР ГОРОДА ПЫЛАЕТ".

- Только посмотри, что делается! - сказал дед.

Он взял газету и помахал ею в воздухе.

- Эти  кукулофорои! Эти сопляки в балаклавах! Стыд и позор! - Голос деда становился все громче. - Анархисты!

Добродушный старик быстро выходил из себя, когда затрагивал эту тему.

И вдруг она кое-что увидела.

На первой странице было две фотографии. Одна запечатлела пылающую рождественскую ель, а вторая - человека, упавшего на землю под дубинками двух полицейских-спецсназовцев. Стражей порядка было не опознать, их анонимность обеспечивали круглые пластиковые шлемы с забралами, но черты лица их жертвы, искаженные болью и яростью, были отчетливо видны. Если бы светлые глаза Фотиса не были такими запоминающимися, снимок не привлек бы ее внимания.

Она взяла газету. Руки у нее дрожали, а сердце стучало. Это был Фотис. Без всякого сомнения. Ее поразило, что он сжимал в руке факел. Вот почему полицейские обращались с ним так жестоко, они пытались пресечь поджог. Было видно, что костяшки его пальцев побелели от напряжения. Он решительно не собирался расставаться со своим оружием.

- Вот! - сказал дед. - Полюбуйся на этого хулигана!

Ирини едва могла говорить.

- Это ужасно… Да, ужасно, - прошептала она и положила газету на стол. -  Я выйду ненадолго. Скоро вернусь.

- Бабушка приготовила ужин…

Дед не успел договорить, дверь хлопнула.

Ирини побежала по улице, повернула налево, затем направо, снова налево. Сегодня она передвигалась бесшумно. Через двадцать минут она добралась до места — знакомой неряшливой улочки в районе Экзархия. От быстрого бега в груди все горело. Дверь в подъезд была приоткрыта. Там уже давно был сломан замок, но никто так и не потрудился его заменить. Она побежала вверх по ступеням, перепрыгивая через одну. Взлетев на девятый этаж, Ирини припала к двери Фотиса и стала колотить в нее со всей оставшейся силы.

Через секунду Антонис распахнул дверь.
 
- Где..? - выдохнула она.

- Его здесь нет, - ответил он и посторонился, чтобы впустить ее.

В голове у Ирини бились две мысли: Фотис за решеткой или в больнице. Она не сразу поняла, что Антонис пытается ей что-то сказать.

- Он ушел отсюда. Насовсем.

- Что? Куда?

- Послушай, тебе нужно присесть. И тогда я расскажу.

Она позволила Антонису взять себя за руку и подвести к кухонному столу, где опустилась на один из расшатанных стульев.

- Что это?

- Я нашел их в комнате Фотиса несколько дней назад.

- Но откуда они там взялись?

- Думаю, он собирает их. Я с ним знаком довольно долго, но...

На кухонном столе лежали вырезки из газет.

- Пенделис… Аерополис… Артемида… Кронос, - к тому времени, как она прочитала вслух названия городов, ей уже было понятно, что их связывает. - Пожары! Все они пострадали от огня.

- Не просто пожары, - сказал Антонис, - Там везде подозревают поджог.

- Ты думаешь, Фотис имеет к этому отношение?

- А ты так не думаешь? - вернул вопрос Антонис, - Видела фото на первой странице «Катимерини[4]»?

- С факелом? Видела.

- А теперь посмотри на это.

Антонис провел Ирини в комнату Фотиса. Как только он открыл дверь, едкий запах гари ударил ей в нос. В центре комнаты лежал обгорелый ком одежды и бумаг. Мебель почернела, с постели на пол все еще капала вода - это Антонис в спешке заливал пламя.

- Бог мой! Он же мог спалить все здание, - выдохнула она.

- Да, если бы я не вернулся вовремя…

- Но как же так можно?- спросила она. У нее першило в горле от волнения и от удушливо чадящих остатков пожара.

- Не думаю, что он переживал по этому поводу, - ответил Антонис. - Поджигатели все такие. Не думают о последствиях…

Ирини еще раз вгляделась в газетный снимок, исследуя знакомые черты. Раньше она видела только их совершенство, теперь же, глядя, как они искажены испепеляющей злобой, она снова, как той ночью на улице, уловила в его лице что-то дьявольское. И в этот момент пламя погасло. Даже от воспоминаний веяло холодом, пробирающим до самого сердца.

Примечания:

1. Плака — самый старый район Афин, расположенный у подножия северного и восточного склонов Акрополя с лабиринтами узких улочек и домами построенными в неоклассическом стиле.

2. Панепистимиу — дословно название переводится как Университетская улица.

3. Экзархия - один из центральных районов Афин, где проживает много представителей интеллектуальной элиты. Район считается интеллектуальном и анархистском центром. В 2008 году в Экзархии полицейский в схватке с подростками-анархистами застрелил 15-летнего Александроса Григоропулоса, что вызвало волну длительных массовых беспорядков по всей Греции и Западной Европе.

4. Катимирини - греческая ежедневная газета, издающаяся в Афинах на греческом и английском языках.

P.S.
Имя Ирини, Ирина в переводе с древнегреческого языка означает «мир, покой». Имя Фотис происходит от греческого слова «огонь».