Отражение в зеркале. 19. Беда

          После обеда Анна собралась помыть посуду, но обнаружилось, что воды в ведре маловато.
     - Оставь. Я попозже схожу, колонка во дворе разбита, нужно идти на соседнюю улицу. Там колодец.
     - Пойдем вместе. Увижу я, наконец, что осталось от моего дома? Не думай, я готова, выдержу, ты же помнишь, что дед меня называл в детстве стойким оловянным солдатиком?
     - Я помню. Но... Столько лет прошло. – Он с сомнением поглядел на нее. - Лучше бы тебе не видеть этого никогда. Я закурю?
     - Да.
     Петр присел на скамеечку возле печки, приоткрыл дверку топки и закурил, выдыхая в нее дым.
     - Дед Евдоким печь ладил, видишь какое пламя чистое, золотистое, тяга работает как часы!
     - Столько лет прошло... Нет, Петя, “оловянный солдатик” никуда не исчез, он вырос. Я, как и ты, провела всю жизнь на войне, хотя и совсем на другой. Там тоже стреляли. Только не в тело - в душу. И не пулями.
Оба надолго замолчали, глядя на огонь.
     - Я давно уже понял, что война, как ни странно это звучит, вполне естественное и неизбежное состояние нашего мира, - стряхнув пепел с сигареты, нарушил молчание Петр, - она везде. Даже внутри нашего организма есть свой спецназ, свои киллеры, - с усмешкой взглянул он на Анну, - лейкоциты атакуют зараженные вирусами клетки, уничтожают, растворяют их. Белые кровяные тельца прогоняют и поедают бактерии. Т-киллеры - лимфоциты, уничтожают и растворяют клетки пораженные внутриклеточными паразитами. Такая вот невидимая война...
    Заметив изумленно-вопросительный взгляд Анны, он улыбнулся.
     - В спецназе я проходил специальную медицинскую подготовку. Да и сам времени не терял – расширял и углублял знания как мог. Вопрос жизни...
Он бросил окурок в топку и, закрыв дверку, встал.
     - Ну что, солдатик мой оловянный, дело скоро к вечеру, пока еще не стемнело, пойдем. Воды потом принесу.
     - А на кладбище? Или там совсем...
     - Одевайся, - перебил он ее, надевая куртку. – Посмотрим.
     Дождь перестал, но после натопленного помещения ветер казался пронзительно холодным. Анна поежилась и плотнее натянула капюшон.
Пока Петр запирал дверь, она огляделась – дом его родителей был на месте, только крыши на нем не было. Стену рассекала кривая трещина шириной в ладонь, дверь иссеченная осколками висела на одной петле, внутри виднелись куски обвалившегося потолка, обломки разбитой мебели.
     Взяв Анну за руку, Петр внимательно посмотрел ей в глаза, словно проверяя, способна ли она справиться с тем, что предстоит ей увидеть.
     - Я справлюсь, - поняв его взгляд, тихо сказала Анна. – Идем.
     Если бы не теплая ладонь, сжимавшая ее руку, Анна подумала бы, что все это ей привиделось в ночном кошмаре. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, ноги подгибались... Петр обнял ее за плечи, крепко прижал к себе.
     - Здесь, – остановился он, - дом деда Евдокима. Твой. Был. Ну, что же ты, солдатик мой храбрый? Ну-ну... Не надо плакать.
     Как и в прошлый раз, он бережно отер шершавой ладонью слезы с ее щек.
     - Платочка нет. Прости, если покарябал немного. Руки у меня...
     - Ничего, - прошептала она, бледно улыбнувшись, - не покарябал.
     Анна помнила это любимое Петькино словечко и сейчас оно, прозвучав как дальний отзвук детства, несколько успокоило ее и придало сил.
     От улицы почти ничего не осталось. Видимо именно сюда прилетело больше всего снарядов. Вдали, возле двух уцелевших строений, возились какие-то люди.
     - Возвращается народ потихоньку, - сказал Петр. – А на кладбище пока нельзя. Саперы там еще работают.
     На месте дома, в котором она родилась и выросла, громоздилась лишь бесформенная груда обломков.
     - Здесь я нашел Петровну, - Петр указал на два куска стены сложившиеся наподобие шалаша. – Она оказалась внутри, потому и уцелела. Ненадолго... – Он отвернулся, но Анна успела заметить, что в глазах его блеснули слезы.
     Вокруг останков дома торчали обугленные пни, валялись обломки древесных стволов. Уцелевшие деревья кренились в разные стороны, растеряв свои ветви, некоторые из них были срезаны осколками снарядов словно бритвой.
     - Мне доложили, что здесь уже чисто, можем пройти по тропке к терновнику.
     - Чисто?
     - Проверено саперами.
     Они пошли по тропке покрытой рытвинами от попавших в нее осколков. Справа, где прежде стояли ульи, чернела огромная воронка. Ближе к огороду уцелевших деревьев стало больше, и Анна увидела свое любимое дерево - грушу “тонковетку”, как называл ее дед.
     - Жива... – прошептала Анна и, обняв дерево, прижалась щекой к его холодному стволу.
     - Вот здесь и похоронил я Петровну.
     - Сквозь пелену слез, она увидела маленький холмик под густо сплетенными ветвями терновых зарослей. Возле креста, сколоченного из двух планок, лежал букетик увядших полевых цветов и еще какой-то странный предмет.
     - Нашел в развалинах дома, - Петр поднял обгоревший кусок изукрашенной резьбою шкатулки. – Дед твой сделал когда-то.
     - Помню... В ней Петровна хранила фотографии и письма.
     - Все сгорело... Пойдем обратно, скоро стемнеет.

***

           Осень в этом году выдалась холодная, дождливая, и Петровна постоянно мерзла.
     - Эх, совсем не греет старая кровь... Когда уже Господь приберет меня, - горестно вздыхала, крестясь на икону старуха. Ей очень хотелось попить горячего чаю, но старость согнула ей спину так, что не могла  уже Петровна дотянуться до высокой розетки, чтобы включить электроплитку. Растопить печь тоже не могла. Внук строго-настрого запретил – еще пожару наделаешь старая, сказал он ей, и убрал в свой сарай и дрова, и уголь.
     Петровна тосковала. После смерти Евдокима забрала ее дочка в город, и пока старуха могла помогать по хозяйству, все вроде бы и шло своим чередом. А когда совсем состарилась, стала забывчивой и непонятливой, то решили вернуть ее обратно на родину, поближе к земле, под присмотр внука.
     Внук вырубил часть мешающих постройке деревьев, посаженных еще Евдокимом, а на их месте построил большой кирпичный дом рядом со старой хатой, которую собирался после смерти Петровны снести. А пока оставил ее жить в ней, той мазанке, что строили еще Евдоким и Маруся из подручных средств. Тогда все так строили – сперва делался каркас из веток, потом утеплялся прослойкой из камыша, а поверх, слой за слоем накладывалась глина перемешанная с соломой. Были такие хаты теплыми, устойчивыми к влаге, и очень долговечными. До сих пор еще в глухих деревнях можно встретить мазанки, простоявшие по сто, а некоторые  и  по триста лет.
     Долгое время на доме и кровля была из камыша. Евдоким рассказывал, как ходили они с Марусей за ним далеко на речку. Накосят, бывало, нагрузят тележку с верхом, отвезут домой, а возвратиться за остальным уже ни сил, ни времени нет - на себе ведь возили. Лошади у них не было. Поутру придут забрать накошенное с вечера, ан глядь, кто-то шустрый уже все и подобрал.
     Не очень весело жилось Петровне в старом доме, сделалась она маленькой и бессильной, согнула старуху жизнь. Просила внука перенести розетку пониже, да все недосуг ему.
Вот даже ни чаю себе согреть не может сама, ни хотя бы киселику сварить или похлебки какой. Нет, грех жаловаться, невестка всегда делилась всем, что для своих готовила, да только частенько и забывала, а спохватывалась уже только как Петровну глядя в окошко заметит. Тогда и вспомнит о старухе.
     Попила Петровна водицы, да и легла в кровать, укутавшись в одеяла, чтобы согреть старые кости. Только начала дремать, как внезапно кровать под ней содрогнулась, раздался страшный грохот, рядом что-то просвистело, на столе разбилась посуда, посыпались стекла. Завыли сирены.
     Со слов внука знала Петровна, что идет война, но никак понять не могла, зачем воюют свои со своими. Сколько помнила, в их городке всегда было тихо, все жили мирно между собой. Даже с вороватыми цыганами научились ладить и жить мирком.
     Не успела осесть пыль, как раздался новый взрыв, дверь слетела с петель, в стене образовалась дыра и Петровну взрывной волной смело с кровати. Задыхаясь от пыли, она ползла к зияющему провалу в стене, в голове у нее все перемешалось.
     - Ой, беда-беда! Фрицы! - голосила она, не помня себя от ужаса. Ей казалось, что кричит она изо всех сил, но из груди вырывался один только хриплый шепот.
     Тем временем раздалось сразу несколько взрывов следующих друг за другом без перерыва. Старуха потеряла сознание.
     На улице творился ад. С неба падали трехметровые болванки разорвавшихся ракет, снаряды рвались ежесекундно, от оглушительного грохота дрожала земля. Вокруг было полно дыма, огня и пыли. Люди метались, кричали от ужаса, пытались прятаться, кто где мог. Зарево стояло в полнеба, и из этого клубка огня со свистом и грохотом вылетали все новые и новые мины, снаряды и ракеты.
     Жители близлежащих сел в панике бежали по полям, не представляя, куда им деться, где ночевать. Мощи взрывов не выдерживали барабанные перепонки. Те, у кого были машины, побросав в них, что попалось под руку, ехали под бомбежкой куда глаза глядят. Позднее появились волонтеры, подогнали автобусы, началась эвакуация.
     Петр в это время находился в своем доме. Выбежав на улицу, он увидел яркое зарево и сразу понял, что это горят склады с боеприпасами находящиеся всего в километре от города и его родной улицы, и что дело совсем, совсем плохо.
С ужасом вспомнил он, что Петровна осталась в доме совсем одна. Вчера, к счастью для него, внук ее на несколько дней уехал в дальнюю деревню с семьей, а он, Петр, обещал ему приглядывать за старушкой.
     Что есть духу, помчался он через огороды к дому деда Евдокима уже не чая добраться невредимым и застать Петровну в живых.
То, что увидел он, повергло Петра в шок - дома больше не было. Сразу четыре снаряда от реактивной системы залпового огня “Град” угодили в него и разрушили до основания. Петр в панике заметался вокруг дымящихся развалин. Вдруг показалось ему, что из-под покосившихся обломков стены, слышится слабый стон. Он бросился разгребать завал и между сложившимися наподобие шалаша обломками стены обнаружил лежавшую без сознания Петровну.
     В этот момент снова раздался настолько мощный взрыв, что у Петра совсем заложило уши. Подхватив худенькую, почти невесомую Петровну на руки, он рванул огородами обратно к своему дому. Захватив одеяло и пару подушек, снес их в подвал и там, в самом дальнем углу, уложил на них старуху, внимательно осмотрев, не ранена ли она. К его радости, отделалась она лишь сильными ушибами и неглубокими ранами. Разорвав свою рубаху, он как смог перевязал их. Дверь в погреб заложил мешками с картошкой. Едва успел он сделать это и возвратиться к Петровне, чтобы поудобнее устроить ее, как вновь раздался взрыв на сей раз столь чудовищной силы, что Петр окончательно оглох, а мешки разбросало по всему подвалу, к счастью не зацепив ни его, ни Петровну.
     Всю ночь и половину дня просидели они в подвале, а когда Петр выбрался из него, то увидел, что крыша с его дома сорвана, окон нет, в стенах зияют широкие трещины.
     - Ну вот, - подумал он, - так и не удалось мне убежать от войны, даже в родном доме настигла она меня...

     Спас он тогда Петровну от смерти, но, как оказалось, ненадолго. От пережитого она повредилась рассудком – все порывалась куда-то бежать, твердила что-то про бомбежку, фашистов, а на третий день после случившегося уснула вечером, да больше и не проснулась. Кладбище было разбито. К тому времени городок еще даже не начинали очищать от неразорвавшихся мин и снарядов - взрывы и разрушения продолжались.
     Так и схоронил ее Петр в глухом уголке Евдокимова сада, рядом с любимой грушей Анны, подле кустов терновника.
_____________
Продолжение http://proza.ru/2020/05/10/1756
Предыдущая глава http://proza.ru/2020/05/09/1577