Писатель в мягкой обложке

1. Квартира с крохотным балконом

(25.06.18)

Я лежу на своей низкой кровати и смотрю на штору. Прямо напротив сияет окно – и его украшает невероятная штора, которую я сделал сам, когда настоящая испачкалась, была выстирана и высушена, а после испорчена утюгом. И ей на замену пришло здоровенное синее одеяло, такое тонкое, что ночью под ним не согреться, и годилось бы оно только для того, чтобы расстелить его на полу, перед телевизором, расставить бокалы и шоколад и смотреть с кем-нибудь красивым хорошее старое кино. Но этому всегда мешает один неприятный человек, мой чертов сожитель, который занял соседнюю комнату и постоянно ошивается в квартире, словно ему здесь было медом намазано.

Квартиру эту мы снимаем вдвоем у какой-то зажиточной женщины, настоящей леди, которая в свои пятьдесят четыре выглядит на тридцать восемь. Ходили слухи, что она по вечерам снимает в пабе мальчиков, она и к моему сожителю пыталась подкатить свои груди, но он вечно смотрит куда-то под ноги и не замечает ничего, а я сразу дал понять, что меня с ней связывают только гражданско-правовые отношения – я даю ей деньги, она дает мне жилье.

И вот мы живем в этой квартире, в самом центре нашего душного Лема, в паре километров от Озера. Жилище располагается в новом хорошем доме, на третьем этаже, двери – напротив лифта, на кухне – балкон. С балкона открывается чудный вид на Кирпичный завод, на саму Каменную улицу и фонтан, который запускают каждый вечер и который стоит ровно на середине улицы; кто-то даже отмерял расстояние от поворота до поворота, и фонтан находится в самом ее центре. Каждый вечер он бьет тугими струями ввысь, и разлетающиеся в стороны капли освещает подсветка, самая невероятная подсветка, которая только есть в этом мире. И каждый вечер я выхожу на балкон, достаю сигарету и любуюсь нашим фонтаном, чувствуя какое-то странное счастье.

Но фонтан и все остальные прелести лежат правее, а слева зияет широкий переулок, на другом конце которого открытая футбольно-баскетбольная площадка с трибунами. Трибуны стоят трехъярусные, деревянные, окрашенные в темно-зеленый цвет, как лавочки в школе, где я учился. А дальше, за площадкой, мало что видно, только дорога и снова дома, старые немецкие дома, которые возвышаются здесь с самого основания города. Немецкие, потому что их строили немцы, и строили хорошо, раз они простояли так долго.

И вот мы живем в этой квартире, и мой сожитель действует мне на нервы, правда, последние несколько дней его не видно дома. Он вроде бы уехал в гости к брату, в какой-то другой город – а я и думать не мог, что у таких людей бывают братья. Знакомые – еще куда ни шло. А вот друзья или родственники… Где он их набрал?

Я лежу в своей низкой кровати, и хочется встать, но все тело болит. Проспал слишком долго, потому что уже третье утро встречаю без будильника, и нужно бы встать и сходить в душ, это лучше всего, но я только залезаю под жаркое одеяло с головой и задерживаю дыхание. Сколько можно так пролежать? Секунд двадцать, сорок? Или пока не вернется сожитель?



В душевой холодно, хотя на улице полдень и асфальт раскалился так, что на нем можно делать прогревания. Включаю горячую воду, а из крана ударяет струя чего-то ледяного и жгучего, и я начинаю отплясывать на кафеле ламбаду. Хорошо! Сонливость мгновенно пропадает и смывается вместе с мыльной пеной. Через пару минут уже стою на кухне в свежей майке, обнимаю ладонями турку, а за окном происходит что-то шумное, яркое, даже слепит глаза и не дает спокойно стоять на месте. Поэтому выливаю в кружку едва закипевший кофе и иду на балкон.

На балконе грязно и мокро, мое старое кресло обоссали коты. Наваливаюсь всем телом на перила, а шумное и яркое доносится с футбольной площадки, и я устраиваюсь на перилах поудобнее, чтобы лучше рассмотреть, что там происходит. А там настоящий праздник жизни, там бездомные гоняют мяч, который забыли вчера мальчишки, и наши местные бомжи играют в безумный футбол, а дворовая гопота улюлюкает им с трибун.

Рассмотреть я смог четверых «футболистов» и человек девять болельщиков, которые сидят как раз на той части трибуны, которая мне видна. Они не то что улюлюкают – они по-настоящему болеют, словно какая-нибудь «курва норд» за миланский «Интер». Один футболист, самый старый, стоит на воротах, остальные бегают за мячом, каждый сам за себя, и при случае изо всех сил лупят по воротам. Получается неплохо. Да и вообще, утро выходило неплохим. Я смотрю футбол, пью кофе и думаю, что счастлив. Даже престарелый вратарь на площадке кажется мне человеком счастливым.
И вот случается что-то невообразимое, и «спортсмен» в серых порванных брюках со всей дури вколачивает мяч в сетку, и трибуна взрывается аплодисментами. А громче всех кричит самый заметный болельщик, лысый и в черной кофте, ну просто реинкарнация одного моего знакомого скинхеда, от которого я убегал как-то ночью несколько лет назад. Наше знакомство ограничилось парой матюков и коротким кроссом от табачки до дома, но я всегда его помнил и даже как-то уважал. Быть в стельку пьяным, но держать крейсерскую скорость почти две минуты, даже ни разу не споткнувшись, по-моему, заслуживает уважения.

Лысого болельщика поддержали восторженными криками его товарищи. Волосатый вратарь сел на задницу и щербато улыбнулся. Пьяными были что футболисты, что болельщики; казалось, что они дружно решили собраться на этой площадке и отпраздновать мой день рождения.

Они играли, пока я пил кофе. Потом зазвонил телефон длинной безудержной трелью. Двоюродный брат пожелал мне всяческого добра, а спустя две минуты «Сбербанк» маякнул, что добро он умеет не только желать, но и творить. Деньги пришлись кстати. Я еще немного посмотрел футбол, помыл турку и пошел в магазин.



Странное дело – улица. За десять лет ни разу не видел своего товарища пьяным, а тут вдруг – здравствуйте! – идет по дорожке от Озера упитый в стельку, шатается, мокрый, как крыса, и счастливый. Тащится в одних только шортах и пляжных тапочках, весь в песке, и издалека машет мне рукой. Делать нечего – останавливаюсь, жду, специально не иду навстречу, чтобы подольше посмотреть, как он выписывает по дороге свои космические пируэты. И он идет, орет что-то доброе, подходит ко мне и обнимает, и я теперь тоже весь в песке и его водочном перегаре.
– Ау-у-рхх… А у меня племянник родился, – улыбается он, отстраняется и едва не падает, но я хватаю его под руку и помогаю сохранить равновесие. Ему – двадцать один, его сестре – девятнадцать. Пару лет назад она встретила парня, теперь вот родила. Как же мало людям для счастья нужно…

– Сегодня хороший день, чтобы родиться, – я хлопаю его по плечу, отчего он шатается еще сильнее и снова хочет меня обнять, и начинает что-то говорить, но я уже иду дальше, потому что ну его к черту, от него потом вообще не отвяжешься. Мне нужно скорее добраться до Петровской, там хороший винный магазин, и вот я меняю подарок брата на какой-то непонятный «Беринджер», выхожу на порог, а напротив, через дорогу – кофейня, где можно уютно посидеть, и я уже перехожу улицу и вдруг встречаюсь с фотографом из моей редакции, с долговязым Федей, который скупо улыбается и тянет мне руку:

– Ну что? – говорит он, – празднуешь отпуск?

На его плече болтается тощая спортивная сумка, и я уже положил на нее глаз, чтобы не шляться по улицам с винищем.

– Да, – отвечаю и киваю на розовую бутылку в своей руке, – бросишь к себе, чтобы глаза не мозолила?

И он смеется, снимает сумку и бережно прибирает в нее мой «Беринджер».

Мы молча подходим к кофейне, переступаем через порог и садимся за маленький столик в конце зала. Я подбираюсь ближе к стене и наваливаюсь всей тушей на подоконник, так, чтобы видеть тротуар и крыльцо. А перед нами мгновенно появляется студент в фартуке, и мы берем по крепкому кофе.

Федя подмигивает, заглядывает в сумку и с видом знатока качает головой.

– О, хороший калифорнийский сорт. Идет с морепродуктами.

А я только пожимаю плечами, потому что разговаривать с ним, на самом деле, мне не особенно хочется. Ну вот знаете, бывают люди, с которыми чувствуешь себя слегка неуютно, словно они знают о тебе что-то лишнее, или ты ощущаешь какое-то превосходство их над собой, в самых незаметных мелочах. Кажется, что эти люди взрослее, или умнее, или просто лучше, чем ты сам. Да Федя, по сути, и есть взрослее и умнее меня, такого шалопая, тем более в редакции он работает намного дольше меня, еще с тех пор, когда я и читать толком не умел. В свое время он дорос от репортера до редактора, а потом запил и ушел, сам ушел, и куда-то пропал на несколько лет, а три года назад просто вернулся и устроился к нам фотографом.
А я тогда только начинал работать, потому что сумел откосить от армии, и летал по редакции на птичьих правах – меня рассылали по всем мелким делам, крупным делам, заставляли выполнять все, чем остальным заниматься было попросту лень, и из-за этого у меня тогда стали развиваться какие-то комплексы. Помню, с каким шумом Федю встречали в газете, и как неловко себя чувствовал я. И почему-то до сих пор ощущаю эту неловкость, когда мы остаемся наедине.

И вот нам приносят кофе, Федя придвигает к себе чашечку, а я говорю:

– Жаль, тебя сегодня утром поблизости не было.

– Почему?

– У меня под окнами бомжи мячик гоняли. Такое веселье редко увидишь.

– Да уж… Кого ты там высматриваешь?

Я отстранился от подоконника.

– Моя знакомая сегодня родила. В девятнадцать. С ее братом учились вместе, он на год младше меня. Он теперь напился, встретился мне сейчас по дороге. Радуется.

– Не хочешь больше пересекаться?

– Пока что да, – киваю. – Не то что бы раздражает… Не по себе от всей ситуации. Родить в такую рань. Представляешь?

– Ну-у…– пучит глаза Федя, – если люди счастливы, то почему бы и нет?

И ведь не поспоришь.

Мы сидим еще немного, пару минут, и вдруг ему кто-то звонит. И он идет по своим
делам, а я медленно допиваю кофе, потом иду в магазин, набираю себе разной ерунды, чтобы приготовить ужин, и на пару минут задерживаюсь у полочки с морепродуктами – и, почитав бирки, иду дальше, потому что ничего в этом не понимаю.



Оказывается, пока был в винном, пропустил звонок от Розановой. Набираю номер, она отвечает мгновенно.

– И чего трубку не берем, м?

– Занят был. Привет, Саш.

– Ну приве-е-ет, – лениво тянет она. – С днем рождения тебя. Какие планы на
вечер?

– Не знаю. Посмотрю футбол и буду спать.

– С кем мы сегодня? – ей как будто бы интересно.

– Уругвай.

– А, ясно, проиграем. Хотя в прошлых матчах неплохо смотрелись.

– Согласен.

– Слушай… Я ведь поздравить позвонила, и не поздравила. И без подарка пока что.

– Угомонись. При встрече поздравишь.

– Ты до какого взял отпуск?

– До шестого. Нужно немного разгрузиться.

– Да, я понимаю…

И тишина в трубке. И понимаю, что сейчас лучшая возможность спросить про свадьбу – начать издалека, аккуратно, а после как бы невзначай поинтересоваться. И вот уже нужные слова возникают на языке, и я открываю рот, но говорю:

– Ты когда в Москву?

– В конце августа. Ты приедешь на свадьбу?

Внутри резко становится холодно.

– Нет, не получится. У меня дела.

– Дела или не хочешь? – в голосе слышны обидчивые нотки.

– Саш, ты сама знаешь.

– Ну тогда ладно, – говорит она. А я вижу, словно наяву, как она закатила глаза – она всегда делала так, а потом наклоняла голову и смотрела на тебя, словно ты только что сказал ерунду.

– Ты где сейчас?

– Подхожу к подъезду. Не могу говорить.

– Ладно… Удачи тогда.

– Да, и тебе. Давай.




В три ко мне пришла Маша.

На улице так жарко, что она раскраснелась и заметно устала. Я сидел в кресле и дремал. Она открыла своим ключом, тихо уселась на подлокотник и обняла меня. Я проснулся.

– С днем рождения, Вань.

Продираю глаза, меня тянет зевнуть, но сам я тянусь к ней, чтобы обнять в ответ и коснуться губами горячей щеки.

– Знаешь, это лучшее пробуждение за последнюю неделю.

Она рассмеялась.

– Ну прости, я сдавала хвосты.

– Все хорошо? – спрашиваю.

– Отлично.

Мы вместе уже два месяца – нас познакомила Розанова на чьем-то дне рождения. Маша студентка очного, журналистка, подрабатывает официанткой и мечтает рано или поздно устроиться в мою редакцию.

Я медленно готовил для этого почву, но до сих пор не был уверен, что что-то получится.

– Знаешь, что мне сегодня сказали? Что я похожа на Таню Мингалимову, – как будто
обижается она.

– Неплохое сравнение.

– Да? И ты туда же?

– А что? Она красавица.

Маша вспыхивает всеми оттенками красного и уходит в душ.

– А где твой сосед? – говорит она, когда возвращается и садится ко мне на колени. Мокрая и приятно-холодная. А я пытался читать газету.

– Понятия не имею. Вроде у брата.

– Он странный тип.

– Нормальный он тип… – вру я.

В пять начинается матч, а Маша к этому времени уже спит у меня на кровати. Утром она сдавала экзамен, всю ночь готовилась, а до этого почти целые сутки отработала в ресторане. Тихо, чтобы ее не будить, достаю из холодильника пиво, проверяю духовку, в которой запекаю мясо, и включаю в гостиной футбол.
К перерыву она просыпается. Ложится на диван, кладет голову на мои колени и закрывает глаза.

– Какой счет?

– Ноль-два, летим.

И молчание. Только в эфире Моуриньо рекламирует безалкогольный «Хайнекен».

– Как думаешь, мне с тобой повезло?

– Определенно.

Говорю, но не знаю, что ответить.

– А тебе со мной?

– Что за вопросы, м?

Маша тянется и обнимает меня за руку. Я сворачиваю газету и только теперь вспоминаю о том, что вино-то я, разгильдяй, оставил у Феди в сумке.


2. «Мари, Мари, Мари…»

(07.08.18)

Мое рабочее место – дивный обшарпанный стол – находится рядом с входной дверью. За дверью – небольшая веранда, еще одна дверь, вечно открытая, и улица, и оттуда всегда что-нибудь доносится, какие-нибудь шумы. Из-за этого сложно работать – сложно писать, но я справляюсь. Приходится довольствоваться тем, что имею.
 
Вообще, наша редакция очень сильно отличается от того, что вы привыкли видеть в фильмах. Зайдите в «Гугл», вбейте слово «редакция» и посмотрите на фотографии. Нравится? И мне нравится, но у нас все совершенно не так. Представьте себе довольно тесное помещение, заставленное столами, на которых постоянно навалены какие-то бумаги вокруг старых компьютеров, стулья соприкасаются со столами, стоящими сзади, между ними – узкий проход, ведущий от входной двери к двери редактора. У него-то в кабинете явно попросторнее, чем у нас. У нас просто какая-то жуткая каморка, в которой не то что развернуться – дышать бывает сложно.

И вот я сижу за своим обшарпанным столом и пишу паршивую статью про открытие домиков отдыха на Озере. Про маленькие деревянные избы, в которых можно спрятаться от погоды, их разбросали по всему нашему берегу и провели к ним специальные тропы. Сижу, пишу, рассказываю об инициативе нашей чудесной администрации и щедрости завода, который все это спонсировал.

На середине текста ко мне подходит Федя, долговязое наше существо, спокойно так присаживается на край моего стола и говорит:

– Тебя Войнохов вызывает.

А я даже язык прикусил, чуть не умер. Зачем я нужен ему? Войнохов всегда был не в духе, всегда, сколько я его знаю, и со временем он не меняется. Как не зайдешь – он вечно, зараза, недоволен. Помню, как-то появился у нас мужчина, не особенно солидный – да, но вежливый. Хотел встретиться с Пашей – сынишка мужчины то ли собаку из воды вытащил, то ли ребенка спас, я не помню. И когда он к нам зашел, чтобы придать это дело огласке, чтобы попросить о статье, на его лице сияла улыбка, а когда вышел от Феди – стал мрачнее грозовой тучи, пасмурней всех туч на земле.

И я сворачиваю программу, встаю и иду в этот филиал ада, в логово Паши, оглядываюсь на ухмылку Феди и стучусь в деревянную дверь.

– Пал Андреич, вызывали?

– Да, Захаров, проходите, не стесняйтесь. Как отпуск?

Сидит за столом и улыбается своей идиотской улыбкой. Да так ярко, что в зубы смотреться можно.

– Да ничего, – сажусь напротив, скрепя сердце. – Потихоньку.

Он внимательно на меня смотрит, выжидает чего-то, а потом вскидывает брови и выдает:

– Иван, вы работаете у нас чуть больше трех лет. За это время вы успели зарекомендовать себя…

Гадаю: что он задумал? Если ты, сволочь, клонишь к увольнению, так скажи прямо, гадина.

– … как молодого и амбициозного сотрудника, способного ответственно относиться к работе. Вы пишете хорошие тексты. Несмотря на возраст, у вас есть собственный стиль, вы грамотный человек и разбираетесь в языке. Я считаю, что вы идеально подходите для нашей газеты, но Лем – очень маленький город. У нас происходит слишком мало событий, чтобы все журналисты могли плодотворно работать…

И тут я понимаю, что он на полном серьезе хочет меня выпнуть из редакции, и внутри что-то переворачивается, я выпрямляю спину и вставляю свое:

– Увольняете меня?

– Вовсе нет! – Паша даже весь подается вперед, наклоняется ко мне и заметно
нервничает, хотя что ему нервничать, на самом-то деле. И я на какое-то мгновение начинаю в него верить, смотрю в эти его жирненькие глазки и пытаюсь найти в них что-то, а он мгновенно все портит:

– У нас такая ситуация, что сейчас мы не в состоянии содержать весь штат газеты полностью. Кого-то нужно сократить.

Бум.

– Я понял.

Встаю, поднимаюсь чуть-чуть над креслом, хочу уже уйти отсюда и хлопнуть дверью, но Паша суетится, едва ли не хватает меня за руку и восклицает:

– Нет, Захаров, вы не поняли! Я не говорил, что буду сокращать именно вас. Прошу, присядьте. Я хочу дать каждому журналисту шанс. Если вы сможете придумать что-то новое для газеты, что-то такое, из-за чего люди снова станут раскупать тираж, то пойдете на повышение.

Не сажусь, стою, и отвечаю:

– Мне нужно время.

– Понимаю. Даю вам две недели на подготовку и два выпуска для обкатки материала.



А дома я рассказал Маше про сокращения, и она сильно расстроилась – теперь ей точно не пробиться в газету.

Три дня назад я перебрался в ее квартиру.

Сожитель вернулся от брата с девушкой – удивляюсь этому человеку! – и мы с Машей решили, что так будет удобнее. Я не особенно радовался переезду, и сейчас не очень эту рад, но заставляю себя думать, что это важный этап в моей жизни, маленький шаг к тому, чтобы стать человеком…

И в этот самый день, после разговора с Пашей, после всего этого негатива, я сижу в тесном кресле, снова пытаюсь читать газету – нашу газету, которую выпускает наша редакция. А внутри все бурлит и клокочет, и хочется куда-то выплеснуть свое недовольство, свою злость, но рядом только моя Мари, и я просто выговариваю все в воздух.

– Не, ну ты посмотри на него, а? Стариков пол-редакции, но пристает все равно ко мне. Сочинил это задание идиотское…

Маша готовит, жарит мясо, молча слушает мои вопли.

– И вот даже если создавать что-то новое, что интересного можно придумать в этом
городе? Вот, посмотри, что тут есть. Первая полоса – статья о каком-то ветеране труда. Дальше – заметка о свадьбе, о рождении двойняшек, статистика из завода и чьи-то паршивые стихи. А я должен придумать что-то такое, что заставит людей покупать эту газету!

Сковородка шипит явно спокойнее, чем я. Маша ставит на стол тарелку, вываливает туда мясо со сковороды и опускает сковороду в мойку, под струю ледяной воды. Пш-ш-ш-ш-ш! – негодует раскаленный чугун.

– Знаешь, мне кажется, нужно заняться развитием в интернете. Открыть портал…

– Открыт твой портал, – перебиваю ее я. – Но на нем сидит, опять же, старик, и
публикует все то же самое. Только – еще больше статистики, и профита зеро.

Маша берется за макароны, через десять минут ставит передо мной тарелку с едой. Тыкаю в мясо вилкой – а там сплошная свиная кость, почти пустое ребро, но хорошо подгоревшее. И меня вдруг охватывает такая злость, не из-за мяса, не из-за работы
– из-за всего сразу, я просто невозможно устал, и еще этот переезд, в котором я с самого начала сомневался.

Сижу, подъедаю пустые макароны и время от времени тыкаю в мясо вилкой, чувствуя безысходность. Спрашиваю Машу:

– Ты давно была в книжном?

– Ну, так, – неловко смеется она.

– Просто у меня есть несколько знакомых, которые неплохо пишут. Знаешь, лучше, чем большинство того, что теперь продают. Вчера зашел в магазин, постоял перед полкой с современной литературой. Читаю аннотации – и понимаю, что это такое лютое дерьмо, что даже бумагу стало жалко. На которой это все напечатано. А нормальные ребята сидят, пишут в стол.

– И-и?

– И я вот думаю, может, дать им шанс, – кидаю в рот макаронину. – И мне материал для рубрики, и для людей какая-то возможность.

Маша сидит, пожимает плечами. И мне кажется, что ее все это совершенно не интересует.

Но я пытаюсь убедить себя в обратном:

– Если что, поможешь мне?

А она снова тихо, неловко так смеется, и качает головой, и я понимаю, что желаю невозможного. Что у этой девушки с красивой польской фамилией, которая только что порхала по кухне, как мотылек, в голове что-то совсем иное. И в такие моменты неволей начинаешь думать, что скоро что-то произойдет.

– Будешь есть? – спрашиваю ее. Она снова качает головой и уходит в комнату. А я выбрасываю остатки в ведро, беру сигареты и ухожу на балкон курить.


***

Мы встретились полгода назад, и мое знакомство с ней началось с извинений.

Был чей-то день рождения. Саша пригласила меня и моего товарища за компанию, руководствуясь принципом «больше людей – больше веселья». Я, как влюбленный дурак, согласился сразу. Мой товарищ решительно пошел за подарком, когда узнал, что на столе будет выпивка. Я ведь знал, что пить он совершенно не умел. Человека уносило после двух рюмок, а я закрыл на это глаза…

Когда мы пришли по адресу, оказалось, что гостей совсем мало. Мы двое, Розанова, Маша, с которой я тогда еще не был знаком, и еще несколько девушек. Товарищ покраснел, когда понял, что мы – единственные парни в этой квартире. Покраснел еще больше, когда увидел на столе открытую бутылку. И сразу пошел поздравлять именинницу…

Через пару часов они с именинницей пропали из поля зрения. Я подозревал, что заперлись в ванной, Саша убеждала, что пошли до ближайшего магазина. Девочки включили «Муз-TV» и шумно обсуждали какую-то викторину. Мне быстро стало плохо от их гомона, и я вышел на кухню. Открыл окно, закурил. Стало полегче.

– Ты же бросал? – в кухню незаметно вошла Саша.

– А я бросил, – говорю. – И снова начал…

Когда я был пьян, мне всегда хотелось курить. Мог месяцами не трогать сигареты, а как только немного выпивал, то срывался.

Мы немного помолчали. Мне было неловко, потому что я был пьян, Розановой – по той же самой причине. Наконец, она проговорила:

– Открой окно посильнее. Здесь душно.

Я молча повернул ручку.

– Как тебе Маша? – вдруг спросила она.

– Не знаю, не разговаривал с ней.

– Ты ей понравился.

– Она сама это сказала?

– Она на тебя смотрела.

– Чушь…

Стоял, курил и думал о том, что она казалось трезвой. Хотя выпила чуть ли не больше меня. Она всегда меня перепивала. Я после бутылки пива становился задумчивым, она после трех продолжала поражать меня адекватностью.

– Ну она же тебе понравилась, – продолжала Саша.

– Мне все люди нравятся.

– Да? И я?

– Ты – сильнее других…
Она поняла, что я хотел сказать.

– У меня в августе свадьба, – напомнила она. Голос сразу сделался напряженным.

Ну, подумал, сейчас начнется…

И началось.

Сначала в ванной кто-то очень громко закричал. Затем стало слышно, как заскучавшие за столом девушки вышли посмотреть, что происходит. Потом – удар ногой по двери, рев ржавых петель и громкий девичий вопль.

Мы с Розановой вышли в коридор. Дверь ванной была распахнута, Маша сидела на полу, закрывая ладонями лицо, а мой товарищ одевался, невозмутимо рассматривая себя в зеркало. Через секунду он хлопнул входной дверью и исчез. А я же знал, что ему нельзя пить…

У Маши было разбито лицо. Она слишком близко подошла к двери, когда услышала
крики. Поэтому мои первые слова, произнесенные для нее, были словами извинения.
Шесть месяцев спустя мы съехались. А Войнохову почему-то нужны эти дурацкие домики…

***

На следующий день прихожу с работы поздно. Надел утром пиджак и пожалел – за окнами стучал такой жуткий ливень, что я даже не представлял, как пойду по улице в этом пиджаке.

Статью о домиках Войнохов принял. Идею с литературной рубрикой обсуждали долго и оживленно.

Главным аргументом его нескрываемого скептицизма была фраза: «Люди не любят читать!». Я отвечал ему, что зачем тогда вообще нужна газета…

В конце концов он согласился дать мне шанс. Вспомнил, наверное, что собирался предоставить мне полную свободу решений. Я к этому времени уже подготовил свои старые рассказы, придумал псевдоним – Степан Волков – и отдал материалы редакторам. Найти настоящего пишущего человека за одну ночь не удалось. Поэтому первый выпуск моей рубрики начинался так:

«Наш сегодняшний герой такая таинственная личность, что иногда бывает непонятно: настоящий это человек или выдуманный персонаж…»

Войнохов остановил меня, когда я собрался за сигаретами. Сказал:

– Я прочитал ваш текст. Хорошо, мне понравилось. И рассказы были достойными… А вы лично знакомы с этим Степаном Волковым?

– Да, конечно.

– Хорошо бы поместить его фотографию.

– Это исключено.

– Почему?

Мне хотелось курить. Поэтому ответил с раздражением:

– Его пчелы искусали.

Потом, после обеда, ко мне подошел Федя.

– Ты вроде говорил, что твоя девушка мечтала здесь поработать.

– Ну?

– Я ухожу, в общем. Уезжаю… Если хочет, может попробовать устроиться. Паша только обрадуется – ей можно будет меньше платить.

– Да, дела…

– Жена моя в Казань переехала. Бывшая. Ну, ты знаешь. Вчера вечером мне позвонила, говорит – скучает…

Все вдруг стало как-то глупо и неважно. Свадьба Розановой, сокращение, какие-то проблемы. Вот она – настоящая жизнь. Человеку скоро сорок, а он бросает все, чтобы быть рядом с женщиной. А мне и бросать-то нечего.

Спрашиваю:

– Когда поедешь?

– Девятнадцатого. Заявление уже написал. Договорился, что дорабатывать не буду. Поэтому твоя девушка может хоть завтра приходить.

Мы попрощались. Как я тогда думал, пожали руки друг другу в последний раз.



Дождь меня застал еще рядом с табачкой, в обед, и теперь я просто топаю по мокрому асфальту в мокром пиджаке. Прохожу мимо ларька с едой, вспоминаю вчерашний «ужин» – и сворачиваю в дверь, купить что-нибудь поесть.

– Прекращай есть в этих забегаловках, – встречает меня дома Маша.

Хочу ответить ей, что думаю о ее кулинарных способностях, но просто молча ставлю на стол пакет с готовой едой.

– Как твой день? – спрашивает.

Пожимаю плечами. День как день. Устал так, что даже жить не хочется.

Открываю пакет и достаю оттуда лоток с рисом.

– А я ходила в магазин. Хотела купить кроссовки.

– Купила?

– Нет. Мне ничего не подошло. Зато я промокла. Я попала под этот ужасный ливень!
Вспоминаю, как стоял у табачного ларька, когда пошел дождь. Старик, который всю жизнь продает там сигареты, долго искал «Честер». Пришлось сушить одежду на работе.

– Тебе идет этот пиджак.

Киваю, беру из пакета пластмассовую вилку и сажусь за стол. А мокрый пиджак бросаю сушиться на батарею.

– Почему ты молчишь? – спрашивает Маша, садится напротив.

– Устал.

– Настолько, что даже рот тяжело открыть?

Я снова киваю и цепляю рис вилкой..

– Я устал и тоже промок сегодня. Поставь чайник.

Она поднимается, подходит к окну. Втыкает вилку в розетку, щелкает кнопкой, и кухня наполняется шумом.

Благодарно киваю. Кое-как глотаю пару ложек риса, и кусочек мяса застревает в зубах.

– Где зубочистки?

Маша лениво кивает в сторону полки. Я никак не могу привыкнуть к этой квартире.

– Больше никогда не заходи в эти ужасные забегаловки. Я буду сама тебе готовить.

– Ты уверена? Я хочу прожить еще лет сорок, хотя бы.

– Тогда сам себе готовь, – она обиделась. – Ты вкусно готовишь.

– Нужно купить посуду. Хорошую посуду, – почему-то говорю я.
Наконец-то нашел зубочистки, но пока открывал стаканчик, мясо само выскочило из зубов.

Она улыбнулась. Прямо засияла, словно сейчас должно было произойти что-то грандиозное. Я удержался от того, чтобы усмехнуться, и приготовился быть шокированным.

– Та-дам! – восклицает она, по-детски подпрыгнув к кухонному шкафу и открыв черную дверцу. – Я купила тебе посуду!

На полке стоит несколько фарфоровых тарелок. Белые, с каким-то фиолетовым рисунком по краю. И ни одной глубокой. И я вроде бы должен этому радоваться, но…

– Ну, хотя бы теперь у нас есть, из чего можно есть.

Маша помрачнела.

– Что с тобой сегодня?

– Не знаю. Я просто устал и хочу есть.

Специально, чтобы показать, что посуда действительно мне понравилась, беру одну новую тарелку, выкладываю в нее рис и сажусь обратно за стол.

По оконному стеклу снова застучал дождь.

– Дай закурить.

– Если ты будешь курить, то я съеду из этой квартиры.

– Но почему?

– Потому что я не выношу, когда девушки курят, – повторяю, наверное, в тысячный раз. Я всегда знал, что она курит, но не позволял делать этого при мне.

– Ты тухлый.

Через десять минут, которые прошли в тишине, я доел рис, выбросил вилку в ведро и пошел мыть тарелку. Все это время она сидела напротив и что-то читала в телефоне, а теперь встрепенулась:

  – Не мой, я сама!

Струя ударяет по фарфору, я молча смываю остатки еды.

– Ты гадкий.

Дождь даже не думает прекращаться, он только усилился. Достаю пачку «Честера» и открываю балкон.

– Кинь спички.

– Сам возьми, – отвечает Маша, уходя с кухни. Через несколько секунд слышу, как она хлопает входной дверью.

***

Она возвращается вечером. Дождя нет. Я сижу на балконе с ноутбуком на коленях, пишу. На маленькой дощечке под ногами стоит кружка с кофе, а рядом валяется пустая пачка «Честера».

– Ты даже не переоделся.

А я и забыл, что остался в рабочей одежде. И даже надел подсохший пиджак, потому что на балконе прохладно.

– Дай сигарету.

– Я не курю.

– Дай сигарету, – повторяю. Она вздыхает и тащит из кармана пальто пачку тонких.

– Там стемнело. Давай погуляем? – спрашиваю.

– Не хочу. Там грязно и сыро. И я уже нагулялась. Представляешь, от этой стервы, которая живет по соседству с моей подругой, ушел муж! А она…

Я закрываю глаза. На балконе пахнет табачным дымом и сыростью – аромат, который всегда пробуждал во мне какое-то умиротворение. Она что-то говорит, а я встаю, кладу компьютер на подоконник и переступаю порог кухни.

– Куда ты?

– Гулять. Один, если для тебя слишком сыро.



3. Писатель в мягкой обложке

(тот же вечер)


По правде говоря, не так уж и сыро, если подумать. Иду, распинываю по дороге еще влажные после дождя камешки. В воздухе пахнет прибитой пылью – любимый запах моего детства, когда я, мелкий еще парнишка, ждал окончания грозы за кухонным столом, паля во все глаза на эти жутко красивые молнии, которые пронизывали небеса так грозно и так незаметно, а потом выбегал на улицу, вдыхать в себя запахи неба и этот самый аромат – аромат прибитой дождем земли. Тогда почему-то мне казалось, что именно так пахнет море, и я садился на корточки возле какой-нибудь большой лужи, дул на нее сверху и представлял, что я бог ветров или еще какое-то существо, а лужа – это громадное море, которым я тоже мог повелевать.
Медленно шаркаю по асфальту, выхожу из дворов и сворачиваю на дорогу. Хочется найти тихое местечко, вроде безлюдной кофейни, такое, где я еще никогда не был, где никто не знает меня. Сесть там, раскинуться в кресле и смотреть в потолок, слушать музыку, проводить время максимально бесцельно – просто чтобы перестать забивать себе голову всей этой ерундой. Потому что, честно сказать, я уже начал во всем сомневаться.

Или, может, я просто стал понимать то, в чем меня всегда обвиняла Саша. Она так и говорила, обычно смотря мне прямо в глаза или делая какую-нибудь работу и обращаясь ко мне как бы между прочим. Она говорила:

– Ты вот вроде нормальный человек, а ведешь себя как ребенок.

И начинала вспоминать мне все мои мелкие проколы, на которые я только щурил глаза и отмахивался ладошкой. И, само собой, сразу же находил три тысячи оправданий: мол, тогда я ответил грубо, потому что ты меня разбудила, а в тот раз я вообще не въехал, что происходит… И Розанова останавливала на мне взгляд – то есть, если до этого она просто на меня смотрела, то теперь въедалась в мои зрачки глазами – и, выдержав паузу, лаконично отворачивалась, добавляя:

– О чем я и говорила.

Она объясняла мне, что мой откос от армии – проявление слабости, а я доказывал, что это проявление здравого смысла. Она говорила, что я копошусь в этой газете лишь потому, что не хочу расти дальше, а я отвечал, что мне здесь нравится. И, наконец, когда я стал встречаться с моей Мари, Розанова сначала радовалась, а потом все-таки сказала:

– И даже это ты делаешь от безысходности.

Ну а я не знал, что ответь, потому что меня это все подбешивало. Раньше-то Саша особо на это внимания не обращала, пока не выяснилось, что ей нужно уезжать, а я перестал корчить из себя друга и рассказал ей наконец то, о чем давно должен был рассказать. А теперь вдруг она стала все это замечать. Ну еще бы! Раз ее будущий муженек связал свою жизнь с армией – значит, я должен как минимум отслужить по контракту, а не прятаться от портянок на работе. Если он забирает ее в большой город (а она такой же журналист, как и я!), то и я должен бросать свою газету, переводиться в другой университет и дохнуть на двух работах, чтобы оплатить квартиру и учебу. Просто я в один прекрасный момент оказался на пару уровней ниже ее – а Розанова поднялась на новый этаж, и оттуда все стало выглядеть немного
иначе.

Так я думал всегда. Но теперь я иду по мокрой улице и начинаю понимать, что она, вполне возможно, говорила что-то дельное.

Но вот передо мной оказывается вывеска старой городской кофейни, той самой, где я прокукарекал свое вино в Фединой сумке, и я бросаю свою затею найти новое место и заворачиваю сюда.

Переходя порог, сжимаю кулаки и думаю о том, чтобы сегодня работала Полина – и моя мечта мгновенно сбывается. Она стоит здесь, за стойкой, склонившись над подносом, на который укладывает сэндвич. Медленно прохожу в зал, двигаю к самому дальнему столу, в затемненный угол, и сажусь в кресло. Здесь уже не пахнет дождем, здесь сводят с ума запахи кофе и выпечки, и сразу просыпается такой жуткий аппетит, словно я старый волк, который ничего не жрал целый месяц.

С Полиной мы были знакомы давно, и я даже не помню, с чего началось это
знакомство. Она просто всегда была моим близким товарищем, хоть мы особенно близко никогда и не общались. Мне всегда хотелось написать о ней – она была таким колоритным персонажем, что каждый, хоть раз ее увидевший, будет помнить ее добрую половину своей жизни. Она вечно горела своим бешеным огнем, связываться с ней было опасно – не каждый может осилить ее кипучую энергию, ее привычки. Тонкая, для девушки довольно высокая, Полина постоянно проверяла свой организм на прочность – в выходные ходила в походы, разбивала дни на кучи всевозможных тренировок, а по вечерам ее невозможно было заставить посидеть дома, ей постоянно нужно было куда-то идти, что-то делать, без этого она гасла. Не каждый может осилить ее образ жизни. Не смог и парень, с которым она рассталась три года назад. С тех пор у нее не было никого, она перекрасила свои русые волосы в жгучий черный, прикупила интересную черную шляпку и стала красиво материться. Как-то раз мы сидели здесь с Сашей. И бариста так умело обложила матом какого-то туркменского студента, что тот назвал ее нечестивой женщиной.

А сейчас ее черная шляпка мелькает меж столиков, Полино грациозно рассекает по залу, принимая заказы, и вот подходит ко мне, и лучезарная улыбка так растягивает ее лицо, что шляпка съезжает на затылок.

– Ваня!

– Полина!

– Я тебя не видела гребаную тысячу лет!

– Ну иди тогда сюда, – улыбаюсь и встаю, а она бросает на стол блокнотик и падает в мои объятия. Кто-то повернулся, чтобы посмотреть на нас, и посмотрел, как на идиотов, а я только подмигнул ему, крепко сжимая Полину.

Она стоит так секунд двадцать или тридцать, а потом берет себя в руки и снова хватает блокнот.

– Сейчас вернусь. Пну стажера, пусть работает. Будешь что?

– Самый крепкий, самый черный кофе.

– Я тебя услышала.

Полина возвращается за стойку, пинками выгоняет из подсобки стажера – того самого, который обслуживал нас с Федей в мой день рождения, и подходит к кофейной машине. Она делает мне кофе, гремит посудой и через пару минут возвращается, падает в кресло и ставит на столик две дымящиеся чашки.

– Ну, рассказывай.

– Ты устанешь меня слушать, – смеюсь, глядя в ее глаза.

– Моя смена закончилась, так что выкладывай, – серьезно отвечает Полина.

И я выкладываю.

Что меня, скорее всего, сократят. Что я переехал к девушке, которую не люблю совершенно, и сделал это зря. И рассказал ей то, о чем думал по дороге, о всех своих сомнениях. Это вроде кажется таким глупым и незначительным, но жизнь все-таки портит знатно.

– Познай дхьяну, приятель, – делает она вывод, выслушав меня, – отрешись и созерцай. Рано или поздно все наладится.

– Ты увлеклась буддизмом?

Она махнула рукой. Я допиваю кофе, делаю последний глоток – он закончился, пока я говорил. Вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла, уставившись в потолок – также, как мечтал по дороге сюда.

– Надоело быть вечным Холденом Колфидом. Саша во всем была права, – говорю.

– Ты такой же ловец, Вань. Только ловишь не маленьких детишек, а себя самого. А у
тебя не получается.

– Когда настроения нет, все равно ничего не выйдет, – цитирую Сэлинджера и пожимаю плечами.

– Просто расслабься. Ты – это ты, и я бы поговорила с твоей Сашей насчет ее высказываний. Придет время, и все изменится, и ты изменишься, и все устаканится.
А настроение я тебе сейчас организую.

До закрытия остается десять минут, время близится к одиннадцати. Полина забирает посуду у последнего посетителя, выгоняет стажера домой и закрывает дверь изнутри. Паршивая музычка, которая играла в колонках, меняется на Гарри Нильсона, я раздвигаю столы, и мы начинаем танцевать под «Мучо Манго». Полина обняла меня за плечи, положила на мою грудь голову, и мы стали медленно покачиваться в такт музыке.

Мне стало спокойнее. Только я постеснялся сказать об этом Полине.


***


А через десять дней меня уволили. Или, как красиво говорил редактор – сократили. И все началось по новой.

В тот вечер я хорошенько набрался. Маша допоздна работала в ресторане. Я сидел на кухне один и играл в гляделки с пустой бутылкой какого-то дешевого вина. Потом к ней добавилась вторая, которую я купил вместе с первой. Потом – третья, уже из Машиных запасов.

Потом вернулась Маша и, ничего мне не сказав, ушла в комнату. Меня это зацепило. И правда, какого черта? Меня уволили, я сижу один, мне плохо, а она молча проходит мимо кухни? И ладно, если бы она ничего не знала, но ведь она знала. Я позвонил ей, когда выходил из редакции.

Посидел еще немного. Комната плыла, и я пытался сфокусировать взгляд на стене, чтобы вернуть все на место. Помогало. Я ждал, что она не найдет меня в комнате и зайдет на кухню, но бесполезно. Кое-как, вцепившись пальцами в столешницу, я попытался встать и пойти к ней, но вместо этого рухнул на пол, повалив за собой стул. Попытка подняться тоже завершилась провалом. Я только опрокинул пустые бутылки, и они с грохотом скатились со стола. Поэтому, смирившись, я стянул вниз скатерть, завернулся в нее, как в одеяло, и почти сразу уснул.

Маша просидела со мной все утро.


– Почему тебя не рвало? – спрашивает она, когда я более-менее прихожу в себя. – Ты столько выпил…

Пока я спал, она сходила в магазин за пивом. Ночью укрыла меня одеялом, а теперь даже ни намеком не давала понять, что хочет закатить мне сцену. Было заметно, что ей это все неприятно – что я напился, учинил погром на кухне и проспал всю ночь, завернутый в скатерть, но она просто сидела рядом со мной, держала в руке открывашку и пробку, а я потягивал пиво, которое она для меня принесла…

– Не знаю, – пожимаю плечами. – Меня никогда не рвет.

– Ты такой тяжелый. Я не смогла дотащить тебя до кровати.

– Да ладно… Спасибо тебе.

Маша молчит.

– Меня уволили, – почему-то говорю я.

Она кивает:

– Я знаю.

– Я хотел дождаться тебя, но ты сразу ушла в комнату.

Маша поднимается, бросает пробку в ведро, открывашку кладет в выдвинутый ящик с приборами. Стоит, рассматривая свои ножи и вилки, и произносит:

– У меня был тяжелый день. Сначала твое увольнение, потом этот кретин, который вздумал меня лапать… Поэтому я не подошла к тебе вечером.

– Кто? Посетитель?

– Да, он вчера тоже напился и лез то ко мне, то к другой девочке.

Меня стало распирать от злости.

– Ты знаешь, как его зовут? Как он выглядит? Я встречусь с ним…

– Нет, не встретишься, – перебивает Маша. – Не встретишься. Пьяный – да, пошел бы. Трезвый – нет.

Она смотрит на меня, не моргая. Мне делается стыдно. Замолкаю, допиваю пиво и иду в душ.

А в голове – все те же мысли, как тогда, в кофейне с Полиной. И Розанова, и теперь Маша – они обе обвиняли меня в том, что я говорю слишком много. Что постоянно разбрасываюсь словами, но почти никогда не придаю им значения. Только Маша боится говорить это прямо, а Розанова – говорила всегда. Каждый раз. Особенно после того, как мы стали регулярно с ней ссориться.



О ее помолвке я узнал случайно. Мы сидели в какой-то кафешке, она говорила по телефону. Уже не помню, с кем. Да это, наверное, и неважно. Помню, она сказала:

– Мне нужно до августа съехать с квартиры…

Перед ней стоял горячий пунш. Она медленно помешивала его пластиковой трубочкой и говорила:

– Тань, я сама очень волнуюсь. Когда он сказал мне, я опешила…

Я, наверное, тоже опешил. Мне вдруг резко захотелось курить.

За стойкой бара в этот день работала девушка моего друга. За свой счет она покупала сигареты и спички для посетителей, и потому ей всегда оставляли высокие чаевые. Мне вдруг резко стало невыносимо сидеть за нашим столиком. Я встал – Саша проводила меня взглядом – и прошел через весь зал, чтобы попросить у девушки сигарету. К тому времени последний раз я курил той ночью, когда мой приятель разбил дверью лицо одной замечательной особе, и с тех пор моя жизнь понеслась кувырком…

Почему-то самые важные события в жизни случаются совершенно неожиданно. Можно сказать – спонтанно. Хотя, казалось бы, все это происходит на твоих глазах, ты даже становишься участником этих событий, но упрямо не желаешь признавать их действительность. Например – знакомишься с девушкой, которая встречается с парнем. Происходит что-то нелепое, и раз – ты уже понимаешь, что она самый важный человек в твоей жизни, что ты до этого никого не любил и теперь уже совсем не полюбишь. И самое главное, что парень-то проживает в другом городе, ты никогда его не видел и каким-то странным образом убедил себя, что он – не больше, чем печальная иллюзия…

Очень долго ты живешь, довольствуясь тем, что она просто рядом. А потом вы сидите в кафе. В нормальном кафе, очень даже уютном. С музыкой, большими окнами, выходящими на городскую площадь, и черными лакированными столиками. И в этом самом чертовом кафе до тебя вдруг доходит, что она, оказывается, уезжает…

У девушки в баре были только «Кэмэл». Я оставил на столе полтинник, прикурил и вышел на улицу. Ветер как будто с цепи сорвался – с головы прохожего мальчика унесло шапку. А я его будто не чувствовал.

Где-то изо всех сил лаяла собака. Мимо меня прошел огромный мужчина в пальто, от него пахло мылом. А я стоял, курил и рассматривал свое нелепое отражение в оконном стекле.

Почему-то думал, что она ко мне выйдет. Тихо подойдет сзади, прислонится щекой к плечу и скажет:

«Это все ерунда, не бери в голову…»

Почему-то казалось, что тогда прекратится ветер и перестанет лаять собака. Что откуда-то появится смысл, и мы пойдем домой, с улыбкой рассуждая о том, какими дураками мы были.

Я докурил сигарету до фильтра и вернулся в кафе. Саша допивала свой пунш.

– Все нормально? – спросила она. – Ты какой-то загруженный.

– Да, – соврал я. – Просто вспомнил, что завтра утром планерка…

С тех пор я сделался паталогическим лжецом. По большей степени в том, что имело прямое отношение к Саше.

Может, поговори я с ней тогда серьезно, все это не превратилось бы в плохой цирк. Клоун из меня вышел никудышный – кривлялся, кривлялся, но никак не мог понять, где находится граница, которую переступать запрещено. Которая отделяет хорошие отношения от вмешательства в личную жизнь.

– Ты уезжаешь? – неловко спросил я.

– Да. Время настало…

А я промолчал. Хотя должен был сказать ей, что считаю все это бредом. Мы еще немного посидели, а вечером я позвонил Маше. Хорошей девушке с красивой польской фамилией.



Первая ссора случилась внезапно. Розанова позвонила, чтобы пригласить меня на свадьбу.

К тому времени она уже вернулась в свой родной город. Семьи жениха и невесты готовились, что их дети переедут в Москву.

Мы не виделись около месяца. А она позвонила и сказала мне:

– Ты приедешь на мою свадьбу?

Не знаю, как мне удалось, но я сумел превратить обыкновенное «нет» в что-то очень холодное и колючее. Она расстроилась.

– Почему? Это же мой праздник. Я хочу, чтобы все мои друзья были там…

Свадьба намечалась на август. Я соврал и придумал себе какую-то нелепую летнюю командировку.

Саша расстроилась еще сильнее.

– Ты же знаешь, мне будет тебя не хватать.

– Знаю.

– Тогда почему не хочешь ехать?

– Я уеду по работе.

– Да ты врешь. Кто тебя по делам пошлет-то…

– Я не поеду.

– Да почему?

Не знаю, почему ей было так сложно это понять.

– Я уже говорил тебе.

– Из-за работы?

– Из-за того, что я напьюсь там в хлам и полезу бить рожу твоему жениху.

– Почему?..

– Да потому что! Ты забыла, о чем мы говорили тогда, на кухне?

– Не забыла. Это не укладывается в моей голове.

– Почему?

– Ну… потому что это ты. Ваня. Мой близкий человек…

Слово за слово мы пришли к тому, что я перешел на грубости. Сказал, что вся эта свадьба – собачий бред, что через два года они разведутся, а она только испортит себе жизнь. Саша в гневе бросила трубку.

Тем вечером я тоже напился. Ведь я был уверен, что прав, что она совершает ошибку. Но адекватно сказать ей об этом так и не сумел.


4. Сам себе и небо, и луна

(19.08.18)

Через два дня возвращаюсь в свою старую съемную квартиру, в легкой коричневой куртке и с рюкзаком на плече. Маша была на работе, когда я собрал вещи и ушел домой. Думал, что так будет спокойнее и надежней, но умудрился забыть у нее свою посуду.

Сожителя снова нет. На тумбочке в моей комнате стоит серый баллончик с лаком для волос, постель смята и пахнет духами. Убираю лак в прихожую, закидываю постель в стирку и выхожу на балкон.
Футбольное поле пустует. На перилах сидит голубь и вопросительно смотрит на меня, надеясь чем-нибудь поживиться. Беру на кухне старый батон, сажусь в кресло и крошу его перед собой. Птица охотно слетает вниз, снова смотрит – не обманываю ли я ее? – и принимается подбирать крошки.

Непривычно тихо. И от этого – невыносимо.

Возвращаюсь к себе в комнату. Нахожу в шкафу старый приемник, в ящике стола – нетронутый «Кэмел». Зажигалок у меня не водилось, а спичек на кухне я не отыскал. Видимо, сожителю со своей дамой в квартире было не до готовки…
Голубь сидит на кресле. Сгоняю его на пол, снова крошу батон и достаю сигарету. Включаю приемник. На какой-то станции крутят «Аукцион». И вот я сижу, тереблю сигарету, смотрю на птицу и впервые за долгое время не понимаю, что делать дальше.

Я ушел от Маши. Молча, забыв у нее свою посуду. Зато почему-то прихватил ее чайную ложку… Меня уволили из-за того, что рубрика не оправдала себя. Розанова через месяц выйдет замуж и уедет в Москву. А что делать мне? Может, тоже куда-нибудь уехать?..

Внизу послышались шаги. Я свешиваюсь через перила, замечаю прохожего и машу ему рукой:

– Товарищ, огонька не найдется?

«Товарищ», мужик лет пятидесяти, испуганно оглядывается, задирает голову вверх и наконец видит меня.

– Каво?

– Есть прикурить, говорю?

– У меня зажигалка! Постараюсь добросить!

Со второго раза ему удается закинуть ее ко мне на балкон. Прикуриваю, возвращаю прохожему металлическую коробочку с огнем и крепко затягиваюсь.

Странно понимать, что в этом маленьком и злобном городе есть добрые люди. Голубь, добирающий последние крошки, казалось, думает о том же…

Слышу, как в квартире открывается входная дверь. Доносятся разгоряченные голоса сожителя и его подруги. И в этот момент мой третий этаж почему-то показался мне неизмеримо высоким.

Они проходят мимо кухни. Девушка спрашивает, почему работает стиральная машина. Сожитель, наверное, привычно пожимает плечами. Я слушаю, как они ходят по комнате, обсуждают какого-то алкаша, который блевал около сквера, а потом девушка входит на кухню.

Дверь балкона открыта, и она сразу меня замечает. И, похоже, страшно пугается, потому что начинает звать своего парня по имени.

– Кто курит у нас на балконе?

Он входит вслед за ней. Я киваю ему, он здоровается. И говорит:

– Это Ваня.

– Почему он курит?

– Приятно познакомиться, – говорю я.

– Почему ты куришь? – спрашивает меня сожитель.

– Я не потерплю, чтобы здесь курили!..

Ее голос срывается на крик, а мне делается грустно. Она своими воплями голубя
спугнула… Впитываю в себя последнюю затяжку, тушу окурок и обращаюсь к соседу:

– Через пару дней уеду.

– Можешь не спешить.

– Спасибо…

Они уходят в комнату. Слышно, как кто-то со злостью щелкнул задвижкой. Я устраиваюсь в кресле, закидываю ноги на перила и закрываю глаза.

Где-то рядом снова заворковал голубь.


Просыпаюсь я из-за ветра. Рядом со мной на корточках сидит сожитель и смотрит в пустоту.

– Рад за тебя, – сонно говорю ему.

Он пожимает плечами.

– Ты сегодня здесь останешься?

– Ну, наверное. Предлагаешь мне на улице спать?

– А ты можешь?

Я посылаю его к черту. Он встает, как-то неловко потягивается и просит:

– Не кури здесь, ладно?

Я посылаю его дважды.



После обеда снова заглядываю в кофейню. Снова смена Полины, и я удачно попадаю на ее перерыв. Она сидит в кресле и кому-то эмоционально говорит:

– Послушай, шляпок майонезный, сегодня я занята…

Удивительно. У нее все-таки кто-то появился?

Над столом висит настольная лампа. Я задвигаю штору и включаю перед собой свет.

– Мы встретимся завтра, если мне это будет нужно…

 Динамики изливают из себя довольно симпатичный кавер на «Hotel California». В глубине зала разговаривают пожилые женщина и мужчина, у входа болтают подростки.
Полина заглушает их всех.

Беру кофе, сажусь на подлокотник ее кресла и аккуратно отнимаю у девушки телефон. Сбрасываю звонок и прибираю мобильник в карман.

– Не трать попусту свои нервы. Сегодня слишком спокойный день, чтобы этим заниматься.

– Он достал меня.

– Понимаю.

– Смотрите, понимающий нашелся…

– Давай лучше послушаем музыку. Она прекрасна.

«Калифорнию» меняет Крис Айзек. Бариста покачивает головой и пихает меня в бок.

– Хочу танцевать.

– Почему бы и нет…

Встаю, протягиваю девушке руку. Мы выходим в проход между столами, обнимаемся и замираем под музыку. А потом – резкое движение Полины, она повела первой, а я едва успеваю осадить ее пыл и взять инициативу на себя. Ее телефон в моем кармане надрывно верещит. Она аккуратно вытаскивает его, сбрасывает звонок и снова обнимает меня за плечи.

Свет от ламп освещает стены, сделанные в стиле английских пабов. На них висят черно-белые фотографии Лема в тонких черных рамках, макеты уличных фонарей и старые киноафиши. От девушки приятно пахнет кофе. Черт, да здесь от всего пахнет кофе! Она кладет голову мне на плечо и, наверное, закрывает глаза. В кофейне почти нет посетителей, мы можем слушать музыку, ни на что не обращая внимания, и танцевать…

– Мне лучше, – тихо проговорила она. Ту самую мысль, которую я в прошлый раз постеснялся озвучить.

Я киваю.

– Это главное…



Около шести выхожу на воздух. Меня обдает прохладой надвигающегося вечера и криком ребенка на другой стороне улицы.

Собирается дождь. Я закуриваю, усаживаюсь на лавочку и слушаю вопли довольно громкого дитя.

Тянет в сон. И я не сразу понимаю, что сквозь детские крики начинает пробиваться звонок моего телефона.

– Ты в городе? – спрашивает Саша.

– Да.

– Что делаешь?

– Слушаю плач девочки и хочу дать ей конфету.

– Ну так дай.

– У меня нет…

– Ладно. Просто я в Леме. Можем встретиться?

В последний раз мы виделись три месяца назад. Когда она съезжала с квартиры, а я наблюдал за тем, как моя жизнь теряет последние крупицы смысла.

– Само собой.

– Я у Озера. Подойдешь?

– Подожди меня. Минут через сорок буду.



У Полины кончился перерыв. Возвращаюсь в кофейню, подхожу к стойке и прошу сделать два кофе.

– Мне с собой.

– Могу дать тебе термокружки. Ты же вернешь?

– Конечно.

– Просто они мои личные…

Она включает кофемашину, открывает новый пакет с зернами. Я наблюдаю, как она
делает свою работу, и думаю о том, что наконец-то увижу Сашу.

– У тебя все хорошо?

– Прямо сейчас на Озере меня ждет Розанова. И я не знаю, что делать.

Стаканчик наполнился. Полина меняет его пустым, а содержимое аккуратно переливает в высокую термокружку.

– Это та самая, которая замужем?

– Да. Выходит через месяц.

Бариста наваливается на стойку и щелкает меня по лбу.

– Ты болван. Пошли ее к черту и останься со мной.

– У тебя там кофе готов.

Она повторяет процедуру со вторым стаканчиком и ставит передо мной две блестящие
термокружки. Красную и серую.

– Ты рассказывал мне о ней. Ты правда ее любишь?

– Выходит, что да.

– Вы спали?

– Нет, – качаю я головой. Полина складывает руки на стойке и опускает на них
подбородок.

– Ты странный. Я не понимаю, откуда такая привязанность?

Я промолчал. Когда-то сам задавал себе этот вопрос…

– Тебе бы уехать, – грустно вздыхает она.

– Надо бы. Знакомый с работы уехал в Казань, можно было с ним. Только уже
опоздал, скорее всего.

– Ладно… Но если что, тебя же здесь ничего не держит?

– Абсолютно.

– Тогда держи этот вариант в голове. И будь сегодня мужиком, Захаров!

Она подается вперед, смачно целует меня в щеку и отталкивает от стойки.



Саша сидит на берегу. В просторной темной блузке и брюках, которые нещадно
терзает ветер.

– Привет, Вань.

Она постриглась и похудела. Я не сразу ее узнаю.

– Как ты?

Яркий макияж. Улыбка, от которой пасмурное небо стало светлее. На руке –
блестящее новенькое кольцо. Где я был все это время?

– Я хорошо. Держи.

Протягиваю ей термокружку, сажусь рядом на лавочку.

– Спасибо. Сегодня не ела ничего.

Я сажусь так, чтобы можно было на нее смотреть. На остальное у меня не хватает
духу. О том, чтобы сказать ей что-то, речь вообще не идет…

– Быстро ты. Сказал, сорок минут, я уже вздремнуть приготовилась.

– Был рядом. Помнишь на Петровской кофейню?

– Я помню там винный магазин. Блин. Я там постоянным гостем была…

– Можем зайти.

– Нет, мне через час обратно ехать. Вадим ждет у старой квартиры. Не хочу
объяснять ему потом, почему от меня пахнет.

Я промолчал. Открываю свой кофе, делаю глоток. Ветер усилился и обжигает лицо холодом, а внутри делается тепло.

– Пойдем куда-нибудь? Здесь зябко.

– Давай. Была в тех домиках? – показываю рукой в сторону деревянных построек, о
которых писал статью.

– Нет, а что там? – с интересом спрашивает Саша. Я поднимаюсь с лавочки и подаю
ей руку.

– Пойдем, увидишь.

Мы спускаемся к тропинке, которая огибает Озеро. Домики представляют из себя обыкновенные деревянные беседки с лавочками и столами. Скоро их загадят горожане, но пока что они остаются уютными островками тишины, в которых все еще пахнет свежими стружками.

Они стоят на другой стороне Озера. Пока мы идем к ним, начинается дождь. Я надеваю на Сашу свою куртку, беру ее за руку, и мы почти бежим по темнеющей от воды щебенке.

Навстречу идут люди. Кто-то спешит к палаткам с квасом, чтобы укрыться от дождя, кто-то просто шагает, подставив стихии лицо. Мы быстро добираемся до ближайшего домика. Саша шумно выдыхает, падает на лавочку и приглаживает намокшие волосы.

– Захаров, вечно от тебя проблемы…

Я смеюсь, ставлю кофе на стол и устраиваюсь в дверном проеме. Ветер успокоился, и ровные линии дождя разбиваются о землю прямо передо мной, но внутрь не залетает ни капли. Я опираюсь плечом о стену и прикуриваю.

– Какого черта ты куришь? Не кури!

– Тебе мешает?

– Нет, но… Почему ты куришь?

– Потому что я волнуюсь.

– От чего?

– От того, что ты рядом.

Ее лицо делается серьезнее.

– Тебя напрягает наша встреча?

Я качаю головой.

– Это лучшее, что произошло со мной за последнее время.

– А что еще произошло?

Она смотрит на меня, не отрываясь. Делаю долгую затяжку, отворачиваюсь в сторону дождя и говорю:

– Меня уволили из газеты. Сегодня я ушел от Маши, и, похоже, скоро уеду из города.

– Так. Хорошо. Почему ты ушел от нее?

– Потому что не люблю ее.

– А кого ты любишь?

– Тебя.

Повисла тишина. Она берет со стола кофе, я лезу за второй сигаретой.

– Куда хочешь уехать?

Саша поднимается с лавочки, подходит ко мне. Кладет голову на мое плечо и обнимает термокружку.

– Не знаю. Плевать, куда… Поеду вслед за Федей. Говорят, в Казани красиво.

– Наверное.

Мы стоим рядом и молча смотрим на дождь. На улице совсем не осталось людей, все куда-то исчезли. Почему никому не нравится обыкновенный дождь?..

– Ты все выдумал, Вань.

Я вопросительно смотрю на Сашу.

– Ну, что любишь меня. Что хочешь уехать. Тебе нужно вернуться к своей девушке, и все станет хорошо…

– Не хочу. Это все длится столько времени… Когда тебя нет, постоянно выбираю что-то, иду на уступки. На компромиссы. Провожу время с людьми, которые мне нахрен не нужны. Живу не своей жизнью.

– А чего ты хочешь?

– Уехать. С тобой. Ты поедешь со мной в Казань? Я пойду работать, мы снимем квартиру. Ты сможешь писать…

Саша отстраняется.

– Как ты себе это представляешь?

– Пойду на вокзал и возьму нам билеты. Ты пойдешь к Вадиму и скажешь, что свадьбы не будет.

– Вань, да как ты не поймешь! Я люблю его, я счастлива с ним! Это так сложно понять? Тебя послушай, господи, сколько жалости к себе! И о чем можно говорить,
если ты не делаешь ничего, чтобы это изменить!

Я в сердцах бросаю сигарету в лужу. Беру кофе, делаю большой глоток.

У Саши звонит телефон:

– Да, я еще не освободилась. Может, десять минут…

Выхожу на улицу, чтобы не слышать, как они говорят. Добираюсь до высокой липы, наваливаюсь плечом на ствол и просто смотрю на Озеро.

Какой идиот посадил перед водой липу?..

***

Домой прихожу поздно вечером.

После того, как Саша вернула мне куртку, попрощалась и ушла к своему жениху, я
заглянул к Полине домой. Она назвала меня кретином, напоила вином и вовремя спрятала бутылку. Спросила:

– Может, останешься?

Я ушел. По пути потерял сигареты и теперь стою перед входной дверью своей съемной квартиры, ковыряясь в замке ключом. Замок не поддается. Она заставила сожителя его заменить… Стучу по двери кулаком, со злости ударяю ее пяткой и сажусь на холодную лестницу.

Все закончилось. Завтра заберу вещи и уеду отсюда к чертям.

Может, Полина поедет за компанию. Или некоторое время я поживу у нее.

А может, это никогда не закончится…

Сую руки в карманы, сжимаю в ладони зажигалку и закрываю глаза.