Чуть-чуть по-русски не считается

С 2016 по 2019 годы я жила близ Штутгарта в Германии. Не мечтала и не думала об этой стране, о немецком гражданстве, да и вообще о загранице, как многие. В России чувствовала, что я дома в любом ее уголке. Просто в 59 лет поверила и вышла замуж за бывшего соотечественника-полу-немца из общего круга знакомых. А через два года ушла от него. Еще год жила одна. Приходила в себя. Приводила в порядок мысли и поправляла здоровье в немецких клиниках.
 Как-то сломалось окно. В трехкомнатной квартире, которую я снимала, стояли стеклопакеты. Видимо, я слишком сильно нажала на ручку, что-то тихо хрустнуло. И я уже не могла закрыть окно. Оставлять его на весь день открытым я опасалась, хоть и второй этаж. С наплывом беженцев в стране участились кражи. Да и просто: сломала чужое – надо исправить. Вызвала мастера.
Пришел высокий немец приятной наружности и примерно одних со мной лет. Осмотрел окно, вскрыл раму. Работал недолго. Пока чинил механизм, мы разговаривали. Он немного рассказал о себе, задавал мне вопросы, я отвечала. Спросил, как долго я живу в Германии, как здесь оказалась. Похвалил мой разговорный немецкий. Когда узнал, что я из Подмосковья, он даже обрадовался. И говорит: «Мой отец в 1941 году почти дошел до Москвы». Сказал легко, как будто о турпоездке родителя шла речь. А я ему с улыбкой отвечаю: «А мой отец в 1945-м дошел до Берлина. А чуть-чуть по-русски не считается». И мы замолчали. Словно тень какая-то пронеслась между нами. Родившиеся после войны, оба вдруг остро почувствовали, что позади трагедия двух народов, в которой мы не виноваты. История, которую мы с ним не в силах изменить, можем только принять.
«Мой отец твоему дал по мусалам. Впредь не суйтесь», – подумалось мне тогда. За три года проживания в красивой, сытой и скучной стране это был мой единственный разговор с приветливыми и трудолюбивыми немцами о той войне.