Череп баронета БН - Гийом Нуар

Том и Франсуа вышли из часовни, унося свою вздорную удачу. Раздались голоса и шорох травы.

Золото. Почему именно оно так ценится, интересно? И почему, когда они шли сюда, не были так опасны друг для друга, как теперь, идущие вместе со своей ношей через болото?

Когда звуки стихли, Гийом Черный перестал думать о них. Их история – и вообще любая, кроме его собственной, очевидно, пришедшей к финишу, были больше неинтересны.

Хочется добавить, что в этот миг, в явившемся ему настоящем, все декорации земного бытия разметало в щепы, взор очистился и стал ясным как слеза ангела… Но это не совсем так. В голове продолжали вертеться мысли. От одной он едва не рассмеялся, когда она серебристой змейкой мелькнула в его сознании: какая-то часть его существа беспокоилась о том, что туфли совсем изношены, хотя он не проходил в них и пяти лет.

Гийом снял их и бросил к двери. Затем, тяжело дыша, опустился на каменную скамью и сомкнул руки на животе. По его лицу пробежала гримаса боли. Казалось, что-то ворочается внутри – слепое, горячее и безжалостное.

Череп баронета буднично лежал рядом, словно забытая после службы вещь. Его глазницы заливал свет, пробивавшийся через уцелевший фрагмент оконного витража. От этого они казались наполненными тусклым пламенем.

– Это страшно? – спросил Гийом.

«Не страшнее жизни земной», – ответил баронет.

– А ты теперь?

«Я уже не боюсь. Почти». Честность – преимущество игры за пределами любых игр. На этот счет, возможно, даже есть какие-то правила.

– Странно, да?

«Что именно?»

Гийом пожал плечами:

– Ну… вот это все.

«Понятия не имею, о чем ты. Может… О, за мной пришли».

«ПУД ЕСТЬ ТУТ».

«Давай без предисловий, а?»

Гийом достал платок и вытер лицо. Череп лежал все там же, но его глазницы перестали светиться.

– Прощай.

Баронет не ответил.

Гийом лег на скамью и закрыл глаза, представляя, как тут было когда-то, много лет тому. Во всяком случае, как могло быть – горстка прихожан, звук регаля, свечи по бокам алтаря, священник, проведший ночь на постоялом дворе, – точно, как он теперь. Ему даже казалось, что сейчас он сам мог бы отслужить евхаристию. Память обострилась, перед внутренним взором потянулись строчки латыни, сами себя поющие под гулким сводом часовни.

Когда слова прекратились, Черный встал, с улыбкой глянул на туфли и вышел на поросший травами пятачок перед навсегда раскрытыми стрельчатыми дверями.

Прямо перед ним из окружающего тумана соткался силуэт женщины в парике и пепельно-сером платье с яркими аппликациями, которые можно было назвать немного extravagant. В руке она держала японский веер со смеющимися ромашками ядовитых цветов. Глаза на немолодом лице казались огромными и глубокими как озера.

– Добрый день, мадам.

Гийом Нуар приподнял оказавшуюся на месте шляпу. Он был слегка растерян, хотя не мог не отметить, что чувствует себя превосходно, гораздо лучше, чем в последние десять лет.

– Добрый, раз так считаешь.

Дама отвернулась и замолчала, создав неловкую паузу с искусством старой аристократки. С минуту она вглядывалась куда-то, где Гийом видел лишь ленивый тягучий пар, в который медленно опускалось солнце.

То самое болото с часовней на островке. Сломанная ольха и примятая осока там, где они утром вышли из топи. Только часовня куда-то делась и ноги… не было понятно, на чем конкретно они стоят. Он смотрел на необъятную марь сразу как бы с двух точек – привычной и с высоты.

– Ладно, – сказала наконец дама, отправляя в ридикюль хохочущие шелковые ромашки. – Долбаная свобода выбора…

– Что? – не понял Гийом.

– Можешь называть меня тетя Джейн.