Брайтон Севы

     — Сева — представился он и ткнул вынутую из пачки сигарету под нависающую верхнюю губу. Он сидел на парковой скамье, вальяжно развалившись, ровно посередине. Севе шёл седьмой  десяток лет, и он активно отдыхал.

     — Они там, в Америке думают, — продолжал Сева завязавшийся с соседом по скамье, россиянином, разговор, — что  все русские простые, как гривенник, а кто приехал сюда, — все бандиты … А мы плевать на них хотели! С высокой колокольни!
     Он говорил, не вынимая незажжённой сигареты изо рта. Кончик сигареты при каждом слове смешно подпрыгивал.

     — А разве здесь не Америка? — оживился собеседник.
     — Та шо, вы, молодой челове-е-к! Какая Америка?! Брайтон-Бич — это Привоз! Я себя чувствую, будто я не уезжал из Одессы!

     Речь Севы была своеобразной. Слова он произносил так, словно нехотя цедил их из себя, не сразу отпуская, но сдавливая, тиская, и лишь потом отбрасывая с лёгкими интонациями недовольства и возмущения. Поэтому «Из Одессы» звучало как: «И-зы-дессы».

     — Все маланцы здесь! — сказал Сева убеждённо.
     — Может, малайцы или малазийцы? — поправил Севу собеседник.
     — Та не! Маланцы — это маланцы!
     — А кто это — маланцы? — недоумённо спросил собеседник.
     — А шо, вы не знаете?! — удивлённо вскинул брови Сева, делая особое одесское ударение на последнем слове и сердито добавил — Евреи!
     — А почему маланцы? — удивился теперь собеседник.
     — А я зна-а-ю???, — словно пропел возмущённо Сева. Стало ясно, что это просто вот такая данность бытия.

     Потом Сева ругал политиков и коммерсантов; чёрных, торгующих наркотиками, и тупых самодовольных белых; полицейских и мусорщиков; Кубу и Югославию; китайцев и мексиканцев; немцев и французов и Бен Ладена заодно с ними.
     В какой-то момент собеседнику Севы подумалось, что, вкалывающая на судоремонтном и сахарном заводах, Одесса, осталась там, за океаном, а тут, на  Брайтоне действительно приютился Привоз конца семидесятых, праздный и болтливый.

                1998г.