Старые фотографии

     У Марии Михайловны Олениной, сельской учительницы-пенсионерки собрались гости, бывшие ученики, а теперь уже взрослые солидные люди. Пили чай, смотрели фотоальбом. Увидели забавную фотографию: на сцене — хор, перед  хором — дирижёр, а рядом с ним собачонка, сидящая на задних лапах, подняв передние, словно помогая дирижировать. Попросили рассказать, что это.

     Мария Михайловна грустно улыбнулась и начала.   
     — Собачонка эта — моя. А история и смешная, и не очень… Приключилась она ещё при Брежневе. В очередной день рождения Ленина хор учителей нашей школы должен был выступить после торжественного собрания в Доме культуры с тремя номерами. Уроки в школе в этот день сократили. Беготня, суета, и домой нужно успеть, всё впопыхах. Учителю ведь, как  студенту, вечно времени не хватает. Прибежала я домой, вроде бы, успела, что надо сделать, и — бегом в Дом культуры. И, как назло, за мной увязалась моя Соня, эта вот самая собака. Как я её ни гнала от себя — бесполезно! Так до самого Дома культуры и проводила. «Что поделаешь, — подумала я тогда, — пусть сидит дожидается». Народу собралось много — полный зал. Все кресла были заняты, ещё и в проходах стояли зрители. В первых рядах — почти всё районное начальство: секретарь райкома по идеологии, директора предприятий и школ,  руководители торговли, председатели колхозов и директора совхозов, главврач, прокурор, судья, начальник  милиции, — в  общем, — верхушка района.

     После торжественной части начался концерт. Наш хор должен был выступать в завершение концерта.  Всё проходило хорошо. Зрители были довольны, особенно  выступлениями детей и театральными сценками. Концертных номеров было много, участвовали все школы района. Зрители  немного подустали. Наконец вышел наш хор. Спели одну песню, нам поаплодировали; начали петь вторую — «Ленин всегда живой…», Я — солистка. Волнуюсь, стараюсь изо всех сил. Пою, а сама смотрю в зал поверх голов сидящих в первом ряду начальников со строгими лицами, стараюсь за ярким светом софитов разглядеть, как реагируют люди в средних и дальних рядах. Старательно вывожу: «…Но никто и никогда не забудет имя Ленин!» И вдруг как будто что-то мелькнуло у самого края сцены. Вижу, как зрители в средних и дальних рядах задвигались, стали улыбаться и переговариваться, а некоторые — указывать руками на сцену. Я скосила глаза и обмерла: сбоку от крайних хористок сидела моя Сонька. И, будто почувствовав всеобщее внимание, она, негодница,  вдруг поднялась и, виновато виляя хвостом, направилась прямо на  средину сцены и уселась рядом с дирижёром, учителем пения. Тот  не знает, что делать, и продолжает дирижировать, а мы  продолжаем петь. Я готова провалиться сквозь сцену. Виду не подаю. А про себя думаю: «Уйди же ты, наконец, окаянная!» Куда там! Хор подхватывает «Ленин всегда живой…» И Сонька, подлая, туда же, — задрав морду кверху, начинает подвывать. В зале переглядываются, перешёптываются, улыбаются, кто-то смеётся в кулак. Ну и попала я! Краем глаза вижу, как хористки, красные от натуги, одна за другой убегают за кулисы. Им смешно, а я — полумёртвая от стыда и страха. Пою, а Сонька тихо подвывает. Как гляну в первый ряд, — у всех каменные лица. На райкомовского секретаря по идеологии по прозвищу «Наша Тэтчер» стараюсь не смотреть, знаю: у той ни один мускул на лице не дрогнет, а в душе: «Убила бы!» Креплюсь, пою, а сама холодею изнутри.
    В зале — шум, в задних рядах слышен сдавленный смех, в передних терпят, крепятся. Скандал! А Соньке этого мало, приподнялась на задние лапы и давай пуще прежнего подвывать, и так громко, что только глухой не услышал.
    Как я допела, — сама не помню, и бегом за кулисы вместе с тремя хористками, выдержавшими испытание до конца. А за нами и Сонька под оглушительные аплодисменты… Отшлёпала я её. А что толку! — свершившееся не исправишь! Стала ждать последствий. Гроза прошла стороной. Не мне досталось, а нашим директорам: школы и Дома культуры. Долго дулись они на меня, сквозь зубы здоровались. Потом всё улеглось со временем, а я до сих пор чувствую угрызения совести, как увижу их. Понимаю, что не одним седым волосом это для них обернулось… Слава Богу, времена уже не те, что когда-то в нашем сталинском прошлом. При Брежневе, а потом Горбачёве много чего стало можно без серьёзных последствий. Вот такая трагикомичная история приключилась со мной, ребятушки.

   «Ребятушки» слушали внимательно, улыбались, прихлёбывая чай. А балагур и заводила Сергей подлил всем ароматной заварки и, наклонившись к средине стола с чашкой в руке, приглашая всех чокнуться чашечками, шутливо произнёс: «Ну, за искусство!»
   У Марии Михайловны заблестели глаза, улыбаясь, она поднялась, высоко держа чайную чашку дрожащей правой рукой и осторожно поддерживая её за донышко левой, обвела всех благодарным взглядом и взволнованно промолвила: «Хорошо мне с вами, ребятушки. Вы уж извините, что называю вас так. Вам уже по тридцать, у многих детки, а для меня вы всё ещё такие же Серёженьки да Машеньки. И всё ещё у вас впереди. И я желаю, чтобы лёгок был ваш путь в гору. А мне уж, хочешь-не-хочешь, спускаться с горы. Но не будем о грустном…  За искусство, так за искусство!» И с тихим глухим стуком прикоснулась своей чашкой к чашке Сергея.

                2004г.