Письмо из Хьюстона

Ниночка, привет!
Как ты поживаешь?

У нас всё хорошо. Мы по-прежнему с детьми в Хьюстоне. Несколько утомились от этого вечного марева Техаса, но ничего не поделаешь, контракт до июня.

Жизнь здесь довольно монотонная, но случаются и весьма освежающие события.

В субботу мы были в Хьюстонской филармонии. Давали оперу в постановке какого-то англичанина. Ни много ни мало «Пиковую даму». Все мои сначала ворчали: зачем я их сюда затащила, не сидится мне дома, а когда началось представление, успокоились и повеселели.

Спектакль оказался оригинальным. Под знаменитую музыку Чайковского высветили задник, на котором появилось лицо молодой графини. Тонкие дуги бровей над фарфоровыми  глазами, красные парижские губки с мушкой. Лицо без абриса крупным планом, как у Шалтая-Болтая. Через некоторое время опустился второй экран, и лицо графини состарилось.

В первом акте, на  фоне серого задника, появляются три выцветшие фабричные лавки, на них друзья Германа. Образы весьма неожиданные. Слева Алексей Толстой в габардиновом мужском костюме и норковом пирожке, в центре Ландау в берете, а справа – не то гусар, не то подвыпивший Собакевич. На втором плане маячит Герман, в кителе командира Великой Отечественной войны.

Сцена постепенно заполняется массовкой. Прохожие в костюмах и плащах сталинских времен и мальчики и девочки в форме студентов реального училища. Дети исполняют песню: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло...» Народу на сцене столько, что возникает ощущение – весь Хьюстон решили обеспечить работой. Мизансцены в такой толпе не читаются. Оправдание этой массовке приходит позже, во втором акте, который по контрасту с первым кажется воздушным.

В нём разыгрывается фокус обманутого ожидания. На авансцену выкатывают ломберный столик, на котором вместо карт появляются марионетки. И мы видим кукольную историю парижской жизни графини. Незаметно появляются реальные герои и звучат прекрасные оперные голоса. Кстати, половина труппы – русские (Герман, Лиза), и поют они очень хорошо.

Старая графиня передвигается по сцене на подагрических ногах, потрясываясь и заваливаясь на бочок. Её партию исполняет иностранка с акцентом давней русской эмигрантки: «ЗачЭм ты бабушку трЭЭЭвожишь?» Ей прислуживают камеристки в фартуках медсестер Первой мировой войны. Пятнадцать девушек готовят графине вечернюю «роковую» ванну. Одна из камеристок выходит на сцену подагрической походкой графини.

Герман уже в комнате, за экраном, на котором изображено то самое молодое лицо графини с парижской мушкой. Эта мизансцена построена так: старая графиня сидит в миниатюрной ванне времен Людовика XIV, к зрительному залу спиной, и нам виден только её затылок. А Герман  выходит к ней (и к нам) лицом, и на протяжении всей сцены мы наблюдаем за его эмоциями.

Жаль, что не увидели третьего акта - дети устали, пришлось уехать. Но удивительно: сквозь костюмерную анархию и хаос эпох у этого постановщика из Великобритании (к сожалению, не запомнила его фамилии) неожиданно проступила энергия пушкинской драмы, и довольно мощная.

Целую.