ВМА. Любовь романтическая и не романтическая

   Мы учились в Военно-медицинской академии в 70-е годы. В это время у определённой части молодёжи преобладал романтический взгляд на жизнь, перешедший к нам по наследству от предыдущего поколения – шестидесятников. В головах у некоторых ещё сохранялся навязчивый мотивчик: «Под крылом самолёта о чём-то поёт, зелёное море тайги … Выйдет в незнакомый мир, ступая по-хозяйски, в общем-то зелёный, молодой народ». Хотя корни романтики уходили много глубже: «Это вам, романтики, / Это вам, влюблённые, / Песня посвящается моя», – пел когда-то Марк Бернес.
   Мало кто знает, под влиянием настроений нашего времени на Севере страны в Салехарде была воздвигнута стела – «Романтикам 70-х», т. е. памятник, в том числе и тем из нас, кто отличался оптимизмом и альтруизмом, положительными эмоциями, высокими романтическими чувствами и возвышенным отношением к человеку; тем, кто противопоставлял себя «серым будням», материальным ценностям и прагматизму. Так, по крайней мере, понимали романтику в наше время.
   Часть моих однокурсников были воспитаны на песнях Высоцкого, часть – на лирике Окуджавы, Визбора и других советских бардов. Их песни нередко исполнялись на Курсе, создавая определённый психологический фон романтических настроений и отношений к жизни. Помните у Визбора: «Так вот моё начало – вот сверкающий бетон / И выгнутый на взлёте самолёт. / Судьба меня качала, / Но и сам я не святой, я сам толкал её на поворот...»; или вот ещё: «Вот это для мужчин – рюкзак и ледоруб, / И нет таких причин, чтоб не вступать в игру. / А есть такой закон – движение вперед, / И кто с ним не знаком, навряд ли нас поймёт».
  Вся эта романтическая атмосфера не могла не отразиться на «казармленном» творчестве – и тогда на Курсе появлялась самодеятельная песня, не уступающая в текстовом и смысловом отношении любой из песен профессионалов.
   Помните прошедший с неизменным успехом, особенно среди нашего поколения, фильм «Генералы песчаных карьеров»? Кроме бунтарского сюжета, направленного против бездуховного мира богатых, в фильме звучала запоминающаяся песня с мелодией под аккомпанемент латиноамериканских барабанов. Всем, кто видел этот фильм, хотелось переделать эту песню на свой романтический лад, и одному из нас, это удалось:
В песчаном городе гуляют сны,
Там светлый край твоей весны,
Там на песке растет один цветок,
Там горизонт далек - далек.
Там чайка розовой зарей летит,
Там эта музыка всегда звучит.
 
По пыльным улицам бродили мы,
Они тесны, для нас тесны.
Давай уйдем в страну мечты скорей,
В страну, где нет чужих людей.
Но край далекий нелегко найти,
Никто не знает в этот край пути.
 
Ты улетаешь в голубую высь,
А я, глупец, кричу: «Проснись!»
Но только ветер тихо прошептал:
«Я ухожу, мой генерал».
Стою один в песках чужой земли,
Но где-то песенка звучит вдали.
   Не знаю, обратили ли вы внимания на набор удивительным образом романтически сочетающихся слов-метафор: «сны, гуляющие по городу из песка (нечто призрачное), одинокий цветок в песчаном городе (как олицетворение женского начала на зыбкой почве), там чайка розовой зарей летит (прекрасная находка поэтического образа), там всегда звучит музыка (или её эквивалент – мелодия романтической любви); затем попадаем на  пыльные улицы (уже другого города, где невозможно не задыхаться от пыли и стеснённого положения), возникает призыв – давай уйдем в страну мечты, где нет чужих людей, хотя никто не знает в этот край пути, кроме неё (некого женского образа), и она, словно во сне, улетает на небо (конец романтической любви).
   Герой, от лица которого автор излагает этот наполненный романтизмом, прекрасный текст, не понимая происходящего, пытается прервать сон (не понятно только чей? – её или его) и уже слышит только тихо шепчущий ветер: «Я ухожу, мой генерал», – конец, после которого становится одиноко, а вокруг всё оказывается чужим и только вдали звучит песенка этой, поистине романтической, трагичной любви. Надеюсь вы извините меня за мою трактовку текста этой казармленной песни Шустова.
   Как бы в пику романтике «Генералов песчаных карьеров» другой наш курсовой поэт Ива Шенкенберг написал совсем не романтические стихи, посвятив их своему другу Сергею Щербине, которого после этого, с подачи Ивы, все на Курсе стали называть «Песчаник». Мне всегда казалось, что наш однокурсник Щербина – молодой человек самого романтического склада, пребывающий в своеобразном мире собственных представлений, я бы даже сказал, книжных фантазий, вычитанных им из приключенческих романов. По крайней мере, таким он представлялся тогда, в 70-е годы.
   Вообще наша компания относилась к Сергею с большой симпатией. Вспомнился такой случай. Иногда, когда появлялись деньги после стипендии, мы в складчину шли на последний этаж в ресторан «Невский» на одноименном проспекте Ленинграда. Десяти рублей на троих вполне хватало: и закусить, и выпить, и потанцевать. Однажды Песчаник оказался за нашим столом, и когда настала пора расплатиться, мы стали обсуждать, заслужил ли официант чаевые или нет. Сергею что-то не понравилось в обслуживании, и он, с необычным достоинством и с на таким же необычном для него суровом лицом, подвел итог: «Дадим червонец … и ни сестерция больше!». Эти слова «и ни сестерция больше», как видите, я запомнил на всю жизнь. В этом маленьком штрихе, как в капле воды, отразился весь Песчаник, словно это был не пятикурсник Военно-медицинской академии, а патриций – Маркус Сергиус Ахтыркский (Маркус – с латыни – воинственный), расплачивающийся звонкой римской монетой.
   Наш друг Щербина был большой почитатель творчества Ивы Бергольцева, и ему удалось сохранить большую часть ивиного поэтического архива. Однако вернёмся к стихам Бергольцева «Лейтенанты песчаных карьеров»:
Читатель, ты не знаешь верно, где добывается песок?
Но чувствует моя каверна, меня туда направит рок.
Служить, пить пиво, наслаждаться верблюдов томною толпой.
Маршировать, лечить пытаться, а со святыми упокой.
 
Ты, может, даже не военный, тогда, дружище, не понять.
Мы в сердце образ сокровенный несём один: маршировать.
Мы маршируем по барханам и, наступая на гюрзу,
Завидуем лишь северянам, плевать на Сочи, на Гурзуф.
Полярным хорошо медведям, плывут на льдинах, на волнах,
А мы с тобой туда поедем, где снег бывает лишь во снах.
 
Я помню чудное мгновенье, когда погоны получил,
Хвалю своё распределенье, уже забыл, когда лечил.
Но непрерывно марширую и, опускаясь на кровать,
Напрягшись, словно атакуя, кричу во сне: Маршировать!
Друзья, вам не понять карьера, совсем субстанция не та,
Твержу в бреду я: Терра, Терра, как там тебя – Инкогнита.
 
Я тайны не продам военной, вам не скажу я, где карьер.
Я не такой уж откровенный, спокоен я как Робеспьер.
Живут в карьерах лейтенанты, скрипит песок на их зубах,
Не признанные их таланты здесь обращаются во прах.
Песок бежит, песок струится, бежит песок меж пальцев ног.
По их упругим ягодицам он тоже сыплется, песок.
   После того, как у меня появился текст этих стихов, мы сидели с Ивой вдвоём и пили белое молдавское «Алиготе». Ива рассказал мне, что он написал всё это, он так и выразился, «всё это», после войсковой практики в Байконуре, где он окончательно понял, что военная служба не для него, и что он от неё ничего хорошего не ждёт.
– Фильм «Генералы песчаных карьеров» я не видел, – сообщил он, – но слова «генералы», «песок» и «карьеры» крутились у меня в голове. Мне импонировала неоднозначность последнего слова в значениях: «карьеры», где добывают песок, и «военные карьеры лейтенантов».
– Да, Ива, я понял. У меня тоже такие мысли появились, когда я читал твои стихи. Мне особенно понравилась строчка: «Друзья вам не понять карьера совсем субстанция не та». В этом предложении, как в известном «казнить нельзя помиловать», всё зависит от того, после какого слова сделать паузу: если после слова «понять» – один смысл, если после «карьера» – другой.
Ива заулыбался, я это хорошо запомнил, и сказал:
– Ну ты понимаешь, всё это стёб.
   Вот так «генералов романтической службы» Военно-медицинской академии Курса Воробьева после выпуска производили в лейтенанты песчаных карьеров, а затем они, делая карьеру, получали очередные звания и свой «Первый песок» – медаль «За 10 лет безупречной службы», и продолжали продвигаться по карьерной лестнице, а с новыми достижениями бывшие «генералы» лишались и всякого романтизма.