Радуюсь жизни и слову

В этой книге собраны статьи о творчестве известного русского писателя–сибиряка Николая Олькова, отзывы о его произведениях, опубликованных в книгах, журналах, на сайте «Российский писатель», а так же его статьи и заметки о писателях, творчестве и литературной жизни.

Творческая биография
Ольков Николай Максимович.
Родился 24 августа 1946 года в селе Афонькино Казанского района Тюменской области.
Окончил Литературный институт имени А.М.Горького в 1976 году.
Член Союза писателей и Союза журналистов России.
Автор девяти романов, четырнадцати повестей и около пятидесяти рассказов. Они составили книги:
«Не живут в Кремле ласточки»  (Екатеринбург, 2003),
 «Ремезиное гнездышко» (Шадринск, 2004),
«Крутые Озерки» (Шадринск, 2004),
«Признаюсь, что живу» (Шадринск, 2006),
«И ныне и присно» (Шадринск, 2008),
 «Сухие росы» (Омск, 2009), 
«Глухомань» (Шадринск, 2009),
 «Подарок судьбы» (Шадринск, 2010),
«Гриша Атаманов» (Шадринск, 2010),
 «Книга любви» (Омск, 2012),
«Мать сыра земля» (Шадринск, 2013),
«Чистая вода» (Шадринск, 2013)
«Птица, залетевшая в окно» (Екатеринбург, 2013),
 «Ферапонта Андомина сказывания» (Екатеринбург, 2013),
«Председатель» (Шадринск, 2013).
 «Дурдом» (Курган, 2014),
 «Подлог» (Курган, 2015),
«Хлеб наш насущный» (Барнаул, 2015),
 «Клад, Или Сашко, Пашко и Фрося из Парижа» (Барнаул, 2016),
«Иван Ермаков: Дорога к Храму» (Барнаул, 2016),
 «Земля и воля» (Барнаул, 2016),
«Деревенские жители» (Омск, 2017).
«На восходе солнца» (Барнаул, 2018).
"Кулаки" (Курган, 2020).
 Основные произведения вошли в трехтомник «Рассказы. Повести. Романы» (Тюмень–Ишим, 2014) и двухтомник «Новая проза» (Барнаул, 2016). Наиболее полное собрание сочинений Николая Олькова в пяти томах вышло в московском издательстве «Российский писатель» в 2018 году. На выходе проект "Сибирский роман Николая Олькова" в пяти книгах.
Издал более тридцати книг очерков, краеведения и публицистики, книгу «Очерки истории Бердюжского района Тюменской области» (Шадринск, 2010), обзор Казанской районной газеты Тюменской области с 1931 по 2011 год «История района газетной строкой» в двух томах (Шадринск – Тюмень, 2012), двадцать семь брошюр библиотечки «Диалоги о наших временах».
 Печатался в журналах и альманахах «Подъём», «Бийский вестник», «Литературный Омск», «ЛиК» (Тюмень), «Сибирские огни», «Берега» (Калининград), «Тюмень литературная», «Врата Сибири», в нескольких коллективных сборниках.

Лауреат премии имени Константина Лагунова «Очеркист года», Тюмень, 2003).
Лауреат литературной премии УРФО (2012), дипломант (2011, 2013).
Почетный аграрник Тюменской области (2013).
Лауреат литературной премии имени Ивана Ермакова (Тюмень, 2014).
Отмечен медалью АСПУР «За служение слову» (2013),
Почетными грамотами Губернатора и Думы Тюменской области (2014).
Лауреат Всероссийской литературной премии имени Д. Н. Мамина–Сибиряка (2015).
Лауреат Всероссийской литературной премии имени Н. А. Некрасова (2016).
Лауреат Международной Южно–Уральской Литературной премии (Челябинск, 2015).
Лауреат литературной премии имени Сергея Чекмарева (Челябинск, 2015).
Лауреат Международной премии «Имперская культура» (2017).
Лауреат сайта «Российский писатель» (2015, 2017).
Лауреат Международной премии имени П.П.Ершова (2019).



Виктор  НЕЛЮБИН,
критик.( Москва):

Вы читаете хорошую прозу
         
О творчестве Николая Олькова

Давний товарищ, выпускник Литинститута, попросил меня найти время для знакомства с творчеством его товарища, живущего в Сибири и издающего в последние годы по две, а то и более книги в год. Почти все его книги есть в Ленинке, ныне Российской Государственной библиотеке, но тиражи очень скромные – для внутреннего пользования тиражи, а издательство провинциальное, маркетингом не занимается. Так что автор практически неизвестен, хотя, как оказалось, это несправедливо, я читал всё с радостным чувством долгожданного обращения к традициям, увы! забываемой русской классики.

Это Николай Ольков, член Союза писателей России, довольно зрелого возраста человек, много ездил по стране, служил по десятку ведомств. Тоже выпускник Литинститута, в девяностые годы неожиданно для всех и для себя тоже, как признается, построил небольшую церквушку в деревне. Похоже, с этого события началось второе пришествие автора в литературу, к сборнику только что опубликованных рассказов «Ремезиное гнёздышко», бывшему дипломной работой в институте, добавились новые книги, большей частью очерковые и публицистические, но появились самодостаточные художественные издания. Должен оговориться, что этим словом я подчеркиваю художественную, рожденную вымыслом прозу, потому что и документальные вещи Николай Ольков пишет добротно, чистым языком, образно и красиво.
Отмечу изобретательность, с какой автор подходит к работе над документалистикой. В одном предисловии он признаётся, что пишет не под заказ, а только о тех людях, которые ему интересны. Потому рождаются серии книжек о почётных гражданах двух сельских районов, очень своевременная, актуальная серия «Диалоги о наших временах», позволяющая людям старшего поколения, имеющим богатую биографию, рассказать о своём времени и порассуждать о настоящем.
Свое 60-летие писатель отметил оригинальной исповедью «Признаюсь, что живу», в которой не столько сам автор и его юбилей, сколько время и люди, которые его окружали и с какими сводила судьба: старец Тимофей, первый секретарь райкома Кныш, писатель Иван Ермаков, Герой Труда Гурушкин, краевед Малышев, зампред Совмина СССР Никитин, епископ Димитрий, журналисты, крестьяне. И – женщины. Автор так подает эти сцены, что принимаешь их за фрагменты рассказов и повестей, но нет-нет, да и мелькнёт мысль: о себе пишет, своё сердце греет. И пусть его…
Еще о двух книгах следует сказать отдельно. В 2004 году Николай Ольков издает свои журналистские работы: очерки, статьи, интервью под заголовком «Деревенские перемены. Тюменское село на пути реформ». Не будучи знакомым с сельским хозяйством Тюменщины, после прочтения книги я понял нехитрый замысел автора: он так расположил материалы, что вывод, как надо бы жить и работать, напрашивается сам собой. И как не надо – тоже очевидно. Автор получил премию «Публицист года», и этим всё закончилось. А ведь такие сборники могли стать регулярными, в них много отфильтрованных мыслей и выводов. Конечно, это дело губернских властей, я только констатирую.
Несколько лет назад Николай Ольков выпускает очерки истории Бердюжского района Тюменской области под милым названием «Синеокая сторона», книга эта не является учебником истории, она о том, как и какими автор увидел события, людей, процессы. Наверное, с ним можно поспорить, но подкупает его умение оказаться среди первых поселенцев, среди восставших крестьян, среди победивших фашизм скромных русских мужиков. Подкупают горячность, вплоть до душевного срыва, нежный лиризм и неудержимый оптимизм. Едва ли случайно повествование обрывается на кровавых событиях демократического переворота, когда автор ставит точку: «Это уже совсем другая история!».
С особым вниманием прочитал я повести и рассказы Николая Олькова, несколько книг, до обидного скромно изданных, но населённых живыми людьми, страстными, любящими, работящими. Они землю свою любят и Родину, они воюют и пашут, сочиняют музыку и растят детей. Может быть, их беда в том, что они слепо верят властям, и тем, и этим, их обманывают, а они верят, так принято. Но горе всем, если вера эта оборвалась, истончилась, тогда – бунт, пророчески названный бессмысленным и беспощадным. Сибирское крестьянское восстание против коммунистов в 1921 году, с жестокой точностью описанное в повести «Гриша Атаманов», автор называет заговором обречённых, но тысячи крестьян по Сибири поднимаются, а Ишимский фронт становится основным на театре новой гражданской войны. Фронтом командует Григорий Атаманов, ему 23 года, он умён, красив, утверждает лозунг «За советы без коммунистов», отвергает все партии, кроме той, к которой принадлежит по рождению, это русская партия.
Наше отношение к крестьянским выступлениям против советской власти в 1920-30 годах изменилось, прежде нас учили, что всё это происки кулаков и эсеров, потом открылись источники, по которым провоцирующим фактором восстаний оказалась бесчеловечная политика большевиков, а в Ишимском крае – откровенно антинародная продразвёрстка. Отношения могут меняться, но события и люди остаются. Григорий Атаманов – личность историческая, но о нём мало что известно, как и о других участниках борьбы, потому автор пишет его, каким он мог быть в рамках тех событий и того времени, практически четырех месяцев, с момента избрания командующим до расстрела по приговору своей же контрразведки.
Григорий принадлежит к сильному роду Атамановых, крепко обосновавшихся в Ишимском уезде, ему есть за что воевать, хотя материальный аспект борьбы находится в стороне, его как бы вообще нет. И в словах, и в мыслях молодого командарма вечно великие и недостижимые идеи: свобода, равенство, духовность, причём дух свободы витает над восставшим народом, и глубоко символично, что последний бой мятежники принимают в церковной ограде под колокольный звон. «Не каждому православному выпадет такое счастье!» – эти печальные и гордые слова повстанца венчают короткую борьбу за свободу. Скажем и мы: не каждому писателю удается найти такие краски и такие звуки.
Наверное, духовным наследником Атаманова стал герой повести «Глухомань» Григорий Гурушкин, он тоже предан малой своей родине, крестьянскому труду, он так же горячо борется за право крестьянина быть свободным. Гурушкин в условиях социализма создаёт сильное хозяйство и видит его завтрашний светлый день, но опять приходят люди со стороны, не имеющие с крестьянским бытом ничего общего, приходят, чтобы «научить мужика новой жизни». В который раз!  Но тут иные условия, и уже нет вооруженного протеста, зато есть столь же высокое по накалу нравственное противостояние новых хозяев и действительных тружеников совхоза, чётко обозначен социальный и материальный раскол в народе, намечено почти необратимое падение большой его части в предсказанную бездну алкоголя и наркоты. Автор, хорошо знающий село, пишет эти страницы как репортаж со страшной гражданской панихиды, становится протестующим публицистом. Если это не добавляет достоинства повести как жанру, то гражданский уровень писателя–патриота поднимает безусловно.
Несколько особняком в ряду художественных книг Николая Олькова стоит роман «И ныне и присно», но и он строится на понятиях долга и чести, достоинства и свободы. Сюжет неожиданный для писателя–деревенщика, что ещё раз показывает условность подобной квалификации творчества: семья учёного из Варшавы переводится в Петербург, где сын историка Бронислав случайно встречается с Великой Княжной Анастасией, между юными людьми возникают трепетные отношения, далее происходят известные события: Мировая война, революция, арест царской фамилии и последующий подлый расстрел. Автор проводит Бронислава по всем кругам земного ада: чужое имя, лагерь, штрафбат, потеря семьи, снова арест – и через все это он пронес нежную, неземную любовь к Анастасии, Стане, так она разрешила называть её. А он дочь свою так назвал и просил передавать это имя из поколения в поколение. Журналист Никита Онисимов, в юности ставший другом Бронислава, через много лет почти случайно раскрывает тайну польского мальчика, встретившись с его внучкой Анастасией.
Но это только канва. А по ней вышиты картины сибирской природы, зимней, весенней, летней, и сделано это блестяще, природа не фон, а активный участник или предвестник событий. По ней писана коллективизация, и опять новый взгляд, нет копирования, ощущения вторичности материала. По ней нарисован православный подвижник Тимофей Кузин, личность колоритная, убедительная. Тут же генерал Невелин и сотрудник НКВД Форин. Животная ненависть большевиков к православию высветилась в краткой сцене изуверского разрушения церкви.
В предисловии к этой книге известный писатель Зот Тоболкин, первым прочитавший повесть, испуганно удивляется: а ведь мог и не прочитать, и многое потерял бы. Писатель Владимир Крупин в более поздней рецензии называет автора «человеком одаренным и православным – чего же ещё?». Но и этих оценок оказалось мало, чтобы ведающие издательскими деньгами поддержали хорошую книгу.
 Рассказы Николая Олькова заслуживают самостоятельного анализа, каждый имеет ясный сюжет, выразительные диалоги, эмоциональную развязку. Не стоит, пожалуй, удивляться многообразию тем в творчестве пожившего и повидавшего человека. Он пишет трагедию и пафос библейского Иуды, смерть крестьянина Якова Васильевича, трогательную любовь в рассказах «Крутые Озерки», «Черемухи цвет» в солидной по объему «Книге любви», рассказывает об отце, а ещё есть подборка времен социализма и Литинститута, где через сдержанность и условности протискиваются образы, мысли, диалоги будущего серьёзного писателя.
Рассказы сборника «Подарок судьбы» я прочел с огромным удовольствием и порадовался, каким богатством распоряжается Николай Ольков, сколь интересен и многообразен мир, в котором он живет. Рассказы тонкие, лиричные, чистые. Их герои живут в деревне, наверное, там еще много таких честных и решительных, как Семен Золотухин, таких увлеченных и мудрых, как «нюхач», бесхитростных и простоватых, как тетя Таня и дядя Федя. Рассказ «Встреча» могу назвать классическим, он ёмкий, яркий, герой весь на виду, на пяти страницах необратимая душевная трагедия человека.
Отдельно о большом рассказе, давшем название всей книге. Это рассказ о любви, а Николай Ольков «умеет писать любовь так, как сейчас уже не пишут» (литературовед Юрий Мешков). В романе «И ныне и присно» несколько любовных линий, они все разные, но глубина и чистота их поразительно прекрасны. Чувство Бронислава Лячека к Великой Княжне Анастасии с полным правом можно назвать святыми. В «Глухомани» Сёма и Дарья, любящие сердца, так и не смогли выдержать испытания судьбы и жизнь прожили хоть и рядом, но врозь.
Невозможно и ненужно пересказывать отношения мужчины и женщины, но «Подарок судьбы» – особый случай: в деревню на жительство приехал известный композитор и несколько лет был в отношениях с молодой особой из местных. Отношения вдруг окончились, и композитор на своём автомобиле бросается под встречный грузовик. Банально? Нет. Рассказ ведется от имени капитана милиции, которому поручено расследовать трагедию, тот и выходит на любовную линию, подаёт её «на своём уровне», что усиливает лиризм, придает, насколько это уместно, улыбку и даже смягчает ужас происшедшего. Психологии здесь больше, чем событий, а вариантов оценок случившегося столько же, сколько читателей. Автор путает все карты, когда выясняется, что между любовниками была договорённость: появится у кого-то другой интерес – преград не ставить. Если несерьёзный это был разговор, тогда вся картина смотрится как подлая измена женщины. А если мужчина подписывался под таким договором, не предполагая, как изменится его отношение к женщине к моменту предъявления ею своего права, тогда что? Следователь приводит два десятка фрагментов писем и дневниковых записей композитора, тем самым прослеживая почти незримый путь его к решению покончить с жизнью. Но до этого – упреки, обвинения в равнодушии, приступы ревности, ненависти и откровения любви. Писатель заставляет смеяться и плакать, сожалеть о погибшем чувстве и ненавидеть измену. А ведь читатель не вдруг поймет, что его чувствами распоряжается гибкая мысль многое понимающего человека. Николай Ольков написал, без сомнения, один из самых сильных лирических рассказов сегодняшней русской литературы.
 
Для всех, кто следит за творчеством Николая Олькова, который с завидной регулярностью радует читателей новыми произведениями, и эта книга будет очередной приятной неожиданностью. Давно живущая в обществе проблема отношений человека и алкоголя редко становится предметом художественного исследования, из серьезных литературных произведений можно назвать лишь повесть Виля Липатова «Серая мышь», изданную более сорока лет назад. И вот новая попытка, повесть «Птица, залетевшая в окно».
Верный своей деревенской тематике, автор свел в одном селе бывшего передовика совхоза Филимона Бастрыкова, умельца Артема Беспалого, сторожа Ваню Киричонка, районного руководителя Федора Ганюшкина. У каждого своя жизнь и своя судьба, но всех их объединяет зависимость от спиртного, они алкоголики.
Автор ведет своих героев аккуратно, неброско, и читатель видит, как спивается до самоубийства один, как нелепо гибнет, «с вина сгорает» другой, как неуклюже складывается семейная жизнь третьего. Федор Ганюшкин появляется молодым и красивым, это послевоенное поколение советских людей, попавшее в десятилетия всенародного пития, когда застольем сопровождалось все: свадьбы и похороны, выборы и партсобрания, премии и выговора. Умный, все понимающий Ганюшкин быстро делает карьеру, но надлом случился в самом ее начале, и он растет, обреченный на падение. Беспринципный в карьере и болезненно принципиальный в отношениях с женой, Ганюшкин становится жертвой собственных амбиций, и только через большие нравственные и физические страдания приходит к истине.
Следует заметить, что в произведениях Николая Олькова часто появляется некий старец, воплощение православной традиции и нравственности, наделенный редким даром убеждать людей. И здесь к Ганюшкину приходит бородатый, чистенький и богообразный старичок, приходит в период карьерного подъёма героя и одновременно его нравственного падения, предупреждает о возможных страшных испытаниях и уже в конце их помогает встать на ноги.
Личная жизнь Ганюшкина вяжется тугими, но гнилыми узлами, её эмоциональная составляющая мечется от взлетов к падениям, развивающийся алкоголизм разрушает психику героя, его жена Елизавета разрывается между супружеским долгом и здравым смыслом. Отношения супругов Ганюшкиных на протяжении двадцати лет совместной жизни показаны автором деликатно и убедительно, психологически точно.
Все действие происходит на фоне обычной сельской жизни с её традициями и нравами, где с грустинкой, где с шуткой. В повести есть новелла о жизни Поликарпа Евдиновича, странного и в то же время простого русского человека, вобравшего в себя всю многострадальную историю своей родины. Это тоже одна из особенностей творчества Николая Олькова, подобные новеллы появляются во всех  его крупных произведениях.
Птица, даже только севшая на окно, всегда считалась дурной приметой. А тут какие-то черные птицы влетают в избушку Ивана Киричонка, и об этом говорит деревня. Вскоре Ивана не стало. И в последней сцене повести, когда вся семья Ганюшкиных собралась в доме после целого ряда трагических событий, в открытое окно влетает птичка. К счастью, это была ласточка…
Жанр «Сказываний» определить сложно, это и эссе, и новелла, и даже частично повесть, хотя автор назвал их сказом. Но не это важно. Очень ценно, что в произведении в единую систему выстроены многолетние наблюдения писателя за бытом и обычаями, традициями и нравами сибирской деревни, образом жизни русских крестьян прошлых лет и веков. Есть тут что-то от «Лада» незабвенного Василия Белова. Написанные живо и эмоционально, «Ферапонта Андомина сказывания» с интересом читаются и могут стать предметом исследования специалистов.
Из глубин веков посмотри в нашу сторону, легенды переслушай и летописи пошевели, мудрых русских классиков почитай – всюду найдешь великое в самом простом человеке. Что былинные богатыри, что ратные герои Куликовской, Полтавской и иных Бородинских битв, что тульский мастеровой, сумевший импортной блохе подковы поставить, что Теркин Вася, гармонист и воин. Теперь к этой компании надо причислить и Лаврушу Акимушкина, рядового Красной Армии, жестоко пострадавшего от осколка снаряда, снявшего с Лаврика верхушку черепа. С того момента и стали случаться с ним такие события, что он и сам не мог понять, где в данный момент находится – то ли на грешной земле, то ли в небесных просторах.
А судьбой ему отмерена была доля крестьянская, желанная, унаследованная. Он босой ногой в щенячьем еще возрасте пробежался по уплотненному плужком жирному чернозему, толстый слой которого кривой лемех отвалил на сторону, и дорожка, образовавшаяся под лемехом, так и звала вперед, так и манила. Но нельзя убежать, потому что это дед Максим доверил ему первую в жизни борозду проложить, как можно обмануть? Дед Максим стоит и смотрит. И так по всей жизни Лаврика, даже после смерти дедушка приходил и давал советы, как жить.
Круто все переменилось в Акимушкином дворе, когда наступила колхозная жизнь. Правда, добрый человек опередил события, посоветовал, как голышом не остаться, чем и воспользовался отец Павел Максимович, но видимость голодного существования скуповатый батюшка создавал. И вынужден был Лаврик идти вместе с оборванцем Шатилой на Кизиловку ловить сусликов, на которых советские законы не распространялись, и они за осень отъедались на колхозных полях, да еще на зиму за щеками натаскивали в свои закрома чуть не по пуду сухой пшеницы. И зерна Лаврик нарыл, и сусликов есть научился. Когда на фронте поваром назначили – не затянувшееся ли приготовление сусличиного кондера стало причиной его приезда на передовую в аккурат к немецкому артобстрелу, накрывшему его полевую кухню?
Возмужал Лаврик к самой войне, в самый раз подоспел, а он другого хотел и о другом мечтал. А пуще того – дед Максим заметил в парнишке нечто необыкновенное, чего не было у брата его Фильки или у сестер меньших, да и за своими детьми Максим такого не наблюдал. Сметливый Лаврик, природой интересуется, травки собирает и деду несет: от чего она и зачем такой долгий корень, что лопаты не хватило, чтобы его вырыть? Или про птичек спросит: зачем одна поет раным-рано, а другая только под вечер голос подает? И думал дед Максим отправить Лаврика в городскую школу в Омск, был там у него дружок, а золотишко уже имелось на тот случай. Но сперва Колчак, потом свои восстали, потом власть мужика за шкварник взяла: все, не дергайся. И пропала дедова мысль сделать Лаврушу грамотным человеком, большим, умным. Только через много лет после смерти пришел он к внуку в виденьях его воспаленных и признался, что один такой в их породе обнаружился, да и того исполосовала жизнь – страшнее не скажешь.
Еще одно поучение деда запомнил Лаврик: когда человек сам себе хозяин, он ни перед кем шапку не ломает, только перед Господом. Не получилось. И в колхозе всем кланялся, и в армии рядовой необученный, если бы в рот ложкой столько раз за день, сколько руку к козырьку. Зато на любовь ему везло. В сенокосную пору последнего предвоенного года женился на Фросе, девке боевой и красивой, а перед осенью поехали с братом Филей в тайгу шишку кедровую бить. Филя хитрый, прихватил бадейку самогонки, купил у местных татар пять мешков чистого ореха и три дня гулял, оставив брата у старого знакомого Естая. Три дочери у Естая, два сына, всех приберет война. Но Лаврик увидел младшую, красавицу Лейсан, и она полюбила его, и он забыл, что женат, три ночи провели на толстой кошме под кедрами, тайга слышала татарские и русские любовные слова, слышала смех и вздохи, поцелуи и почти детские хихиканья. Это Лейсан боялась щекотки. Они были наги и невинны, над чем Филя хохотал всю обратную дорогу. Они встретятся на фронте, полевые связисты Лаврик и Лейсан, чтобы через час он рыдал над истерзанным осколками девичьим телом.
Это только начало. Его комиссуют, а Фрося уже живет с другим. Брат Филипп дезертир, Лаврик хочет его спасти и фактически сдает органам. Он проклят матерью, и в это время встречает Естая. Одинокий старик зовет Лаврика в свой дом. Нахлынувшие воспоминания сводят его с ума, и однажды в минуты жестоких болей перед ним открылся простор, в котором свободно парила Лейсан. Они снова были вместе, и уже не было на земле человека счастливее Лаврика. Судьба вновь сводит его с Фросей, но метущаяся душа протестует: «А Лейсан?» Лаврик опять в бреду, он повторяет имя любимой, и Фрося, разумная русская баба, узнав от мужа эту сказочную историю, просит согласия Лейсан носить ее имя и получает его. Кажется, жизнь налаживается, Естай пьет чай, молодые ждут ребенка и управляются со скотом, его много в загонах старого татарина.
Но такая история не может закончиться идиллией. Будет стычка с бандитами, которые пытались угнать скот, будет предвзятое милицейское расследование и арест, будет побег. Куда? В дом убитого бандитами Естая Лаврик не придет. Обезумевшая от ожиданий Фрося вдруг счастливой улыбкой встречает очередной наряд милиции, проверяющий, не явился ли беглец. Она уже знает, Лейсан шепнула ей на ухо, что Лаврик рядом, и они будут прилетать к Фросе, чтобы нянчить общего ребенка.
Лаврентий Акимушкин – носитель русской идеи добра для мира, для всех людей, но его обнаженная доброта вызывает смех, грубость, хамство окружающих. Он не умеет что-либо этому противопоставить, и потому страдает. Видения его столь реалистичны, что он сам верит: сегодня снова приходил убитый ротный и уже в который раз домогался, накормил повар солдат перед боем или нет? Пришлось сказать старшему лейтенанту, что война закончилась нашей победой, чтобы он ушел довольный. Филя, застреленный милиционерами при аресте, тоже приходил, брата простил, потому что не предал он, а по простоте своей привел легионеров. Крестный Савелий Платонович, полковой комиссар на фронте и секретарь райкома на родной земле, арестованный по навету, тоже являлся и говорил о жизни.
Для Лавруши Акимушкина подобное существование в двух измерениях, в двух ипостасях – единственно возможная форма жизни. Не открой перед ним небеса Лейсан, он умер бы от вполне закономерной мозговой болезни. Вторая жизнь сделала его человеком с будущим, он улетал в светлое и теплое пространство, где парили Лейсан и ее сестры, и возвращался из обморока счастливым человеком.
Вопрос об уместности в реальной жизни обнаженной доброты остается открытым. Смерть одного человека еще не может служить основанием для глобальных выводов, но и она может подтолкнуть к размышлениям: а что - если...
Думать надо. Думать никогда не поздно.
Николай Ольков предложил читателям повесть неожиданную и, я бы сказал, странную. Строгий реалист, знающий все закоулки быта, нравственности, жизни вообще, он уходит от общепринятых приемов и ставит своего героя в обстоятельства и состояния, близкие к безумству. Причем делает это так аккуратно, что только потом, когда пройдена уже половина пути, вдруг понимаешь, с кем имеешь дело.
Такая форма потребовала особой стилистики и языка. Не сразу замечаешь, что не герой говорит о себе, что это не повествование о событиях и людях, а автор все время напоминает Лаврику, что было, что надо делать, помогает вспомнить. Неожиданная форма не вызывает протеста, она воспринимается читателем вполне естественно. После повестей «Гриша Атаманов» и «Глухомань», романов «И ныне и присно», «Сухие росы», после «Книги любви» можно уверенно говорить, что писатель Николай Ольков имеет свой уникальный язык и оригинальный стиль, который делает его неповторимым и узнаваемым.
Новая повесть «Чистая вода» только что опубликована, она заставляет размышлять о жизни вообще и о сегодняшней в частности. Трагедия традиционной русской крестьянской семьи в новых условиях бытия показана писателем резко, сочно, она очень правдива и потому ранит сердце каждого.
 
Николай Ольков от природы одарен чувством слова, оно развито не у каждого пишущего, и потому особенно ценно. Умение осязать слово рождает стиль, манеру, то, что отличает автора от всех остальных. После первой же книжки «И ныне и присно» я мог безошибочно определить автора. Вот это запев, начало, многообещающее начало:
«Тысячи гроз прогремят над Зареченькой и тысячи дождей омоют ее, многие поколения родятся и закончатся на этой земле, прославив ее многими плодами крестьянской работы и отважной дерзостью на бранном поле. Река все так же тиха и напориста, радостная в своей синеве; Гора холодна и хмура, все так же огрызается оголенными провалами логов и оврагами; зареченская долина горда зеленью трав и золотом хлебных полей. И многоликая жизнь проносится надо всем, вечная и бесконечная…»
Его слово просто и понятно всякому, живя среди народа, он приводит в литературу многое, уже забываемое под давлением сухой культуры. Причём это не демонстрация или вычурность, а естественный процесс, и он приятен, слово ласкает слух, слово возрождается и может вернуться в сельский обиход.
Проза Николая Олькова пронизана юмором и иронией, но это не та «ироническая проза», заполонившая книжный рынок. Здесь всякое дерзкое слово к месту.
Идет собрание по роспуску совхоза, выступает ветеран, местный балагур, его пытается одёрнуть представитель власти и называет дедом:
« – Какой я тебе дед? Ежели бы у меня был такой внук, я бы удавился в ближайшем туалете, чтобы приличные места не осквернять… Ваш брат премного преуспел, как говаривал наш парторг Володимир Тихонович, не тем к ноче помянутый.
– Он что, умер? – испугался кто-то.
– Живой, но дело его погибло. Сейчас вот вроде поминок справляем».
Автору легко даются диалоги, хотя точнее следовало бы сказать, что они читаются легко, с головой выдают героев, их характеры, настроения. В разговорах героев много действия, они динамичны, сильно продвигают повествование, несут большую информационную нагрузку. 
Вот описание деревенского застолья по поводу возвращения с фронта солдата из повести «Сенокосная пора»:
«Михаил уже выпил за встречу с домашними, с соседом, теперь сидел за столом красный, потный, поминутно рукотёртом вытирал лицо и грудь, гремя медалями.
– Сынок, ты сними гимнастерку-то, жарынь такая, – заботилась мать.
– Нельзя, маманя, – смеялся Михаил. – Я же еще солдат, поскольку состою на воинском учете. Да и народ пусть посмотрит, что сын у тебя в окопах не сосредотачивался, а всегда шел в авангарде.
– Грамотный Мишка стал, – дивились соседи. – Будет теперь Настя, как за каменной стеной.
– Женить его надо.
– А может, он на производство пойдет.
– Не пустят из колхозу…
– Хорошо – спросит, а то сам уйдёт...
– Мне, товарищи дорогие, и в деревне места хватит, – услышал разговор Михаил. – А с женитьбой я не тороплюсь. Дурное дело – не хитрое. Тут, поди, девок понапрело без нашего брата – ого-го-го! Я вот как стемнеет – возьму гармошку, сделаю разведку боем, поближе прощупаю позиции противника.
Застолье захохотало…». 

В интеллигентствующих кругах в последнее время модны дебаты о предназначении литературы, должна ли она только описывать, или, как при коммунистах – воспитывать. Пустые, в общем-то, разговоры, но прочитал книги Николая Олькова и ещё раз убедился: всякая книга воспитывает, только вот чему – это второй вопрос. Добру и ещё раз добру учит проза сибирского писателя, у него это слово повторяется часто. Ещё стыдливости: в отношениях, в чувствах, в обстановке. Тоже почти забытое слово, а ведь стыд по В. И. Далю – «нутряная исповедь перед совестью».

Я рад, что познакомился с творчеством яркого и самобытного русского писателя, что имею возможность передать ему это свое мнение для публикации, если на то его воля. Уверен, что столь серьезная литература не должна быть местечковой, региональной, и книги Николая Олькова найдут дорогу к большому читателю нашей страны.

 Предисловие к трехтомному собранию сочинений, Тюменский издательский дом, 2014.


Светлана ДЕМЧЕНКО,
кандидат философских наук,
литературный критик. (Киев).
 

Вексель на строчку в истории

О повестях и рассказах тюменского писателя и публициста Николая Олькова
 
Совсем недавно, 5 марта, мы отмечали день рождения Валентина Григорьевича Распутина. Припоминается, что Президент России Владимир Путин, поздравляя юбиляра с 75-летием, сказал: «Вас знают, как яркого, самобытного писателя, признанного Мастера современной отечественной литературы. Все Ваши произведения проникнуты искренней, глубокой любовью к людям, к родной земле, ее истории, традициям. Эти книги, ставшие классикой, в полной мере отражают Вашу жизненную, гражданскую позицию и высоко оценены читателями – и в России, и далеко за ее пределами».
Это и есть оценка «деревенского» направления в русской литературе прошлого века, носителями которого были и В. Распутин, и В. Белов, А. Яшин, М. Алексеев,
Ф. Абрамов, Е. Носов, Н. Рубцов, В. Солоухин, В. Тендряков, В. Лихоносов, В. Липатов, В. Астафьев, И. Акулов, В. Герасин, В. Шукшин, Б. Можаев, С. Залыгин и другие писатели того времени.

Поэтому слюнтяйско-либеральное фыркание, пренебрежение к «деревенской» литературе – это попытка умалить, извратить её роль в гражданском, нравственном возмужании российского читателя.
Невежество до сих пор в обществе составляет увесистую массу, пользуясь, что на его стороне сейчас находится материальная сила, оно пытается своей мохнатой лапой разворотить людские сердца и всецело властвовать над ними.
«Какое нам, в конце концов, дело до грубого крика всех этих горланящих шарлатанов, продавцов пафоса и мастеров напыщенности и всех плясунов, танцующих на фразе?».
Отталкиваясь от этих слов французского поэта и драматурга О. Барбье, хочется сказать: вот именно, – нам нет никакого дела до тех современных «танцующих на фразе» литераторов, которые своей выспренностью и критиканством хоронят праведное русское слово, русскую литературу, её лучшие достижения, в том числе, и её полувековой пласт прошлого столетия, условно именуемый «деревенским».
Это морозовым и компании кажется, что не следует помнить тех, кто стал достоянием историков литературы, нужно напрочь забыть их имена, не включать их в школьные программы – якобы, они ничего не прибавляют к познанию современной России.
Это им претит «бесконечный поток Анисий, Ильичей, Петровн» в произведениях реалистов, а духовность представляется «дополнительным грузом» для человека.
Словно и не слышали никогда, что жизнь народа, его учреждения, его верования и искусства суть только видимые продукты его невидимой души.  И общество только тогда сплочено, когда упрочены не только законы и кодексы, но прежде всего, души людей.
 И когда «забота государства о духовности уходит из его поля зрения, такое государство неизбежно приходит в упадок, оно осуждено на исчезновение».
При этом литературные лукавцы забывают, что именно писатели-классики внесли заметный вклад в духовное раскрепощение русского народа, в развитие его культуры.
Будучи социально зоркими, откликаясь на происходящие процессы своего времени, они вскрывали корни явлений, несли важную некричащую правду. Их слово было вдумчивым и благородным в упорстве духа. Отсюда – и их пророческие обобщения.
Они действительно заглянули в «зевсовы чертоги» и увидели в вечных идеалах «то, что смертным в дозах малых открывает божество».
Их творчество слито невидимыми внутренними нитями таланта и томится общими настроениями, общей болью за судьбу России.

Такая же тревога за народ и Отчизну, искренняя любовь к ним и родной земле сквозит в повестях и рассказах  тюменского писателя, яркого публициста  Николая Олькова.
То-то он «не забыл еще в своих блужданиях по белому свету названия наших пашен и других кормовых мест: Поляков Колок, Новиков Дом, Первые Ямки, Вторые, Кулибачиха…».
В слиянии автора с народом, в совершенном проникновении его личности с народным духом и заключается вся его сила, вся тайна его притягательного писательского мастерства.
Художественная канва произведений Николая Олькова озарена светом глубокого внутреннего человеческого сочувствия и гуманизма.
Поэтому вы не встретите ни одной крикливой ноты, или банального штриха-разочарования, а, тем более, тенденциозных писаний с намерением приобщиться к какой-нибудь новомодной волне в современной литературе – то ли по части языка, то ли идеологических спекуляций.
Писать обзор произведений этого писателя не просто, как может показаться на первый взгляд: творчество полифоническое, многоголосное. Всё и обо всём так сразу и не скажешь. Да и не нужно. Тем более, что прочитано две повести – «Серебряный купол в голубом небе», «Чистая вода» и десяток рассказов и очерков. Этого достаточно для понимания идейной направленности и нравственных скреп авторского художественного слова.
Хоть все работы и сходны по тематике, идейному замыслу и стилистике, а также связаны между собой единством внутреннего настроения, – всё же каждое произведение обладает несомненной смысловой автономностью.
В них льётся мягкий гуманный свет, светозарно освещающий направления развития сюжетов.
Это сущий клад для анализа, отличающийся не только конкретностью зарисовок жизни и быта сибирской деревни, своеобразием характеров персонажей, но и глубоким психологизмом, соединением социальной, экологической и нравственной проблематики, прекрасным чувством языка и стиля.
Но дело даже вовсе не в этих «приговорах» литературоведа. Ведь аналитика художественного произведения в основе своей не может быть предвзятой, иначе просто перестает ею быть. Поэтому здесь лишь объективно фиксируется то, чем привлекательно творчество Н. Олькова.

И без особого анализа видно, что писатель хорошо знает и понимает душу и жизнь своих земляков, улавливает воздействие на нее исторических условий, различных внешних социальных сил.
Он разбирается в сложных вопросах современной будничной драмы не только деревенской жизни, но и всей страны после развала Советского Союза.
Художественная сторона его рассказов, вроде бы, и не отличается особенно выдающимися достоинствами, просто в них есть всё, что должно наличествовать в серьёзной прозе, но важно, что их настроение таит в себе элементы богатого творческого поиска.
Рассказы проникнуты философией жизни русской деревни в проявлениях ее и радостного, и тревожного бытия, в едва уловимых законах ее долготерпеливого и многострадального существования.
Изображаемая в ольковских рассказах жизнь – это, словно нескончаемая русская песня, – от колыбельной до поминальной, в которой есть всё: вскрики роженицы, всхлипы за умирающим; духмяные шлейфы родительского дома, свежеиспечённого хлеба в печи, – то есть, дух и запах родного очага; радость, любовь, вера, труд, и их антиподы.
«... Знал Макар, кто какие щи варит, вкусно из печи через чувал пахнет, или так себе. Знал и видел хлебы, какие укладывали ему бабы для мужей своих. Дивился на пышные булки, на круглые калачи, печеные на горячем поду…».
Или: «Вкус пирожков с крупой и груздями мстительная память хранит и издевается: не доводилось более вкушать таких». (Рассказ «Мои грибы»)
Во многих повествованиях мы ощущаем присутствие русского духа, встречаем знакомые образы, страсти и поступки, то есть, узнаем жизненную логику, характерную для нашей повседневности.
Имена персонажей и мест, изображения природы, вводят нас в великорусский быт, суровый и скромный, и, вместе с тем, несказанно привлекательный.
И кажется, что любовь Н. Олькова к малой Родине – это тот духовный неизменный утес, на который изо дня в день набегает и бьёт волна будней, тщась вызвать, наконец, слабость, неуверенность, но так и разбивается об него, уплывая в прошлое и унося невзгоды.
Всё равно у него «Село мое родное… Иду по улицам детства и смахиваю слезу со щеки, чтобы никто из земляков не заметил и не спросил, по ком я плачу…». (Очерк «Как убивают деревню»).
Ведь это с писателем мы путешествуем и по этому родному селу, и «по утреннему сонному лесу», «незаметно уходим в природу», собираем «свои» грибы («что гриб, вроде пустяк, а вот на размышления наводит», да и «не грибы в радость, а встреча с ними»), наблюдаем «исчезновение» времени, когда «воздух вытесняет из души суетную дрожь, и в голове абсолютная свобода», понимаем «Василия Макаровича Шукшина в его встрече с березками в «Калине красной»: красавицы, невестушки, заждались!»…(Рассказ «Мои грибы»).
Примечательно, что во всех описаниях природы у Н. Олькова присутствует идиллия, сохраняющая все обаяние человеческих впечатлений.
Вместе с автором мы переживаем непростую жизненную трагедию Паши Менделёва, который всю жизнь маялся с совершённым по своему порочному нутру грехом – убийством родного отца, тушим пожар на Голой Гриве, разбираем крестовый дом в знак «прощения непрощаемого». («Крестовый дом на Голой Гриве»). Читая этот рассказ, проникаешься глубиной страшного человеческого   греха, расплата за который неминуема, как бы её не остерегался и не обходил стороной.
А с главным героем рассказа «Встреча» Вольдиком, который «привиделся одинокой женщине в награду», посещая его малую Родину, переживаем воспоминания его далёкой юности; наблюдаем, как отдельные моменты душевных движений «нового русского» вдруг приобретают у писателя многозначительность, потому что над ними простерт легкий покров вдохновенной авторской мысли.
В короткой сцене встречи с когда-то любимой девушкой нет ничего случайного и произвольного: каждая черта, каждый душевный всхлип строго обдуманы автором и прекрасно подмечены.
В слезах Вольдика заключено авторское понимание того, что в жизни бывают минуты, в которых достаточно одного толчка, чтобы перевернуть образ мыслей, выработавшийся в течение нескольких лет, увидеть свою жизнь, свои поступки совсем в ином, порой неприглядном, свете.
Вольдику казалось, что, оторвавшись от родных корней, разбогатев, он изменился. Но именно здесь, в деревне, он ощутил боль утраченного родства с этим скромным земным уголком. Так меняется поверхность речной глади, волнуемая набежавшей ниоткуда бурей, но на поверку она, знай, течёт своим руслом.
Волей автора мы встретились также с группой вернувшихся из фронта сельчан – безруких, безногих, утративших былую физическую удаль, но не потерявших интереса к жизни, чувства справедливости и сострадания. («Про Максима, инвалида, говоруна»).
Можно было бы продолжать указания на гуманистическую направленность многих ольковских рассказов, того же «Дядя Федя, тётя Таня», или «Нюхач», «Букет», «Черёмухи цвет», «Фото с выставки» и др., в которых для автора, как он пишет, было важным «научиться мыслью познавать чувство». Но дело не в перечислении, а в том объединительном лейтмотиве любви к малой Родине, который слышится в каждом повествовании и благодаря чему они становятся дорогими и близкими читательскому сердцу.
Справедливости ради надо заметить, что отдельные характеры, носители реплик или шуток, к примеру, не воспроизведены со всей художественной полнотой, некоторые лишь контурно намечены, что объясняется избранной прозаиком формой коротких рассказов, порой даже зарисовок или новелл.
Тем не менее, они нам понятны и близки.

Явственная заслуга Николая Олькова в том, что в его повестях и рассказах, независимо от формата, сильны, что характерно для «деревенской» прозы, именно мировоззренческие, нравственные аспекты.
Его серьезный талант тихо и скромно откапывает какие-то нетронутые уголки и успешно двигается литературной стезёй. Он, словно читает неизвестную нам книгу природы и человеческой души, заглядывает в их сокровенные тайники, которые нам недоступны так же, как невидима невооружённому глазу обратная сторона луны.
Писатель находит их прежде всего в новейшей истории России, в непривычной для себя психологии нравов и поступков своих персонажей, в мотивации их поведения.
«Перестроечная» Россия до наших дней – целое невспаханное поле для возделывания художественным словом. Пока что нет и помину о цельном, законченном, всестороннем воспроизведении современности с ее борьбою и задачами.
И Н. Ольков смело становится в ряды таких пахарей в уже упомянутой ранее повести «Чистая вода».
Судьба главного её героя Григория Конакова – это трагедия целого поколения тех, кто одержал Великую Победу в Отечественной войне, кто строил новую жизнь в послевоенное время.
Ведь нельзя в одночасье стать тем, кем ты до этого никогда не был.
Нет-нет, здесь речь не о должностях и статусах, новых условиях жизни, – речь о душе, о русском характере, которые формировались веками, и передавались от поколения к поколению прежде всего на уровне обыденного сознания, чувственной сферы.
А то, что запечатлено чувствами, впиталось, как говорится, с молоком матери, – оно намного живучее того, что надиктовано разумом, тем более, пришедшего извне.
Распространение новой морали или верования не зависит от той доли истины или заблуждения, какую они могут в себе содержать. Как только они западают в души, неясность не обнаруживается более. Одно лишь время может ослабить их.
Проблему отцов и детей в новых условиях Николай Ольков представляет, как столкновение двух идеологий – гуманной народной (социалистической) и пришедшей новой – стяжательной и уничижающей всё и вся.
Иной читатель, возможно, и укорит автора в ностальгии за прошлым, за порой слишком сгущенные тоскливые душевные туманы. Но их разлив в текстах – это не просто воспоминание, сожаление об утраченном благе быть собой, быть русским на своей родной земле, а скорее, негодование и боль…  Это насущные вопросы, не дающие покоя сегодня русской душе.
«Как могло случиться, что сменились люди у власти, и все пошло к смерти?». «Отчего молодёжь плюнула на деревню, и хоть на подхвате, но в городе?». «Почему это рабочий класс вдруг отвернулся от своего вечного союзника, закрыли всякое строительство на селе…». «До чего же быстро вы научились под плутовство и жульничество теорию подводить?!». «Как получилось, что его сын мыслит не как крестьянин, не как избранный народом руководитель, а совсем по-другому?».
Ведь нелегко, ой, как нелегко бывшему фронтовику, в прошлом руководителю передового советского хозяйства, отцу семейства вдруг оказаться растоптанным новой российской перестроечной действительностью.
Богатое поле психологическому анализу открывается в прослеживании той борьбы, которая происходит в его душе между силой привычки и стремлением к лучшему порядку вещей, между робкой боязнью нарекания со стороны знакомых и незнакомых, с одной, и между мужественной самостоятельностью, с другой стороны.
«…начальник новорусский! Отец мой геройски погиб за народ и за Родину, сам я чуть не полвека спины не разгибал, орден имею, литровую банку значков и полную тумбочку почётных грамот. А ты в кого? Какую ты червоточину мог получить на чистых материных перинах да на моей ограде, выскобленной? Что с тобой случилось, что перестал ты к людям лицом?»
Если Григорий Конаков раньше мерил свою жизнь настойчивостью, энергией, упорством, способностью жертвовать собой для идеалов добра, уважением к людям, которые создали величие его предкам и ему, то его сыновья оказались совсем другими.
Деликатные чувства в них заглохли; сознания собственного достоинства и чести для них не существует; прав собственной личности и личности другого они не понимают; и потому весьма многие вещи, которые претят отцу, не возбуждают в них ни малейшего, даже слабого, протеста.
«Времена наступили, дочка, сын против отца, отец против сына, пока ещё словесно, но, не дай Бог, дойдёт до кулачков».
«Почему? – спрашивает главный герой повести «Чистая вода», – разве не было в доме жестокого порядка: не ври, не воруй, не завидуй. Было… Тогда почему почти вдруг ребята его тоже сломались, какая ржа съела их благородный стержень внутри? А может, надо было плюнуть на все, пропади она пропадом и советская власть, и партия вместе с Зюгановым, если за всякое честное слово, за попытку вывести кого-то на чистую воду он платит сыновьим отторжением? Молчал бы, занимался пчёлами, рыбачил, как добрые люди, не влазил в дела детей своих – самостоятельных мужиков – и жизнь была бы спокойней, и дети в порядке, и Матренушка моя пекла бы пироги да щи варила? Что, разве не так? Да так, только это не для него. Откуда эта непримиримость? Может, от того, что сам всегда жил честно и чужой копейки в руки не брал, может, потому и бесило его, что тащат не своё, тащат наше, общее, не спросясь, да ещё бахвалясь…».
И сам же себе отвечает: «А от безразличия до глупости один шаг, и мы его сделали. Да, страна наша такая, что судьба каждого человека невидимой пуповиной связана с судьбой всей страны. Когда-то это было хорошо, когда всей страной работали и на человека, и на страну. «Вот видишь, – подумал Канаков, – если хорошенько порассуждать, к интересным выводам прийти можно. Возможно, где-то тут причина падения моих сыновей».

Для творчества Н. Олькова, как и для многих произведений русских писателей-«деревенщиков», характерен тот своеобразный фольклорный базис, та почва, которая заведомо направлена на осознание чувства связи с родной русской землей, с несомненными ее православными корнями, уроками Закона Божия, составляющими прежде всего нравственные устои  русской народной  жизни.
У всех у нас дорога к осознанному православию разная. И никакие внешние ее атрибуты, в том числе, и временные, не могут по влиянию и значимости соперничать с этим подсознательным стихийным христианским мироощущением.
Для русского крестьянина испокон веков вера была животрепещущим каноном его жизни. На подсознательном уровне она существовала всегда, даже во времена неразумных коммунистических запретов.
«Что касается колоколов и крестов, то их сорвали еще в тридцатые годы, на правом крыльце до сих пор видна глубокая вмятина от большого колокола, который при ударе развалился пополам»,- читаем у Н. Олькова.
И это правда. В течение 20-30-х годов XX века было уничтожено почти всё, что Православная Русь отливала несколько веков.
В России говорят: икона – молитва в красках, храм – молитва в камне, колокол – молитва в звуке. Россия – единственная страна в мире, где живёт колокольная музыка.
Колокольные звоны бывают разные. Для каждых звонов выработаны свои правила. Призыв к богослужению – благовест. Игра колоколов – благовествование Евангелия, торжество его во всех концах вселенной, подобно Ангельским трубам. Благовестниками называют колокола, чей звон наполняет душу радостью и надеждой. Колокольным звоном призывали народ на общественные собрания, возвещали о победе, встречали желанных гостей, сопровождали торжественные ритуалы.
Звон, говорят русские люди, невольно отрывает все мысли и помыслы от земли, и уносит их в поднебесную высь, и наполняет сердце радостным светлым чувством, как — будто в него вливается небесная гармония, отголоски далекого рая.
И звук пойдет к столетьям дальним
И многим смертным слух пленит,
Застонет жалобно с печальным
И в хор мольбы соединит.
Худшего злодеяния, чем разрушение церквей, советское государство не могло тогда придумать. Люди воспринимали его всегда как святотатство, как явление, враждебное русскому духу.
Показателен в этой связи диалог между Митей Рожнем и Иваном Берёзкой в связи с распоряжением снести сельскую церковь.
«– Ошибаешься, добрый человек, церковь не моя и не твоя и не их всех – она Господу Богу принадлежит, сиречь она и есть его дом на земле.
– Да хоть и дом. На небе он у вас живет, а дома на земле? Снесем, Однорукий, – злился Рожень. – Ровное место будет. Как будешь молиться? В лесу колесу?
– Опять ошибаешься, добрая твоя душа. Месту будем молиться, святому, великую силу имеющему. Гляжу на тебя – не ты ли первым падешь ниц и станешь землю грызть и просить Бога убить тебя по грехам твоим?
– Иди, иди, пока я тебя не проводил. Ишь, развел опиум! Землю я буду грызть! Хрен тебе, Однорукий, коммунисты ни перед кем в ногах не валялись, тем больше – перед богом, евреями придуманном». (Повесть «Серебряный купол в голубом небе»)
У Н. Олькова эта тема прямо или опосредованно присутствует и в повестях, и в рассказах.
«На церкви нашей колокол был о ста пудах, его на многие версты кругом было слышно. Отливали по заказу нашего купца и маслодела Кувшинникова, но колокол сбросили перед войной, Шурка Ляжин да Никитка Локотан дерзнули снимать. Шурка вскорости утонул в Марае, а Никитка сгинул на фронте без весточки».
Сюжетная коллизия, в которой взявшие на себя грех снятия колоколов и слома церквей люди впоследствии наказываются Богом, не нова, как и переживания очевидцев такого лиходейства, но то, как они поданы автором, трогает душу. К примеру, хотя бы этот эпизод:
«Тогда Костя стал представлять белый, серебряный купол, а потом золотой крест, и у него получилось, серебряный купол на фоне голубого неба принял крест, и они вместе поплыли ввысь, медленно, и Костя глядел, не сморгнув, на это чудо, пока слезы застили глаза, и видение исчезло. Но он по-иному смотрел теперь на бывший еще утром сиротливый купол, хлопающий листами оторванного ветрами железа, на потрескавшуюся штукатурку церкви, они перестали быть чужими и беззащитными, церковь стояла теперь, как православный воин после изнурительной битвы, израненный, с пробитым шлемом, одеждой, порванной мечами чужеземцев, почти истекающий кровью, но непобежденный. Костя вытер слезы и увидел рядом однорукого Ивана Березку.
– Ты плачешь, дитя мое? Господи, благослови сие мгновение! Ты видел, как серебряный купол с золоченым крестом уходил в небо? Радуйся! И Господу нашему великая радость. Благодать снизошла на тебя, сын мой, сохрани ее, и она проведет тебя по жизни прямо к ногам Бога нашего. Беги с миром!».   
В стремлении к божеству, в развитии религиозности, в богомольстве, в хождениях по монастырям и к чудотворным иконам прожил не один русский православный род.
Об этом начинаешь думать, когда активный в прошлом коммунист Григорий Конаков, не пожелавший иметь в родстве подлецов, пусть даже ими стали сыновья, решает оставить теперь уж не по его духу светскую жизнь и уйти в монастырь. Что это? Бегство от нового времени, в котором не находит себе места его характер, или действительно переосмысление сущности человеческого бытия, или лишь намерение найти себя в новой религиозной ипостаси? Прямого ответа на этот вопрос писатель не даёт. И это не случайно.
Автор понимает, что путь к Богу индивидуален, своеобразно и его молитвенное обращение к нему. Каждый молящийся в отдельности в свою молитву вкладывает частицу себя, свои эмоции и восприятия, свои чаяния и дела.  Одни молятся «остротой религиозного сомнения (Блаженный Августин, Паскаль); другие просьбой и домогательством; третьи — смиренным приятием судьбы и благодарением; четвёртые, может быть, ропотом и вызовом. Боттичелли и Сегантини молились своими картинами; Бетховен — своими сонатами и симфониями; Жуковский, Тютчев и другие поэты — своими стихами. Каждый человек взирает к Богу по-своему: один обращается к Нему только делами милосердия; другой — самоотверженным и вдохновенным научным исследованием; третий — ищет Бога в тихом созерцании природы…».
«К Богу много путей, самый верный – когда семья верующая и воспитала ребёнка в вере. Это, скорее, относится к старому, досоветскому времени. Теперь такое редко, разве что в семьях священников». (Повесть «Чистая вода»).
При приезде Григория Конакова в монастырь автор использует замечательную метафору – образ родниковой чистой воды – которую пьют паломники у стен обители, как символ его возврата к своим исконным русским православным корням, без которых вся предыдущая жизнь потеряла смысл.

«Нам, нынешним литераторам, не быть долговечными, – писал известный драматург, критик и публицист Николай Полевой в 1830 году А. А. Бестужеву. – Таково наше время. Счастлив, кто возьмет у будущего вексель хоть на одну строчку в истории». 
Искренне верю, что такой вексель Николай Ольков заслужил.

 
Статья опубликована в сборнике «Данники», Москва, 2016




Зот ТОБОЛКИН,
писатель.( Тюмень).

 Пусть новые книги порадуют вдвойне
Странные вопросы порой задает мне родня: автор дал на ре¬цензию свою повесть! Я отложил ее, не прочитав даже название. Оно бы сразу же привлекло меня – «И ныне и присно». Это из мо¬литвы, которую твердили присно до нас миллионы людей, твердят и поныне, в общем-то незамысловатые слова, заключая вечным сло¬вом «аминь». Это повторение обычно, но бессмертно. И вот автор поставил его в название повести. Да, от названия подчас зависит судьба произведения: пало на ум, заклокочет в тебе начало, затем и сложится весь сюжет. Неприхотливы всем известные названия романов «Война и мир», «Даурия», «Тихий Дон», но в них заключено и время, и великий смысл, и огромная судьба стра¬ны. И чем проще и очевиднее название, тем глубиннее смысл.
Автор подчас и не выуживает, как, скажем, карпа или щуренка. Сама душа услышала и подсказала. Ты только не опоздай записать, не то рукопись может заплесневеть.
Так вот, повесть Николая Олькова «И ныне и присно». «Она маленькая, – порадовал меня автор, –  всего лишь сто с небольшим страниц». Верно: не велика по объему повесть «Казаки», куда больше «Повесть о настоящем человеке». Еще можно припомнить десяток, а то сотню-другую «небольших» повестей. Но они суще¬ствуют и занимают наш читательский ум. Скорее даже – тревожат, и ты возвращаешься вновь к этим произведениям.
Вернулся и я, поначалу невольно, по причине собственной за¬нятости отложив ее в сторону. Вернулся и не жалею. Читал, будто впервые ее увидел. А может так оно и есть: впервые. И удивился: «Я же мог не прочесть!» Не прочел бы, и многое мог потерять. Я бы не узнал столько о вещих снах мальчика Бронислава, о Распути¬не, кстати, выписанном не по-Пикулевски, и не по Вирте, а своео¬бычно. Впрочем, каждый мыслящий автор неповторим. Очень впе¬чатлили меня беседы «сибирского старца», и оплеванного, и чуть ли не воспетого. Может быть, не всяк читатель воспримет такого Распутина в подаче Олькова. Но меня, немало листавшего страницы истории, взволновала эта повесть. Известные, в других устах замусоленные факты предстали передо мной свежо и неожиданно. Тут можно с чем-то не соглашаться или спорить. Да ведь Ольков написал это для того, чтоб прочли, а не спорили. Каждый писа¬тель может стать причиной спора, хотя каждый спор приносит нам пользу и что-то открывает новое...
Ага, вот снова слышу раздраженный голос жены: «Ты про¬читал или нет? Ведь люди ждут». Что ждут – знаю, что занят – до¬гадываются и они тоже. Мне много лет, и привычка к труду во мне с младых ногтей. Потому сворачивать с главного пути – великий грех. А чтение чьих-то сочинений не всегда обогащает, нередко чудовищно злит или ворует время.
Не гневайся на меня, Коля Ольков. Я поистине занят, и время боюсь тратить понапрасну. Думал, и здесь так же будет. Но, к сча¬стью, ошибся: прочел, порадовался. Оценку – общую, даст глав¬ный судья – читатель. А я заключу свое резюме: вещь состоялась. Я рад. Будет следующая, читатели порадуются вдвойне.

Предисловие к первому изданию повести «И ныне и присно», Шадринск, 2008 год.




Владимир ПОДЛУЗСКИЙ,
писатель (Сыктывкар).

Хлеб Бывакина.

О новой книге Николая Олькова

Пророки всё чаще бросают взор на Западную Сибирь. Утверждают, что русскую столицу пора переносить в Екатеринбург, Омск, Тюмень или, на крайний случай, в Новосибирск – географический центр России. На регион как будущее земное Эльдорадо указывали и наш Ломоносов, и американский Кейси. Нечто подобное мне, как поэту, писала знаменитая казахстанская Ванга Вера Лион, сибирячка по рождению. Вокруг неслыханные запасы руд и углеводородов. Многие тысячи плодороднейших гектаров, годных и под пашню, и под заливные луга. Здесь выспевают даже арбузы. Я уже не говорю о роскошных садах и огородах. Словом, хлебные места. Сюда Столыпин переселял миллионы крестьян из средней полосы. Ехали со скарбом, а порой и с разобранными в родном селе храмами, чтобы потом по брёвнышку собрать на новой селитьбе. Кто-то расцвёл, дал крепкие корни. Кто-то сгинул на чужбине. Трудно нашему оседлому человеку превращаться в перекати-поле. Только страшные войны, беды или державный кнут срывают народные массы в дорогу. Может, потому не спешит какой-нибудь ярославский или владимирский крестьянин осесть на дальневосточном гектаре.
Про церквушку-путешественницу я вычитал в новом романе известного тюменского писателя Николая Олькова, незамысловато названного «Хлеб наш насущный». Заголовок чем-то напоминает заглавия прокламаций тайного революционного общества середины девятнадцатого века «Земля и Воля», окормляемого Герценом, Чернышевским и Писаревым. Я уж не говорю, что в теме ощущается явная перекличка с повестью Михаила Алексеева «Хлеб – имя существительное», сочинявшейся под Брянском, в десяти верстах от сельхозинститута, где ваш покорный слуга рядом с десятками студентов из стран Азии, Африки и Латинской Америки учился на агронома.
Углубившись в ольковский роман, я не удивился, что он состоит из двух частей, названных вполне в духе народничества – «Воля» и «Земля». Правда, цели подпольных антицарских организаций и современного колхоза через полтораста лет не совсем совпадают. Герои «Хлеба нашего насущного» решительно против анархии и в общем-то террора. Хотя порой открыто, с автоматами и гранатами в руках, воюют тут с кавказцами, нагло захватывающими сибирские предприятия и колхозную землю. Спешащими, пока Сибирь до конца не стала землёй обетованной, захватить все экономические и политические высоты. Тенденция, едва наметившаяся в известной повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана», развернулась в романе другого сибиряка в полновесную проблему государственного масштаба.
Как и народовольцы, борцы за русскую правду во главе с бывшим зэком Родионом Бывакиным, идеологически родственным Робин Гуду и Владимиру Дубровскому, возрождают нечто подобное социализму в отдельно взятом родном селе Лебедево, основанном дружными столыпинскими переселенцами. Потому потомки решительно стоят за коллективизм. В глубины истории даже местные деды на организационном колхозном собрании в 21-м веке не вдаются, но им памятны тридцатые годы, когда «гуртом» вступали в первые советские колхозы. С похожим чувством лебедевцы встречают колонну навороченной иностранной сельхозтехники, пришедшей возродить хлебные нивы и напитать сбалансированными кормами фермы, куда завезут дорогущий элитный скот.
«Неужели мы жить начинаем?» – восклицает средних лет тракторист Семён. Из тех, кто сядет за руль навороченного трактора. Забугорные агрегаты пока круче отечественных. С горечью технический перевес отмечают друзья Бывакина. Странно, рассуждают они, а ведь мы в космос летаем, почему бы и на земле не сделать отличные машины? Купленные за валюту Родионом комплексы требуют особых знаний и опыта. Давно ли по всей России механизаторы, прошедшие СПТУ старой формации, недружелюбно встречали ростовские комбайны с первыми компьютерами. Срывали в сердцах электронику. Соединяли обрывки проводов напрямую и яро бросались в битву за урожай.
Понимали ли они, что и на селе время обязательно потребует мощную и надёжную технику. Уже не сыплющуюся чуть не с первых после завода дней в борозду и валок. Именно с новыми технологиями и селекцией, часто пришедшими с Запада, моим брянским землякам удалось сделать неимоверный рывок в производстве хлеба и картофеля. Брянская область стала производить их втрое больше, чем в самые тучные советские годы. Кубань и Белоруссию уже заткнула за пояс. Говорят, удобрения фермеры обильно применяют. А колхозы меньше потчевали супеси туками и гербицидами? В тех же брянских районах серые лесные почвы так кое-где пересолили, что гектары отказывались плодоносить. Птицы в полях петь перестали. Сегодня, слава Богу, агрономы все перекосы ликвидировали.
Скажете, то Брянщина. Там губернатором знатный в прошлом местный картофелевод Богомаз. Есть и другие примеры. Пару лет назад меня один журнал попросил написать очерк о крупном омском фермере. Урождённом казаке-переселенце. Написал. Уверял, что хлебороб по урожаям на громадном клине и уровню рентабельности заслуживает Героя Труда. К тому, собственно, и шло. Очерк в рукописи читали всей фермерской блестяще образованной семьёй. Поохали, порадовались и… решили не визировать. Побоялись, что местная власть придерётся к эпитетам и отберёт земельку. Тем более вокруг заковыристых мелочей со сдачей предприятию в долгосрочную аренду земли уже шли суды. Слишком интеллигентным для войны с администрацией оказался бывший лётчик гражданской авиации, сделавший плантации своим взлётным полем.
Наверное, чтобы растить хлеб и никого не бояться, надо быть ольковским Родионом Бывакиным– Бывалым. Тот, не без хлопот, собрав воедино паи земляков, розданных новой властью, правильно начал возрождать колхоз с продвинутой почти роботизированной линии. Если бы гайдаровцы не развалили советские заводы, то к нынешним временам те уже сами бы выпускали, скажем, копалки, заворачивающие в тару каждую картофелину. А так пользуйся очередным «Прогрессом», не очень благозвучно звучащим в западном «оригинале». (Не хочется лишний раз рекламировать известную у нас ещё с советских времён западную фирму).
Лучшим местным механизаторам, призванным Бывакиным из нудного ельцинского запаса, придётся немного подучиться на курсах. Впрочем, это не главное. Родион вскоре с радостью убедится, что вопреки ехидному трёпу либералов русские люди работать и думать не разучились. Вот новой ферме в Лебедево потребовалась вода, и здешний старик точно указал, где надо бурить скважину. Забил ледяной фонтан. Кажется, один из переломных символов романа.
Прошлым летом похожий народный пафос иногда наблюдал на Брянщине. В других же местах русские до лучших времён в своих потрёпанных перестройкой сёлах- «шамбалах» зачастую спят и видят, когда их в певучие горны призовёт Отечество для спасения оного. Тогда, будьте спокойны, фонтаны забьют повсюду. Первые же месяцы свободного «Труда» нового хозяина твёрдо в том убедили. Особенно когда он с гордостью зашёл в высокую и упругую колхозную пшеницу и не сумел сдержать простые человеческие чувства, проснувшиеся в потомственном хлеборобе.
Творческие и политические подходы лауреата нескольких престижных российских литературных премий Николая Олькова меня ничуть не удивили. Выпускник Литературного института, всю свою сознательную жизнь проживший на тюменской земле, он, скажу без прикрас, до конца верен её обитателям. Именно земляки недавно в Казанской районной библиотеке устроили читательскую конференцию по его новому роману «Хлеб наш насущный». Местные хорошо знают Николая Максимовича. Здесь он работал учителем, корреспондентом, редактором районной газеты. Подсмотрел массу своих героев. Большинство в пореформенные годы благодаря новой власти превратились в «казанских сирот». Не потому ли так глубоко их тронула судьба Родиона Бывакина, пытающегося спасти лебедевцев от поголовного вымирания в годы безвременья. Обычным крестьянским трудом в возрождённом колхозе с символическим названием «Труд».
Во главе всего повествования Хлеб. Подовым караваем в материнском доме. Тонкими ломтиками на ажурной тарелке в семье потомственной княжны Лады Станиславовны Бартеневой- Басаргиной, сопредседателя Имперского собрания, по уши влюбившейся во вчерашнего зэка. (Девушка всерьёз мнит, что подбирает окружение будущего Государя). Куском, пропахшим мышами и махоркой, в карцере детской колонии, который надо обязательно сосать, чтоб витамины сразу попали в кровь. Засохшей лагерной пайкой, почётно возлежащей чуть в сторонке от яств на малине у бандитского смотрящего. Первым снопом нового урожая, связанным всей бавыкинской семьёй и торжественно перевитым алой лентой. Кто знает, может, этот сноп когда-нибудь и вернётся в герб могучего государства. Пока же он может встать в конторе рядом с колосистым собратом, чудом оставшимся тут ещё с красных времён.
Родя вовсе не ангел. Деревенский парнишка, угодивший в колонию на четыре года за то, что в драке выхватил из кармана «складешок», но так его и не раскрыл. Автор нам его представляет в тот момент, когда юного зэка после двух лет отсидки готовят к пересылу на «настоящую» зону. Голова в розовых шрамах. Нос подправлен ударом. Мальчишка больше месяца уже успел отсидеть в карцере. Явно из тех, кто не склонит свою стриженую голову перед бандитами. Не зря на взрослой зоне его уже ждёт пахан Доктор, готовый доверить Роде свою жгучую тайну. Он же первым назовёт юного Родю Бывалым. Кличка потом прилепится к Бывакину и начнёт свой тернистый путь по зонам и малинам. Авторитет, заочно поверивший по тюремным малявам в честность мальчишки, доверит ему выкопать на воле портфель с кучей долларов. Родион всё ловко провернёт, но Доктор, освободившись по удо, умрёт от рака, успев Родиону завещать свои бог весть как нажитые немалые капиталы.
Набравший на воле обороты, обзаведшийся прожжёнными консультантами, Родион Бывакин толково пустит деньги в приватизационный оборот, создаст собственный строительный комплекс «Командор» (не зря в детской колонии читал классиков, вплоть до Бунина). Плюс два завода по металлу и пластмассе. И уже губернатор позовёт его в свои нештатные советники по предпринимательству.
А потом Родион кинет взор на агробизнес. (Так, скорее всего, подумают в областном бомонде, привыкшем к красивым речам). На самом деле у молодого мужика, исполосованного тюрьмой и тайными приключениями, изболится душа по отчим полям и могилам. Может быть, последней каплей станет смерть матери, выписанная автором с особым мастерством и достоверностью. В директора определит без пяти минут профессора из Новосибирского филиала Академии наук, одобряющего теорию народного сибирского земледельца Терентия Мальцева. Не понаслышке знающего, как растят хлеб: «Надо о завтрашнем дне думать, а не хапать».
Сам Родион тоже в каком-то смысле Хлеб отечества. Хотя не без его команды верные опричники, вчерашние неприкаянные десантники, прошедшие Чечню, убирают соперников и противников, того же «откинувшегося» зэка Жмыха, который сильно может напортить делу. Мол, Жмых он и есть жмых. Не Хлеб же.
В любом случае с Хлебом я сравниваю Бывакина, думаю, вслед за автором, далеко не в христианском смысле. Какая тут божественность. Наш герой держится от церкви на почтительном расстоянии. Автор уверяет, что Родя неверующий. Боюсь, не соглашусь. Он всё же обвенчается с Анастасией, матерью своего сына Петра, и у четы родится ещё трое детей. Не Бог ли специально дал наследников, чтобы понесли через годы славу агрофирмы «Бывакинская»? Не зря в ней мечтают открыть детсад, бесплатную элитную школу, платить стипендию студентам, желающим вернуться с дипломами в родное село. Сюда возят на экскурсию туристов, а местные с гордостью намекают, что живут чуть ли не при коммунизме. К Бывакину уже является делегация из соседней деревни с просьбой взять их обобранный чеченцем колхоз под своё крыло.
Ну, и какой же роман без любви. Не буду перечислять всех женщин главного героя. Почти у всех у них нелёгкие судьбы. Топятся из-за ревности, травятся. Просто сохнут в надеждах, как узбечка Гузель. Слава Богу, Родион вырвался из их объятий, опомнился и сумел вернуться к брошенной им когда-то Настёне. Чтобы лучше понять отношение автора к самым высоким чувствам, хочу порекомендовать перечитать письма прадеда и прабабушки княжны Лады (тоже имя с намёком) Екатерины Сергеевны и Алексея Кирилловича. Там есть всё, чем должна гордиться русская душа. Можно сказать, отдельный эпистолярный роман-вставка в «Хлебе нашем насущном».
Мне «Хлеб», как некоторым, вовсе не кажется утопией. Примеров подобных хоть пруд пруди. Даже в моём брянском селе Рохманово колхоз в буржуазные времена возродил местный русский мужик. «А роман ли это?» – спросит дотошный читатель. Самый настоящий! Высокохудожественный и на злобу дня. Не без выходов на вечные истины. В нём есть некоторая перекличка с шолоховской «Поднятой целиной». Не по языку. По тематике. Трагически при выходе из вертолёта погибает губернатор Макар Зенов. Русский мужик, старообрядец. Вместе с помощником расстрелян из снайперской винтовки кавказскими бандитами, оставшимися в живых после гигантской облавы, устроенной по всему городу генералами-силовиками по его же приказу.
Так и хочется вспомнить про донских соловьёв, отпевших «дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову». У Шолохова то была классовая война. А тут она больше напоминает межэтническую, хотя и с явным признаком клановости. В романе просматриваются параллели. Генералы МВД и ФСБ Рыбаков и Хлыстунов чем-то напоминают царского генерала Густава Гитляйна, от имени императора поставленного для контроля за содержанием преступников. Немного поартачившись, они беспрекословно выполняют требования хозяина области по наведению в ней конституционного порядка. Густав Иванович, как чиновник и порядочный человек, помогает в далёком остроге снять обвинения с незаконно осужденного прадеда дворянки Лады. Таков же человек долга и чести заместитель Зенова Колымынцев. Правильно себя ведёт глава района, к кому Бывакин пришёл с инвестициями для колхоза. Есть и другие честные чиновники в романе. Но они, талантливые, умные, деловые, настоящие державники, абсолютно чужеродны в нынешней государственной системе. Недаром от них безбоязненно избавляются «приватизаторы».
Николай Ольков подчёркивает, что с восьмидесятых в регионе число чиновников выросло в два с половиной раза, а занятых на производстве – уменьшилось впятеро. Начальственная армия ничего не смогла поделать с бандитами, сделавшими безработными 18 тысяч горожан областного центра. Даже в аппарате губернатора нашлись продажные особи, подбросившие боссу в стол пачку денег, ставшую весомой «уликой» при аресте того спецназом ФСБ. Скандал достиг такого уровня, что вскоре освобождённому с извинениями Зенову пришлось мчаться в Москву и просить защиты от «своих же» у Президента. Гарант вроде помог. Да так, что область, зная нравы современного Кремля, исподволь стала готовиться к приёму преемника.
На мрачном областном фоне Родион Бывакин вообще чужой для всех. Для наиболее непонятливых у него свои методы. Не совсем джентльменские. Но, замечу, действенные. Главный регулятор общественных отношений – его «спецназ», чьи кровавые операции Родион проплачивает. Автор при том заверяет, что на самом Бывакине крови нет. Конечно, подобные способы защиты производства, пусть даже хлеба, не красят героя романа и доведшую его до жизни такой страну. Увы, без бывакинских «десантников» ничего в селе с красивым названием Лебедево расти не будет. Не дадут. Должен же кто-то сберечь Западную Сибирь от захватчиков до тех славных времён, кои предвещены пророками. И прошу учесть, не все Родионы в России Раскольниковы. Есть и Бывакины. Впрочем, Раскольников после острога вполне мог бы таковым стать, живи он в двадцать первом веке.



Статья опубликована в газете «День литературы»


Григорий Блехман,
критик. (Москва).

Проза долгого дыхания
О творчестве Николая Олькова

С прозой Николая Олькова познакомился несколько лет назад, благодаря публикациям его произведений на сайте «Российский писатель». И с той поры стал его постоянным читателем.
Думаю, так случилось оттого, что в прозе этого писателя почувствовал ту основательность, которая позволила вспомнить одно из любимых определений Александра Трифоновича Твардовского. Когда ему нравились рассказы, повести, романы, он называл их «прозой долгого дыхания».
Это «долгое дыхание» почувствовал и я по прочтении первых же рассказов Николая Олькова, которыми стали для меня «Встреча», «Про Максима, инвалида и говоруна»…
Поэтому стал читать другие его рассказы, повести, романы, очерки, публицистику.
А в начале этого года увидел имя Николая Олькова среди лауреатов «Российского писателя» за 2017 год в номинации «Публицистика» за очерк «Председатель» и статьи «Страна плача», «Половодье гнева».
Для меня такое известие стало абсолютно естественным, поскольку названные очерк и статьи – это не только заметки о проблемных сторонах нашей жизни или людях, достойных внимания, но и добротная проза высокого качества.
***
Как и многим постоянным и новым читателям этого автора, мне импонирует манера его письма. Она нетороплива, но в этой неторопливости заложен индивидуальный ритм, какой в каждом из произведений, а нередко, даже и эпизодов, вводит меня – читателя – в состояние, позволяющее чувствовать себя не сторонним наблюдателем, ждущим развязки, а человеком, перенесённым волею писателя в среду его героев.
Причём, так активно вовлечённым в то или иное действо, будто и от меня может зависеть развитие или исход повествуемого.
Такое случается лишь тогда, когда автор сначала максимально входит в состояние каждого из своих персонажей, и лишь после этого рождаются у него фразы, абзацы, страницы…,  где оживают под его пером характеры и те положения, в каких оказываются его герои.
Конечно, это дар природы. Такому не научишь и не научишься. А вот стиль изложения, в зависимости от того, о чём пишешь, и характеры разговоров – диалогов персонажей – зависят от литературного слуха писателя, который у Николая Олькова, на мой взгляд, абсолютный.
Оттого так и органичны его герои в своём поведении при любых обстоятельствах, о каких повествует автор.
Отсюда же и другой важный эффект: если писатель о биографии того или иного персонажа говорит лишь вскользь, её чувствуешь и легко домысливаешь.
Всё это рождает полное доверие к автору.
***
Произведения Николая Олькова охватывают в сумме огромный отрезок времени, а точнее, времён истории России. Времён непростых, неоднозначных, меняющих характер развития страны, ломающих судьбы людей…
Но о чём бы он ни писал, везде старается в художественной форме «дойти до самой сути…, до сущности прошедших дней, до их причины, до оснований, до корней, до сердцевины».
Да и не только прошедших дней, но и нынешних. И донести до читателя суть взволновавших событий.
Один из ярких тому примеров – повесть «Чистая вода», где автор довольно резко написал о том, как трагически сложилась жизнь традиционной крестьянской семьи в современных условиях. И почему это случилось.
Отсюда и читатель не только получает удовольствие от чистолитературного качества произведений, но и точные исторические сведения об атмосфере, царившей и царящей на Руси в те или иные времена. Будь то Гражданская война, Великая Отечественная, довоенные, послевоенные и современные будни…
***
Николай Ольков является лауреатом многих литературных премий. Но среди них, на мой взгляд, премия имени Ивана Ермакова является для писателя особой. Может быть, потому, что как-то по-особому тепло прозвучало для меня его повествование о своём земляке Иване Ермакове, названное «Дорога к Храму».
Не исключаю, что иназвание это рождено у Николая Олькова благодаря внутреннему мотиву романа «Храм на крови», так и ненаписанного сибирским писателем Иваном Ермаковым. Хотя несуществующую рукопись этого романа стали по его смерти наперебой просить у вдовы московские, свердловские, новосибирские издательства, десятки журналов и газет, в которых Ермаков печатал свои сказы.
Причём, каждый из просящих умолял – никому, кроме него, не отдавать рукопись.
А вдове всякий раз приходилось объяснять, что в архивах такой рукописи нет,  на своём юбилейном вечере писатель рассказывал лишь о замысле того, что хотел бы написать.
Но не случилось.
И об этом в финале повествования «Дорога к Храму» Николай Ольков написал так: «Всё, что вспомнил, что увидел во фронтовом окопчике, что обдумал и вложил в память свою писатель для будущего романа «Храм на крови», он унёс с собой. Остались несколько листов с названием, то от руки, то на печатной машинке: «Храм на крови», и неполные страницы текста».
Когда прочитал о том, что эти мысли родились у Ивана Ермакова от воспоминаний об увиденном «во фронтовом окопчике», вспомнил рассказы моих родителей – фронтовиков и их боевых товарищей о внутреннем состоянии перед боем или при массированных обстрелах со стороны противника.
В этих рассказах, надежда на успешный для жизни исход была связана лишь со случаем.А такой«случай» вольно или невольно ассоциировался у них с некоей внешней силой, которая «всё видит и рассудит по справедливости».
О Боге в те времена упоминать было не принято.
И очень жаль, что Ивану Ермакову не довелось написать задуманный роман. Уверен, что многие фронтовики, которые в ту пору были ещё живы (писатель ушёл из жизни пятидесятилетним в 1974 году), вспомнили бы о своих ощущениях тех лет. А последующие поколения полнее знали бы, какие чувства испытывает человек на войне.
И, конечно, не удивлюсь, если окажется, что Николай Ольков, построивший в девяностые небольшую церковь в деревне, сделал это в какой-то степени и под влиянием своих размышлений о «Храме на крови».
***
Вполне естественно, что основная часть творчества Николая Олькова посвящена деревне, которую он прекрасно знает изнутри, потому что рождён в русской деревне Тюменской области, много лет там живёт. И поэтому её суть впитал «с молоком матери»: уклад, характеры деревенских жителей, их реакцию на происходящие в стране перемены…
Его герои – люди работящие, несмотря на, мягко говоря, жизнь нелёгкую, любят родителей, жён, мужей, детей, свои края, своё Отечество, отстаивая в войнах его независимость. Умеют веселиться, разделить радость и поддержать в трудную минуту.
Как и все, кого называют людьми «простыми», верят властям на слово. Те их нередко обманывают, но они продолжают верить, потому что у них «так принято».
Но верят до определённого предела. И если этот предел пройден, тогда наружу вырывается та страшная, жестокая стихия, о которой Пушкин в «Капитанской дочке» написал: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный».
О таком бунте – крестьянском восстании против коммунистов в 1921 году в Сибири – написал Николай Ольков в повести «Гриша Атаманов». Повести яркой, наполненной драматичными событиями и мечтами молодого командующего фронтом Григория Атаманова о недостижимом прекрасном – свободе, равенстве, духовности…
Этой высокой мечтой он настолько увлёк людей, что они, не задумываясь, ступили на путь мятежников и пошли за ним до конца, ставшего, как и финалы всех предшествующих подобных историй, трагическим и для командира, и для всех остальных.
***
Отдельно хотел бы сказать о его рассказах, поскольку, на мой взгляд, это самый трудный жанр прозы. Он труден тем, что требует предельной лаконичности. Но в произведении высокого качества она не должна быть сухой или только информативной. Писателю требуется передать в этой лаконичности «всю палитру» внутренней сути своих героев, а также, тех обстоятельств, в каких они находятся.
И главное – показать труд души, который и определяет поступки каждого персонажа в той или иной истории, о какой идёт речь в рассказе. Потому что труд души – это самое интересное и важное, что есть в человеке.
Значит, и настоящий рассказ требуется написать так, чтобы у читателя создалось чувство, будто он прочитал не коротенькое повествование, а солидную повесть или даже роман со всеми, вытекающими из этого внутренними и внешними драмами.
И таким искусством Николай Ольков овладел, на мой взгляд, в совершенстве.
Да и названия рассказов этого Мастера: «Нюхач», «Белое платье», «Букет», «Как помирал Яков Васильич», «Женитьба Золотухина», «Черёмухи цвет»… настолько «говорящие», что не только моментально настраивают читателя на волну предлагаемой его вниманию истории, но и в немалой степени интригуют.
Что, конечно же, требует отдельного искусства.
***
Думаю, не меньшего искусства, а также, внутренней смелости требует и решимость быть неожиданным. Не так уж часто встретишь Художника, который отважится на то, чтобы заметно уйти с той колеи, где он уже является признанным Мастером.
Николай Ольков рискнул. И этот риск отчётливо виден его постоянным читателям в романе «И ныне, и присно», где писатель, героем которого изначально стала русская деревня, взял сюжет иной. В романе речь идёт о семье учёного из Варшавы, которая в какой-то момент по определённым обстоятельствам переезжает в Петербург. И там сын учёного случайно встречается с Великой Княжной Анастасией. Между молодыми людьми мгновенно пробегает та искра, которая называется влюблённостью. Но в развитие их отношений вмешивается ход истории: сначала Мировая война, потом революция с последующим арестом царской семьи и её расстрелом.
Герой же в это время проходит тяжелейшие испытания – жизнь под чужим именем, арест, лагерь, штрафбат, снова арест…, теряет семью.
Но и в таких, казалось, трудно преодолимых обстоятельствах, ни на миг не угасает в нём то чувство, какое, видимо, и хранило его на земле: высокая, даже неземная любовь к Анастасии. Или Стане, как она позволила её именовать.
А дальше, когда ход событий его жизни изменился, и у него появилась семья, родилась дочь, она получила это имя, а также просьбу отца – передавать это имя из поколения в поколение.
И вся эта история написана не менее сочно, чем привычные доселе сюжеты Николая Олькова из деревенской жизни.
Здесь и яркие персонажи, такие как православный художник, армейский генерал, сотрудник НКВД… А также, дух того времени, когда царила ненависть большевиков к православию, осквернялись и разрушались церкви, храмы…
В общем, после обнародования этого романа читатель ясно ощутил, насколько широк диапазон творческого дарования этого Мастера.
***
Николай Ольков, действительно, не перестаёт приятно удивлять «свежестью дыхания» в каждом последующем своём произведении.
И это особенно отчётливо чувствуешь, когда читаешь, подготовленный к изданию его пятитомник, где писатель, «всё время схватывая нить судеб, событий», рассказывает о своём мировосприятии.
Наверное, поэтому тот «образ мира, в слове явленный», который предстаёт из-под пера этого Мастера, так интригует своей «незатёртостью», художественной убедительностью, и потребностью перечитывать полюбившиеся фрагменты и целые произведения.

Статья стала предисловием к пятитомному собранию сочинений, вышедшему в «Российском писателе» в 2018 году.



 Николай ДОРОШЕНКО,
заместитель председателя правления Союза писателей России.


                В литературе ему замены нет

В предисловии к своей книге  «Поющее сердце» Иван Ильин писал: «Ответственный писатель вынашивает свою книгу долго; годами, иногда – всю жизнь; не расстается с нею ни днем, ни ночью; отдает ей свои лучшие силы, свои вдохновенные часы; «болеет» ее темою и «исцеляется» писанием. Ищет сразу и правды, и красоты, и «точности» (по слову Пушкина), и верного стиля, и верного ритма, и все для того, чтобы рассказать, не искажая, видение своего сердца… И, наконец, произведение готово. Последний просмотр строгим, зорким глазом; последние исправления – и книга отрывается, и уходит к читателю, неизвестному, далекому, может быть, – легковесно-капризному, может быть, – враждебно-придирчивому…  Уходит – без него, без автора. Он выключает себя и оставляет читателя со своею книгою «наедине».
С другой же стороны, мы, читатели, сроднившись с книгой, все-таки стремимся что-то узнать и об её авторе. Одно дело, «наедине» читать тургеневские «Записки охотника», и другое дело – знать, что Тургенев, например, многие годы прожил во Франции, тоскуя по своим охотничьим маршрутам, пролегающим по бесконечно родным для него среднерусским равнинам. Или – читать «Бесы» Достоевского  и знать, что автор был по делу «петрашевцев» приговорен к смертной казни, но помилован и много лет провел на каторге.
Вот и на книгах Николая Олькова – вполне самодостаточных – лежит печать не только «вдохновенных часов» профессионального писательского труда, а и его человеческой судьбы, его творческой биографии, печать его человеческого характера и «сердца».
Наверно, можно сказать, что в тех двух десятках страниц, с которыми Николай Ольков был принят в Литературный институт им. А.М. Горького руководителем творческого семинара Борисом Михайловичем Зубавиным, было больше его природного писательского таланта, чем личностных прозрений. Наверно, была и определенная доля везения в том, что на омском совещании молодых писателей он оказался в семинаре, которым руководил редактор «Сибирских огней» Анатолий Васильевич Никульков, рекомендовавший его литинститутскую дипломную работу (книгу прозы) к изданию в Западно-сибирском издательстве.
Но когда подошло время ехать в Новосибирск для подписания издательского договора, Николая Олькова, работающего заместителем главного редактора районной газеты, райком даже на пару дней не отпустил с работы, – до решения вопроса о редакторе главном. А когда проблема с вакансией была решена, то Николай Ольков и новый главред поняли, что в одной берлоге им не ужиться. Молодой писатель уезжает в Казахстан. А новосибирское издательство вместо его книги в план включило книгу другого автора. И, рассудив, что у издателей таких, как он, писателей великое множество, Ольков на долгие четверть века умолк. С тюменскими писателями, конечно же, общался, но на их недоуменные вопросы отвечал, ссылаясь на Л. Толстого: «Если можете не писать – не пишите».
Однако, если, как рассудил Пастернак, «Цель творчества – самоотдача, //А не шумиха, не успех...», то ты должен «Не отступаться от лица,// Но быть живым, живым и только,//Живым и только до конца». То есть, писать прозу или строить храм – для истинного творца разницы нет.
В 1996 году старец Тимофей Кузин, разгадав в Николае Олькове именно творца, предложил епископу благословить «бывшего писателя» на строительство церкви в Бердюжье. Через два года церковь Рождества Пресвятой Богородицы была освящена. Но правоохранительные органы стали искать утаенное Ольковым «золото церкви». За два года нашли 80 несписанных кирпичей, шесть листов шифера и сколько-то обрезков бруса...
После долгих мучений суд, длившийся всего сорок минут, все обвинения отверг. Протест прокурора областной суд тоже отверг. И Николай Ольков ощутил себя той личностью, которой уже было что сказать. После долгого «Если можете не писать...» вдруг сама родилась первая его книга «Как я строил мой храм». Потому что уже не могла молчать душа, уже изнылось сердце и лишали покоя мысли. На лето уезжал в далекую деревню, работал неистово, а писалось легко и радостно. Хотя время для литературы настоящей уже было не самое благополучное, но опубликовал десяток романов, полтора десятка повестей, полсотни рассказов. Издал книгу очерков истории Бердюжского района «Синеокая сторона», три десятка книжек очерковых, краеведческих, публицистических...
И получилось так, что в текущей литературе Николая Олькова уже нельзя было кем-то заменить, как это было, когда его первая рукопись ждала своего часа в новосибирском издательстве. Сначала он стал постоянным автором у Александра Новосельцева в «Земляках», затем координатор АСПУРа Александр Кердан стал вручать ему региональные и Всероссийские премии. А теперь уже и я, редактор сайта  Союза писателей России «Российский писатель», не обхожусь без прозы Николая Олькова.
То есть, сама судьба у Николая Олькова сложилась так, чтобы для нас он стал не только одним из наиболее значительных прозаиков и лауреатом высокой премии Союза писателей Россия «Имперская культура», а и тем человеком, слово которого заслуживает нашего самого пристального читательского внимания.

Статья стала послесловием к пятитомному собранию сочинений, изданному «Российским писателем» в 2018 году.

Привет из журнала «Подъём»

Добрый день, Николай Максимович! Пишет Вам ответственный секретарь журнала "Подъём" Владимир Евгеньевич Новохатский. Наша редакция искренне радуется вместе с Вами примечательной творческой награде – премии "Имперская культура", – которой отмечен Ваш кропотливый, по-сибирски добротный и колоритный литературный труд. Хотя мы еще мало знакомы, но, поверьте, радость эта непритворна.
          А желание пообщаться с Вами возникло с тех пор, как прочитал Ваши живые, напитанные таким неповторимым русским языком рассказы. Если Вы согласитесь еще с нами посотрудничать – милости просим и сочтем за честь. Хотели бы получить от Вас подборку рассказов (30–40 компьютерных страниц, около 70 тыс. знаков с пробелами), из крупных форм – роман, повесть – до 100 страниц, примерно 200 – 250 тыс. знаков с пробелами. Разумеется, это ориентировочные объёмы. Большую вещь можно дать в журнальном варианте. Если это новые произведения – прекрасно; если выходили в книгах местных издательств – не беда, ведь нынешние тиражи всероссийским охватом, мягко говоря, не страдают. Ваша контактная информация у нас есть. Наши гонорарные возможности Вы представляете: к сожалению, не густо, но хоть шести клок... Напишите номер телефона, если удобно Вам, для оперативной связи.
          Сообщите о своем решении по моему эл. адресу или на podiem@mail.ru.
          С уважением, В.Новохатский. 15.12.2017.


Екатерина ТЕРЛЕЕВА,
журналист.

Хранитель времени

О библиотечке Николая Олькова «Диалоги о наших временах».

Всё началось далеко не сегодня, а тоже «во время оно». Когда писатель Николай Максимович Ольков, наш современник и земляк, задался цель связать прошлое и будущее нитью лаконичных своих «Диалогов о наших временах». Где настоящее, наше, время, надо, думается, понимать именно как тот, ушедший и вечно живой век двадцатый.
Да, так и ощущалось в раздвинувшем время и пространство зале районной библиотеки на презентации очередных книг из серии «Диалогов...». Едва ли не чувствовался стук колёс поезда, уносящего нас – ТУДА. И люди, и слова все были оттуда, будто вся-то жизнь реальная – не здесь, в мерцаниях широкого экрана, а там – на полях соцсоревнований и трибунах заседаний. А ведь то – живые очевидцы и участники известных ураганных перемен, но сохранившие и законсервировавшие в себе дух своего времени, то бесценное, что не прочесть и в Интернете не скачать, а только вживую коснуться: впитать, ощутить. Оно и получилось. Нам гадать остаётся, какой титанический труд организаторов предварял создание подходящей обстановки! Чтобы оттаяли, чтобы погрузились. Поделились.
Вообще, как кажется, у каждой книги из серии «Диалогов...» один и тот же неизменно привлекающий к себе внимание главный герой – ТО время И его устами – кто-то из его хранителей. На мероприятии презентовалось три произведения. Три пути, три судьбы, три куска века. Я сейчас назову имена, и старожилы нашего края кивнут, узнавая, а молодые... Хочу, чтобы заинтересовались. Ведь у нас с вами есть (пока!) уникальная возможность! бок о бок жить, в одном автобусе ездить, в одни магазины ходить с теми, о ком изданы книги! И если попробовать лишь не остаться равнодушным! то можно, нужно взять что-то для себя от людей, которых сейчас бы назвали «суперуспешными менеджерами». Чьё заработанное достояние не скрывается от осуждающих глаз на миллионных счетах Швейцарии, а держит ещё наш район сохранившимся до сих пор запасом прочности.
Пусть все сейчас выглядит внешне по-другому, но людскую память и авторитет не опрокинуть никакими ветрами реформ и пертурбациями ценностей. Вот, послушайте слова Николая Андреевича Яркова из книги «Мой век»: «Что моя биография? Она заинтересует только моих детей, внуков, правнуков. Я не выдающийся общественный или иной деятель, я скромный работник». Сей скромный работник, между тем, может поделиться с вами опытом работы на посту председателя райисполкома или директора совхоза им. Челюскинцев, рассказать, как управлял он отделением Госбанк или районным отделением Фонда мира, поведать о бытности своей членом комитета народного контроля или депутатом, припомнить, как получил он орден Красной Звезды или медаль Жукова...
Бесконечно жаль, ЧТО не было возможности на Презентации выслушать его лично: годы, здоровье. Слово за папу взяла дочь, Татьяна Николаевна, не пожалела, что пришла. Капельку детства вернули ей внимательные ведущие встречи, вручив вазочку с ирисками «Золотой ключик» – теми, что папа когда-то неизменно оставлял им, уходя на работу.
О, эти семьи «героев нашего времени»! Жёны и дети, не видевшие своих долгожданных от ранних петухов до поздних сверчков, мужей и отцов, круглый год и целую жизнь посвятивших Делу. О жизни и деле осталось в книгах, а о главном прозвучало тогда вслух. «Я горжусь своим отцом»...
Прочтите между строк, спросите их лично, как умудрились, всё отдавая – получать?! Много тепла и благодарности принесли с собой на презентации книги «Быть человеком» люди, знакомые с её героем Михаилом Петровичем Рябовым. Человек-огонь, эмоциональный, выразительный, энергичны до крайности. На презентации моя фотокамера не успевала поймать в нужном ракурсе именно его. Всего за каких-то восемь своих десятков успел и слесарем-паровозником потрудиться, и командиром отделения сигнальщиков на флоте послужить, и шофёром на редком тогда ЗИСе поколесить, бригадиром в Малых Ярках, секретарём парткома колхоза «Светлый путь» и совхоза «Ильинский» поработать, а также поруководить колхозом имени Черемнова и попредседательствовать в Огнёво. О том, как работалось с Михаилом Петровичем, с удовольствием вспомнили бывшие его коллеги, некоторыми подробностями семейной жизни поделились его жена и дочь. Запомнилось, как одобрительно прошумели зрители, когда автора книг «Быть человеком» поблагодарили за подходящее и единственно верное название. Человек, просто Человек, но с буквы большой. Единственно верной и потому всё объясняющей.
Но как всё-таки хорошо, когда моменты признания сына может увидеть мама, увидеть и порадоваться им! Я и не знала, что на презентации присутствует всемогущий некогда и всем известный секретарь райкома партии и ныне не менее известный директор Фонда развития и поддержки предпринимательства в Казанском районе. В тот день там находился лишь улыбчивый, обаятельный и совсем молодой мамин сын, заботливо поглядывающий на свою седенькую, родную, когда она перед публикой признавалась и гордилась. А он смущался. Сергей Иванович Романчук. Интересно, в какой раз это было в его жизни, где от победы к победе он прошагал с первого ученика до «Последнего первого» (цитирую название книги) секретаря? «Всё, что я мог, я делал для людей, для родного района, тут меня не в чем упрекнуть. Да, было трудно, порой нечеловечески трудно. Но я ничего бы не хотел изменить в своей жизни». Это отрывок из книги о нём. И экстракт им прожитого. Рецепт для молодых.
Жаль, что не было вас там тогда, двадцать седьмого мая. Без молодого поколения встреча обрела чуть печальный нюанс ностальгических воспоминаний. А им, и писателю, и героям, хотелось бы, чтобы слова их и дела были не просто брошены, а посеяны. Чтобы их труд и опыт дали новые всходы. Чтобы вот так же, через энное количество лет, собраться и погордиться вами, новыми действующими лицами энных выпусков серии «Диалогов о новых временах». Пока же – учимся, читаем, познаём. Благо, есть что.
 

Опубликовано в Казанской районной газете «Наша жизнь», 2016 год.


Светлана СУРОВЦЕВА,
журналист.

Хлеб нашего поля

Николай Максимович Ольков – личность в районе известная. Наш земляк проживает в настоящее время в Бердюжском районе, но регулярно приезжает в Казанский район на свою малую родину, чтобы встретиться с читателями своих книг, которые он пишет уже более 20 лет. Его творческая деятельность началась ещё раньше.
С детских  лет Николай Ольков много и с интересом читал. На его школьные сочинения всегда обращала внимание учительница по литературе в Ильинской школе (где учился Николай) Вера Алексеевна Белова. Затем молодой человек стал писать заметки в районную газету (тогда она называлась «Заря коммунизма»), а позже и  работал в ней.
И всё-таки хотелось чего-то большего. Написав несколько рассказиков, отправился с ними на семинар молодых писателей. Было это в 1969 году. По совету своего товарища по редакции Анатолия Савельева они  отправили свои произведения на конкурс в Литературный институт Союза писателей СССР. Товарищ по конкурсу не прошёл, хотя, по мнению моего собеседника, парень был, безусловно, талантлив, а Николая зачислили.
– Каждый семестр требовалось  сдавать  художественную прозу, объёмом до 25 печатных страниц, – вспоминает Николай Максимович.  – Вот и писал. Все мои рассказы потом легли в дипломную работу, которую я защитил в 1976 году.
Н. М. Ольков за свою жизнь поколесил по стране и успел поработать в разных газетах – в Омской и Ростовской областях, в Тюмени и Северном Казахстане, был корреспондентом и редактором.
Дипломная работа начинающего писателя могла бы стать его первой книгой, которую готовы были напечатать в Новосибирске. Но по стечению обстоятельств этого не получилось. Тогда Николай дал себе слово больше книг не писать и держал слово почти 25 лет.
Было время, когда Николай Максимович, как и многие в стране, занимался предпринимательской деятельностью. В селе Бердюжье по его инициативе в 1998 году была возведена церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Но всё легко и просто казалось только со стороны. На самом деле кроме денежных средств было затрачено немало нервов и душевных сил.  Н.М. Ольков вдруг понял, что об этом обязательно нужно написать. Тогда вышла в свет его книжица «Как я строил мой храм».
А потом писателя словно прорвало. Он начал писать, бывало, по 18 часов в день. Случалось, что и засыпал за печатной машинкой. Такой ритм, по словам автора, сохранялся у него до последнего времени.
– В моём кабинете стоит шкаф, ширина полки – один метр, – продолжает рассказ Николай Максимович.  – Когда я составил на неё свои авторские  книги (каждой по одной), полка заполнилась.
Писатель–прозаик ведёт свою статистику: романов – девять, повестей – четырнадцать, рассказов – около пятидесяти. Почти все произведения вошли в трёхтомник (2014) и двухтомник (2016). Кроме этого, у автора более тридцати книг и книжечек публицистического жанра, очерков и документалистики,  27 брошюр «Диалоги о наших временах», героями которых стали и многие наши известные земляки. Изданы также  два тома «Обзор Казанской районной газеты  за 1931 – 2011 годы» и очерки истории Бердюжского района «Синеокая сторона». Николай Максимович лауреат многочисленных литературных премий, в том числе  имени Н.А. Некрасова и Д.Н. Мамина–Сибиряка, Международными Южно-Уральской (Челябинск) и «Имперская культура» (Москва). Писатель награждён знаком «Почётный аграрник Тюменской области» – единственный среди писателей, а также избран Академиком Академии литературной документалистики.
В минувшую пятницу в Казанской центральной районной библиотеке состоялась презентация новой книги писателя «Хлеб наш насущный», которая вызвала у читателей бурное обсуждение.
Судя по заголовку книги, одни считали, что речь в ней пойдёт о деревне и сельских жителях, другие считали, что фраза взята из молитвы, стало быть, с героем должно произойти духовное  перерождение. Многие признались, что прочитали книгу, так сказать, взахлёб, кто-то даже дважды.
Работники библиотеки тщательно готовились к мероприятию. Ольга Антоновна Рагозина, знаток литературы, читая книгу Олькова, сумела разглядеть душевные качества главного героя, разгадать мотивы его поступков и задавала автору интересующие её вопросы. Многие читатели, успевшие ознакомиться с содержанием книги, тоже высказывали своё видение той или иной сцены, описываемой в произведении.
По сюжету повести действие происходило в 90-е годы в Тюменской области. Мало того, события происходили в Казанском районе. Вымышленные художественные персонажи переплетаются у автора с реальными людьми.
– Тема хлеба не стояла для меня на первом месте, – признался Николай Максимович  (хотя Ольга Антоновна заметила, что он «прошёл» через всё произведение и стал действующим символом),  – Главная тема – это свобода в широком смысле этого слова, возрождение деревни и хорошее отношение к своим  близким.
По мнению автора, его книга «Хлеб наш насущный» учит добру, в том числе грубые слова и поступки главного героя. Ведь нельзя не проникнуться чувством  сострадания к тем персонажам, по отношению к которым он поступает неправедно.
А читатели пришли к выводу, что при определённых условиях человек начинает переосмысливать свою жизнь, и нужно жить так, чтобы  пройдя через все трудности, заслужить от жизни самое лучшее.
 
 Опубликовано в газете «Наша жизнь», 2018 год.


Олег ДРЕБЕЗГОВ,
журналист, поэт.

Роман настораживает

Пристально наблюдаю за творчеством неутомимого своего друга Николая Максимовича Олькова и не перестаю удивляться и радоваться плодам его вдохновения. Книга выходит за книгой, повести сменяют романы. Да какие! Взгляда не оторвешь от ярких, душу и разум  будоражащих повествований. В основе его  книг, конечно же, трудолюбие и писательский талант.
К писательству Николай Ольков готовил себя мучительно долго. Бог словно бы его сдерживал, не торопил, ждал вызревания мудрости и испытывал писателя на прочность. Достоевский как-то обмолвился: «Чтобы хорошо писать, страдать нужно, страдать».
Через страдания пришёл Ольков к своим книгам. Душа его не терпела лжи, и он восстал против неё устным и письменным словом. За что и был бит сильными мира сего. Но не сломленным он был, жил,  колен не преклоняя.
В рассказах, повестях и романах узнаваем мятежный дух автора. Он – в его героях,  правильных и грешных. В какой бы эпохе они ни жили, чувствования их созвучны дню сегодняшнему. Да и неизменными остаются во все времена любовь и ненависть, жестокость и нежность, чувственность и чёрствость. В этом, на мой взгляд, кроется  притягательность книг Николая Олькова. Все они – про жизнь человеческую! Герои повествований – люди мятущиеся, страдающие во имя любви и правды. Но не вообще к человечеству, что проще простого, а к конкретному человеку. Это и исторический, не выдуманный Григорий Денисович Атаманов, предводитель повстанческой крестьянской армии, и Григорий Иванович из «Сухих рос», это и Лавруша из полуфантастической повести «Мать сыра земля». У каждого из них своя судьба, но одинаково возвышенная, грешная, выстраданная любовь к женщине и своей отчей земле. Они приносят в жертву этому чувству самих себя и не жалеют об этом.
Писатель торопливо  рисует их портреты. Но и в спешных отрывистых штрихах  читатель распознаёт лица героев, каждый из которых своеобычен, неповторим.
Я не оговорился о том, что писатель «и жить торопится и чувствовать спешит». Ему словно бы недостаёт  времени, и он боится опоздать. Вот почему отдельные страницы романов и повестей напоминают литературные наброски. Явления, события сменяют друг друга с головокружительной быстротой. В жизни на переосмысление своей  позиции, взгляда у человека уходит очень и очень много времени.  У героев Олькова – две, три страницы текста. Особенно заметны эти стремительные как миг метаморфозы у героев в его романе «Дурдом» – произведении философском и мудром.
Главный герой романа живёт по формуле «от любви до ненависти – один шаг, и наоборот – от ненависти до любви – одно мгновение». Причём предмет ненависти и любви – руководитель департамента здравоохранения Нина Соколова – тоже вначале ненавидит Артёма, а потом влюбляется в него до безрассудства.  Эти чувства, противоположные и полярные, сменяют друг друга с невероятной быстротой. Потому и возникают сомнения в их искренности. Так и хочется воскликнуть: «Здесь ты, брат-писатель, палку перегнул. В жизни такого случиться не может».
В сюжете романа «Дурдом» много сказочных интонаций. Ни с того ни с сего в жизни Артёма Белославцева появляются три еврея: Шпильман, Гольдский и Иванов, которые, как трое из ларца, помогают Артёму выпутываться из сложнейших ситуаций. Главный герой везуч как Иванушка–дурачок. Его наставник, учитель-профессор Шмуль Меирович Бяллер, не только опекает молодого человека, но и оставляет ему часть небедного наследства – дом в областном центре, часть сбережений, шикарный легковой автомобиль. Так и хочется воскликнуть: «По Шмульему велению, по Ольковскому хотению…
Писатель выводит в положительные герои и возлагает терновый венец мученика на чело персонажа весьма сомнительного свойства и поведения.
Таков гонимый отовсюду мыслитель и пророк Бархатов. А гонят его  потому, что он настырно и вероломно навязывает свои идеи о самоуправлении и воспитании подрастающего поколения. Тех, кто эти идеи с ним не разделяет, Бархатов называет в глаза дураками.
– Сам дурак, – говорят ему в ответ. И поступают, на мой взгляд, правильно и справедливо. Писатель вынужден запрятать своего шумливого героя в психушку. Он становится лишним в сюжетном построении романа.
Николай Максимович саркастически относится к современности. Она для него – сплошь несправедливость и эра глумления над простыми людьми. И эта критическая масса взрывоопасна. Прежде всего,  для самого писателя. Он не видит светлых тонов, он красит сегодняшнюю жизнь мрачными, траурными красками. Власть для него – это враждебная сила. Представители её в массе своей, мягко говоря, люди нехорошие. Он лишает их элементарного созидательного начала. Каждую инициативу сверху писатель  расценивает как разрушение устоев. Не  оттого ли современные начальники в книгах Олькова скучные, безликие, плоские, почти аморальные персонажи. Не люди, а болезнетворные вирусы. Их не разглядеть, но они существуют.
Избавит ли время писателя от этого закоренелого скепсиса, я судить не берусь. Но Николай Максимович от книги к книге оттачивает своё писательское мастерство. Может быть, партийные райкомовские секретари советской эпохи, воспеваемые им в рассказах, повестях и романах, потеснятся в своих монолитных шеренгах, и в этом строю обозначится место для героев нашего времени, которые пытаются вести нас в светлое будущее.


Опубликовано в газете «Наша жизнь», 2015 год.

 Николай ДЕНИСОВ,
писатель.(Тюмень).

От родной земли

О повести «Мать - сыра земля»

Из глубин веков посмотри в нашу сторону, легенды переслушай и летописи пошевели, мудрых русских классиков почитай – всюду найдешь великое в самом простом человеке. Что былинные богатыри, что ратные герои Куликовской, Полтавской и иных Бородинских битв, что тульский мастеровой, сумевший импортной блохе подковы поставить, что Теркин Вася, гармонист и вояка, видно, погинувший на той войне, коль после нигде не попадался. Теперь к этой кампании надо причислить и Лаврушу Акимушкина, рядового Красной Армии, жестоко пострадавшего от осколка
снаряда, снявшего с Лаврика верхушку черепа. С того момента и стали случаться с ним такие события, что он и сам не мог понять, где в данный момент находится: то ли на грешной земле, то ли в небесных просторах.
А судьбой ему отмерена была доля крестьянская, желанная, унаследованная. Он босой ногой в щенячьем еще возрасте пробежался по уплотненному плужком жирному чернозему, толстый слой которого кривой лемех отвалил на сторону, и дорожка, образовавшаяся под лемехом, так и звала вперед, так и манила. Но нельзя убежать, потому что это дед Максим доверил ему первую в жизни борозду проложить, как можно обмануть? Дед Максим стоит и смотрит. И так по всей жизни Лаврика, даже после смерти дедушка приходил и давал советы, как жить.
Круто все переменилось в Акимушкином дворе, когда наступила колхозная жизнь. Правда, добрый человек опередил события, посоветовал, как голышом не остаться, чем и воспользовался отец Павел Максимович, но видимость голодного существования скуповатый батюшка создавал. И вынужден был Лаврик идти вместе с оборванцем Шатилой на Кизиловку ловить сусликов, на которых советские законы не распространялись, и они за осень отъедались на колхозных полях, да еще на зиму за щеками натаскивали в свои закрома чуть не по пуду сухой пшеницы. И зерна Лаврик нарыл, и сусликов есть научился. Когда на фронте поваром назначили, не затянувшееся ли приготовление сусличиного кондёра сталопричиной его приезда на передовую в аккурат к немецкому артобстрелу, накрывшему его полевую кухню?
Возмужал Лаврик к самой войне, в самый раз подоспел, а он другого хотел и о другом мечтал. А пуще того – дед Максим заметил в парнишке нечто необыкновенное, чего не было у брата его Фильки или у сестер меньших, да и за своими детьми Максим
такого не наблюдал: сметливый Лаврик, природой интересуется, травки собирает и деду несет: от чего она и зачем такой долгий корень, что лопаты не хватило, чтобы его вырыть? Или про птичек спросит: зачем одна поет раным-рано, а другая только под вечер голос подает? И думал дед Максим отправить Лаврика в городскую школу в Омск, был там у него дружок, а золотишко уже имелось на тот случай. Но сперва Колчак, потом свои восстали, потом власть мужика за шкварник взяла: все, не дергайся. И пропала дедова мысль сделать Лаврушу грамотным человеком, большим, умным. Только через много лет после смерти пришел он к внуку в виденьях его воспаленных и признался, что один такой в их породе обнаружился, да и того исполосовала жизнь – страшнее не скажешь.
Еще одно поучение деда запомнил Лаврик: когда человек сам себе хозяин, он ни перед кем шапку не ломает, только перед Господом. Не получилось. И в колхозе всем кланялся, и в армии рядовой необученный, если бы в рот ложкой столько раз за день, сколько руку к козырьку. Зато на любовь ему везло. В сенокосную пору последнего предвоенного года женился на Фросе, девке боевой и красивой, а перед осенью поехали с братом Филей в тайгу шишку кедровую бить. Филя хитрый, прихватил бадейку самогонки, купил у местных татар пять мешков чистого ореха и три дня гулял, оставив брата у старого знакомого Естая. Три дочери у Естая, два сына, всех приберет война. Но Лаврик увидел младшую, красавицу Лейсан, и она полюбила его, и он забыл, что женат, три ночи провели на толстой кошме под кедрами, тайга слышала татарские и
русские любовные слова, слышала смех и вздохи, поцелуи и почти детские хихиканья. Это Лейсан боялась щекотки. Они были наги и невинны, над чем Филя хохотал всю обратную дорогу.
Они встретятся на фронте, полевые связисты Лаврик и Лейсан, чтобы через час он рыдал над истерзанным осколками девичьим телом. Это только начало. Его комиссуют, а Фрося уже живет с другим. Брат Филипп дезертир, Лаврик хочет его спасти и фактически сдает органам. Он проклят матерью, и в это время встречает Естая. Одинокий старик зовет Лаврика в свой дом. Нахлынувшие воспоминания сводят его с ума, и однажды в минуты жестоких болей перед ним открылся простор, в котором свободно парила Лейсан. Они снова были вместе, и уже не было на земле человека, счастливее Лаврика. Судьба сводит его с Фросей, но метущаяся душа протестует: «А Лейсан?». Лаврик опять в бреду, он повторяет имя любимой, и Фрося, разумная русская баба, узнав от мужа эту сказочную историю, просит согласия Лейсан носить ее имя и получает его. Кажется, жизнь налаживается, Естай пьет чай, молодые ждут ребенка и управляются со скотом, его много в загонах старого татарина.
Но такая история не может закончиться идиллией. Будет стычка с бандитами, которые пытались угнать скот, будет милицейское расследование и арест, будет побег. Куда? В дом Естая Лаврик не придет. Обезумевшая от ожиданий Фрося счастливой улыбкой встречает очередной наряд милиции, проверяющий, не явился ли беглец. Она уже знает, Лейсан шепнула ей на ухо, что Лаврик рядом, и они будут прилетать к Фросе, чтобы нянчить общего ребенка.
Лаврентий Акимушкин – носитель русской идеи добра для мира, для всех людей, но его обнаженная доброта вызывает смех, грубость, хамство окружающих. Он не умеет что-либо этому противопоставить, и потому страдает. Видения его столь реалистичны, что он сам верит: сегодня снова приходил убитый ротный, и уже в который раз домогался, накормил повар солдат перед боем или нет? Пришлось сказать старшему лейтенанту, что война закончилась нашей победой, чтобы он ушел довольный. Филя, застреленный милиционерами при аресте, тоже приходил, брата простил, потому что не предал он, а по простоте своей привел легионеров. Крестный Савелий Платонович, полковой комиссар на фронте и секретарь райкома на родной земле, расстрелянный по навету, тоже являлся и говорил о жизни.
Для Лавруши Акимушкина подобное существование в двух измерениях, в двух ипостасях – единственно возможная форма жизни. Не открой перед ним небеса Лейсан – он умер бы от вполне закономерной мозговой болезни. Вторая жизнь сделала его человеком с будущим, он улетал в светлое и теплое пространство, где парила Лейсан и ее сестры, и возвращался из обморока счастливым человеком.
Вопрос об уместности в реальной жизни обнаженной доброты остается открытым. Смерть одного человека еще не может служить основанием для глобальных выводов, но и она может подтолкнуть к размышлениям: а что - если...
Думать надо. Думать никогда не поздно.
Николай Ольков предложил читателям повесть неожиданную и, я бы сказал, - странную. Строгий реалист, знающий все закоулки быта, нравственности, жизни вообще, он уходит от общепринятых приемов и ставит своего героя в обстоятельства и состояния, близкие к безумству. Причем, делает это так аккуратно, что только потом, когда пройдена уже половина пути, вдруг понимаешь, с кем имеешь дело.
Такая форма потребовала особой стилистики и языка. Не сразу замечаешь, что не герой говорит о себе, что это не повествование о событиях и людях, а автор все время напоминает Лаврику, что было, что надо делать, помогает вспомнить. Неожиданная форма не вызывает протеста, она воспринимается читателем вполне естественно. После повестей «И ныне и присно», «Гриша Атаманов», «Сухие росы», «Книги любви» можно уверенно говорить, что писатель Николай Ольков имеет свой уникальный язык и оригинальный стиль, который делает его неповторимым и узнаваемым.


Предисловие к повести, Курган, 2013 год.
Аннотация редактора к повести «Подлог»

Повесть «Подлог» сколь естественна, столь и неожиданна для Николая Олькова. Его опять потянуло в семидесятые, восьмидесятые, время стремительного роста вместе со всей страной Тюменского Севера, хотя этим именем в повести он не назван. И сектор жизни выписан неожиданный, в известной мере это продолжение темы «Дурдома», предыдущей книги автора – медицина.
Молодая и энергичная женщина начинает служение с участковой больницы и достигает уровня руководителя областного отдела здравоохранения, со временем ставшего Департаментом. Ей по жизни встречаются мудрые советчики и тупые исполнители, но первых больше, и она находит единомышленников в основательном решении проблем сначала сельской, а потом и медицины северных городов.
Автор не может отказаться от любовной темы, его героиня испытала большую, но бесперспективную любовь к женатому человеку, попала под чары деревенского ловеласа, но свою судьбу все-таки встретила, у неё семья, муж, дети.
Все это интересно, но читатель мог бы упрекнуть автора в простоте описанного: строит больницу, достает материалы и оборудование, убеждает нефтяных и газовых генералов. Нет, не все так просто. В финале повести жизнь неожиданно предъявляет героине счет за ошибки молодости. И сильная, женщина, сотворившая медицинское благополучие большой области, отмеченная наградами и обласканная властями, понимает, что эту карту ей крыть нечем. Готовая ко всему, она делает последний шаг...

Курганское издательство «Зауралье), 2015 год.

Юрий КЛАТ,
начальник облсельхозуправления (1976-79), заместитель председателя облисполкома (1979-85), секретарь Тюменского обкома КПСС по сельскому хозяйству (1985-90).

И гимн, и реквием

Николай Ольков известен в Тюменской области как журналист и писатель сугубо деревенский, и в этом качестве он утверждает себя двумя десятками художественных и публицистических книг, сериями «Почетные граждане» Сладковского и Голышмановского районов, очень острой и актуальной библиотечкой «Диалоги о наших временах». Почти десять лет назад он издал книгой свои журналистские работы «Деревенские перемены», о ходе реформирования тюменской деревни. Там были интервью с лидерами аграрного бизнеса, рассказы о непростой жизни новоявленных фермеров и свободных земледельцев, и почти всегда возникали вопросы: а что же дальше? что будет с деревнями, не попавшими в границы крупных ЗАО и ООО, поддерживаемых властью? как выживать крестьянам? Сегодня ответы дает сама жизнь: деревни затихают, стареют, абсолютное большинство крестьян не находит применения своим силам, все больше памятных камней на месте бывшей активной жизни.
Роман «Сухие росы», можно сказать, итожит почти полувековую работу автора по накоплению материала, по его осмыслению. Роман этот деревенский, хотя тут довольно и любовных историй, и житейских ситуаций, и непростых судеб. Главный герой – сибирская советская деревня 1965-1990 годов. Это наиболее осмысленный и продуктивный период. Выстояв и победив в Великой Отечественной войны, накопив в сложнейших условиях «холодной войны» солидный потенциал, освободившись от политических и экономических реформаций, которые в пятидесятые и в начале шестидесятых годов больно ударили по сельскому хозяйству, государство, наконец, повернулось к деревне и к своему кормильцу - крестьянину.
В 1980 году в сельском хозяйстве Советского Союза было занято более 26 млн. человек, обрабатывалось 226 млн. гектаров пашни, имелось 115 млн. голов скота, в том числе 43 млн. коров. Деревня производила 189 млн. тонн зерна, 15 млн. тонн
мяса, 33 млн. тонн молока. За пятилетку с 1976 по1980 годы капитальные вложения в сельское хозяйство составили 171 млрд. рублей, в три с лишним раза больше, чем за период 1961-65 годов. (Советский энциклопедический словарь, 1982 год).
В книге нет этих цифр, но положительные перемены читатель замечает на каждом шагу, деревня росла и развивалась вместе с людьми, он все-таки был, ныне осмеянный трудовой энтузиазм, руководители хозяйств, механизаторы и животноводы работали в полную силу и были уверены в завтрашнем дне.
Роман нельзя назвать документальным, но реальные люди и события угадываются. И хотя автор назвал район Пореченским, за ним четко виден его родной Казанский район, как и в первом секретаре Хмаре узнаваем Василий Федорович Кныш. Многие известные люди района написаны под собственными именами. Общее стремление сделать больше, сделать лучше объединяет трудовой коллектив района. Сегодня об этом не принято говорить, но автор, верный исторической правде, честно отводит решающую роль партийному руководителю, райкому КПСС, показывает определяющую роль рядовых коммунистов.
Первый секретарь райкома Хмара патриот своего района, благополучие которого составляет смысл его жизни. Отсюда жесткая требовательность, вплоть до беспощадности, отсюда конфликты с областными руководителями, но тут же заботливое отношение к людям, привязанность к ним, что сильно проявилось в связи с неожиданной смертью лучшего директора Долгушина. Любовное увлечение первого секретаря у меня, например, вызывает много вопросов, но надо отдать должное автору: он так тонко провел героя по острию «любовного ножа», что ни одна тень не упала на авторитет партийного руководителя.
Еще о двух героях книги, реально живших людях. Это народный академик, великий знаток земли Терентий Семенович Мальцев, у которого многому учится Хмара, и писатель Иван Ермаков, уроженец казанской земли, с которым первый секретарь дважды встречается в книге.
Очень колоритен председатель колхоза Макар Чуклеев, один из старой гвардии хозяйственников, не очень грамотных, но преданных земле, деревне, колхозу. Интересно показан Юрий Долгополов, молодой агроном, ставший директором крупного совхоза, вобравший в себя черты нескольких реальных руководителей, в частности, Ю. Н. Шустова.
Книга оканчивается запретом Коммунистической партии, сценой встречи первого секретаря с начальником милиции у опечатанного райкома. Трагедия Хмары воспринимается как часть грядущей трагедии народа и государства. Потому роман Николая Олькова «Сухие росы» я бы назвал и гимном родной советской деревне, и реквиемом по несостоявшейся ее судьбе.


Предисловие к роману «Сухие росы», Омск, 2009 год.



Екатерина ТЕРЛЕЕВА,
журналист.

«История района газетной строкой»
Обзор газеты Казанского района Тюменской области в двух томах (1931– 2011)

Официальный выход в мир эпохального (судя хотя бы по названию) книжного издания был организован союзными усилиями сотрудников Казанской районной библиотеки, отделов администрации района и нашими местными деятелями культуры. Звучит серьёзно. Так оно и было, как звучит – серьёзно, торжественно и в то же время творчески. В концертном зале районного ДК вечером 20 февраля собрались активисты-книгочеи из всех сельских поселений района. Мимолётно ознакомиться с героиней дня – новорождённой книгой – прибывшие заранее гости имели возможность в светлом фойе дома культуры, посреди которого на широком столе возлежали два томика цвета тронутой временем газетной бумаги. Но мало кто останавливался рядом с этой лаконичной экспозицией: из гардероба народ устремлялся в зал, постепенно наполняющийся гулом  голосов и шелестом  больших бумажных листов в руках у  зрителей. Сотрудники библиотеки вручали их каждому вошедшему, и на ярко-белых бумагах чётко виделся издалека заголовок «Колхозное знамя».
Эта газета, трижды менявшая потом своё название (на «Сельскую жизнь», «Зарю коммунизма» и, наконец, в 1991 году на самое, на мой взгляд, уместное – «Нашу жизнь») и должна была бы стать одной из главных героинь торжества. Потому что именно из её строк составил писатель внушительный двухтомник, своего рода учебник истории района. Новой истории – с 1931 года, года начала выхода газеты, по 1981-й, и новейшей – с 1982 по 2011 год.
С нетерпением и профессиональным интересом я ожидала, что кто-то назовёт имена «историков», год за годом создававших летопись района канцелярскими перьями, шариковыми ручками, клавишами печатных машинок, кнопками компьютерной клавиатуры. Леонид Андреев, Александр Панкрушев, Тамара Рагозина, Тамара Носкова, Нина Ростовщикова уж точно должны были быть в этом списке. И не худо бы почтить память их предшественников, которых уже нет с нами, заодно вспомнив их поимённо – хотя бы самых верных своему делу, самых заслуженных!
Но, увы, венец казанского карамзина возложили было лишь на главу Н.М. Олькова, и без того уже увенчанного всевозможными регалиями высокого ранга. Правда, здесь стоит отдать должное чувству справедливости Николая Максимовича – он поделился бременем почёта, признав очевидную роль в появлении «Истории района…» как редактора районной газеты О.А. Дребезгова, так и главы Казанского района Т.А. Богдановой. Татьяна Александровна не только поддержала издание материально, но и воодушевила автора на создание второго тома. А если учесть, что в газете и, следовательно, в книге увековечиваются не только достижения, но и проблемы новейшей истории района (это есть, могу вас заверить после прочтения) – остаётся выразить Татьяне Александровне вслед за автором большое уважение. Кстати, она тоже, по собственному признанию, книгу прочла на одном дыхании.
Вот тут ничего не попишешь: автор-составитель книги сделал газете (работе в которой он когда-то отдал без малого десяток лет жизни) неоценимый подарок. Он не только провёл непосильную работу по восстановлению содержимого, казалось бы, безнадёжно утраченных самых ранних номеров: газет 30 – 40-х годов не было даже в казанском архиве. Писатель Николай Ольков так соединил, по своему замыслу  там обрезав, тут связав в одну нить сухие газетные факты и авторские материалы, дополнил их настолько неравнодушными комментариями, что читать скромную нашу сельскую газету в книге стало увлекательней любого исторического детектива. И полезнее, учитывая, что на страницах – жизнь.
Какая великая история, оказывается, в нашем краю творится, местами трагедийная, местами лиричная или комичная – вся она наша, родная. Дань своей малой родине и её детям оставил в своих произведениях Николай Ольков, «афончонок» по рождению и почётный гражданин района в возможной перспективе. Во всяком случае, предложение со сцены о том, чтобы наделить  заслуженного земляка этим статусом, было встречено аплодисментами одобрения.
Да, с комментариями и пояснениями Николая Максимовича, между строк присутствующего даже в самой незначительной газетной заметке, выбранной для книги, я не во всём согласна. Но! Тем не менее я бы, не колеблясь, впустила книгу в святая святых – свой дом: для подрастающих деток, для дедушки – ветерана войны. Пусть знают, пусть вспоминают. Тем более что в газете на протяжении истории веют ветры мнений разного направления, и этот плюрализм постарался всё-таки сохранить в  книге писатель. А ещё в «Истории района газетной строкой» как раз много говорится о моих коллегах в частности и о специфике работы районного журналиста вообще.
А почему я провела вечер наедине со  вторым томом, предпочтя его первому, тоже отвечу честно. Потому что стопроцентно встречу на страницах первого выписанные с газет 30-х и близких  по времени годов заметки, наполненные ранней советской патетикой, пропагандой и громкими словами – тем, что я больше всего не переношу. Ну что, первые читатели книги, есть они там? Вторая же часть книги – это будто моя сестричка, она описывает период истории района, начавшийся годом моего рождения. И заканчивается книга 2011-м – последним годом, в котором я была просто читателем (имею в виду, не журналистом) районной газеты. Её я читаю и люблю, как и историю, с детства.
1994 год. «Одна мысль не покидала меня с того момента, как начал изучать газеты начала перестройки, а потом эта мысль ещё более обострилась. Дело в том, что, будучи старым журналистом, воспитанным в лучших традициях советской коммунистической печати, я очень хорошо знал свой шесток. Удел районной газеты – вопросы жизни района, и не более иного. <…> «Заря коммунизма», а потом и «Наша жизнь» бесцеремонно вмешиваются в государственные и общественные проблемы, размышляют, оценивают, спорят, да ещё дают советы. Критикуют всё и всех, не опасаясь последствий. Я неплохо знал районную печать юга области в ту пору, но я не знал другой такой газеты, которая была столь свободна и абсолютно независима. <…> Казанке повезло делать и читать настоящую газету!»
1998 год. «Было время, когда газетчики и полиграфисты составляли единый коллектив. Считаю себя обязанным назвать тех, с кем довелось работать в 60-70-е годы. Бригадир типографии Люба Быкова, линотиписты Зина Алтухова и Роза Суханова, печатники Валя Юнусова и Таня Огнёва, старейшина казанских полиграфистов Серафима Михайловна Ракова. Наша «управляющая делами», техничка и истопник Тоня Латынцева. Кого-то из них уже нет, другие постарели, но помню и зову их по именам».

Опубликовано в газете «Наша жизнь», 2014 год


*Увы, «наделение» не состоялось, руководство района не разделяет мнение общественности.
       
Эта подборка собрана из комментариев к произведениям, опубликованным на сайте «Российский писатель»



 «Председатель», очерк

Анна

Прочитывала со слезами, потому как БОЛЬНО, что всё наработанное мозолистыми руками НАРОДА просто разбазаривается по МИРУ.. если раньше КОЛХОЗ становился миллионером.. то сегодня пустые ЛЮДИШКИ становятся миллионерами, набивают карманы и животы...Удивила ЦЕНА на кг арбуза и мяса- в разницу ОДИН РУБЛЬ))) КЛАСС!! Наверное молодые люди посмеются, что КОНОПЛЮ свободно выращивали на полях колхозных))) А вот запах, исходящий от кусочка ЖМЫХА я помню... А награда от ВДНХ- в 1000 книг!!! ВОСТОРГ!!! Вот какое отношение было к КНИГЕ!!! Не Арт объекты, уродующие само ПОНЯТИЕ КРАСОТЫ надо ставить в СТОЛИЦАХ наших, а памятники таким ЧЕЛОВЕКАМ, как Григорий Андреевич Андреев.... Ещё раз СПАСИБО автору очерка. С-П-А-С-И-Б-О.

Григорий Блехман

Полностью разделяя мнение моих уважаемых коллег, добавлю ещё, что хоть очерк и документальный, сразу чувствуешь, в нём руку писателя. Потому что писатель рассматривает публично лишь те частные случаи, какие рождены из общих положений.
Ведь одна из заключительных фраз:"Самостоятельный, окрепший руководитель стал неуправляемым, неугодным. Эта строптивость обернётся через два года провалом его кандидатуры на выборах председателя нового объединённого колхоза". Это, действительно, наш общий порок, который и привёл страну в нынешнее её печальное состояние. Спасибо, Николай Максимович, за Вашу ёмкую лаконичность.

 Владимир Подлузский

Низкий поклон Николаю Олькову за серьёзный и взвешенный очерк о родной сибирской деревне. Потрясло, что колхоз выращивал арбузы и позволял иметь более чем богатое подворье, чем, скажем, на моей Брянщине, тоже не обиженной климатом. Правда, и председателя Андреева за "перегибы" убрали. В любом случае, колхозная жизнь крестьянину была более близка, чем современное фермерство. В нормальном сельском доме всегда был достаток. А главное – надежда на завтрашний день. Кроме, конечно, тех, кто жил в неперспективных деревнях. С их уничтожения, наверное, и начался закат советской деревни.
         Как правильно всё написано в очерке! Ещё раз спасибо Николаю Олькову.


 «Семья», рассказ

Владимир Плотников

Перед нами яркий, прекрасным языком с местным говорком сложенный сказ-лупа, под которым на примере долгой жизни героя – дедушки Мирона – оживают и проносятся картины эпического расцвета и апокалиптического развала великого народа, катастрофической гибели величайшей империи «непродажной земли» и ее граждан, равных по праву рождения и по конституции. Фреска за фреской. Вроде вразнобой, но вместе – цельная историческая панорама.
         Очень концентрированно - оттого убедительно и правдиво вдвойне - писана фреска об «оправданном создании любыми способами» гайдаровского «среднего класса». Когда работящие, двужильные и красивые мужики, то есть самые достойные и законопослушные богатыри Михайлы, вешаются, не в силах остановить беспредел. А бывшие пред(сед)атели – трусы и выскочки – на лжи, воровстве и наглом грабеже своих же сельчан, при попустительстве патронирующей нарождающемуся «новому классу» власти делают дьявольский гешефт. Да, именно так у нас у всех, все видевших и все помнящих, был рождён «большой и малый» наш (НЕНАШ) «бизнес».
         И этот пред(сед)ателишка не штучный капиталистик. Каждый честный человек в любой месте страны засвидетельствует, что пресловутая новая буржуазия «ньюрусов» на 99 % слеплена из таких же жуликов и бандитов. Везде! Исключения также редки, как при Советах, когда капитал натружен и заслужен талантом великого художника или изобретателя (только те, советские миллионеры большую часть своих гонораров дарили школам и детдомам).
         Ну, и сильнейшая метафора: «Проснулась в ней русская баба, на которой в самые злые времена пахали и сеяли, которая коров весной подымала и на помоча подвешивала, которая кули с зерном ворочала на элеваторе для фронта и для победы. Не растратилась в сытное время, не изнежилась душа, не изломался характер. Мужик вот, Михаил Гаврилович, не совладал, порешил все разом. Верно, он и слабее был бабы своей, на нее оставил детушек своих, свой завтрашний день».
         Баба?! Да это ж и есть тысячелетняя Россия... А мужик сломавшийся – недолгий Союз (СССР), который, при всей справедливости своих идей, часто не теми скрепами «шалил», не только громя безумно храмы, но отвергая самые родные, проверенно-вековые, нАбольшее – общинный лад Деревни патриархальной, дедовской.
         А уж где мощная метафора, то там и скрытая, глубинная, подкоренная философия народная: «Оно, конечно, деревню в третьем тысячелетии до прежнего размера на сробить. Да и надо ли? Иное дело – вернуть экологию природы, души и труда. Пока есть такая литература, пока есть русский характер, всё еще возможно. Пусть невеликим село станется, но чтоб весь головной продукт (мясо, молоко, хлеб, овощ, корма и удобрения) были на 150 процентов своими: «маде ин Россия» – без нитратов и геномодификатов. Чтоб 100 % – для своего народа, остальное – кому угодно. И чтоб крестьяне на сходе (круге) сами решали, без посредников («какие-то азиаты, дешево, но купили»), как товар реализовать.
         На самом деле, это не утопия. Просто, кроме общины, русская воля в башке еще ей надобны – и, само собой, шея общая, единящая тело с головой, крепкая, а главное – целая (не в петле Михаила). В этом и вопрос…

Светлана Демченко

Дорогой Николай Максимович! Узнаю Ваш стиль, слог, русскую речь, Вашу житейскую мудрость, Ваше восприятие жизни. Этот сказ – замечательное повествование о людях русской глубинки. Рада, что однажды смогла высказаться о Вашем творчестве и дать ему высокую оценку. Спасибо. Здоровья Вам! С уважением, Светлана Демченко.

Три подборки рассказов

Григорий Блехман

Давно обратил внимание насколько зримо, слышимо, осязаемо... умеет написать Николай Ольков. Именно от этого и ты, его читатель. невольно погружаешься в его рассказы не только разумом, но и ощущениями, которые входят в твою эмоциональную память и там продолжают жить вновь и вновь возвращаясь к тем или иным моментам, поведанным тебе автором. Спасибо, Николай Максимович, что и после этого рассказа – "Сказа" возникло такое же ощущение от Вашей прозы "долгого дыхания".

 Павел Плюхин

Может не всем близка деревенская проза, не всем она понятна, но тем, кто там рос, дышал этим особенным воздухом глубинки, эта ПРОЗА напомнит что-то далёкое, но до боли родное и чистое... И хорошо, что Николаю Максимовичу природой дан этот дар – уловить мысли читателя, стать его собеседником

Владимир Подлузский

В рассказе "Букет" главный герой не действие, а бездействие главного героя, лишённого напрочь всего, что может его сделать толковым журналистом и тем более редактором. Он коренной признак выдыхающейся эпохи. Просыпается лишь тогда, когда читает или даже любит чужое. Впоследствии Дмитрий Витюков становится неким советским Ионычем, который аккуратно живёт по инерции. Рассказ выписан очень талатливо. Он, собственно, о бесхребетных людях, благодаря которым советский строй рухнул в одночасье.

Ольга Сумина

Тронули рассказы "Черемухи цвет" и "Фото с выставки". Не столько сюжетами или каким-то особым стилем, сколько пойманным чисто русским чувством бесконечного. Ведь все происходящее на наших глазах, весь физический мир, все разговоры – по сути не важны. Важна любовь, которая овеяла героев своим крылом и ушла, оставив им целую жизнь – с одной стороны опустевшую, с другой полную одним лишь случайным воспоминанием... Одним, но спасающим их всю жизнь. Не знаю, как сказать, но эта внутренняя безграничность, эта тоска по несбывшемуся, но и радость оттого, что безграничное никак не заключается в рамки физического бытия – это глубоко русская черта.
        «Мне кажется, судьба специально так нас развела, чтобы меня не загонять в угол, не было у нее другого выхода. Смотрите, как славно все разрешилось, никаких разочаровывающих объяснений, никаких трагедий. Незавершенность, незаконченность развития сюжета всегда была одним из ловких приемов в литературе, почему бы ей ни быть таковой в жизни?»
         Потеря как обретение, смерть как воскресение, отказ от привычного хода вещей ради мечты-прозрения. Как написала гениальный поэт наших дней Светлана Сырнева:
Это наш, это русский секрет,
он не видится, не открывается.
И ему объяснения нет.
И цена его не называется.


Николай Денисов

Рассказы Николая Олькова написаны профессиональным пером. Об этом мы не раз говорили в наших беседах. Да и мне по сей причине довелось не однажды обнародовать его творчество на страницах "Тюмени литературной". Н. Ольков много лет отдал газетной работе. И порой "газетное" (по недогляду, что ль, автора) нет-нет да проклюнется на отдельных страницах. В целом же Николай Максимович достаточно быстро вырос в интересного прозаика. В художника слова. Ценное качество – он хорошо знает народную жизнь. Во многих подробностях. Радует и язык героев. Простых тружеников – местный, образный. Так что наш автор выступает еще как хранитель народной речи. Диалектные эти речения мне, к примеру, очень понятны, согревают душу. От души желаю земляку-сибиряку новых творческих свершений.

Ольга Гультяева

Николай Максимович, поздравляю с публикацией! Отличные рассказы. Особенно "Крестовой дом на Голой Гриве" понравился.

Аркадий Захаров

Николай Максимович! С большим удовольствием прочитал твои рассказы. В них большая правда, мне, твоему ровеснику, очень понятная. Начало рассказа "Мои грибы" - поэзия в прозе. Другие рассказы ничем не уступят. При чтении возникают зрительные образы героев, ситуаций, деталей послевоенного крестьянского быта. Молодец! Удачи.

Николай Денисов

Привет земляку! Спасибо, Николай Максимович, за возможность еще раз побывать в детской поре - большинство рассказов подборки о послевоенном времени. Оттуда и мы с тобой! Узнаю картины казанско-бердюжской природы, знакомые людские судьбы, особенно – говорок сибирский, нашенский. Прочел с интересом. Что-то критиковать не хочется... Пару рассказов из этого, помнится, в разное время публиковал в "ТЛ". Ладно. Добро! Как говорится, желаю новых свершений. У тебя получается тепло, душевно, талантливо.

 Игорь Смирнов

К сожалению, таких, как Ольков, русских по характеру и строю души, сегодня прозаиков мало.

Светлана Демченко

Жизнь как она есть: добро и зло идут рядышком, И, к сожалению, не факт, что добро побеждает. Увы! Об этом повествует прозаик. О нравственности, сдающей позиции в наше неспокойное время. Всё честно, правдиво, реалистично.
Спасибо, Николай Максимович!


«Земля и воля», глава из романа

Владимир Подлузский

Дорогой Николай Максимович! Поздравляю тебя с юбилеем! Желаю творческого и человеческого многолетия! Не раз писал тебе, что радуюсь твоей густой русской прозе и глубокому знанию национального характера. Твоё имя обязательно будет в истории русской литературы! Служи и дальше Отечеству!

Екатерина Пионт.

Судя по этой главе, нас ждут захватывающие события, сплетения судеб, схватки героев. Автор насквозь пропитан жизнью деревни и не может сдержать её напора.
          Николай Ольков – личность. Помню празднование 50-летия тюменской организации. Со сцены лились соответствующие речи. И вдруг! Вышел крепко сколоченный человек в сером костюме и стал горячо говорить о недостатках. "Кто такой?! – вырвалось невольно. Рядом кто-то тут же ответил: "Николай Ольков!" Я запомнила. С тех пор, как все видят, он не изменился. Это суть человека преданного земле. Он уверенный в своих поступках человек. Так же уверенно он входит в свой золотой возраст.
Николай Максимович! новых Вам шагов в литературе, далеко слышимых.


«Как убивают деревню», статья

Друг

Приехал министр Ю. Трутнев в Пермский край и привезли его на передовое фермерское хозяйство (к счастью, такие ещё есть), сделали репортаж: все в белых халатах, ухоженные бурёнки, механизация...глаз радуется. Но то БЕДА, когда они ехали ТУДА, мимо мелькали заброшенные поля, заросшие бурьяном, молодым подлеском...и это, поверьте, не ОДНО ПОЛЕ...ТЫСЯЧИ ГЕКТАР... МИНИСТР и ЕГО СОПРОВОЖДЕНИЕ ЕДУТ НЕ СЛЕПЫЕ....но в РЕПОРТАЖЕ...об этом...Т И Ш И Н А... ПОЛ РОССИИ ЗАРОСЛО...МЫ МОЛЧИМ...И НЕ ЗАМЕЧАЕМ. ПОКАЖИТЕ: ХОРОШЕЕ и РЕАЛЬНУЮ КАРТИНУ.

Юрий Брыжашов

Огромный аграрно-промышленный сектор экономики, его многоотраслевая наука были в СССР результатом государственной ПРОГРАММЫ. Даже при снижении эффективности экономики в последние годы брежневского правления представить себе трудно, где мы были бы сейчас, спустя тридцать лет. Какая сейчас программа? Новая "интеграция" и "оптимизация"? Так называется ныне сведение с земля русских деревень, извод русского народа.
         Власть в стране – это власть , обслуживающая интересы олигархического капитала, за 25 лет, украв у народа огромное историческое время, ни разу не определившая себя правдиво. Давайте не будем наивничать. Ведь есть элементарные политические аксиомы. И аксиомы политической экономии.
         Духовность – качество бесценное, но есть и реальность общественного бытия.
Повидав за многие годы сотни брошенных деревень, десятки тысяч разорённых жизней, говоря с людьми, понимаешь, что народ, выживший, устоявший в таких немыслимых, чудовищных бедствиях – святой народ.
         И то, что было, не должно подёрнуться тенью забвения. Такие люди, как Г.А.
Андреев, и подобные ему, не могут и не должны быть забыты. Рассказы о них – бесценные документы общественного значения. Историческое наше наследие. В нём запечатлен путь к вершинам и по вершинам. Ведь в людях, подобных Андрееву, заключена великая мудрость земли, бывшая основой русской цивилизации, в них заключено прожитое всеми предками, всё, что незримо присутствует и в каждом из нас тем или иным образом. А мы сейчас напрочь утрачиваем ощущение и понимание того, что русские всегда внутренне были сильны соединённой силой рода, предков. Это было главным и в русском бытоустройстве. Утрачивая связь с предками, с предыдущими поколениями, мы утрачиваем не только высшее чувство родства, но и какую-то высшую правду самого мира. Поэтому рассказы о таких людях, как Андреев, о земле, которая их взрастила, публицистика, посвящённая русской деревне и её людям – это то, что бесценно. Остаётся пожелать Вам плодотворной творческой работы, Николай!

Роман
 
Тема о которой вы пишете – сама наша жизнь. Больно смотреть на вымирающее село, на спивающихся мужиков. Если позволите, выскажусь. Сам горожанин (предки - крестьяне), живу с семьей в деревне третий год. Общаясь с местными, читая Шукшина, работая своими руками, изучая тему, пришел к каким-то выводам.
         Проблема вымирания (добивания) деревни – проблема добивания России. Невозможно решить её только одним возвратом к колхозам (от которых в Центральной России и следа не осталось, за редчайшим исключением), или переходом на фермерство. Нужно использовать всё лучшее из всех эпох: госпредприятия на селе, общины-артели-кооперативы (фирмы), и конечно – частный труд. Но для этого нужно в корне менять всю систему, которая существует.
         При цене за солярку за 30 руб. и мизерных ценах на закупку (и массе перекупщиков) нелегко чего-то добиться. Да и конкуренция со стороны искусственной "еды" или ГМО делает своё дело. Вопрос духовный крайне актуален. Большинство современных мужиков на селе не знает, ради чего жить, не имея веры (и Церкви) не имеет и стимулов к труду. Речь не о двадцати бабушках в деревне или сотне тысяч прихожан в Москве, а о всем народе, который не видит, ради чего жить и за что умирать.
         Даже введи сейчас обратно колхозы – пить не перестанут, привычка воровать не исчезнет. Нужно в корне менять всю систему: отношение к труду, его оплату, социально-экономические условия на селе, и всё это в рамках госпрограммы. Ни при новой "советской" власти, ни при "демократии" это невозможно в принципе. Народная монархия во главе с Православным Государем, ориентированная на спасение народа, вот то, что может изменить (воскресить) деревню. Иначе – смерть бесповоротная.
С уважением, Роман.

«На восходе солнца», повесть

Светлана Демченко

После первого прочтения эта повесть показалась мне знакомой. Прочитав её ещё раз, поняла, почему. Русская военная и послевоенная литература, как известно, не обошла вниманием тему предательства. Вспоминается повесть В.Быкова "Сотников". Критика её не жаловала. Предательство у него было возведено, как бы в новую нравственную категорию: мол, ради сохранения жизни допустимо временно пойти и на сотрудничество с врагом, как это сделал Рыбак.. И это можно простить человеку. У Н.М.Олькова мы не находим такого послабления в оценке образа полицая Устина Кожина и оправдания его пособничества фашистам, последующего обмана и построения карьеры на лжи и подлоге.
          Именно патриотизм объясняет поступки братьев Степана и Семёна Кондаковых, они осуждают подлое перевоплощение односельчанина и в годы войны, и в мирное время.
Указывая на негативные черты его характера, на ту же непорядочность в отношении с женщинами, писатель тем самым подводит читателя к осознанию того, что можно купить медаль, подделать справку о пребывании на фронте, но нельзя спрятать гнилое нутро; по Достоевскому, то зло, низость и цинизм, которые "подпольничают" в жизни человека до поры до времени и ждут своего часа проявления.
           На его тёмном фоне остальные персонажи повести в большинстве своём – светлые трудящиеся люди. И в сюжетном ряду человечности и добродетели каждому: и Нине Кауровой, и Геннадию Васильевичу, и подводнику Володе, немецким мирным поселенцам– всем им автором отведено своё конкретное место.
Нравственного света, оптимизма при этой расстановке действующих лиц ощущается немало. И он обещающе аккумулируется в названии повести – "На восходе солнца".
          Спасибо, Николай Максимович, за очередную солидную работу.
          С уважением, Светлана Демченко.

Михаил

У вас есть редкий талант. Белов и Распутин о своем времени уже написали. Хочется, чтобы и вы писали о дне сегодняшнем, вашем, уже не похожем на день Белова и Распутина.

«Серебряный купол в голубом небе», деревенская быль

Светлана Демченко

Уважаемый Николай, дискуссия о явлении "деревенской литературы" подвигла меня к знакомству с Вашим творчеством. Прочитала и эту работу, и всю подборку рассказов, опубликованную ранее на сайте "РП". Радуюсь, что традиции "деревенщиков" не утрачены.
        Даст Бог, соберусь с духом и подготовлю обзор Ваших рассказов. Они мне близки по духу, по содержанию, по стилю и языку. Особо ценны мировоззренческие смыслы, те, которыми жив русский человек, несмотря ни на какие ветры непогоды и перемен. Никогда в анализе не обращаю внимания на опечатки, стилистические погрешности, композиционные нестыковки – это всё поправимо. У самой случаются. Для меня важно, чем живёт и какой смысловой мощью пропитано русское художественное слово. К тому же считаю, что советы по образцу указанных здесь Вам, сколько каких персонажей вводить в повествование, и пр., не столь необходимы, ибо автору всегда виднее.
        Спасибо за дух России, присутствующий в Ваших произведениях. С уважением, Светлана Демченко

Григорий Блехман

Крупные поэты и прозаики были, есть и будут в любые времена. Это, как показывает история, процесс неизменный. В разные времена разнится лишь общая атмосфера отношения в стране к произведениям искусства. Сегодня она, к сожалению, не самая одухотворённая. Но это не значит, что люди, имеющие Божий дар художественного слова и обострённую совесть, опустили руки. Мы ведь и сейчас без затруднений можем назвать имена крупных поэтов и прозаиков современности. Все они публикуются на сайте "Российский писатель". И один из них, по моему глубокому убеждению, Николай Ольков.
              Я тоже подписываюсь под фразой Александра Можаева и поздравляю коллегу с очередной, на мой взгляд, очень сильной литературной работой.

Владимир Пронский.

По композиции рассказ сложный, напоминает роман С. Крутилина «Липяги», когда из отдельных глав-историй создаётся общее повествовательное полотно. Особенно это заметно в описании жизни четырёх мальчишек. А сам рассказ, собственно, начинается после знакомства с ними. По-моему, излишняя «населённость» действующими лицами мешает восприятию. Нет главной сюжетной линии и главного героя, но ими может служить всё население села и факт разрушения храма. Если уж речь идёт о селе, то не след называть его деревней – это уж к разговору о замечаниях. Также сомнительно, что однорукий герой «часовенку срубил». Окончание рассказа вполне избитое, когда «героев», разрушающих церковь, настигает кара Небесная. Но это всё замечания местного значения, а в целом работа добротная, со своим прозаическим дыханием, хотя тема не новая, но постоянно волнующая православных людей.

Друг

Дорогой Николай Максимович, отличный сочный русский язык с местным говорком, увлекательность в повествовании и у "Сказа" Вашего! Спасибо Вам большое за мастерство, задушевность, богатый и яркий язык писателя! Всё слышимо, видимо и осязаемо. Крепости здоровья Вам, долголетия, благоденствия и дальнейших достижений творческих!

«Страна плача», статья
Валентина
 
Да, Николай Максимович, как говориться не в бровь, а в глаз! Одно но, знать бы ещё, что со всем этим делать?! Прочла сейчас статью Тертышного, в унисон Вашей, и стало немного не по себе. Большинство понимают, менять что-то нужно, но только не революционными методами.... Нахлебался наш народ уже и кровушки и грязи, и достоин светлого и лучшего. Грустно и горько. Спасибо за материал.
С уважением, Валентина.

Антон

Своими постоянными антинародными действиями действующая власть силой заталкивает обездоленное большинство народа в революцию, потому что выборный процесс в РФ на всех уровень подчинён интересам правящей элиты, ориентированной на интересы крупного бизнеса и олигархов, благополучие которых зиждется на бессовестной эксплуатации наёмного труда. А социальное государство -- это пропагандистский миф власть предержащих! А вот антисоциальное государство -- это то, что мы имеем на деле, что ежедневно превращает надежды на лучшее будущее в труху. "Единая Россия" по всем показателям превратилась в антинародную партию! Всё, как при капитализме со звериным оскалом!!!

Лариса

Спасибо Николай! Предлагаю всем умным и неравнодушным людям каким то образом (сама не знаю каким?) объединяться. Россия гибнет. Система слишком хитрая, она многие годы выстраивалась именно на уничтожение человека и на возвеличивание ВЛАСТИ.! Я от безысходности вступила в КПРФ, хотя и считаю все партии работают на систему, нет в России сопротивления всё поглотила система действующей власти.
Город Бийск, Ветрова Лариса, 46 лет.

«Деревенские жители», сборник рассказов

Владимир Подлузский

Придёт время, когда от нашей эпохи в русской литературе останется пять-шесть прозаиков. Точно знаю, что имя Николая Олькова будет среди них. Почему? Да потому что перед нами исконная и глубинная Россия второго десятилетия двадцать первого века. Та самая Сибирь, которой потом прирастать будет Россия.

Александр Иванов

Подлузский, конечно, преувеличивает относительно "пяти прозаиков", включая Олькова, но проза у Олькова содержит не только драгоценную художественную правду, но и тот характер художественного мышления, который свойственен высокой русской литературе. Я бы посоветовал уважаемому Олькову быть посмелее. Вот рядом публикация Крупина. Один рассказ на половину машинописного листа, другой длинный, но каждый величиной с изюмину, которая в нем спрятана. Этот мой совет – в благодарность к его таланту и непритворному состраданию к человеку.

Василий Воронов

Николай Ольков матерый сибиряк. Он вырос в глубинке, где говорили и еще говорят на языке девятнадцатого века. Он живой носитель этого языка,. литературный нюх у него, как у волка. Остер, горяч, густопсов и алчен. Главное слово этого писателя впереди. В добрый час.


Людмила Щипахина

Прекрасная проза. Русская классика. Как жаль, что настоящие писатели не имеют доступа к своему народу, к читателям... Как много теряем мы от этой бездуховности,от этой преднамеренной политики – глушить русскую мысль... Спасибо Николаю Олькову за крепость духа! За талант! За труды его... За терпение. Да останется потомкам это яркое творчество, да не иссякнет мудрое русское слово!

«Последнее откровение», рассказ.

Василий Вторушкин

Когда-то давно работал тогда ещё в единой Тюменской области, знал Николая Олькова журналистом, хорошим публицистом. Время от времени читаю творчество земляков-прозаиков и вижу – вырос Николай, стал очень сильным писателем, знает жизнь реальную, а не выдуманную, как "У бога за пазухой" Тоболкина или пресно изложенных "картинок" Николая Коняева, некогда одного из лучших в регионе. Про других просто молчу, потому что сравнивать Строгальщикова или Иванова с Ольковым просто бестактно. Ольков всех за пояс заткнул. Так держать классик!

Николай Ольков (ответ) Василию Вторушину.
          К сожалению, я Вас не помню, но принял бы с благодарностью столь лестные отзывы, если бы Вы не поставили столь бесцеремонно меня превыше всех моих товарищей, что не совсем справедливо и уж совсем не этично.

Владимир Подлузский

Я в шоке. Это не просто литература. Это современная русская классика. Такой рассказ бы занял первое место в любом самом престижном честном конкурсе. Знаю. что я и десятой доли того не сказал, что произведение заслуживает. Поздравляю, Николай! В Сибири ты сегодня первый прозаик

Нина Бойко

Жизнь читала, а не рассказ. Всё ещё сижу, опустив плечи, задумавшись.

Людмила Щипахина

Поздравляю Вас, Николай, с замечательными книгами ! Особенно тронула меня Ваша повесть" ЧИСТАЯ ВОДА"! Прекрасный, современный сюжет. Поучительно и мудро. Язык – классика, всё прозрачно, точно, выразительно... Успехов Вам и в дальнейшем! И заслуженной ПРЕМИИ!

Юрий Брыжашов
Дорогой Николай Максимович, постоянно слежу за вашей
прекрасной прозой и, по возможности, стараюсь на неё
откликнуться. Не всегда это удаётся, так как она требует серьёзного
анализа, серьёзного подхода и основательности, что не так и просто
осуществить, а обходиться тремя строками как-то не соответствует
задуманному. Тем не менее, приложу усилия. Неубывающих
творческих сил, новых художественных замыслов, крепости духа и
здоровья Вам на долгие годы!
 



Николай Ольков о писателях, творчестве и литературной жизни

 
О Зоте Тоболкине

В филармонии открывали очередные дни советской литературы в Тюменской области, была в семидесятые годы такая роскошь для простого читающего люда, когда поездами и самолётами в столицу Сибири спешили лучшие из лучших – сотни писателей и поэтов. Я, деревенский студент Литинститута, пробрался на сцену, что близко видеть и слышать великих. На сцене в море огня негромко говорил с залом неброский мужчина, говорил прозой об обыденных вещах, и в зале стояла театральная тишина. В кулисе чуть в стороне от меня нервно переживала за выступавшего молодая красивая женщина.
– Кто на сцене? – спросил я товарища.
– Зот Тоболкин, а это его жена. Ты поаккуратней, Зот этого не любит.
Мы не были знакомы, но Зот уже взял разбег на «Взлётной полосе», уже создал «Баню по-чёрному», уже увековечил это простое словосочетание «Припади к земле». Он прошёл мимо, обласканный супругой, а мне совсем не к месту вспомнилась ремарка из «Бани». Перед тем, как дать слово очередному строителю бани, автор замечает в скобках: («У него синяк под глазом»). И всё! Не надо других слов, я уже вижу этого парня – горячего, гулящего, весёлого и – всё ни по чём!
У нас нет и не было такого писателя, который с одинаковой силой творческого накала создавал романы, повести, пьесы, очерки. Открыл его страничку в Российской Государственной библиотеке (бывшей Ленинке) – 23 книги числятся за писателем. Это кроме журналов, газет, радио. Он был общителен и разговорчив, но интервью ненавидел. Сам много лет работал в телерадиокомитете, мог стать «звездой» – остался человеком. В одном интервью Зот Корнилович проговорился: «Писательский путь надо проходить настырно». В. И. Даль это слово толкует как «бойко, смело, дерзко». Конечно, не наглость и настырность в чистом виде имел в виду писатель, коими и сам никогда не пользовался. Оставшись после ухода Ермакова и Лагунова единственным самодостаточным «зубром» тюменской литературы, он не лез в лидеры, не просился на трибуны. Он и наград-то достойных не получил, вот Шолоховская медаль за казаков в «Отласах» тридцать лет искала героя…
Ко мне Зот Корнилович относился по-отечески ласково и насмешливо. Дал рекомендацию в Союз писателей, сочинил оригинальное предисловие к моему первому роману «И ныне и присно». На вопрос «Как живётся, как пишется?» отвечал с усмешкой: «Бумагу мараю, Коля».
В восьмидесятые годы довелось мне служить начальником культуры в Бердюжском районе, и придумал каждую зиму проводить у себя дни Тюменской литературы. Разные приезжали поэты и писатели, и Зот Корнилович единожды посетил. Встречи с народом устраивали на фермах, в мастерских, в школах и клубах. Официально итоги подводили в райкоме. Вот тут и вручил я Зоту Тоболкину самостийно учреждённую премию имени Ивана Ермакова за роман «Отласы». Зот всякий раз при встрече улыбался: «Диплом твой храню, а премии уже нет». В год 90-летия И. М. Ермакова Казанский район учредил районную ермаковскую премию с вручением лауреатского знака. Когда не стало Зота Корниловича, глава района Татьяна Александровна Богданова сказала мне: «Надо найти удобный случай, чтобы вручить медаль семье писателя». Случай тот будет скоро: в январе следующего года З. К. Тоболкину – 80 лет.

Опубликовано в журнале ЛиК (Тюмень, 2014)




Об исповеди «Признаюсь, что живу»

 Считаю за правило всякий раз после выхода очередной книжки информировать земляков о радостном для меня событии. Сегодня речь пойдет не просто о книге, а о книге итоговой, подготовленной к 60-летию автора. Я долго искал название и остановился на откровении: «Признаюсь, что живу». Книга получилась солидная, более 350 страниц, издана прилично, в твердом переплете, в цвете. Да и тираж по нынешним временам достойный, тысяча экземпляров. Но не об этом речь.
   Когда-то я уже утверждал, что ни за что не стану писать о себе, гораздо интереснее время и люди вокруг меня. А поскольку я все-таки не сидел на месте, а жил в разных областях и даже республиках большой нашей страны, был человеком общительным, кампанейским, образование и опыт позволяли мне общаться с очень солидными людьми, то в памяти оказалось большое количество встреч, событий, множество людей, благородства, героизма и подлости.
   Я вместе с вами пережил перестройку и живу в той мешанине, которую она создала. Мы вместе видели не только расстрел Белого Дома или попытки в течение десяти лет силами наших ребятишек взять Грозный, мы видели больше: как вдруг не стало колхозов и совхозов, не стало советской власти и райкома партии, столь привычных. И мы хорошо знаем людей, которые «реализовали» указания губернии и Кремля. Ни один из них не бедствует, отмечены званиями, окладами и знаками.
   И об этом я тоже пишу, где с усмешкой, где со слезами.
   Вспомните позорные выборы главы района лет пять назад, которые и закончились столь же позорным итогом. Горькая, обидная наша страница, разве мог я ее обойти? Едва ли когда столько сарказма вкладывал в свои строки.
   Значительная часть книги посвящена детству послевоенного поколения. Много написано о журналистах 60-80-х годов. О «культурной революции», которую мы проводили в районе в восьмидесятые при поддержке министра культуры РСФСР Ю. С. Мелентьева. 
 Поскольку все мои книжки выходили незначительными тиражами, я выбирал из них кусочки наиболее примечательные, возможно, они позовут поискать книгу целиком.
   Книга издана, как почти всегда, с помощью моих товарищей, вы их всех знаете. Это глава города Ишима Виктор Рейн, его помощница по депутатским делам Светлана Григорьева, глава Ишимского района Сергей Вотяков, директор агрофирмы «Луговская» Виктор Гейн. Мне еще предстоит встать перед ними на колени с выражением чувства искренней благодарности.

Опубликовано в газете «Наша жизнь», 2006 год.
Поэтические подробности Кердана
О новой книге поэта.

Говорят, что поэт постоянно исповедуется в своих стихах, мне судить сложно, я прозаик. Но знаю, что приходит пора, время постучит – и собирает поэт свои откровения в отдельную книгу, и говорит читателю: «Вот я весь, суди меня по признаниям моим». На такое надо решиться, надо получить право от самой Поэзии, которой служил.
Что же до поэта Александра Кердана, то судьба призвала его ко многим служениям. Он стал офицером и ушел в запас полковником, занялся наукой, защитил кандидатскую по философии и докторскую по культурологии, еще в Свердловске впрягся в руководство писательской организацией, а потом создал уникальное объединение – Ассоциацию писателей Урала и Сибири, объединившую теперь едва ли не полстраны. Но – всегда оставался поэтом. Даже когда писал прозу, свой главный роман «Берег отдаленный». Когда читал лекции в университете, получив звание почетного профессора. Когда учреждал и вел ставшие историческими «Библиотеки Каменного пояса» по прозе и поэзии. Когда был Секретарем, а потом и Сопредседателем правления Союза писателей России.
Совершенно без повода, но по душевному призыву родился большой сборник стихов, объединенных желанием автора рассказать подробно о своей жизни. Не о банальной биографии речь, но о поэтическом осмыслении прожитого и пережитого. И название соответствует: «Подробности жизни».
Говорят, бывших генералов не бывает. И полковников тоже. И вообще: если человек носил погоны, он их не снимет никогда, даже облачившись в цивильный костюм. Потому и признается Кердан: «Офицерский роман – от рождения – с Россией». Мучительно переживавший губительные для Армии перемены, он с горечью вспоминает «великую и легендарную» и грустно подводит итог: «Считалась легендарной, та, что теперь, похоже, не перейдет Сиваш». И завершение кавказской трагедии у него не патетическое, а откровенно натуралистическое, обвинительное: «Насытилась кровью держава: с Кавказа уходят войска».Это не ёрничанье, это боль, эта рана всегда будет открытой. Возможно, сейчас полковник Кердан больше уверен в своей Армии, но был момент, когда оскорбленный офицер и русский поэт поднялся до высокого гражданского пафоса: «О, Родина, доколе, мне ответь, ты будешь прозревать такой ценою, что сыновья, идущие на смерть, тебя не ощущают за спиною?».
В стихах армейской тематики нет временных рамок. Рвет сердце«Баллада о сыновьях», в которой дед и бабушка, избушка, на стене восемь портретов сынов, не вернувшихся с войны, во дворе две березы. «Все глядит на них старуха, смотрит дед: два ствола стоят живые – листьев нет».  Стихотворение «Солдатик», написанное через семьдесят лет после окончания Великой войны, возвращает ко времени безнадежных атак с трехлинейкой на дзоты. И похоже на виноватое извинение перед погибшими в Афгане ровесниками, хотя писал рапорта, но рвал их старый начальник политотдела: «Почему я об этом пишу? Потому что не в силах вернуться с той войны, на которой не буду убит никогда».
Поэзия и любовь настолько рядом живут в таланте, что темы этой ни одному пишущему не удалось избежать. Подвержен ей и Александр Кердан. Не следовало ждать «подробностей», но стихи о любви нашли свое место во всех периодах своеобразного отчета поэта. Он не берет на себя миссию толкователя и резонера, он сам весь в сомнениях. «Что такое любовь? Не отыщешь ответа». Но поэт его ищет, и в большой поэме «День Святого Валентина» вволю насладится исследованием этой вечной темы, а в конце скажет нетерпеливому читателю: «Понять любовь? Зачем? И так все ясно»». Вот так.
Большая книга вместила много стихов о Родине, о судьбе России, до сих пор не совсем понятной. Одно ясно: все мы в России «едем в одну сторону», как и случайные попутчики автора в рейсовом автобусе. Едва ли есть в современной литературе другие попытки поэтического осмысления трагических событий 1991 и 1993 годов, Кердан пишет их жесткими мазками и четко обозначает свою позицию. С горечью констатирует цинизм и трагедию этих событий: «…подлецы найдутся, что все века вылизывают блюдца». Верный своей философской методике, после изложения пространных рассуждений поэт замечает: «Во мне сомнения червь всегда готов подвергнуть всё готовое сомнению».
Александр Кердан часто обращается к Александру Пушкину, такое общение только обогащает человека, но поэту интересны «подробности жизни» своего тезки, и он делает удивительные заключения о том, что «Дантес в России до сих пор в чести», что женщины влюбляется в поэтов, «ну, а выбирают… их убийц». Впрочем, не все так пессимистично. Ведь признается же поэт: «Твое узнал я имя поздно, но слава Богу, что узнал».
Кто-то подсчитал, что это чуть ли не сороковая книга Кердана. Да, он один из самых активно работающих русских писателей. Очень глубокую исследовательскую статью об этой книге и о творчестве Александра Кердана вообще написала Нина Ягодинцева, давно знакомая с автором и хорошо знающая его работы.
Не могу удержаться от желания поделиться с читателями строчками, полными чистого юмора и армейской лихости. Полковник прикрепил к погону новую звезду, налиты стаканы, а закусить нечем. «Подняв на локотке хрустальные сто граммов, полковник – на плече! – занюхивал звездой».
Где-то в конце книги промелькнула строка: «Пусть мой талант иссяк…». Да полно-те, полковник! После таких книг жизнь только начинается!

Опубликовано в газете «Тюменская правда, 2015 год.
 


Как убивают деревню

   Мне выпало счастье родиться в селе Афонькино Тюменской области, расположенном на песчаных буграх у подножия безымянной горы, бывшей крутым берегом древней могучей реки, съёжившейся до нынешнего тихого и безводного Ишима. В селе после Великой Отечественной войны были два хозяйства, объединившиеся позднее в колхоз имени Ленина. Председателем избрали фронтовика Григория Андреевича Андреева. С его приходом народ повеселел, стали хлеб на трудодни получать, прибыль стала оседать на банковском счете.
Изучая архивные материалы колхоза имени Ленина, я невольно сравнивал Андреева с его коллегой Егором Трубниковым из фильма «Председатель». Такая же хватка, сообразительность, предприимчивость. Андреев запускает ветряную мельницу, обслуживает своих колхозников и соседей. Разбивает яблоневый сад, в густом лесу находит песчаники, распахивает бахчу и выращивает арбузы, которые в 1956 году демонстрировались на ВДНХ СССР, а колхоз получил в награду библиотеку художественной литературы в тысячу томов. Распахивают целину за старицей Сухарюшка и выращивают овощи. Яблоками, арбузами, картофелем и овощами всю осень торгуют в Петропавловске. В колхозе много овец, председатель находит мастеров и открывает пимокатню. От заказчиков нет отбоя. В колхозный устав вносятся изменения, позволяющие колхозникам иметь огород до гектара, коров до трех, соответственно, шлейф молодняка, а это еще шесть голов, к тому же до 25 овец и неограниченное количество птицы и кроликов. Андреев закупает локомобили с собственным ходом, они приводят в действие новую пилораму, мельницу, шпалорезку, кирпичное производство.
Достаток позволяет вести не только хозяйственное строительство, но и улучшать условия жизни на селе. Запускается первая в районе электростанция, первый в районе водопровод, он и сейчас работает. В 1954 году колхоз первым в районе стал миллионером, причем половину дохода принесли вспомогательные производства. Крестьяне с помощью колхоза стали строить дома, появились первые мотоциклы и автомобили. Но – Андреев в 1955 году сразу после выполнения плана хлебопоставок выдал колхозникам авансом по два килограмма пшеницы на трудодень. Новость быстро облетела район, во многих колхозах народ возмущался, почему в Афонькино дали хлеб, а нам – нет. Райком партии признал действия Андреева «антигосударственной практикой в деле выполнения планов хлебопоставок», объявили строгий выговор и на собрании на должность не рекомендовал.
Потом у нас образовался совхоз «Сибиряк», жили, работали, строили. Потом был Хрущёв с экономическими и политическими кульбитами, уж шибко ему хотелось все и сразу: крестьян переселить в многоэтажки с удобствами, запретить заниматься личным подворьем, чтобы в свободное время «повышать культурный и политический уровень». Коммунизм построить… Далее в семидесятые к телу Генсека Брежнева пробились два ученых провокатора Заславская и Аганбегян с теорией неперспективных деревень. И подана она была под соусом «специализации и концентрации сельскохозяйственного производства», так что не особо разбирающемуся Ильичу понравилась: каждое хозяйство специализируется на одном-двух направлениях, производство концентрируется на центральной усадьбе, малые деревни, бригады колхозов и отделения совхозов, ликвидируются. И понеслась теория в практику. Из деревень вывозили скот, угоняли технику. Школу, медпункт, магазин закрывали. Крестьяне стали вязать узлы с барахлом. А уж коли русский мужик с места сорвался, то через центральную усадьбу непременно в ближайший город.
Я знал несколько толковых руководителей, которые, предвидя такой ход событий, все средства направляли на ускоренное строительство жилья на центральных усадьбах, чтобы перехватить хотя бы часть наиболее профессиональных работников. Таков был Э. Ф. Миллер, директор совхоза «Маяк» Омской области, в год построивший сто квартир и спасший основной кадровый потенциал хозяйства. Но так было далеко не везде. И страна не только потеряла за 1960-1990 годы до полумиллиона населенных пунктов, но и резко сократила производство. С семидесятых по восьмидесятые годы импорт зерна увеличился в четырнадцать раз, мяса в пять, а сливочного масла в 184 раза.    
Грустную картину являет мне родное село Афонькино в нечастых бываниях к дорогим могилам. Присевшие, как от испуга, дома, некогда гордо украшавшие улицы, опустевшая школа – на тридцать комнат тридцать же учеников, непривычно тихий клуб… Все изменилось. 
Живя в глухой деревушке соседнего района, так уж сложилось, я с болью следил за переменами на малой родине. Совхоз, потом СПК, потом еще что-то – шло реформирование сельхозпредприятий. Вдруг появился «хозяин», не из нашенских, из чужих палестин. «Хозяин» срубил куш, останки продал, потом «хозяева» менялись уже каждый год, а прошлым летом некогда щедрая на зерно пашня дружно родила осот и лебеду. Фермы пусты, и ветер напрасно ищет, кого бы попугать. Страшно, но на деревне не слышно коровьего «му-у-у», и пастух уже не щелкает кнутом за околицей, собирая стадо.
В десятые годы две мощных кампании бульдозером прошлись по родной земле: интеграция и оптимизация. Первая есть продолжение искусственного создания неперспективных деревень (по Заславской и Аганбегяну), которые, лишенные производства, обречены на исчезновение. Интеграция – присоединение к более сильным частным предприятиям слабых кооперативов и крестьянских хозяйств, самый простой способ вернуться к крупно-товарному производству, за которое так жестоко критиковали советскую власть. Так бесславно похоронено романтическое (или подленькое?) увещевание агрореформаторов, что фермер прокормит страну. Именно под этим лозунгом они разгоняли колхозы и совхозы с усердием ничуть не меньшим, чем их предки проводили коллективизацию. Результатом этой кампании стало создание в каждом районе двух-трех крупных предприятий, а деревни, не попавшие в их зону, из производства выпали, люди живут натуральным хозяйством.
Оптимизация взорвала остатки социальной сферы. В малых деревнях закрыли школы, клубы, медпункты. Власти объяснили все просто: содержать эти объекты экономически невыгодно, надо «оптимизировать» затраты на сельскую культуру, медицину, школу. Больной и книгочей в малой деревне дорого обходятся государству… 
Когда последних стариков увозят на погост или переселяют в двухэтажки райцентра, обезлюдевшая деревня, униженная своей ненужностью, угасает. Сохранившиеся бревна ее изб и домов предприимчивый люд развозит на бани и гаражи. Потом приезжают ставшие горожанами птенцы деревенского гнезда и стыдливо ставят камень с выбитой эпитафией: «Здесь была такая-то деревня…». И, конечно, уже никогда не будет.         
По роду своей журналистской работы знал многих сельских руководителей из председательского и директорского корпуса. В основном это были люди толковые, понимающие свое предприятие как основу всей жизни входящих в него сел и деревень. Они не видели ничего противоестественного в том, что хозяйство тратит силы и средства на строительство дома культуры, средней школы, магазина, медпункта. Мы все считали село и хозяйство в нем единым социально-экономическим комплексом, даже организмом, друг без друга они существовать не могут. И мы были правы. Когда разогнали совхозы и колхозы, падение всей социальной надстройки было предопределено.
Возможны ли перемены к лучшему? Предпосылок к тому нет. Мне известны крупные и экономически состоятельные частные или акционированные сельхозпредприятия, отметившие пятнадцати- и двадцатилетние юбилеи, но их руководители озабочены только производством и прибылью, что полностью соответствует заявленным в уставах целям. Обязаны они вникать в проблемы сел и деревень? Юридически – нет, а другие нормы сегодня не особо в чести. Надеяться, что государство по-настоящему снизойдет до участия в возрождении деревни, более чем наивно. С каждым новым назначением отраслевого министра крестьяне испытывают унижение и стыд: железнодорожник, врач, юрист, теперь вот крупнейший в стране латифундист…

Село мое родное… Иду по улицам детства и смахиваю слезу со щеки, чтобы никто из земляков не заметил и не спросил, по ком я плачу. Что я отвечу?
       Меня можно упрекнуть в ностальгии по былым временам, по советской власти. Пожалуйста, упрекайте, только поймите: человек прост, если он лишен фанатических политических убеждений, тогда тоскует не по секретарю райкома, не по диктатуре пролетариата, а по нормальной жизни. Вообще-то стоит напомнить забывчивым, оболваненным и просто молодым, что нормальная жизнь – это когда у тебя есть работа и право ее выбора в соответствии с образованием и моральным обликом (представьте себе!); когда ты знаешь,  что случись болезнь с родителями, в больнице их примут, не спросит ни звания, ни чина, ни наличия чековой книжки, и полечат, чем могут, а сложная ситуация – вызовут самолет санитарной авиации и увезут к большим специалистам  (и такое знаю); когда твои дети после абсолютно бесплатной средней школы едут в столичные вузы и поступают без взяток и мохнатой руки; когда перед отпуском тебя вызывают в профсоюзный комитет и предлагают путевку в санаторий, а ты еще кочевряжишься: да нет, не поеду, лучше дома на рыбалку схожу. Ты не боялся включать телевизор при детях, потому что зрители не градировались на 12, 16 и 18 с плюсом. Тогда не было развязной Ксюни, наглого Нагиева и паршиво-пошленького Урганта. Тогда были красивые, с умными глазами и безукоризненной дикцией дикторы. Тогда учили: хочешь говорить правильно – слушай радио и смотри телевизор.
По каждой высказанной позиции я могу привести убедительные аргументы и примеры. В том обществе человек, сменивший нескольких жен и оставивший детей, не мог стать руководителем региона или министром. Чиновник, на которого только пала тень воровства или мздоимства, изгонялся немедленно. (Мне сей же час ткнут советский Узбекистан. Кое-кто до сих пор верит, что там лопатами гребли золото партийные руководители и даже актив, хотя уже давно признано, что Гдлян и Иванов, «раскрывшие» ту коррупцию, работали по спецзаказу, как и многие тогда в СССР). Простите личное: я окончил сельскую школу, но был принят на учебу в единственный в стране Литературный институт при конкурсе 60 работ на место. Рядом со мной были простые парни и девчата, и только несколько «блатных»: поэтесса дочь замминистра, критик сын секретаря Ленинградского обкома. И все, пожалуй.
   Сегодня сибирское село живет трудно. Есть официальная статистика: безработица в Тюменской области менее одного процента, а средняя зарплата более 34 тысяч в месяц. Конечно, этому никто не верит. В половине деревень нет производства совсем, но люди имеют земельные паи, и потому причислены к бизнесменам. Вот и нет безработицы. А средняя зарплата – это то же самое, что средняя температура по больнице. Если областные депутаты за свои непомерные труды получают до полумиллиона, наверное, можно нивелировать подачку в восемь тысяч доярки или тракториста. Хотя, как говорят, ВЦИОМ все знает и все может…
Возникают все новые инициативы по убиению деревни. Чего стоит попытка ограничения количества скота и птицы в личных подворьях селян. Один из аргументов: мычание и петушиное пение… мешает отдыхать людям (По Д.А.Медведеву). Считается, что достаточно во дворе трех голов крупного скота и двух десятков овец. Три головы – это одна корова с приплодом за два отела. А многие семьи живут за счет подворья, пять-семь коров, продажа молока, к зиме – мяса. Ограничат – по миру пустят многие тысячи людей. Потом будет инициатива о налоге на корову и огород, с чем советская власть покончила через двенадцать лет после Великой Отечественной войны. Еще зреет инициатива, способная радикально пополнить разворовываемую казну: ввести лицензии на сбор лесных грибов и ягод. Леса и озера вокруг деревень сданы в бессрочную аренду. Крестьянин обложен со всех сторон. Прихожу к убеждению, что это правительство способно принять любые меры, чтобы навсегда покончить с деревней, а, стало быть, и с Россией. Сколько она еще выдержит? Ответь, родная деревня! Не дает ответа. Только слезинки тоски и боли скатываются с ее некогда красивых ресниц.      

Опубликовано в книге «На ресничках деревни слезинки», удостоенной в 2018 году премии «Имперская культура»
 

Из истории Тюменской литературы.

 Иван Ермаков.

Судьба отвела писателю Ивану Ермакову для творчества всего полтора десятилетия, хотя он бы возразил: больше, любезный биограф, больше: ведь творчество зарождалось в родной деревне Михайловке, когда вслушивался и изумлялся простой и образной народной речи; оно развивалось в каждодневном общении с мамой Анной Михайловной, женщиной не образованной, но мудрой и острой на язык; оно переполняло душу и тело в штурмовых атаках моей многострадальной роты, входило в разум и сердце с удушливым чадом пожарищ, с запахом почки на израненном дереве, с осколком крупповской безжалостной стали. Имея семь классов деревенской школы, он поднял свой талант на самый высокий уровень русской советской литературы. Его книги издавались каждый год: Тюмень, Свердловск, Новосибирск, Москва, тиражи – сотни тысяч, ежегодно по несколько публикаций в журналах и ежемесячно – в газетах, на радио и телевидении.
Он ушел в 1974 году, едва отпраздновав пятьдесят. Судьба всегда жестока к русским талантам. Теперь книги его издаются редко, в десять лет по одной. Иные времена, иные вкусы. Да и в литературных авторитетах произошли перемены, которыми впору психологам заниматься. Многажды обращался к писательской, художественной общественности, к властям, наконец – снизойдите! Многотомниками издаются ныне здравствующие – так найдите же и для него толику, пусть появятся на наших полках его искрометные сказы, из которых когда-то отведали все мы, и признанные, и стоящие на обочине пыльной литературной дороги. И по которым, сам того не ведая, душевно тоскует русский читатель, одуревший от печатной преснятины, и родовой памятью знающий, что есть где-то спасительный источник...
Еще совсем недавно было общим местом среди творческой интеллигенции выставлять себя противниками или хуже того – борцами с советской властью, это еще с большим остервенением делали те, кого власть и партия тетёшкали и умасливали. Вот и Ивана Михайловича Ермакова некоторые из нынешних совсем недавно пытались представить чуть ли не диссидентом. Мне это кажется большой глупостью, Ермаков самолично надрал бы уши за такие слова.
Он не был членом партии, он действительно не любил партийных чиновников, особенно тех из мелких, кто пристраивался к нему в воспитатели, посягая на творческую свободу. Удивительно, но при всей неординарности характера писателя самые высокие партийные начальники области относились к нему уважительно. Иван Михайлович и сам бывал у Щербины на приемах, в частности, по поводу жилья.
Эту историю рассказал мне бывший первый секретарь Казанского райкома партии Василий Федорович Кныш, с ним, видимо, поделился сам Щербина. Пришел Ермаков на прием:
– Борис Евдокимович, ну, не дело же это: русский писатель, князь сибирский, а жилья приличного не имеет.
Щербина расспросил о работе, о новых книгах, а потом подвел итог:
– Иван Михайлович, вы бы поаккуратнее со спиртным, уж больно много вокруг этого разговоров. Мне же дать вам квартиру – раз плюнуть.
И тут Ермаков поднялся, театрально, как он это мастерски делал, вскинул руку:
– Так плюньте же, Борис Евдокимович, плюньте!
Щербина чертыхнулся, рассмеялся, снял трубку и попросил городского начальника:
– У нас скоро дом сдается по Республике, зарезервируйте для писателя Ермакова трехкомнатную квартиру.
Так появилась известная многим квартира над магазином «Родничок».

Известие о смерти Ивана Михайловича было страшным. Я работал в то время редактором газеты в Казанке. После обеда на стол положили почту. «Тюменская правда», сухие строчки сообщения. Звоню секретарю райкома Аржиловскому, который хорошо знал писателя. Он согласен, надо немедленно выезжать. Тут же вызываю квартиру Лагунова. Дочь говорит, что его нет дома, но в тот же момент: «Минутку, он пришел».
– Константин Яковлевич, мы только что узнали. Когда похороны?
– Уже состоялись.
Я положил трубку. Подробности были неуместны.
Наша газета опубликовала печальное извещение. Я писал его и плакал в своем кабинете...
В 1980-е годы мне пришлось работать заведующим отделом культуры в Бердюжье. Это было время большого прорыва в сельской культуре, руководство поддерживало все наши инициативы и начинания. Тогда, в 1984 году, я впервые провел дни тюменской литературы в Бердюжском районе. Праздник получился, и мы организовывали такие встречи три года подряд. На них приезжали не только тюменские писатели и поэты, но и гости из соседних областей. К этим событиям я и приурочил присуждение литератур–ной премии имени И. М. Ермакова тюменским писателям за наиболее интересные книги. Лауреатами премии стали Анатолий Васильев и Зот Тоболкин. Дипломы мы печатали в местной типографии, скромные 250 рублей вручались в конверте.

 «Петушиные зорьки» - поэма в прозе

В ту единственную и потому особо памятную встречу в его кабинете в 1971 году Ермаков подарил мне книжечку «Петушиные зорьки», подписав своим грубоватым и разборчивым почерком: «Коле Олькову на добрые строки в грядущем». Это был лирический очерк о коллективе животноводов Вознесенской фермы Маслянского совхоза Сладковского района и о его вечном руководителе Петре Андреевиче Гурушкине. 
    Прочитанное оглушило меня высоким слогом чистого русского языка, трогательными деталями быта, щедростью истинной героики и патриотизма, тревогой за судьбу Родины. История и современность, патетика и мистика, предания старины и вдохновенные обращения в завтрашний день – все жило у Ермакова дружно, в ладу, и все работало на прославление простых деревенских тружеников.
Став студентом-заочником Литературного института, на первом же занятии семинара по текущей советской литературе я пытался было заговорить о Ермакове, но быстро понял, что нет других слов, способных рассказать о его героях, кроме тех, которые нашел сам писатель. Все другие бледны, слабы, а потому беспомощны, компрометируют и автора, и героев неудачным пересказом. И порох с крейсера «Аврора», и фигурка богини, завернутая в солдатскую шинель, и ополченцы, оспаривающие сомнительное первенство в том, кто первым покинул поле брани... Вынутые из текста, лишенные волшебного обаяния ермаковского слога, они выглядят надуманными и странными. Только книги могли реабилитировать моего любимого писателя, я привез на следующую сессию все сказы Ермакова, и мои однокурсники открыли для себя еще одного большого мастера.
Студенты достойно оценили звонкое имя писателя и сошлись на том, что очень удачный псевдоним придумал себе сибирский прозаик. Никак не хотели верить, что это подлинное его имя, так органично слились в нем былинность нашей истории, кряжистость сибирского характера и диковинное сочетание сказочных звериных прозвищ: Ермаков Иван Михайлович. Похоже, что все предыдущие поколения копили мудрость и силу, чтобы вложить их в Ивана и вынести на могучем родословном древе крепкую поэтическую почку, ставшую сильной и вечно живущей литературной ветвью.
В это же время задумал я сделать курсовую работу по дорогим мне «Петушиным зорькам». Наверное, дерзость моя подпитывалась осознанием землячества, общей родины, и я отправил Ивану Михайловичу письмо с несколькими вопросами. Ответ получил очень скоро, Ермаков написал его собственноручно на стандартном листе бумаги, причем, на середине письма кончилась паста в ручке, и автор взял другую, здесь текст четче и крупнее.
«Вообще-то всех с подобными вопросами я отсылаю к моим книгам, пусть там поищут ответы, а они есть. Но тебе, как земляку, так и быть, не откажу».
Лирический очерк «Петушиные зорьки» по праву считается одним из поэтических творений автора. Он стоит в ряду многих других документальных вещей писателя, который не гнушался публицистики, а иногда и чисто газетных жанров.
Я занимался историей написания этого очерка и располагаю двумя версиями возникновения замысла. По одной, которую изложил бывший первый секретарь Сладковского райкома партии Сергей Евлампиевич Егоров, он как–то при случае попенял Щербине, что Сладковский район единственный в области не имеет своего Героя Труда.
– А есть у вас достойные люди?
– Есть, Борис Евдокимович!
– Тогда почему мы о них не знаем? У меня, например, нет в памяти ни одного выдающегося сладковчанина. Значит, вы плохо работаете, если достойные люди есть, а область о них не знает.
Тогда Егоров впервые назвал имя Петра Андреевича Гурушкина, управляющего Вознесенской фермой, которая уже несколько лет занимала второе место в области среди молочных ферм, уступая только животноводам ОПХ «Тополя» «Зауралниисхоза».
– И вот тогда Щербина направил к нам писателя Ермакова, чтобы он прославил Гурушкина и его коллектив, – заключил Егоров.
Очень похоже на правду, тем более, что до издания отдельной книжкой очерк публиковался в газете «Тюменская правда». Но в письме ко мне сам писатель излагает все несколько иначе:
«В совхозе «Маслянский» работал парторгом мой школьный друг Василий Ляпин. Мы оба помнили, как в 1936 году совхоз имени Менжинского (в тогдашнем Маслянском районе) встречал своего первого орденоносца, телятницу Ирину Никифоровну Иванову. За ней на станцию выслали лошадей, рабочие совхоза с лозунгами, с оркестром, и мы, школьники, вышли на два километра ей навстречу, встречали героиню в сибирских лесах. Орден ей вручали в Москве.
Тут Ляпин мой и повинился: «У меня у самого три доярки получили по ордену Ленина». Событие, как видишь, незаурядное. Оно-то и позвало меня в Вознесенку и послужило фундаментом для «Петушиных зорек».
Что и говорить, фундамент мощный, способный нести сложную и многоярусную конструкцию повествования, но для Ермакова этот факт – только повод, чтобы окунуться в историю, показать русский сибирский и в то же время – советский характер, нарисовать картины родной природы, воспеть гимн труду.
Трагическая и героическая биография главного героя очерка, «деревенского лидера» Петра Андреевича Гурушкина давала большие возможности для творческого осмысления, и писатель полностью их использовал. Юность, совпавшая с Великой Отечественной войной, беспросветный мрак фашистского плена, прощение людей и родины, два десятка лет руководящей работы. Для каждого эпизода находит он неожиданные краски, отбирая слова на грани эмоционального срыва, на краю чувств, у слезы на подходе...
Плен, думы о родине: «Целовал бы и ел траву твою подорожничек, колышком встал бы в твою поскотину, зернышком пал бы под лапки твоих голубей».
Наказ отца молодому колхозному руководителю: «Ты, парень, почтительнее, милее народ осознавай. Доброе слово глубоко пашет. Кинешь его назад – окажется впереди».
На большом праздничном концерте слышит Гурушкин песню: «И только крепче выходила из огня суровая, доверчивая Русь...» Все перевернулось в душе солдата. «Не хочу больше доверчивой, не приемлю. Стобдительную хочу, тысячеглазую, меч на замахе... Пусть слышит, как травы растут, как змеи ползут, как крот роет, как микроб кашлянул». После таких рассуждений писатель устами Гурушкина дает наказ: «Вы за песнями последите. Их сыновьям нашим петь». Было, видно, у Ермакова ощущение, что не все ладно в нашем доме. Еще одна фраза заставляет вздрогнуть: «Не в тот век умиляемся». Наказу мудрого земляка мы не вняли, не только песни просмотрели – великую державу незнамо утратили, кончились петушиные зорьки, вместо них на его земле боль, слезы и скрежет зубовный…  В «Петушиных зорьках» есть еще одна героиня, с которой встретиться невозможно и которая всегда рядом – обобщенный образ Доярки, «молочной нянюшки нашей, главврача Державы». Последние страницы очерка – гимн ей, исполненный человеком любящим и знающим, исполненный на самой высокой поэтической ноте. Столь высокохудожественного литературного признания до этого не знала и теперь точно уже не узнает скромная русская труженица. «На высокие мраморные постаменты взнесены наши Герои и Полководцы, Мудрецы и Первопроходцы, Поэты и Космонавты... Разыщем же и для Нее пьедестал. Пусть стоит Она с криночкой, из которой испили живые и бронзовые».
Горько, но теперь Россия уже не поднимется до такого памятника.

Казанка всегда оставалась родиной…

Казанская земля родила Героя Великой Отечественной войны Матвея Путилова, который во время решающего сражения, в самые критические его минуты восстанавливал связь между двумя участками фронта, был смертельно ранен и, понимая это, зажал в зубах концы проводов. В шестидесятые годы, к 20-летию Победы, появился большой интерес к войне и ее участникам, вот тогда эта история и была поднята. Ермаков приехал в район на дни советской литературы (в Тюменской области проводились и такие праздники). Мы сидели за столом, и я рассказал про Путилова. Ермаков был потрясен. Он сжал мои руки:
– Это великий подвиг, Коля, и Матвей Путилов не напрасно погиб, токи идут, ты чувствуешь, связь времен не потеряна.
Он собирался написать о Герое. Не успел.
Талант Ермакова многогранен. Он и в плодотворном обращении к редкому жанру сказа, разработанного П. Бажовым, а им отточенного и осовремененного. Он в той легкости, с которой известный уже писатель обращался к сюжетам чисто журналистским, пропуская реальную жизнь через художественное восприятие, отчего его очерки–сказы поднимаются до вершин литературной публицистики. Но главной ударной силой писателя, его потаенной гордостью был язык. В уже упоминавшемся письме я спросил, откуда он берет такие незнакомые и в то же время понятные и родные слова. Ермаков ответил: «Слова эти народные, вернее, русские – внутри меня. И когда их зовет строка, чувство, они выходят из строя – два шага вперед! – и дают себя рассмотреть, оценить, попробовать на вкус и на современность».
В январские дни 2014 года глава Казанского района Татьяна Александровна Богданова пригласила гостей, чтобы отметить 90-летие великого земляка. Торжественно открыли бюст писателя в районной библиотеке его имени. Презентовали только что изданную книгу Ермакова «Володя-Солнышко», ее очень любят читатели. И учредили премию имени И. М. Ермакова для писателей, а так е исследователей и популяризаторов его творчества. Казанцы горячо приветствовали вдову писателя Антонину Пантелеевну Ермакову.
 

 
Не приемлет моя душа образа Ивана Михайловича Ермакова, большого русского писателя, «князя сибирского» как разухабистого русского мужичка, носителя всех национальных слабостей и недостатков, а также и достоинств, подлинная ценность которых весьма сомнительна. Мне он дорог и памятен тем, что был разговорчив, но не болтлив, веселый, но не балагур, остроумный, но не хохмач.
В 1970 году Иван Ермаков вел вместе с Константином Лагуновым семинар молодых прозаиков. Я привез на семинар несколько небольших рассказов, из которых Лагунов отметил «Проводины», почти документальную и чуть идеализированную запись проводов парней в Советскую Армию в моем родном селе Афонькино. Так и меня провожали лет пять назад. Лагунов похвалил рассказ, а Ермаков уже после обсуждения, пробежав «Проводины» быстрым глазом опытного читателя, заметил:
– Хорошо у тебя про утреннюю уху из молоденьких окуньков. Вкусно!
Родом мы оба из Казанского района, может, потому я насмелился как-то напроситься в гости к Ивану Михайловичу. Он по телефону объяснил, как проехать до магазина «Родничок» и как найти его квартиру. Писатель долго говорил со мной, рассказал несколько историй, связанных с его книгами.
Как плыл он с группой товарищей по Оби, и сняли его с парохода в каком-то прибрежном поселке по болезни. Лечили в местной больничке, а когда чуть окреп, попросил медсестру принести бритву – зарос сильно. И тогда сосед по палате, пожилой ханты, отговорил его: «Ты, Иван, больничной бритвой не брейся, они ею баб в роддоме бреют». И вообще плохо отзывался о медиках, сказал, что после Володи-Солнышка не было в тундре настоящего лекаря.
Этого малого информационного проблеска хватило Ермакову, чтобы найти следы легендарного доктора, пройти вслед за ним по становьям и кочевьям ханты, написать блестящую повесть, вывести власти и общественность на присвоение Тобольскому медицинскому училищу имени выпускника Владимира Солдатова, того самого Володи-Солнышка. Это высокий гражданский поступок и подвиг настоящего советского писателя.

 
 Полностью очерк опубликован в журнале «Тюмень литературная, 2014 год.

Половодье гнева

Что всплыло после затопления города Ишима и районов

Разлив единственной на юге Тюменской области сколько-нибудь солидной реки Ишим прежде был благом для населения. Свежая вода, которая из уважения называлась Большой водой, обновляла застоявшиеся озера и старицы, приносила свежую рыбу, вычищала камыши и иной мусор. Вода ровным слоем заполняла огромные пространства, и после на них взметнулись буйные травы, обеспечившие сеном колхозы и население. В быстрый рост шел польской лук – первые природные витамины в скудный рацион жителей окрестных деревень.
С освоением в 50-е годы целинных земель Казахстана, с созданием 425 новых совхозов потребность в воде в северной части республики резко возросла. Тогда и было принято решение резервировать воды Ишима и использовать по потребности. Странно, но потребности сопредельных районов Сибири никто не учитывал. Обезвоживание Ишима, который на территории Казанского и Ишимского районов в июльские дни можно было перейти вброд, обездолило луга, животноводство несло большие потери. Но тогда был Союз, выделялись государственные приоритеты, интересы трех десятков колхозов и сорока тысяч русских мало кого волновали.
В районе села Сергеевки в Северном Казахстане было создано крупнейшее рукотворное озеро, из-за размеров названное морем, сначала Целинным, потом просто Сергеевским. Его размеры впечатляют: до ста километров по устью реки, от пяти до десяти километров в ширину и до двадцати метров глубины. Маленькая гидростанция снабжала энергией сельский район. Еще в 80-е годы по указанию центра хозяева хранилища сбрасывали что-то для соседей, но после известных политических перемен процесс перестал быть управляемым. В снежные годы бурные весенние потоки вод с гор южного Казахстана быстро наполняли хранилище, и новым хозяевам приходилось выбирать: сбросить излишки и обезопасить себя или терпеть, пока держит уже не особо надежная плотина. Сбрасывали бесконтрольно, без анализа возможных последствий, не ставя в известность северных русских соседей.
Скандальным стал 2016 год, когда от внезапного затопления пострадал город Ишим. Большой ущерб нанесен городскому хозяйству, дорогам, но больнее всего досталось горожанам–дачникам. Что должна была сделать заботливая власть? Немедленно подключить науку, определить направление строительства спасительных каналов, очистить и углубить, сколь можно, местные речушки. Это не мои предложения, это выписки из разговоров с горожанами. Увы, мало что сделано. Потрачены миллионы бюджетных средств, но весна 17 года почище Счетной палаты сделала ревизию, и оказалось, что ничего не изменилось, город поплыл, накрытый десятиметровой волной. 
«В этом году, учитывая прошлогодний опыт, к паводку начали готовиться практически с января. К сожалению, получили проблему, не связанную с нашей территорией, проблема пришла с Казахстана», – отметил тюменский губернатор Владимир Якушев на одном из заседаний, посвященных паводку. По словам главы региона, в Казахстане, где берет начало река Ишим, выпало много снега, водохранилища оказались переполнены, река вышла из берегов.
 И только? Никто не знал о потенциальных запасах воды, скопившейся в виде снега на юге? Губернатор не мог связаться с властями соседей и поискать компромиссное решение? Наконец, и это важнее всего: с кого спросил глава региона за провал подготовительной к паводку кампании? И последнее: кто может сказать, что будет в 18 году? Никаких «решительных мер» вблизи города пока не видно.
Население города уже не желает разговаривать со всякого рода писаками: обрыгло! Около 25 тысяч дачных участков не дадут урожая – из информации руководителя тюменского регионального отделения Союза садоводов России Алексея Кучерова. Как жить семьям, для которых дача давала больше половины продовольственной корзины?
В Казанском районе три мостовых пролета на пяти километрах трассы не выдержали напора воды и развалились. Было еще восемь труб диаметром 1,2 метра, но они уложены с грубыми нарушениями норм. Рассказывают, что приехавший еще в апреле подполковник МЧС попросил у водителя ломик и легким движение руки сколупнул тонкую пленку бетона из откосной стенки. Специалист приказал закрыть трубы, иначе вода сразу их вырвет, и получим восемь мощных промоин.
В Ишиме представители Ростехнадзора в ходе выездной инспекции выявили множественные нарушения законодательства. В частности, было установлено, что противопаводковая дамба в городе Ишим на реке Карасуль  не числится в Российском регистре гидротехнических сооружений. Разрешение на ее эксплуатацию не получено, как не разработаны и не утверждены правила работ на дамбе. Кроме того, сотрудники Ростехнадзора предъявили претензии к обустройству гидротехнических сооружений. Геометрические параметры на локальных участках (понижение гребня и увеличение угла откосов) не соответствуют паспорту противопаводковой дамбы. Также не был произведен комплексный анализ с оценкой прочности, устойчивости и эксплуатационной надежности сооружений.
Пока паны разбираются, холопы все чубы выдрали от горя. Ждут заселения хоть куда-нибудь десятки семей, чьи дома смыло по вине бестолковых менеджеров. Дачникам обещали по две тысячи рублей за сотку участка – откровенно издевательская цена. Уже сейчас ведро свежей картошки стоит до 500 рублей. Писали жалобы, искали справедливость, теперь замкнулись в накопившемся гневе.
А в мутной пене уходящего потопа всплыли искомые миллионы, сотни подлых отписок и велеречивые обещания чиновников, осторожно обходящих ручьи и лужи и общающихся с электоратом через мегафон. 

      Опубликовано на сайте «Российский писатель», 2017 год
    Страна плача

Позорное заигрывание государства с народом

Наступает момент, когда, после очередного спланированного удара государства по своим гражданам, душа издает вопль: «Да кончится это когда-нибудь, или нет!?». «Или нет…» – подсказывает чуть остывший разум: «Никогда не кончится, и сделать ничего не можно».
Сегодня самые памятливые едва ли вспомнят глумливую ухмылку уральского упыря, под диктовку слуги и хозяина Чубайса нечленораздельно объясняющего внезапно разбогатевшим гражданам, что на ваучер они могут купить аж две «Волги». Каждый, кто мечтал о машине, вздрагивал: «Одну себе, другую продам». Иные же не могли представить масштаб свалившегося на них счастья и облегченно вздыхали: «Хоть не коммунизм, но все равно кое-что!». Как давно это было, и сколько еще больших и малых фиг в кармане выдавало народу неродное правительство! Всех и не вспомнишь, но есть знаковые.
Уж и не скажу, кто из дружного тандема объявил борьбу с безработицей. Нет, бюджет на сию кампанию не угрохал ни копейки, она была проведена более хитромудрым путем. Например, в сельской местности из-за развала колхозов и совхозов обнаружилась огромная армия безработных. Во всем мире этой категории граждан дают социальную поддержку. Но мы идем другим путем. По соответствующим каналам спускается команда: «Безработных быть не должно!». В свое время каждый член коллективного хозяйства получил земельный пай, наследуемый, то есть, в селе почти каждый был собственником 10-14 гектаров обезличенной земли. А коли ты собственник и сдаешь свое имущество в аренду, какой же ты безработный, ты бизнесмен, почти рядом с Дерипаской и Абрамовичем. Таким образом, уже через полгода губернатор Тюменской области Якушев доложил президенту Медведеву, что во вверенном ему регионе безработица сократилась до 2,4 процента. Будь тогдашний президент чуток умнее, он бы не стал публично дурь выказывать, но не на того напали. С деловым видом президент блеснул эрудицией: «А если просчитать по методике Международной Ассоциации труда?». И губернатор тут же отреагировал: «Тогда будет 6,2 процента». Я ахнул: так все-таки два или шесть? Ведь за цифрами люди, они безработные или активно трудящиеся? Сие так и осталось между двумя лидерами. 
Вторая по значимости акция государства – борьба с бедностью. Как в старые добрые советские времена, был выброшен слоган из трех «Само»: самозанятость, самообеспечение и еще одно, даже не вспомню, скорее всего – самоликвидация. Знаю, что в сельских районах для деревенских лидеров доводили задание: создать столько-то крестьянско-фермерских хозяйств. Звучит красиво, но на обзаведение выделяли смехотворные суммы, словно для того и предназначенные, что превратить их в пыль, и отчитаться о проделанной социальной работе. Понятно, что ни один уважающий себя крестьянин не мог подписаться на десять-пятнадцать тогдашних тысяч, чтобы тут же попасть под интересы налоговых и иных контролирующих органов, коих развелось не меряно. Потому деньги получали так называемые «малообеспеченные», попросту – деревенские лодыри, купленную корову через полгода пропивали, власти срочно лепили нужные бумаги, и – тишина. Из десятка сельских районов Тюменской области могу назвать только пять-шесть хозяйств, которые с помощью этой программы, а больше при постоянной поддержке глав сельских администраций, встали на ноги.
Государству важна статистика. Например, об успехах в медицинском обслуживании населения. Скажите, что проще: излечить человека, облегчить страдания или просто перевести со второй группы инвалидности на третью? Причем, третью тут же закрепляли пожизненно, чтобы человек не ринулся искать правду. В моей семье есть такой опыт, могу подтвердить документально. А кампания была массовой, выездная комиссия точно знала контрольные цифры и успешно их выполняла. Инвалидов в стране стало значительно меньше. Революция по линии минздрава продолжается. Бывшие районные больницы стали филиалами более солидных, лишились части оборудования и, что больнее всего – специалистов. Есть хирург и терапевт, есть койки, но уже известно, что в конце года надо будет приходить со своими лекарствами.    
Есть такой международно принятый показатель благополучия населения: минимальный размер оплаты труда. Недавним решением в РФ он повышен до 7,8 тысячи рублей. Вспоминается «прямая линия» в Путиным пятилетней давности, когда неведомо, каким путем урвавшая микрофон на площади Самары или Саратова женщина спросила: «Я работаю нянечкой в детском саду. Зарплата 4 тысячи 800 рублей. Скажите, как мне жить?». Конечно, такой вопрос априори не мог быть задан, но система дала сбой, и вот Путин, сбитый с толку, мучительно ищет возможную фразу. Страна замерла. Наконец: «На такую зарплату жить трудно. Практически невозможно». Тяжело достался ответ тренированному оратору. О судьбе нянечки как-то не слышно.  Так вот, сегодня почти восемь тысяч. Так и пишут «Путин повысил…». Вот он в Германии бывает, все про нее знает, сравнивал бы благодетель свои восемь тысяч с их (в рублях) 90 тысячами. В 12 раз выше!
И опять новость: Пенсионный фонд вдруг объявил, что будет производить выплаты матерям за детей, родившихся в советское время. Смотрю официальный сайт: точно, за одно ребенка до 1985 года рождения три тысячи с мелочью, за двух аж больше четырех. Столько раз битые мордой об стол, люди сильно засомневались. Ведь только что Пенсионный фонд плакался, что нет средств. Далее: руководство РФ платит за детей, родившихся при советской власти – это вообще ни в какие ворота. Странно: все мои знакомые сходились в одном: обманут. Найдут закорючку. И точно! Пошла знакомая женщина в отделение Пенсионного фонда, все бумаги на сына и дочь выложила, а ей говорят: «Еще вилами по воде писано, что вы будете с этого иметь. Из стажа изымаются по полтора года, уход за ребятами. Общий стаж меньше, перерасчет, и вы можете оказаться в минусе».
Иначе как издевательством над народом это назвать нельзя. Задумали доброе дело – уберите рогатки, не создавайте двусмысленности. Нет, так задумано, предвыборный пиар, президент хотел, а нехорошие чиновники все извратили.
Евреи для утешения придумали стену плача, к которой, кстати, приложились не все ли наши демократические вожди? В России тоже немало святых стен, но как-то не сподобился народ наш изливать на них свою печать. Мы гневно сжимаем кулаки и душим беспомощные слезы. В последние годы уже всей страной. Не стена, а СТРАНА ПЛАЧА моя Россия. Тяжелый плач, без слез. И не приведи Бог вырваться тому плачу из могучих грудей русских мужиков.   

Опубликовано на сайте «Российский писатель», 2017 год


Съезд должен быть жестким.
К ХУ съезду Союза писателей России.

Союз писателей живет не на тихой поляне со взаимными улыбками и приветствиями. В нынешней политической и социальной обстановке в России Союз должен выработать четкую позицию и внятно продекларировать ее. Нельзя прятаться за тезис, что мы не политическая организация. Если практически каждый писатель своим творчеством обозначает место на политическом поле страны, то и Союз, съезд просто обязан принять отдельный документ по оценке экономического и социального положения в России. Это тем более необходимо в канун важнейшей избирательной кампании.
Не совсем понимаю предложения об обмене членских билетов. Возможно, это связано с путаницей и своеволием, проявленными в столичных организациях, но с ними можно разобраться в рабочем порядке. Многие с обменом билетов связывают чистку, уж такой у нас менталитет. А надо ли менять? У всех нас билеты единого образца, и, если кто-то предъявляет «самодельные» – отриньте его от Союза, пусть вступает на наших условиях. Да и средств обмен потребует немалых, а есть ли они? Я боюсь, что под шумок обмена некоторые руководители региональных организаций постараются освободиться от нежелательных членов Союза. Например, за отрыв от организации. Человек получил писательский билет полвека назад, и сегодня в силу обстоятельств «оторвался» – всегда ли примут во внимание?
Можно создать «искусственный офсайт», не информировать писателя о собраниях, а по истечению двух лет тоже без извещения провести собрание, на котором за нарушение устава… снять с учета. Это не придуманный вариант, а из практики руководителя Тюменской организации СПР Иванова Л.К., с успехом испытанным на мне. А, на самом деле, это связано с неоднократной критикой его несостоятельных книг и поверхностной работы организации.
Отсюда мое отношение к сосуществованию двух Уставов: Союза и региональных организаций. Когда мне скажут о необходимости учитывать региональные особенности, попрошу уточнить, какие именно имеются в виду? Погодно-климатические? Или национальные? Ни в одной крупной политической партии нет двух Уставов, и быть не может. И у нас есть единый Устав Союза, зачем изобретать колесо? Писатель в любой части страны обязан работать в рамках Союзного Устава, и никакой самодеятельности. Иначе возникают такие вот формы наказания, как снятие с учета. И куда писателю податься? В соседнюю область? Это же глупость, абсурд, невежество.
Много суждений высказано по поводу приема в Союз. Конечно, ответственность, прежде всего, на региональных организациях и персонально на руководителях. В 80-х годах в Тюмени было 16 членов Союза. Все  – люди известные, с несколькими книгами, изданными в обстановке жесткого отбора на местах и в издательствах. Сегодня ничего не стоит изваять книжку, потому их наличие не должно быть определяющим. Понятно, что у профессионализма нет четких критериев, но коллективным разумом всей организации можно отличить графомана от пусть начинающего, но с интеллектуальным запасом автора. Число писателей в Тюмени выросло в три раза. И кого можно поставить в один ряд с теми, советскими? С Иваном Ермаковым, Константином Лагуновым, Зотом Тоболкиным, Николаем Денисовым? Простите, но при таком изобилии, при богатстве выбора – некого. Хорошо, что Правление одумалось, прекращен прием «через заднее крыльцо», минуя, а порой игнорируя мнение писательской организации, как было с несколькими «писателями» из Тюмени.   
    Очень критически отношусь к положению Союзного Устава об автоматическом статусе вновь избранного регионального руководителя как секретаря Союза писателей России. Нельзя так вольно разбрасываться высокими титулами, этот пункт Устава следует отменить. И меня нисколько не убеждает утверждение, что это придает авторитета руководителю на местах. Если у человека нет авторитета, ты его хоть Сопредседателем назови – ничего это не добавит. Да, есть немало авторитетных региональных лидеров, их можно избрать секретарями Союза писателей прямо на пленуме, но не раздавать всем сестрам по серьгам.
Смею высказывать свое мнение еще и потому, что уверен, я не одинок в понимании и толковании проблем нашей организации. Услышать их, принять во внимание – дело делегатов съезда Союза писателей России, которому от души желаю успешной работы на благо всего Союза.

Опубликовано в газете «Омское время», 2018 год



Горжусь страной с названием СССР.

Текст выступления писателя Николая Олькова (Бердюжье, Тюменская обл.) на торжественном собрании в райцентре, посвященном 100-летию Октябрьской революции.

Что можно сказать о революции, случившейся сто лет назад? Да, она изменила мир, оживила учение Маркса, но она дорого обошлась нашему народу. Социализм оказался очень сложным строительным объектом, прошли через коллективизацию, индустриализацию, культурную революцию. Социальные, экономические и политические перемены вызвали мощный подъем советской литературы, давший миру Шолохова и Есенина, Симонова и Маяковского, Фадеева и Кедрина, и я сегодня горжусь, что как писатель продолжаю лучшие традиции советской литературы.
Великая Отечественная война испытала социализм на прочность. Можно ненавидеть коммунистов, но нельзя отрицать, что именно партия была организующей и направляющей силой. Именно Сталин был знаменем для каждого солдата, для каждого труженика тыла, и это правда, как бы не хихикали из-под телевизионной подворотни сионисты и русофобы. Именно Сталин сказал на приеме после парада Победы спасибо русскому народу за то, что он все перетерпел и верил своему правительству.
Потом поднялись колхозы, пришла новая техника, началась жизнь, которую стали понимать как стабильную и перспективную. Нельзя сказать, что мы жили богато, но государство строило школы и больницы, готовило врачей и учителей, профессии механизаторов и животноводов были престижны и по зарплате, и по общественной оценке. В районе сотни лучших работников получили ордена и медали, у нас в шесть кавалеров высшей награды СССР – ордена Ленина.
Как писателя, меня интересует нравственная сторона того общества. Боролись с пьянством, хранили крепкую многодетную семью, ОБХСС бдительно стоял на страже государственной собственности. Да, было, воровали, но не миллиарды, и за сам факт преступления закона вор обязательно сидел в тюрьме.
Мы вправе гордиться советской системой образования. После полета Гагарина президент США Кеннеди сказал, что русские обошли нас за школьной партой.
А теперь о другой революции, когда вместо холостого выстрела «Авроры» два дня гремели танковые взрывы в здании Верховного Совета, высшего органа власти страны. Когда нам сказал один из крупнейших жуликов современности Чубайс, что на каждый его вонючий  ваучер мы приобретем по две машины «Волга». Что должно было случиться, что остановили все производство, разогнали колхозы и совхозы, тысячи людей в районе остались без средств к существованию. Надо отметить великую заслугу бывшего главы района господина Котченко, который буквально порвал район, его дело успешно продолжил господин Теньковский.
Куда все пропало? Почему до такого кошмара довели районную больницу? Как можно было уничтожить «Агропромстрой», годами создававшийся заслуженным строителем России Петром Максимовичем Неймишевым, доведенным искусственным банкротством  до болезненного состояния? Когда закончится, наконец, чехарда в коммунальном хозяйстве? Странное дело: предприятие банкрот, а начальники уходят с подарками и чуть ли не почетными грамотами администрации. Кто за это ответит?
Никто, пока не сменится власть наверху. Президент так и не стал гарантом соблюдения Конституции, нет права на труд, на учебу, лечение, на социальное обеспечение в старости. Кто верит, что зарплата в области 40 тысяч, а пенсия – 18 тысяч рублей? Разве в высоких кабинетах не знают, что работники подписывают договора на минимальную оплату, и это приведет к нищенской пенсии?
Наш земляк, коммунист и патриот Владимир Михайлович Москвин написал книгу «Трудовая поступь тружеников Бердюжского района за период с 1966по 1990 годы». Власти спохватились, что вся статистика против нее и прикрыли книгу, ее нет даже в районной библиотеке. Приведу несколько цифр. В 1986 году в районе было 26 тысяч голов крупного скота, в том числе 8 тысяч коров. Сегодня  полторы тысячи КРС и 613 коров соответственно. Произведено молока 17 тысяч тонн (сегодня несколько фляг), мяса 3 тысячи тонн (сегодня мясо производит только частник).  Посевная площадь 75 тысяч гектаров (сегодня 42).  Население сократилось с 17 до 10 тысяч человек.  В сельском хозяйстве сегодня, с учетом сезонных занятых, числится 860 человек, в десять раз меньше, чем в 80-е годы. И в то же время власть заявляет об отсутствии безработицы.   
Наш народ традиционно надеется на доброго царя. Так вот, дорогие сограждане: при капитализме добрых вождей не бывает. Грядут очередные выборы. По их поводу народ придумал много поговорок и анекдотов. Но есть одна фраза, сказанная американским писателем Марком Твеном в начальный период развития американской демократии: «Если бы от выборов что-то зависело, нас бы к ним не допустили».
Отметим столетие революции и помянем Советский Союз, когда нам с десяток лет удалось пожить при коммунизме. Но мы этого не оценили, потому и расплачиваемся. 


В выступлении было отказано «по причине нехватки времени».


Не тому дали…

О литературной премии Уральского Федерального округа

Премия УРФО жива, и это хорошо. Я тоже имею к ней отношение, трижды участвовал, получил два «номинанта» и лауреатский знак. Нынешний конкурс меня несколько огорчил. Тюмень представлена слабо, Бакулин вышел из организации и выдвигался, видимо, через иные структуры. Иванова выдвинуло издательство «Баско», прекрасно издавшее три его книги. Премию можно было дать издательству, потому что содержание явно не тянуло на лауреатство. Тогда жюри находит решение, и Иванов получает серебряный знак «За развитие литературного процесса в Западной Сибири». Конечно, эта формулировка вызывает улыбку: Западная Сибирь вмещает 11 регионов России и еще несколько в Казахстане. Какую революцию сумел там совершить Иванов за год с небольшим пребывания в должности руководителя ТО СПР, если в самой Тюмени процесс едва налаживается?
           Леонид Кириллович работает много: пишет в газеты, вещает на радио и телевидении. Любит участвовать в конкурсах. Но почему всегда один? Почему на конкурс УРФО никто не выдвинут писательской организацией? Разве нет достойных? Когда я сделал заявку на премию имени Д. Н. Мамина–Сибиряка, Иванов в противовес мне выставил аж не пять ли человек.
Заговорил о себе не случайно. Меня избрали членом бюро организации – я не был ни на одном заседании. Зачем? Иванов большой, ему видней. Обстановка становится нетерпимой. Сегодня тюменское радио (готовил, как всегда, Л.К.) дает информацию о конкурсе УРФО и касается истории, перечисляет тюменских лауреатов. Олькова опять нет. Как не было его в перечне Маминских лауреатов, как промолчал Иванов о признании Олькова лауреатом сайта «Российский писатель». После крупного разговора Иванов заявил мне, что такого человека, как Ольков, для него не существует. Потому поддерживает клеветнические публикации обо мне и моих книгах, не гнушаясь газеты моего родного района, где в редакторах один из приспешников руководителя.
             Вынужден поставить в известность писательскую общественность, что в такой обстановке работать совместно невозможно, потому выхожу из состава бюро ТО СПР. Официальное заявление будет направлено общему собранию


Опубликовано на сайте «Российский писатель, 2015 год.

Все подавляющее большинство

В Тюмени изгоняют писателей. По уставу

Редкий, однако, за последнее время случай, когда рядовой литератор обращается к писательской общественности за пониманием и поддержкой. Все началось с избрания в ноябре 2014 года ответственным секретарем Тюменской организации Союза писателей России Л. К.Иванова, только что приятого в СПР с заднего крыльца Дома на Комсомольском, 13, потому что тогдашний руководитель отделения известный прозаик и поэт Николай Денисов был категорически против, назвав претендента графоманом и извращенцем. Действительно, его т. н. роман «Леший» на обсуждении был осмеян и снят. (29 июля 2016 года «Литроссия» публикует большую статью о нем под названием «Почему Союз писателей России поддерживает похабщину?»). К чести руководства, сразу было принято решение, подтверждающее единственный путь вступления только через Приемную комиссию СПР.
Грешен, признаюсь, что очарованный импозантным видом соискателя, обилием званий и титулов, не будучи знаком с творениями, я примкнул к группе «продвиженцев» и был вознагражден избранием членом бюро. Но, как говорится, недолго музыка играла. Очень скоро руководитель перестал нуждаться в советах бюро, было несколько серьезных стычек, после очередной прозаик и редактор Николай Коняев и я вышли из бюро. Странно, но отряд не заметил потери бойцов. Ладно я, с деревенскими представлениями о чести порядочности, но и уход Конева, видного русского писателя, более пятнадцати лет до того возглавлявшего, и с успехом, Ханты–Мансийскую организацию, никого не насторожил. Коля Коняев был умным человеком, не тратил силы на пустяки, занялся своим романом и редактированием сборника И. Ермакова.
Я же пытался найти чистую воду. Мне казалось, что публичная критика как-то отрезвит бывшего товарища, но куда там! Он уже стал обрастать «новой элитой», новыми медалями и званиями. Узнаю, что со слабенькой книжкой Л.К.Иванов снова, в третий раз участвует в литературном конкурсе Уральского Федерального округа. Он уже получил два диплома номинанта, теперь у жюри нет выбора: либо совсем отказать, либо давать лауреата. Отказать руководителю региональной организации, редактору журнала, доктору  и академику (академии Г. Б. Осипова, который по доброте своей присвоил эти звания большей половине творческой интеллигенции страны)? А за что давать лауреата? Нашлись мудрые головы, сочинили формулировку, которой позавидуют президентские спичмейкеры. Тюменский лидер обрел диплом «за развитие литературного процесса … в Западной Сибири». Ничего, что Западная Сибирь – это семнадцать краев и областей, десять процентов населения России: большому кораблю – большая гавань.
Мы очень крепко схлестнулись, когда верный оруженосец ответсека, автор нетленного произведения «Путин–Стерх» А.Мищенко втихомолку позвонил главе Казанского района Тюменской области и попросил дать Ермаковскую премию руководителю писательской организации, так сказать, из уважения. Дело в том, что в 2014 году Казанский район отмечал 90-летие своего земляка, писателя Ивана Михайловича Ермакова. Я тоже родом их этих мест, да и Ермаков мне почти учитель, потому вся организационная работа была поручена мне. Я вникал в сценарий вечера, писал положение о премии, согласовывал с мастерской эскиз лауреатского знака… 
Звоню претенденту:
– Леня, ради памяти Ивана Михайловича – откажись от премии. Она учреждалась для поощрения исследователей и пропагандистов его творчества, ты ни коим боком не подходишь.
Номинант неумолим. И велико же было мое негодование, когда прочитал: «За воспитание творческой молодежи». Сразу вспомнилась Западная Сибирь… 
К тому времени полемика между нами часто вспыхивала на сайте «Российский писатель», после организованного хора защитников руководителя я прекращал, это было уже неинтеллигентно. А в чем суть? Л.К.Иванов продвигает разовые мероприятия: конкурсы, выезды в библиотеки, презентации, считает это важнейшей частью работы и хвалится ею. Ни о каких масштабных проектах речь не идет. Суета сует… А есть система по воспитанию молодых литераторов, которую уже много лет практикует Нина Ягодинцева в Челябинске. Предлагал руководителю: съезди, посмотри, возьми самое необходимое. Куда там, мы сами дважды академики. И получаются парадоксы: организация количественно растет, а на российском уровне о Тюмени – тишина. 
В это время мой оппонент делает шаг, последствия которого я до сих пор расхлебываю. Он убирает мой электронный адрес из общей рассылки, я не получаю информацию о собраниях, сборе членских взносов и прочее. Конечно, это сделано специально. Накопилась критическая масса нарушений, и ответственный секретарь, не ставя меня в известность (я находился на восстановлении после довольно непростой онкологической операции), выносит на собрание вопрос об исключении из Союза за отрыв от организации, неуплату взносов и «дискредитацию» писательской организации (не руководителя, а самой организации!). Не проходит. Тогда голосуется запасной вариант: снять с учета. Снимают.
Более глупую ситуацию трудно придумать. Я уж молчу, что СПР – единственная организация, имеющая Союзный устав и местные, часто самостийные, кто во что горазд. Уверен: пункт о снятии с учета придуман для борьбы с инакомыслием. Вроде исключить нельзя, Москва запротестует. И снимают. Вопрос: куда податься бедному крестьянину со справкой об освобождении? Ни одна область не возьмет, потому что принцип строения СПР  – территориальный. Ладно, меня знает руководство Союза, поставили на учет при правлении. И опять Тюмень не довольна: зачем пригрели, Ольков теперь называет себя московским писателем. Ни разу не называл и не собирался, но за подсказку спасибо: юридически-то имею на то право.
В  одной публикации в местной газете Л.К.Иванов, рассказывая, как безжалостно организация расстается с ненужными, назвал меня «балластом». Отринув ложную в данном случае скромность, напомню руководителю, поскольку он плохо знает свои кадры: книги этого «балласта» отмечены, кроме нескольких региональных, двумя Всероссийскими и тремя Международными премиями, в том числе столь престижной, как «Имперская культура». Из тюменцев ею был награжден только ныне покойный Николай Денисов десять лет назад.
Л.К.Иванов ёрничает: «После изгнания что-то не видно шедевров Олькова!». Да, в отличие от гигантов мысли и слова у меня с шедеврами посложнее, но десяток рассказов написал, очень уважаемые журналы «Сибирские огни», «Подъём», «Берега», «Вологодский лад» приглашают и публикуют. Сообщаю так же, что с помощью друзей, а не в результате борьбы у бюджетного корытца, готовлю в издательстве «Российский писатель» пятитомное собрание, предисловие к которому любезно согласился написать блестящий поэт и критик Григорий Блехман.
На днях в Тюменской писательской организации случилось отчетно-выборное собрание. По уставу полномочия до ноября, следовательно, собрание, как у коммунистов: внеочередное, чрезвычайное. Увы, ничего экстравагантного не случилось, отметили, похвалили, избрали. Но тут же (и тоже заочно) сняли с учета критика Виктора Захарченко и поэта Бориса Комарова. Я откликнулся большим комментарием, который тут же был исхлестан и растят. В творческом экстазе всех превзошел Мищенко: (24.04.18.19:07.Текст сохранен авторский).
«Коля, ты ваще оборзел в своем захолустье. Клев вещешь на коллег, изливаешь черную слюну самомнения, зависти и доброжелательства на все литературные горизонты. Иванов же никого не подминает. Он тратит сизифовы усилия на поддержку начинающих литераторов и аксакалов. Не  жалеет живота своего, по Петровски. И эффект потрясающий. Организация нормально задышала. Десять лет пребывал в тенях прекрасный поэт Саша Новопашин, лишь ФУНКЦИОНЕРИЛ. Сейчас проявляет себя как незаурядный поэт. Взрывно работает Я лично горжусь таким пополнением в наших рядах. Ты же самолично возвел себя со средгими по художественным достоинствам книгами в десятку лучших писателей России. И катишься безудержно вних, горизонты НУЛЕЙ. Дантес ты нерепаныный. Как жестоко я в тебе ошибся!».
 Приведу комментарий некоего Аркадия (22.04.18. 21:30). «Мне больше всего по душе «комментарий» Александра Мищенко. Всего-то чуть больше десятка строчек, а вся нынешняя тюменская писательская организация как на ладони… И словесный изыск, и глубина мысли, и уровень её, в конце концов – все на виду!»*
Где-то промелькнула фраза литературной дамы: «Уймись, Ольков, Иванов тебя не простит!». Да, несколько раз пытался достучаться до сердца и совести этого человека, но бесполезно взывать к тому, чего нет. Мне нужна справедливость. Подстроенное и сфальсифицированное решение о снятии с учета должно быть отменено. Более того, настаиваю, что такая норма в уставе региональных организаций противоречит Союзному Уставу. После восстановления я непременно снимусь с учета и навсегда распрощаюсь с коллективом, в котором организованное большинство безжалостно давит любое инакомыслие.


*К сведению Аркадия и всех читателей. Недавно автору «нетленки»
«Путин-стерх» А. Мищенко исполнилось 80 лет. Он назван… «патриархом
тюменской литературы».

Публикуется впервые.


Слово Николая Олькова на конференции,
посвященной творчеству Ивана Ермакова.
с. Казанское, 28 февраля 2020 года.

«Писатель и война»

Великая Отечественная война во многом определила судьбу писателя Ивана Ермакова. Она подняла его, восемнадцатилетнего, с пуховых материных подушек, одела в шинель с двумя кубиками, доверила штурмовую пехотную роту и поставила на гнилые Синявинские высоты Волховского фронта защищать Ленинград. 
Он был на передовой с сорок второго года, дважды ранен, получил орден Красной Звезды, вступил в партию, но набил морду жуликоватому капитану интендантской службы, подсунувшему на роту кучу бэушных бушлатов вместо положенных полушубков. От трибунала спас комбат, а партбилет отобрали. Позже предлагали вступить вновь, но он требовал восстановления. Так и остался беспартийным.
Ермаков стал бытописателем войны, у него нет судьбоносных сражений, его герои все в одном звании: солдаты, воины, мужики. Старший лейтенант Ермаков с удивлением наблюдал, что воинскую работу мужики исполняют как любую другую. Например, отправил бы бригадир колхозника Шемякина за сеном на паре лошадей, он точно так же сначала сел бы на табуретку, снял пимы и навернул по-свежему портянки, потуже затянул ремень на бушлате, развязал вязки на ушанке и распустил шапку, прикрыв уши, потом похлопал бы рукавицами и пошел: там – лошадей запрягать, тут в боевое охранение, потому что оставлять роту без присмотра никак нельзя.
Война оголила его душу, обострила нерв, сделала почуткой каждую клетку мозга. Все видел родившийся в нем писатель: и натужное «ура» на грани срыва, и предсмертный крик бойца, и солдатскую скупую слезу над письмом с родины, и беззлобную ядреную шутку, и порозовевшего солдатика при виде молоденькой девчонки из медсанбата. Все это составляло жизнь человека на войне, и все это стало содержанием произведений Ивана Ермакова.   
Тема моего выступления очень полно раскрыта в блестящем предисловии Николая Коняева к подготовленному им сборнику произведений Ермакова с символическим названием «Память», поэтому заинтересовавшихся отправляю к этой работе. Я же посмотрю на автора и его героев своими глазами.
Ваня Ермаков в раннем детстве поймал свою Жар–Птицу, заметил, что мама Анна Михайловна говорит не так, как пишут в газете или даже в книгах, понял, что есть нечто такое в народном слове, что переворачивает все представления о «правильном» языке. Ермаков писал не по правилам «кудреватых и мудреватых», а так, как говорили люди в Михайловке, а порой значительно гуще. Лишенные звонкого народного слова, бывальщины, откровенной хохмочки, его герои стали бы пресными и скучными, и нам не о чем было бы сегодня говорить. 
Начнем с самого что ни на есть мирного произведения Ермакова – очерка «Петушиные зорьки», написанного в 1968 году и посвященного животноводам Вознесенской фермы Маслянского совхозы, где одним Указом три доярки получили ордена Ленина, а управляющий Гурушкин Петр Андреевич стал Героем Социалистического труда. Но и тут, среди коров и навоза, после утренней банки парного молока и вечерней рюмки за праздничным столом, не может писатель обойти войну. Дело в том, что еще по дороге на фронт эшелон с безусым пополнением  разбомбили, и Петр Гурушкин попал в плен. Он вернется в строй, и дойдет до Берлина, но пока – колючая проволока, горькая тоска по родине. И какие слова о Родине находит Ермаков: «Целовал бы и ел траву твою, подорожничек, колышком встал бы в твою поскотину, зернышком пал бы под лапки твоих голубей!».
Гурушкин слышит песню «И только крепче выходила из огня суровая доверчивая Русь» и протестует против «умилительной» Руси: «Не хочу больше доверчивой, не принимаю! Стобдительную хочу, тысячеглазую, меч на замахе. Пусть слышит, как травы растут, как змеи ползут, как крот роет, как микроб кашлянул!». И тут же дает совет автору: «Вы за песнями последите, их сыновьям нашим петь». А чуть позже фраза, планетарный провидческий смысл которой понимаешь только теперь, когда страна растерзана, когда народ теряет свою идентичность, когда уже в деревне не поют на зорьках петухи: «Не в тот век умиляемся!». Это же было предупреждение бывалого воина, фронтовика, а мы не вняли, не прочли, не придали значения.
Есть у меня роман «Сухие росы», целиком посвященный Казанскому району, его неудержимому росту, его прекрасным людям, многие из которых поданы под собственными именами, только фамилию Кныша пришлось заменить на Хмару. Так вот, я не мог удержаться, чтобы не ввести в роман Ермакова. Известно, что он очень был дружен с нашим Головачевым Владимиром Тихоновичем. Писатель рассказывает: «Сказ новый сочиняю, русский солдат Европу спас, весь мир заслонил потной своей спиной, а как это сказать, чтобы простому человеку понятно стало? Вот и запала мне богиня иноземная, которую пленный наш солдатик по имени Мамонт Котов увидел в кабинете начальника лагеря. Ну, вроде уборку делал или другие надобности. В мраморной девушке этой солдат, может, подружку свою деревенскую признал, а когда бежать задумали, не мог оставить, вернулся, в шинельку свою обовшивевшую завернул и унес, уберег красоту от поругания.
Головачев смахнул слезу:
– Правильно сделал, что унес, и ты все опиши, Иван Михайлович, пусть знают, кто красоту спас».
Понятно, что речь идет о сказе «Богиня в шинели». Вот как описывает мраморную статую автор: «Сидит она на камушке, одежонки на ней ни ленточки. Только искупалась, видно. Волосы длинные, аж по камню струятся. С лица задумчивая, губы капельку улыбкой тронуты, голова на бочок прислонена, и вся она красотой излучается. Мамонт даже чуток остолбенел. Такая теплынь, такая тревожная радость ему в грудь ударила – смотрит, глаз не оторвет».  Чужая, не русская вроде мифология, не наша богиня, а так подал эту историю автор, что от слез не удержишься.
Кто из мужчин, из солдат не носил кирзовые сапоги, очень удобная обувь, на любую погоду, изобретена кирза русскими умельцами, многослойная плотная прочная пропитанная хлопчатобумажная ткань. Существует версия, что название образовано сокращением от «Кировского завода искусственных кож». Недорогой товар, подносились – выбросил. Но не со всяким сапогом так. Есть кирзачи цены немыслимой, и живут они в сказе «Ценный зверь – кирза». Дядя с племянником в одном взводе воевали, до Берлина дошли, дядю как старшего по возрасту, домой отправляют. И решил он свои сбитые, сто раз шитые и кованые с собой взять. А племяш сбагрил союзничку американскому, тот хотел в музей поставить, чтобы все видели, в каких обутках русский солдат воевал. Вот тут и взыграло в старом солдате! «Я в них чуть не от Курской дуги иду…». Пришлось племяннику размен делать, и попутно объяснить американцу: «Соболя знаешь? А кирза в три раза в цене преодолеет. На Северном Урале только водится да по диким степям Забайкалья. Ценнейший мех! Мы из них только голяшки шьем, а союзки и переда из простой кожи, министерство не дозволяет». И заключает автор: «А стоять нашим сапогам в музеях, повыше, может, мономаховских шапок стоять».
Василий Теркин в те годы сказал, что «на войне одной минутки не прожить без прибаутки, шутки самой немудрой». Ермаков обладал неистребимым чувством юмора. Мог волосы на сторону сбросить, огрызок расчески верхней губой к носу прижать, дури чуток припустить – и вылитый Гитлер. Говорят, большие генералы приходили на его театр посмотреть. Спросили уже известного нам Мамонта Котова, как он в плен попал, а он, оказывается, пушку–сорокапятку бросить не мог: «Такая уважительная «сорокапяточка» – хоть соболю в глаз стреляй. Вот, значит, я её и нёс. С ней ведь бегом не побежишь». А вот рядовой  Аркаша, который не стесняется сказать о себе: «Родился я маленьким, рос мелконьким, грудь, что у зайчонка, столько же и силёнки…».  Но при всём при том дорожит Аркаша оказанной ему честью стать русским воином в лихую годину. И при всех трудностях и лишениях сидит в нём постоянный страх: «Вот явится из Верховной Ставки генерал, увидит меня и спросит у взводного: «А этого молекула кто в строй поставил? Отчислить его, чтобы левый фланг не позорил!». Это он, Аркаша, на назойливый вопрос немецкого парикмахера, брившего его в майском Берлине «Не беспокоит?» встал с кресла, подвел его к окну: «А что мне беспокоиться? Флаг-то наш вон висит».
Довелось мне написать документальное повествование о жизни и творчестве Ивана Михайловича, его в двух номерах напечатал журнал «Сибирские огни», а книжка есть в библиотеке. Так вот, этому способствовало наше близкое знакомство с вдовой писателя Антониной Пантелеевной, разговор с которой лег в основу небольшого очерка о Ермакове. Меня особенно заинтересовал рассказ Антонины Пантелеевны о неожиданном желании мужа поехать на места, где воевал, где хоронил погибших друзей. Отговорить не смогла, и он поехал. В книжке «Дорога к храму» я пытался представить состояние Ивана Михайловича у родных могил, в останках окопов, которые и он тоже рыл. В поисках конкретным мест ему помогали военкоматы, краеведы. Через десять дней Ермаков вернулся домой, и супруга его не узнала. Она говорила, что никогда он не был столь сосредоточенным и серьезным, сутками находился в своем рабочем кабинете, но не писал, а думал. Потом признался жене, что будет писать книгу о своей войне, и книга будет называться «Храм на крови», и успокоил: «Не сейчас, это к концу жизни». 
Антонина Пантелеевна вспоминала, с каким ужасом она увидела рукописные и печатные странички под заголовком «Храм на крови», как пыталась отговорить мужа оставить эту работу. Эти странички я передал в районную библиотеку его имени.
В январе 1974 году друзья в его квартире отметили пятидесятилетие Ивана Михайловича, приехал редактор журнала «Сибирские огни» Анатолий Васильевич Никульков. Юбиляр уже длительное время воздерживался от спиртного, да и гости тоже, потому разговор за столом был чисто писательский. Антонина Пантелеевна вспоминала, что муж очень много говорил о войне, о своей многонациональной роте, о том, что называется окопной правдой. Эти рассказы походили на главы будущей книги. Иван Михайлович признался, что хочет написать свою книгу о войне.
А через полгода, 20 июня, его не стало. Сразу после похорон возник вопрос о романе: написан или нет? Среди рукописей, которые запросил музей имени Ивана Яковлевича Словцова, такого текста не оказалось. Мой товарищ Борис Галязимов, журналист, хорошо знавший Ермакова, был уверен, что рукопись забрали чекисты, но версия не подтвердилась. Никульков звонил из Новосибирска и умолял Антонину Пантелеевну отдать роман только в «Сибирские огни». Никто не хотел верить, что писатель тогда лишь проговаривал будущие тексты, такая манера у Ермакова была, но написать свою главную книгу он не успел.
Да, это печально, но не будем грустить, ибо с нами десятки ермаковских сказов и повестей о войне, будем читать их, и восхищаться его  героями, настоящими воинами, настоящими Победителями.  Слава им!