Апокал. Рёв 54

Иллюстрированный вариант книги "Критика чистого чувства" смотрите и читайте:
- на авторском сайте Анатолия Бочкарёва   "Ревущаябочка.рф"
https://bo4ka-rev.ru

- на авторском канале А.А.Бочкарёва - в Яндекс Дзен -  "Ревущаябочка".
Статьи и нарративы из книг автора. С использованием документальных фото, картинок и анимации.
Источник изображений: https://images.yandex.ru



                *    *    *


НОВЫЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Совета министров так и начал. Радикально, но локально.
За пять месяцев 1906 года Столыпин решительно заканчивает с революционным террористическим переворотом в России, введя свои знаменитые полевые суды с "ускоренным делопроизводством". 

А после Третьеиюньского переворота в 1907 году премьер-реформатор и вовсе фактически аннулирует всё то, чего удалось добиться Витте в 1905 году. 
Боевики-киллеры, бауманы-бабушкины и прочая революционная братва перебиты, разогнаны, приговорены "в ускоренном порядке", посажены. 

ВОТ ОНО И НАСТУПИЛО -  время долгожданных перемен по отдельным частям, постепенно. Локально, но как бы ещё и глобально. С размаху, но всё-таки без «великих потрясений».
Отставив вызвавшие было их "великие демократические перемены", Столыпин взялся прежде всего за хозяйство. Политические, социальные реформы, мол, подождут своей очереди. 
Усмирив и  село, Столыпин принялся за реализацию главной, аграрной части своего "пакета реформ".



РЕЧИ П.А.Столыпина того периода в Государственной Думе полностью отражали именно такой его настрой - агрессивно-постепенновский. Так, он говорил народным избранникам и первого и второго созывов ПЕРВОГО РУССКОГО ПАРЛАМЕНТА,
что любой резкий передел земли, любое потрясение деревни, а уж тем более всей страны,
никогда не приносит, да и не в состоянии принести лишних колосьев хлеба, а наоборот может сопровождаться только разрухой.  (Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия...: Полн. собр. речей в Государственной думе и Государственном Совете. 1906-1911 гг. -   М.: Молодая   гвардия, 1991. с. 90).

В МОМЕНТ отпущенного, резкого Передела возникают и начинают действовать силы, необыкновенно катализирующие, захлёстывающие само его течение. 
Такой Передел есть Переворот, он немедленно переходит все границы и топит сам смысл и предназначение реформ, приводя их к прямо противоположным результатам.
Его только начни, такой, срывающийся с цепи процесс преобразований, -  сам рад не будешь.

Грани подобного, потрясающего преобразования всегда слагают основы Смуты. (Там же. с. 92).
А  Смута -  это революционное опрокидывание и уничтожение  Родины, когда люди вовлечены в действия ради действий, когда им некогда задуматься над смыслом всего творимого ими.
"Время смуты -  время решений, а не раздумий". 
(Там же. с. 246).

Идеи переселения избыточного русского населения на Восток и виселицы для непокорных
германские нацисты чётко позаимствовали именно у П.А. Столыпина.


ВОТ ЭТО-ТО -  срыв в неуправляемый радикал - и используется всеми врагами России. Вкупе с реформаторами. И если со стороны кажется, что стихийный Передел и Смута просто вывозят куда ни попадя,
на самом деле всегда выносит только туда, куда заказывалось вдохновителями Смуты.
Поэтому стихийный или плановый, любой слишком резко потрясающий самый быт крестьян передел земли по мнению Столыпина необходимо пресекать самым решительным образом,
ибо это грозит России самыми тяжкими бедами.

ОСВОБОЖДАТЬ МУЖИКА следует только в соответствии с тем, готов ли он сознательно и активно хозяйничать на ней во благо своего Отечества, развит ли он как личность и
только тогда давать ему право собственника. Обязательно делать это с учётом традиционного житейского уклада в конкретном регионе (и здесь чёткое попадание в позицию Витте).

Где община крепка, там пусть остаётся и община, а где она отмирает, нужно ей помочь и в этом -  пускай собственность на землю и средства труда на ней становятся подворными и наследуемыми.  (Там же. сс. 93-94).



ТО ЖЕ КАСАЕТСЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ прежнего и новых типов землевладения. Нельзя новых собственников делать за счёт старых, к тому же издавна зарекомендовавших себя.
Особенно это касается помещиков. Их невозможно уравнивать в правах на землю даже с самыми домовитыми, самыми хозяйственными  мужиками.
Высокой культуры производства больше шансов ожидать именно от капитальных, давно налаженных хозяйств, которыми владеют собственники с широким кругозором и образованностью.

СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО рубить под корень эту -  всегдашнюю опору державы. Поэтому-то не следует трогать вообще никакое крупное и культурное хозяйство, пусть оно помещичье или кулацкое, монастырское или государственное, земское или концессионное. 
Новые хозяйства, новые собственники должны органично вырастать из своей почвы, а не всходить на чужом, заёмном добре и крови. "Нельзя укрепить больное тело, питая его вырезанными из него самого кусками мяса".  (Там же. с. 94).
Там в России, где "личность  крестьянина  получила уже определённое развитие", а община мешает её дальнейшему развитию и процветанию -  вот там и только там можно дать такому крестьянину и землю и волю трудиться на ней.
Но даже и в благоприятных для "прогрессивных форм земледелия" регионах немедленная, обвальная раздача всем достойным всех земель может также привести к  катастрофе.  (Там же. с. 87).



КОГДА ДОСТОЙНЫХ СЛИШКОМ МНОГО, ЭТО ТОЖЕ ПЛОХО. Как со знанием дела утверждают русские немцы -  «Слишком карашо -  это не есть карашо-о».
Дело не только в том, что землю могут получить не такие уж и достойные, а то и вовсе "трудовые таланты-имитаторы", трудяги-симулянты и прочие проходимцы, коих в стране пруд пруди,
что, например, начнутся необузданные и бесконтрольные спекуляции землёй, а затем и новые, теперь междукрестьянские волнения, война на меже и т.п. 

Здесь главная опасность прежде всего в новой унификации. ОБЩИНА БЫЛА СТРАШНА не сама по себе, а из-за своей все-подавляющей роли в деревне и во всей русской культуре. А также из-за того, что ничего в этой культуре ей не противостояло. У крестьян русских по сути никогда не бывало настоящего выбора. Всегда они втягивали головы в плечи, оглядываясь вокруг: а что скажут люди.
Повсюду это и сейчас.  На уровне генов все одну общину-то и знают. И ничего другого.

ТАКОВ И НОВЫЙ УКЛАД хозяйствования. Если он окажется единственным, всепоглощающим, новым монополизмом -  то опять исчезнет выбор и ничего хорошего поэтому и от такой реформы не жди, какой бы прогрессивной она ни казалась для России. 
Ей, а она уж конечно не Америка, может подойти только многоукладность ведения хозяйства. В разных районах страны могут быть и совершенно разные формы собственности. Единый способ труда, одна форма собственности всегда чреваты ещё большим закабалением.

ИБО равные всегда друг от друга отталкиваются и враждуют между собой. Как одноимённые заряды.
И нечего это называть конкуренцией. Война есть война. И она изнутри разрушает народ.
Состоявшихся личностей надо спасать, выводя из завидущего народа, из общины -  на отруба.
Лучше всего быть одному. И подальше от всех. Это даже у Омара Хайяма есть: "Понял я -  одиночество лучше друзей, Чтоб не видеть добра или зла от людей!"



НО, КОНЕЧНО, САМАЯ ОПАСНАЯ УНИФИКАЦИЯ -  это когда всё общее, нажитое добро и труд в поле и на ферме, когда происходит самое полное, обдирающее отчуждение от человека результатов его труда.
В предощущении этого пожалуй уже тогда угадывался образ КОЛХОЗА, мрачно сияющий впереди.

При такой унификации, фактически сельхозкоммуне, говорил Столыпин, "та пружина, которая заставляет людей трудиться, была бы сломлена" окончательно, 
потому что ДУРАК ВСЕГДА ВЫСТАВИТСЯ значительнее умного, ленивый и тупой обязательно превзойдёт в присвоении себе достоинств -  толкового и трудолюбивого, да ещё и будет насмехаться над никчемностью его таланта и трудолюбия. 
(Там же. с. 89).

И такое положение вещей НАИБОЛЕЕ ТРЕВОЖНЫМ представляется именно после периода свободы, после Перестройки, после оттепели,
когда тёплый и благоприятный сезон спровоцирует развитие талантов на оскудевшей ниве, когда успеют выявиться и умные и толковые, и трудолюбивые и хозяйственные - 
и подставиться во весь рост всем изголодавшимся, также воспрянувшим паразитам и крысам.



РЕСТАВРАЦИЯ ОБЩИНЫ может оказаться не меньшим катаклизмом, чем революционное опрокидывание в хаос раз-обобществления, в индивидуализацию.
Тогда новое крепостное право одним эффектом ввода просто добьёт русскую деревню, под-отвыкшую от общины, и та уже никогда не встанет, с ВЫСКОБЛЕННОЙ НАСЛЕДСТВЕННОСТЬЮ, хотя бы в предреформенное состояние. (На самом деле, общину следует кое-где сохранять лишь как сыворотку для прививок или пугало).

СОВСЕМ-СОВСЕМ НЕСКОРО тогда появится следующая поросль новых собственников и трудяг, но это будет уже решительно другая деревня, принципиально другое общество, да и будет ли то вообще  Россия?!
Может уже и не по-русски говорить в ней станут?!
(Столыпинские крестьяне вряд ли бы смогли понять бессодержательную речь современной массовой «русской культуры», даже её интонацию , направленную на искоренение всякого смысла!)



ВРЕМЯ делания ДЕЛ оказало очень сильное воздействие и на позиции П.А.Столыпина.
С началом практических реформ он стал очень быстро менять многие прежние свои приоритеты и ориентиры. Перерождался буквально на глазах.

Например, от про-прусского варианта, как одного из ведущих в системе его предпочтений, нацеленного на создание нового и сохранение эффективного прежнего крупного землевладения, он стал уже отказываться и всё больше склоняться к некоторым разработкам Витте.
Оправдывалось это, конечно, требованием жизни, логикой именно русских реформ. Наконец он целиком заимствовал у своего предшественника аграрную часть его новаций (опустив, разумеется, все демократические, глобально-социальные обусловливания).

В НАЦИОНАЛЬНОМ ВОПРОСЕ, в финансовой, иммиграционной и иной политике Столыпин и Витте продолжали разниться по-прежнему, но в делах сельских, основном месте приложения своих усилий, практически совпали.
Столыпин в погоне за результатом очень быстро овладел методологией предшественника -  именно «потрясенца».  И наконец оказался методологической калькой  С.Ю.Витте (в локальном варианте).
Столыпин получился аграрным Витте, опростив его до уровня одного лишь деревенского вопроса.

СТОЛЫПИНСКИЙ АГРАРНЫЙ ЗАКОН ноября 1906 года серьёзно отличался от предреформенной базы  премьер-министра и в сущности получился именно виттевским, про-фермерским, про-американским,
в большинстве случаев нацеленным всё-таки на волевой, государственный, окончательный слом общины, да и всего прежнего сельскохозяйственного уклада,
не только там, где всё это устарело и отмирало, а первоначально -  и повсюду  (поэтому-то, как потом счёл Витте в своей книге, новый реформатор и достиг своих впечатляющих успехов, что заимствовал его метод).



ПРОИЗОШЛА ИНДУКЦИЯ, перенос зарекомендовавшего себя тотального метода усмирения революции на другие сферы реформ. В сущности Столыпин уже переродился (пока в этой одной части).
Лёгкость тотального разрешения совратила слабого на успех русского реформатора.

Испробовав скорую, магическую силу «потрясенческих» методов, постановочных эффектов, которыми он боролся с великими потрясениями  (клин выбивая клином), 
он, когда реформы на селе ещё  раскачивались, очень быстро дошёл до решения применить нечто подобное, по способу осуществления и здесь -  всё для того же, для быстрейшего достижения результата.
Змея тоталитоиды искусила.   
А гарантированная достижимость цели затем растлила.

Может быть, Пётр Аркадьевич и вправду не хотел обирать конкретно Витте, но сама практика преобразований, потребовавшая быстрой результативности, привела к тому, что
он стал склоняться к хирургическому, буквально утроенно-виттевскому перетряхиванию и обновлению русской деревни (несмотря не все свои, по инерции продолжающиеся, разговоры о такой важности постепенности и плавности реформ).

Ещё и потому он стал так делать, что прекрасно понимал, что никто ему не даст требуемых двадцати лет покоя для неспешных, вдумчивых реформ.
Двери возможностей в «этой стране» надолго не открываются. Сквозняк ими просто хлопает.
 


ВПРОЧЕМ, настоящим оборотнем, тотальным НИСПРОВЕРГАТЕЛЕМ ОСНОВ Столыпин так и не стал. Да и не всюду он русскую деревню ставил на голову. Далеко не везде. Где она так ставилась -  ну там сам бог велел.
КАК ГИТЛЕРА -  настоящая сладость овладевания УНИВЕРСАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ ОТМЫЧКОЙ МИРА,
«ключа Успеха» так и не посетила Петра Аркадьевича.

Относительно радикализуя свои реформы в локальных, прежде всего в аграрном, направлениях, Столыпин по-прежнему отвергал виттевскую глобализацию, увязку всех реформ друг с другом.
Очень не нравилась ему и обусловленность преобразований всеобщим "демократическим обновлением страны".
Столыпин ещё осторожничал в масштабах и скоростях, "витте-визировался" по частям, долго запрягался, пытаясь всё-таки остаться верным себе.

Однако мощное очарование неудержимого вовлечения в Движение, гибельный восторг соучастия в Процессе, помимо его воли двигало им и его деяниями. В определённом смысле выстрел Д.Богрова спас, избавил его от окончательного перерождения и полного банкротства.



ВЕЛИКИЙ РЕФОРМАТОР не угодил в медвежий капкан всероссийского Переворота. Он прошёл по самому краю пропасти, "на грани фола", чиркнув, использовав оружие потрясенцев для достижения важнейших для Отечества результатов в преобразовании народного хозяйства,
в то же время избегая зубодробительных "прогрессивных, всемирно-исторических преобразований" в ключевых по Витте областях -  в социальной, национальной, тем более в политической.
Ведь там их только начни!..

Роковую для своей страны дилемму  "ЛИБО ВСЁ -  ЛИБО НИЧЕГО"  он почти что обошёл на первом витке века и она настигла, достала лишь вдогон, когда многое всё-таки уже было им сделано и многое при том сохранено -  именно радикальной половинчатостью. 

То был единственный случай в истории русских Перестроек, до Розенберга, когда половинчатостью удалось добиться почти столько же, сколько великим потрясением. Поэтому Столыпина так все ненавидели -  от предшественника до эсеров, начавших и на него охоту.

Предшественник, Сергей Юльевич Витте это не просто увидел, он счёл это извращающим заимствованием его, Витте, собственной позиции. Он посчитал, что не он, а именно Столыпин впал в искусственную интеллектуализацию реформ,
которые попросту вытянул, украл из его великих планетарных проектов,
а потом высушил и разложил, не в силах справиться со всем объёмом свершений, пытаясь по частям решить то, что осуществляется лишь одномоментным движением всего общественного организма
(параллель: так же точно Дайц и Розенберг относились к перестроечным программам прагматиков, Геббельса и Риббентропа, как Витте относился к Столыпину).



ДА, ЭТО ФАКТ, что после скорого, ПОЧТИ НАЦИСТСКОГО, усмирения России (даже идеи переселения избыточного русского населения на Восток и виселицы для непокорных германские нацисты чётко позаимствовали именно у П.А. Столыпина),
Столыпин в некоторых областях быстро -  за несколько лет -  добился того, чего Александру II не удалось сделать и за двадцать.
Пожалуй, такое стало возможным и за счёт того, что перестроечный царский премьер получил возможность поочерёдно переносить максимальные усилия с одной проблемы на другую, полностью концентрируясь на каждой, не распыляясь.
Всюду сильным быть нельзя, это верно.

ОДНАКО его большие, глобально выразившиеся локальные успехи только ещё более усугубили глобально же существующий перекос и тектонические возмущения в обществе. Они довели до невиданных величин и без того взрывоопасные напряжённости составляющих его блоков.

Ещё более неравномерно развиваясь, они заполучили между собой страшный деформационный перепад потенциалов, который почти не разряжался, а накапливался и ждал своего часа, чтобы разом сдвинуться, высвободить энергию настоящего планетарного катаклизма и разорвать мир.



ВСЕРОССИЙСКАЯ СМУТА после Столыпина не утихла, она лишь распалась, раздробилась на очаги и стала тлеть, прорываясь то тут, то там. «Эффектное успокоение», злорадно говорил Витте, на деле вышло залечиванием, притушиванием. 
Сергей Юльевич и обличал своего последователя и одновременно завидовал ему.

ОН УТВЕРЖДАЛ, что, мол, болезнь страны такими реформами загонялась внутрь. Как будто специально для того, чтобы однажды когда-нибудь вновь вырваться, разгореться с ещё более страшной, необузданной силой. И тогда уж наверстать всё пропущенное за время Столыпина.
И предрекал, что та болезнь осталась и перешла в затяжное состояние, а большой успех  оказался на самом деле частным. И даже, как обязательно выяснится впоследствии, губительным.
РАБЫ ОСТАЛИСЬ РАБАМИ. Их, по мнению Витте, без настоящего освобождения, то есть, вне и мимо основных ценностей демократической цивилизации -  проволокли к очередному "большому человеческому счастью" на военно-полевом аркане.
В «столыпинском галстуке».

С.Ю.Витте до самой смерти в 1915 году настаивал на своём методе: сначала цивилизованный (то есть, западный) уровень свобод и лишь потом цивилизованный уровень жизни. Исключительно в такой последовательности.
Иначе только к худшему всё выйдет —  в худшем из миров.
Однако реформаторы всех мастей неизменно пытаются в России достигать только следствия -  цивилизованного уровня жизни.
Отсюда и «всё к худшему» у всех Перестроек.


Крестьянам всегда было немного невдомёк: для чего он им нужен-то -
«цивилизованный уровень свобод»?! Он поможет пшеницу скосить?!


СЕРГЕЙ ЮЛЬЕВИЧ очень сильно и искренне возмущался тем, что при Столыпине во многих местах России по-прежнему тёмных и непросвещённых русских крестьян опять стали освобождать силой, как при Александре II,
рушить привычный, природный уклад, обычаи отцов-дедов, ОПРОКИДЫВАТЬ В РАБСТВО полной неопределённости, собственного, внутреннего произвола отвязавшейся невежественной и несозидательной стихии. 
(Витте С.Ю. Избранные воспоминания, 1849-1911.. с. 531).

ВОТ СТОЛЫПИНСКИЕ ПЕРЕСТРОЕЧНЫЕ ВЛАСТИ солидно облагодетельствовали, наделили мужика землёй, -  ревниво комментировал ход реформ С.Ю.Витте, -  а  тот всё равно как не владел, так и теперь не стал владеть ею, хотя она вроде у него и появилась. 
Да он и не может ни ей ума дать, ни сам собою новым толково распорядиться, ни даже просто захотеть стать действительно свободным и независимым. Ему все эти «уровни» «свобод и цивилизаций» в хозяйстве уж точно не пригодятся. Ни вспахать на них, ни рожь скосить.

К тому же главное здесь Столыпиным оказалось всё-таки упущено: "...Права наследства были предоставлены господству смутного обычая, а посему теперешние крестьяне пользуются землёю не по законно определённому праву, а по обычаю, а иногда  и усмотрению. Закон почти совсем не касается семейных прав крестьян". 
(Там же. с. 530).
То есть, где и какие не следует, там реформатор обычаи как раз и сохранил. 
В общем, невнимателен был, всё перепутал -  когда воровал у графа его методологию.



ГЛАВНАЯ ЖЕ ошибка Столыпина по мнению его предшественника и оппонента состояла в том, что он не избавился от коренного русского недостатка,
из-за которого русские столько веков не в состоянии довести до конца ни одно из всех своих великих начинаний, не избавился от врождённого "порока сердца  русского реформатора" -  как и у всякого русского человека -
от боязни решительных, мужских шагов, покорности фатуму, несмелости, заискивания перед людьми, от  неспособности самому строить свою судьбу. 

Отсюда его хвалёная постепенность, а на самом деле увязание в трясине повседневности, утопление прекраснодушных, высоких целей в лужах мелких неотложностей (ведь ими так хорошо и универсально оправдываться). Отсюда все его КОПЕЕЧНЫЕ ГОНКИ.

Даже глубокую детализацию, солидную проработанность некоторых свершённых преобразований Витте ставил Столыпину в укор -  в качестве свидетельства как раз смельчания, разменивания великой задачи на погоню за хотя и важными, но пустяками.   
(Там же. с. 504).
ИМЕННО НА КОПЕЙКИ МЕНЯЛ ЗОЛОТЫЕ ЧЕРВОНЦЫ!

А между тем (прежний рефрен), именно на этом, мол, "погорел" и Александр II, Освободитель. Тот просвещённый и великодушный император на свою погибель решил повторить реформаторские зады Петра Великого.
Александр Освободитель чрезмерно увлёкся подробнейшим, скрупулёзно-интеллектуально расписанным по деталям преобразованием общины (как будто она заслуживала такого отношения, бисер перед свиньёю метал), своим просвещенством, земством и присяжными, кодексированием всего и вся, пере-регламентированием обомшелых устоев.
Вместо того, чтобы калёным железом повыжечь всё устаревшее. Именно бы как Пётр.


 
В РЕЗУЛЬТАТЕ Александр II ни одной из своих целей по-настоящему так и не достиг. ВЕЗДЕСУЩАЯ ОБЩИНА просто получила стимулирующую вегетативную обрезку и начала новое победное шествие, да ещё теперь и по многим руслам.

После отмены крепостного права она пошла в рост отовсюду. Дала множественные метастазы. Не головы нужно было рубить у Гидры, а её сердце. Царь-Освободитель, благодетельно отлучив крестьян от одной крепости, бросил их в крепость ещё более страшную, в казематы "эндогенной анархии",
цепного произвола односельчан, деревенских, волостных, уездных управлений. Не случайно крестьяне на первых порах, пока не затянуло в «свободу» окончательно, -  бунтовали, противились наступающему ужасу непрошеной, неродной «народной свободы». 
Нет, уж лучше вместе погибать, чем поодиночке. Не так обидно. Да и видно, кто отлынивает. Предательски выплывает.

СТОЛЫПИН повторил основную ошибку того царя -  вздумал параллельно вести и  "освобождение"  и "консервацию". Он впряг в одну телегу коня и трепетную лань.
В результате освобождение повсеместно вылилось в тривиальное ограбление: чтобы дать одним, "принудительно отчуждали" у других, чтобы перестроить других -  застраивали или размётывали  третьих. 

ВОЗНИКАЛО МНОЖЕСТВО взаимных счетов, претензий и контр-претензий.  А затем и те и другие крестьяне  ещё  должны были своим благодетелям-освободителям за их труды.
В общем, СПЛОШНЫЕ ПЕРЕГИБЫ и "головокружения от успехов" происходили и у столыпинских  "двадцатипятитысячников", проводников его реформ (как потом у сталинских).

У Столыпина агропередел получился чисто русский. Он, как считал Витте, фактически свёлся к конфискации земель и ресурсов у одних и под разнообразно замаскированные взятки к сдаче их другим.  (Там же. с. 525).
(Мол, действовал как Робин Гуд -  у богатых брал, бедным давал).
«Перегибы» со взятками съели и эту Перестройку. На очереди стояли, алчно переминались следующие народные благодетели.



БЕЗУСЛОВНО, крестьянин должен был как-то зарекомендовать себя, чтобы получить такое богатство, как землю. Но на практике получалось, что «зарекомендовывал» он себя далеко не только "активным хозяйничаньем", не трудолюбием, не умом и смекалкою, не законопослушностью,
а часто и пронырливостью, хитростью, умением всегда поладить со старыми и новыми господами, с попами, с соседями. Кому-то «дать на лапу», а кому и продаться на корню.

КОРРУПЦИЯ СТАНОВИЛАСЬ движущим механизмом такой Перестройки, а в сущности преображённым и замаскированным хаосом, сохранением худшего из прошлого, его преображением и феноменальным приспособлением к новым условиям.
Не подмажешь -  не получишь, не перестроишься. И вообще не сдвинешься.

Методологически гомологично поступили и большевики. Правда, эти уже сами, сознательно, использовав войну, создали себе постоянно действующий трамплин -  глобальное хроническое потрясение. 
Столыпина же оно ожидало готовым, как стартовая данность, с которой и следовало бороться реформами. Сорвав лавину, большевики затем локализовали её по частям, усмирили "железной пролетарской рукой".

Только потом они стали последовательно, одно за другим, уже не трогая завоёванные свои высоты, постепенно проводить только те преобразования в индустриальной сфере, в деревне, в культуре, в армии и т.д., какие им казались необходимы -  ИМЕННО РАДИКАЛЬНОЙ ЛОКАЛЬНОСТЬЮ.

Разом и везде даже у большевиков не получалось. Хотя в военный коммунизм, на композиционно вспененном гребне и попытались было они виттевским нахрапом проскочить повсюду. 
Да вовремя, пока не размозжило, дали отбой.
 
С момента начала ленинской "новой экономической политики", НЭПа,  большевики попали в методологические тиски,  еще хранящие тепло нелюбимого ими Петра Аркадьевича.
Они неизбежно свалились на уже простёганную дорожку тлеющего,  хронического,  дискретного  переворота,
обессиливающего клинча со всё той же коррупцией, погасившей и Петра Аркадьевича.
 
В итоге нескончаемая борьба с коррупцией сама оказывалась движущей силой развития страны! Под флагом этой борьбы хоть что-то приходило новое!



РЕФОРМАТОРЫ С СОВЕРШЕННО РАЗЛИЧНЫМИ УСТАНОВКАМИ, приёмами-ухватками, наработками за душой, с самым широким диапазоном уровня притязаний, интеллектуального развития и происхождения -  всегда  заканчивали  одним  общим  котлом   одного  и  того  же   "единственно  верного  способа".

Именно такое тёплое местечко поджидало теперь и немецких нацистских реформаторов  России, какими бы разными они ни были, и как бы себя и свои взгляды на русский "новый порядок" ни  определяли. 
Для них грели его, русские реформаторы, для них держали. Эстафета есть эстафета. На излёте всучишь её любому, кто подхватит.
Все новые перестройщики, нацисты и большевики, в том числе и Ельцин, оказывались равно бессильными, обречёнными совладать с алгоритмом преобразований, окончательно установившимся в России после «реперной точки»,
поставленной бомбой Гриневицкого -  всем половинчатым реформам. 

Что бы любые прорабы Перестроек в ней ни собирались делать, какие бы конструкции ни заворачивали, идейно-завиральные или наоборот -  исключительно просчитанные, приземлённые, глобальные или локальные,  - 
для Процесса, уж коли он пошёл, это теперь не имело ровно никакого значения: будет только так, как должно быть.   



ЧТОБЫ СОХРАНИТЬСЯ, войдя в этот Процесс -  оставалось лишь отыскивать и выполнять соответствующий свой Долг, предписанную рескриптом Судьбы жёсткую разнарядку действий: даже имея самые буйные, самые нерусские  намерения,
после ВБРОСОВОГО КАТАКЛИЗМА реформаторы могли только обрусевать, а потом пропадать, столкнувшись с незабвенным "бессмысленным и беспощадным", который как порождал, так и убивал. Привычка у него такая имеется. Наследственная.

Германские нацисты, как и кромешники «царя Бориса», умудрялись поспевать и там  и  тут. Но всё равно, при любом размахе по-виттевски учинённых ими потрясений, они так и не сдвигали Русь с места.
ПРИШЛЫЕ РЕФОРМАТОРЫ точно так же попали в жернова метафизического Молоха. Они все оказались бессильны пред заранее отмеренной и определённой своей судьбой в России. 

Перестройка образца 1941-1944 годов могла стать только калькой кальки - Перестройки 1906-1911  годов.
Немцам предстояло просто о-столыпиться. Всего навсего.