Мимолётные воспоминания

Как мимолётны наши воспоминания. Как исчезающие предрассветные сны. Как морская соль на губах. Как уютный запах нагретого солнцем предплечья. Как имя, которое ты помнил, и клялся, что не забудешь никогда.

Они короче, чем шлейф дорогих вечерних духов. Короче, чем летняя ночь рядом с милым. Короче, чем долгожданное признание в любви.

Ты думаешь, они останутся с тобой навсегда. Как фотографии в семейном альбоме. Фотографии желтеют, покрываются паутинкой трещин, но узнаются. Воспоминания ничем не покрываются, исчезая бесшумно и незаметно.

Мы привыкли думать, что мы – это наши воспоминания. Мы множим снимки, пишем дневники, бережём выцветающий гербарий между страницами. Мы храним опустевшие пузырьки духов, подаренные любимыми. Бережём письма от дорогих сердцу. Собираем детские каракули, подаренные с беззубой улыбкой. Мы в сотый раз пересказываем подружкам, как с Ним познакомились. Но нужно ли всё это?  На следующее утро мы уже другие. От нас вчерашних не остаётся и следа. Мы уверяем, что равны себе, но мы всегда - другие и никогда не совпадаем с собой. Воспоминания – наш компромисс с прошлым. Сделка с Хроносом. Нам обидно, что нас так мало в завтра и так много во вчера, которого больше не будет. Потому мы упрямо твердим, что мы вчерашние уцелеем, а порукой тому те, кто были рядом, они не дадут соврать, не дадут забыть. Не дадут умереть. Воспоминаниям. И мы цепляемся за тех, с кем успели заключить сделку на общие сюжеты. Кто видит наше прошлое так же, как мы. Их меньше с каждым днём – но они есть. Значит, и мы – есть!

Какие удивительные сюрпризы ждут тех, кто оглядывается. Мы давно считаем себя почти идеальными. Давно отретушировали мутное вчера для светлого завтра. Но порой выскакивает эдакий чёртик из пустой табакерки и ехидно показывает нам других нас. Мы трём глаза, морщим лоб, напрягаем серое вещество... Но это не предрассветный сон: образ не исчезает, а становится ярче и ярче, точно фотоснимок в проявителе. Воспоминания нужны, чтобы ощущать себя другими. Каждый раз разными, а значит - живыми.

Из потрёпанной зелёной тетради-дневника выпал пожелтевший листочек: «Серёжа». И какой-то адрес маленького российского городка. Я там никогда не была и, скорее всего, не буду. Познакомились случайно, в компании. Он курил трубку, носил длинные волосы. Подружка прозвала его «табачный капитан» - ей всегда удавались ёмкие определения. Он здорово расписывал маслом деревянные шкатулки для иностранцев и был абсолютно самодостаточен в избранной житейской философии. А деньги от продажи шкатулок отправлял маме в тот самый маленький российски городок на пожелтевшем листочке. Где вы сейчас найдёте таких двадцатилетних?
Про Сергея я и не помнила вовсе, пока чёртик не вытащил картинку зимней ночи, когда мы пешком исходили все реки и каналы центрального городского кольца. Не подобно Иисусу, а прозаично - по замёрзшему льду. Я и представить не могла, что это будут за ощущения! Проходить под мостами и мостиками: прямыми и полукруглыми, скучными и узорчатыми. Город оттуда совсем другой. И это вовсе не то же самое, как перейти Неву с Петроградской стороны к Зимнему. Это понятно. Там все ходили. Это сейчас Нева даже не покрывается льдом в этом месте, а раньше зимы были совсем другими. И когда живешь на Петроградской стороне, всё вокруг кажется ручным и послушным, а лёд прочным и безопасным. Но маленькие каналы – это совсем другая история, другое прошлое. Это совсем другая я, которая мной почти забыта. Спасибо, чёртик! Спасибо, Серёжа. Я уже никогда не узнаю, как сложилась твоя судьба: может, ты сейчас пьёшь чай из самовара, дымя трубкой, в том маленьком городке, а может, кто-то из друзей-иностранцев переманил тебя в свой рай. Вряд ли ты помнишь наши прогулки – для тебя они были еженочным ритуалом, а для меня – открытием.

А вот ещё листочек: «Андрюха!» Так и написано, а рядом фото: два физика сидят за компьютерами в лаборатории МГУ. Я так старалась забыть, вычеркнуть из памяти! Даже отчаянно жгла последнее письмо, так как просто ответить словами мне казалось слишком просто, чтобы стереть из альбома воспоминаний. После всех отказов и объяснений мне ещё дали время подумать (одуматься), чтобы пересмотреть решение и переехать в Москву. Кому – мне? Время подумать? Да надо совсем меня не знать, чтобы такое предлагать! В эмалированной мисочке для овсянки пылает костер из московских воспоминаний. Такой невнимательный не достоин другого ответа! Да, такой я себя помню! Будет знать, с кем связываться! И всё время норовил назвать меня «мышонком», какая пошлость, какая безвкусица. Меня? Хищницу в этих городских джунглях. Самоуверенный наглец! Я задираю носик всё выше. Такой я себе нравлюсь в зеркале воспоминаний. Но тут снова выскакивает чёртик! А помнишь, как вы втроём гуляли ночью по Воробьёвым горам, а как забрались в Ботанический сад МГУ, потому что один из физиков там работал и знал тайную лазейку? Не помнишь? Вспомнила! Был жаркий умопомрачительный апрель. Кто бы мог подумать, что Воробьёвы горы это не только символ первопрестольной науки, а и захватывающий дух вид на ночную Москву. Городская сказка среди рядовых будней.
А в той лаборатории со снимка мы потом пили чай с моим любимым московским тортиком «Остоженка», который ребята раздобыли по моей просьбе. Подружка-москвичка говорит, что сейчас его уже не найти, он остался только в воспоминаниях. Я до сих пор помню его нежнейших вкус и аромат сгущенного молока. Спасибо, чёртик! Спасибо , друзья-физики. Хорошо, что воспоминания не альбом. Хорошо, что их можно менять, что они живые. Мой носик склоняется в благодарности.

Закрываю зелёный дневник - открываю вишнёвый. На стол падает засушенная веточка полыни: почти не обесцветилась, но совсем не пахнет. Я и забыла, что храню её четверть века. Была студенческая практика. И огромное поле полыни вдоль неширокой деревенской речки. Подруга всё терзала меня опасениями: неспокойное место, цвета здесь какие-то неземные, бледные, флуоресцентные, не к добру это. Серебристо-фисташковая полынь двигалась сама по себе, пригибаясь к земле, хотя не было ни ветерка – стоял жаркий июльский полдень. Небо было угрожающего синего отлива, а река на излучине сверкала, как ртутное пятно. Только оводы, не боясь инфернальности пейзажа, замечали лишь наши загорающие тела.

- Пойдём отсюда! - нервно повторяла подружка.
 
- Ты просто никогда не была в деревне, поэтому тебя всё пугает. Ты же сама хотела позагорать! Зато здесь нет коров. Что тебе ещё надо – лежи загорай.

Я сидела под деревом и писала дневник. Тот самый, который сейчас лежит на моём столе, с той самой веточкой полыни, которая так насторожила подружку. Полынь, и правда, была того еще замогильного цвета. Я схитрила, чтобы она не мешала писать дневник. А потом со стороны речки послышался такой громкий шлепок о воду, что мурашки поползли по телу от неожиданности, что наш разговор подслушивают. Потом ещё один.

- А я ещё собиралась здесь искупаться! – подруга смотрела на меня укоризненно.
- Я сразу тебе сказала, что не стоит, - старалась я сохранить уверенно-спокойное выражение лица.

По невысказанной договорённости подруга сложила на меня всю ответственность за её пребывание здесь. И каждый раз об этом напоминала. Пришлось спуститься к реке – подруга ждала рациональных объяснений. Оказалось, в речке резвилась, то есть увлечённо трудилась, пара бобров. Огромных, мускулистых и ловких. Зрелище было завораживающим! Загорать расхотелось. Собиралась гроза, и мы поспешили к дому, где остановились на месяц. Здорово, что я догадалась положить в дневник эту веточку. Спасибо, чёртик! Спасибо, подружка! Привет, бобры!

А вот на стене уже много лет висит картина из глины. Парочка: она в широкополой шляпе с бантом, а он в шарфе и пальто. Только нос у героя отвалился во время одного из переездов: шутка ли подарку уже полвека. Мы познакомились благодаря одному из моих весёлых друзей студенческой поры, теоретика музыки по образованию, работавшего на тот момент директором кафе – весёлый человек. Он любил меня удивлять. Вот и тогда решил удивить – отвезти на настоящую пасеку. А почему бы и нет – я любила новые места! А так как машины у него тогда не было, он позвал с нами одноклассника на весёлой красной семёрке. Одноклассник был чертовски красив – вылитый Никита Михалков в молодости и чертовски обаятелен. Мёд в сотах был медовым, пасечник дружелюбным и непосредственным. Мы привезли ему в подарок дыню, а он обиделся. Лучше бы бабу привезли.

- Так я тебе в прошлый раз бабу привозил, - удивился мой друг.
- Так она оказалась сильно пьющей – всех пчёл мне распугала, пришлось её в город к товарищу отвезти. Теперь я снова один.
- Хорошо, в следующий раз привезу другую, - невозмутимо уверил его мой друг, словно у него завались баб в прикроватной тумбочке, нужно просто съездить в город и вытащить какую-нибудь из них.

А потом одноклассник позвал нас на охоту, но друг почему-то отказался, а я – нет. Я так любила новые места, а на охоте я до этого ещё никогда не была. Мы охотились по два сезона в год, возили охотничьих собак на лесные натаски, пугали уток и притаившихся в камышах охотников весёлым смехом. Володя был пожарником, а зарабатывал тем, что перегонял автомобили. И всегда звал меня прокатиться на новенькой, только что пригнанной, тачке. А потом я должна была уехать, как теперь понимаю, навсегда. На память он подарил мне эту картину: «Это мы с тобой на охоте – засмеялся он». Весёлый.
Здесь и чёртик не нужен – сама помню. Одно огорчало, что на все свидания ходила в джинсах и ветровке. Ну, только немного духов, чтобы он заметил, а кабан – нет.

А вот ещё жёлтенький листочек в бледную клетку. Стихи. Напечатаны на машинке. Диковенно это теперь. Вместо половины букв «а» в словах – буквы «о». Трогательно. Это отголоски окающего полногласия. Он был поляк. Читал нам какой-то курс по мировой культуре, хотя закончил философский факультет МГУ. Разговорились о польских предках. Он непременно хотел отправить меня к друзьям для знакомства с исторической родиной. Я сопротивлялась. Это у них, мальчиков, всё так легко и просто, а у меня вступительные в аспирантуру. Я очень правильная. Я такой себя помню. Хочу помнить. Зажмуриваюсь – нет ли где чёртика? Да, в Польшу не поехала тогда, но на байдарке пошла. Это необычно, и на байдарке до этого я ещё никогда не ходила.А я так люблю всё новое!
Договорились встретиться на главной городской набережной. Прихожу: сильная волна бьёт о гранитный берег. Байдарка оказалась не такая, как в телевизоре, а маленькая резиновая. Кажется в ней совершенно невозможно поместиться, особенно двоим. Набережная высокая – не представляю, как спуститься в лодку. Находим пологий спуск со ступеньками, и я с третьего раза загружаюсь на заднее сиденье.  Ощущения просто сказочные. Когда суетливый воскресный город скрывается из виду, а кувшинок с каждым водным метром становится всё больше, я начинаю понимать, что такое счастье. Байдарка тихо и нежно скользит по поверхности, и в ней, на удивление, совсем не холодно от погружённости в непрогретую июньскую воду. Поляк ловко и красиво взмахивает веслом тот справа, то слева от лодки, и мы парим над водой, как большая резиновая стрекоза. Причаливаем. Лес. Костёр. Обед. Купание. Ужин. Чай. И разговоры, разговоры по душам. Вот и закат. Огромное летнее солнце, путаясь в камышах ищет путь, чтобы укрыться на ночь от человеческой суеты. Плывем обратно, в город. Вечером вода совсем волшебная, уже непрозрачная, а оттого ещё более гладкая и тёплая. Пока доплыли до берега, совсем стемнело, и город приветливо засверкал звёздами окон. Пленительная ночь. Потом я часто ходила на байдарках, на разных. Так сложилась судьба. Но тот первый раз никогда не забуду. Спасибо, Друг.

Ну, что, «стареющая румынка», закончился твой сентиментальный список? Может, да, а может, и нет. Об этом лучше чёртика спросить. Он точно всё знает: перетасовывает таро моих воспоминаний, не даёт мумифицироваться прошлому и всегда держит в рукаве пару козырных. Будет настроение, позову его и добавлю ещё парочку историй или перепишу уже написанные. И не мы живы воспоминаниями, а воспоминания живы, пока живы мы. И нужны они только нам и больше никому.

09.05.2020  18:47