Глава WHAT CAN I DO?

А. Лютенко (Из романа Миллиард на двоих)
 
Да, так и есть – они самые, всемирно известные звёзды рока: Крис Норман, Сюзи Кватро, их продюсер Никки Чин и немец Дитер Болен. И, конечно, он – её поклонник Крис Ли. Крис обнял Марию и долго не хотел выпускать из своих объятий.
Мария наиграно возмущалась такой фамильярностью, но ей нравилось такое внимание со стороны знаменитости…
«Милашку Сюзи», как звали её поклонники по всему миру, Мария встречала в Нью-Йорке и раньше, но они не были представлены друг другу. К тому же тогда исполнительница ни на шаг не отходила от своего мужа, длинноволосого мордастого гитариста Лени Таки. А сегодня её опекал голубоглазый Крис Норман, хотя это ни о чём не говорило.
Вся компания переместилась за длинный, заранее приготовленный стол у окна, возле красивой балюстрады и светильников из белого хрусталя.
…Алёна не могла поверить своим глазам: когда придумывала свои костюмы, перелистывая обложки зарубежных журналов, то несколько раз видела фото Сюзи, затянутой в кожаные брюки и короткие куртки. Миллионы молоденьких девушек во всем мире подражали ей: например, как носить джинсы, чтобы твоя попа заставляла всех мужчин оглядываться на тебя, когда ты проходишь мимо.
Музыканты были нарочито небрежны, лохматы и уже немного пьяны – в потёртых джинсовых костюмах, в обуви на толстых «платформах». Компания получалась очень экзотичная: молодая брюнетка Мария, в красном вечернем платье на высоких каблуках; Алёна в вечернем платье, в дорогом колье, в сопровождении мужчин в модных костюмах; и группа музыкантов в заношенных джинсах и коже…  Четыре строгих официанта, стараясь не выказывать удивления, чинно обслуживали их стол, разливая шампанское в глубокие хрустальные бокалы.
– А давайте выпьем русской водки? – предложил загорелый улыбчивый Дитер Болен.
Официанты принесли два больших серебряных ведёрка со льдом, где лежали бутылки с холодной водкой, и маленькие вазочки с чёрной икрой.
Никки, как продюсер, нуждался в помощи Марии: именно он попросил организовать эту встречу с музыкантами. Концерт в Ленинграде, несмотря на все согласования, опять стоял под вопросом: власти то разрешали его, то опять отменяли. Требовалась хоть какая-то ясность в этом вопросе.
Несмотря на то, что аванс за будущие выступления уже получен, окончательные суммы всё никак не удавалось согласовать с Госконцертом. Требовалось огромное количество согласований, но артистов поджимали жёсткие сроки: контракты будущих турне по Европе – уже все расписаны наперёд…
– Мария! Поговори с ними, а то даже не знаю, что теперь делать. То они, вроде бы, дают нам залы, но не разрешают афиши. Потом разрешают разместить афиши, но отказывают в залах. Я совсем не понимаю, как у них тут всё устроено! – теребил Лопес Никки Чин.
Мария обворожительно улыбалась и гладила волосы на голове Криса: она уже давно не знала мужчины – и загорелое тело банально хотело поцелуев и жаркой страсти…
Пьер не сводил глаз с Алёны: чувствовалось, что его немного напрягает вся эта артистическая публика и он человек другого мира. Но главным для него сейчас являлось то, что рядом находилась она – девушка такой красоты и обаяния, какой он никогда ещё не встречал в жизни.
…Кватро вытащила сигарету из переднего кармана своей кожаной куртки и прикурила, прямо от свечи в серебряном подсвечнике, что официанты заботливо поставили на их стол, немного притушив свет в зале. Потом она передала сигарету Норману, а тот, сделав затяжку – Болену.
Дитер, выпустив облака дыма, с улыбкой протянул сигарету Алёне.
– Я не курю! – удивилась та.
– Правильно. И я тоже! – с готовностью отозвался Дитер Болен, – Берегу горло…
За столом стал распространятся сладковатый запах.
– Это марихуана… – нагнувшись к уху Алёны, шепнула Мария. – Они же люди мира: у них так принято.
Николай, взял сигарету из пальцев Дитера, сделал несколько глубоких затяжек. Он сидел и ничего не понимал из того, что говорят все эти странные люди. Он не понимал их языка, их манер – и в глубине души всё сильней нарастало раздражение. Особенно его бесил этот бельгиец Пьер, что не сводил глаз с Алёны. Подобная бестактность иностранца буквально выводила из себя: неужели этот изысканный хлыщ не понимает, что Алёна пришла в компанию не с ним, а с Николаем?
После того как он сделал несколько затяжек в голове наступило некое странное состояние: почувствовалась лёгкость во всём теле, и искристые блики веселья заиграли на дне хрустального бокала.
Николай взял бутылку водки из серебряного ведёрка, налил всем по полной рюмке и, поднявшись, предложил тост за женщин. Алёна, несколько смущаясь, перевела его слова – все зааплодировали и стали со смехом пить водку.
На сцену поднялись музыканты. Николай поднялся из-за стола, подошёл к сцене и, подозвав к себе клавишника, попросил сыграть для высоких зарубежных гостей.
– Не может быть! – удивлено выпучил глаза тот, когда Николай рассказал ему по секрету, кто именно из зарубежных музыкантов присутствует с ним за столом. – Сама Сюзи? И Крис Норман?
– Смотрите, ребята: это же сама Сюзи Кватро!  – музыканты стали что-то горячо обсуждать.
– Но всё равно с тебя пятнадцать рублей: без денег мы не можем – у нас же жёсткий план!
Николай вытащил две десятки и сунул клавишнику в передний карман розового костюма с большими лацканами.
Не успел Николай вернутся за столик, где сидели его новые приятели, как со сцены ресторана грянуло легендарное: «What can I do? What can I do?
Nothing to say but it used to be…»
А потом исполняли задушевную «Калинка». А затем – все хором пели «Очи чёрные», мешая водку с шампанским.
Но затем что-то ещё произошло, но что именно – Николай помнил довольно смутно. В голове лежали лишь какие-то бессвязные отрывки: как нарезка плёнки из фильма. Вот он обнимается с немцем Дитером и что-то рассказывает тому на русском про Великую Отечественную войну. Вот они идут с Норманом в мужской туалет, в сопровождении официанта. Там долго смеются и снова курят сигареты с сладким привкусом какой-то полыни.
И вдруг в туалете перед ним всплывает лицо его генерального директора объединения «Запсибгеология». Вещающее что-то про защиту докторской.
– Какой ещё докторской? – мучительно пытался вспомнить Николай. Он помнит, что вот лезет обниматься с каким-то мужиком, которого все почему-то называют «замминистра Орлов». Одним словом – полный винегрет в голове и потеря памяти!
…Когда Николай открыл глаза, то обнаружил, что спит в рубашке и брюках на очень неудобном диване, укрытый тёплым пледом. Ноги не помещались, и он их поджал под себя. В большие окна струился слепой свет и становилось непонятно, что сейчас: утро или день. Голова кружилась, а во рту чувствовалась неприятная горечь. Очень хотелось пить.
Николай свесил ноги с дивана и попытался встать, но у него ничего не получилось. Он удовлетворился тем, что просто сел и попытался прямо держать голову, остановив головокружение…
«Где я?» – спрашивал себя Николай. Но ответа никак не находил. Но всё же, пересилив себя, встал на ноги и сделал шаг по направлению к окну. На улице уже рассвело, хотя часы на руке показывали, что ещё всего четыре часа утра.
– А где Алёна? Где все? – пронеслась испуганная мысль. Он вдруг почувствовал себя ребёнком, что потерялся в глухом лесу и никак не может найти нужную тропу. Из окна виднелся угол Исаакиевского собора: мимо него они вчера вечером шли в ресторан «Астория», после премьеры в Кировском театре.
«Значит, нахожусь в гостинице... – размышлял Николай. – Ну, это уже неплохо! Хуже – если бы в милицейском участке!»
Его природный оптимизм начинал брать верх: сознание понемногу возвращалось в привычное русло.
Но, что-то мешало ему, что-то очень неприятное и подозрительное –связанное с воспоминанием отрывка разговора с его генеральным директором. Хотя… Какой может быть разговор? Генрих Эдуардович-то откуда мог появиться здесь, в ресторане гостиницы? Скорее всего – просто привиделось. Но всё равно – ощущение некой случившейся беды не покидало его.
«Надо срочно найти Алёну и всё узнать!» – твёрдо решил Николай. И, найдя просторную ванную комнату, начал раздеваться, чтобы встать под холодный душ и полностью обрести самоконтроль…
…Белые ночи в Ленинграде – чего больше: красивого мифа или традиционной романтики? Но как бы кто не оценивал феномен их невероятной популярности, понятно одно: в эти дни Ленинград превращался в город, парящий в неосязаемой мгле неба и серых блёстках Невы. При этом, словно закованной в гранитные одежды, с чёрной водой на поверхности, где какой-то небесный озорник разлил тёмно-синие чернила.  И с чёткими линиями улиц, со сквозящим в них привкусом мандельштамовского ощущения: «В Петербурге жить – словно спать в гробу».
…Пьер и Алёна медленно шли по Екатерининскому скверу. На часах – около четырёх часов утра.
– Давайте присядем… – предложила Алёна.
Они сели на скамейку: у Алёны невыносимо ныли ноги от ходьбы на высоких каблуках, но сердце наполнялось очарованием всего происходящего с ней.
Пьер во все глаза глядел на неё и его сердце учащённо билось. Такого сладостного чувства он не испытывал никогда в жизни. Так бывает в жизни, что в одной точке всё совпадает более, чем органично: этот нереальный город, эти фантастические белые ночи и эта удивительная молодая женщина, что сидит рядом с ним и осмотрит на него красивыми, но печальными глазами. Как же она возвышенна и прекрасна!
– Лидия…
– Зовите меня лучше Алёна: меня так называла моя мама!
– Хорошо, Алёна. Я никогда не испытывал ничего подобного в жизни…
– Это что, признание? – улыбнулась девушка. И поправила колье на шее.
– Если хотите, то да!
– Пьер! – Алена приставила палец к его губам. – Милый Пьер! Эта белая ночь кончится, вы улетите назад, в свою Бельгию, а я – к себе в Москву. Пройдёт немного времени, и вы напрочь забудете про меня.
– А вы? – заволновался бельгиец. – Вы меня забудете?
– Я вас точно не забуду. Но это не имеет никакого значения. Мы все не принадлежим сами себе.
Она встала, протянула свою руку Пьеру.
– Берите меня под руку, а то мои ноги уже не ходят и ведите меня в гостиницу. Я никогда не забуду: ни вас, ни эти удивительные мосты, ни эту ночь, ни этот город. Как же всё это здорово!
Она обняла ставшего на ноги Пьера и поцеловала его в щёку.
– Пойдёмте! Нас ждут великие дела!
…Эту ночь Алёна не спала ни одной минуты. Когда они с Пьером вернулись в гостиницу, все их вчерашние собутыльники, молодые музыканты, уже улетели ночным рейсом в Лондон. Их исторический концерт в городе колыбели Октябрьской революции так и не состоялся. Мария, видимо, уехала провожать их в аэропорт, а Николай сидел у открытого окна и мучительно пытался восстановить по мелким деталям вчерашний вечер.
 – Ну, наконец-то! – приветствовал её Николай, как только она перешагнула порог гостиничного номера. – Я уже начал волноваться.
– Ты завтракал? – спросила его Алёна, и сняла туфли, плюхнувшись в глубокое кресло.
– Нет, а что – есть варианты?
– Да. Можно прямо в номер попросить принести: за всё уже заплачено. Пьер оплатил и ресторан, и этот номер.
– А то я думаю: мы же в другой гостинице вроде остановились. И вдруг – просыпаюсь здесь! Ничего не понимаю.
– Думаю, ты и не сможешь понять! И вспомнить что-то – тоже! Ты же вчера с ребятами обкурился марихуаной.
– Чем? – выпучил на неё глаза совсем потерявшийся геолог.
– Наркотик такой, разве не слышал? За него в нашем советском государстве пять лет лагерей полагается. Так вот: ты его вчера с музыкантами курил аж до одури. Да ещё и запивал водкой. А потом громко, на весь зал, орал «Эх мороз, мороз!» Ты что же – совсем ничего не помнишь? А потом встретил своего начальника, генерального директора вашего объединения. А как ему в глаза «всю правду-матку резал» – это хоть помнишь?
Николай сидел, не в силах вымолвить ни слова. Теперь у него в голове всё сложилось.
– Но что тут делал генеральный директор объединения?!
– Да он вчера докторскую в горном институте защитил. Вот и пригласил руководство вашего министерства и профессоров из вуза – «обмыть», так сказать. А тут ты – скромный начальник геологической партии, коммунист, женатый человек – гуляешь со знаменитыми иностранцами и танцуешь на столе «цыганочку». Формируешь, так сказать, неправильное впечатление у мировых звёзд о советских геологах, простых людях труда.
– Ты что такое говоришь?! – в глазах Николая сквозил неподдельный ужас.
– Так это не я так говорю. А всего лишь повторяю слова вашего заместителя министра. Он, помню, долго возмущался и брызгал слюной!
…Николай сидел полностью раздавленный. Казалось, ещё минута – и он, снедаемый позором, выбросится в окно.
Алёна поднялась, сняла трубку телефона и попросила подать завтрак в номер.
– Не волнуйся, ничего они тебе не сделают!
– Откуда ты знаешь? – затравленным голосом чуть ли не навзрыд возражал Николай. Ему казалась, что теперь его жизнь кончилась: такого позора он не переживёт!
– Да они тоже все вчера перепили! А этот ваш замминистра весь вечер за Марией бегал, всё жениться предлагал. Он же не знал, что она американка. Ты, вроде, с ним даже потом на брудершафт выпил. Судя по тому, как вы с замминистра потом обнимались и трогательно орали песню «А я еду за туманом…» – ты теперь у него чуть ли не лучший друг!
Алена, открыла маленький холодильник, вынула оттуда маленькую бутылочку коньяка.
– Хорошо живут интуристы! – провозгласила она и вылила коньяк в хрустальный стакан, что вместе с графином красовался на резном столе из красного дерева.
– На, выпей, похмелись! А потом соберись: сейчас быстренько позавтракаем и поедем искать нашу картину. А вечером – улетаем в Москву. Культпоход в колыбель Октябрьской революции закончен!
Николай всё никак не мог уйти от мрачных мыслей – сидел, обхватив голову руками.
– Да не переживай ты так! У нас же конструктивная критика в советском государстве только приветствуется! Вот, услышал твой начальник настоящий «глас народа». А не то, что ему помощники услужливо подкладывают. А потом – он же тоже человек. Любой замминистра хочет в душе стать министром. А если вдруг всплывёт, что он с американкой в ресторанах «Калинку» танцует? Его же ваши партийные органы по головке не погладят: а вдруг она американская шпионка? Уловил?
И Алёна громко расхохоталась. И смеялась до слёз, не в силах остановиться – не обращая внимания на притихшего и смотрящего на неё с испугом Николая. Видимо, так выходило нервное напряжение последних дней. И всей этой нереальности происходящего.
…А в открытое окно дышало утро. Огромный город просыпался тысячами заводских труб и корабельных верфей. Автобусы везли мужчин и женщин к станкам и доменным печам: они жили в другом измерении жизни. И другими заботами о хлебе насущном.
А с развешанных портретов на них смотрели престарелые руководители партии и правительства огромной Советской империи, что неумолимо катилась к своему краху.

Продолжение следует..