Невыученные уроки Столыпина... Соавт. Ан. Ан-ну

Александру Аникину


ОТРЫВОК

Александру Аникину

ПРОЛОГ

Александру Аникину

1906 год. Заседание I Государственной Думы. Фотограф запечатлел сидевших на лавочке под весьма живописным раскидистым деревом трёх депутатов - Аладьина, Жилкина и Аникина, которые в весьма вальяжных позах расположились перед ним как перед зрителем. Фотограф К. Бойко выругался, но оставил свои мысли при себе под грозным взглядом Степана Васильевича Аникина. "Тоже мне важная персона, - ворчал в своём уме К. Бойко, - а раньше ему даже запрещали учительствовать! Теперь все они важные!".

Депутатская Дума 1906 года действительно была какой-то важной и торжественной, и всем запомнилась на ней речь Столыпина, на которого не раз покушались эсеры. Из-за знакомства с Борисом Викторовичем Савинковым, причём личного, на этой Думе особенно не любили Аникина, и Столыпин, грозно сдвинув брови наблюдал за Степаном Васильевичем весьма строго. I Государственная Дума вообще все речи Столыпина приняла в штыки. Тем не менее, Столыпин сам был недоволен явлением эсеров на ней, так как правильно боялся покушения - Бориса Викторовича вряд ли кому удастся поймать - члены политического сыска как будто смолкли и просто так позволяют этому (не скрою что обаятельному) преступнику на свободе. У Савинкова был дар выше Нечаева - убеждать людей, и обольщать их, поглощая в свою весьма интересную жизнь и реальность. Поэтому за Аникиным установили весьма чёткий контроль, который Степану Васильевичу, натерпевшемуся от властей, весьма не нравился.

Вспышка камеры увековечила фотографию, и довольный, что его не поругали за такое наглое вторжение в частную жизнь, фотограф удрал, подобно всем заносчивым фотографам восвояси хвастаться друзьям о том, что он заседал в самой Государственной Думе. Господин Аладьин - высокий усатый относительно молодой мужчина лет тридцати трёх - высказал своё мнение о том, что дела сейчас обсуждаются вялотекущее из-за  Петра Аркадьевича, которому не нравится решительно всё.

- Больше всего ему не нравлюсь я. - Поморщился, похожий на какого-то мистического кота трудовик Аникин.  - Он мне вечно вспоминает знакомство с Савинковым, будь Борис не ладен.

- Да Вы не притворяйтесь что Вам этот тип не нравится. - Вставил своё слово нагловатый Жилкин, который в очках слегка напоминал булгаковского Коровьева. - Я же вижу по выражению лица, что он Вам безумно симпатичен.

- Да, не скрою.  - Прямо высказался Аникин.  - Пусть Савинков и боевой конь странной масти - скорее вестник Апокалипсиса, чем зачинщик мира на Земле, но человеческие качества в нём есть.

- Извольте,  - Аладьин важно растягивал каждую букву каждого слова. - Какие могут быть человеческие качества в преступнике?

- Не знаю,  - Аникин прищурился, глядя на Солнце, которое встало чуть выше чем уровень горизонта,  - по-моему Дон Жуан, убивший Коммандера, заметьте, что незаконно, нравится всем, и никто не обращает внимания на то, что, конечно, если бы подобный случай произошёл в реальности, и Гуан реально бы убил столь уважаемого человека, это был бы висельник.

- Гуан персонаж Александра Сергеевича, - усмехнулся Аладьин,  - а классику любит наш батюшка-царь. Уж не хотите ли Вы сказать, что наш батюшка-царь покровительствует этому Савинкову из-за любви к классике?

Аникин, поставленный в тупик гадом Аладьиным, только расхохотался.

- Я говорил только об образах, а Вы уже влезли в высшие материи. По чём мне знать, что нравится царю?

- Опера и балет.  - Улыбнулся Жилкин, как будто этим было всё сказано.

- Вот про походы царя в балет я слышал кое-что неприличное. - Усмехнулся Аникин.  - А опера это что-то новенькое...

- Ладно, пора заканчивать с Вашим Гуаном. Смотрите, Столыпин идёт. Он опять какой-то нервный.  - Аладьин вскочил со скамейке первым, приветствуя важного министра, склонив голову. - Давайте-ка заканчивать Ваши разговоры про балет...

Аникин усмехнулся, вспомнив красавицу Матильду, которая пленила сердце царя, но которой ему не доводилось видеть никогда ни на сцене, ни в жизни.