Не слишком ли серьёзны наши глаза...

  Зеркало - это мой лучший друг, потому что
  когда я плачу - оно никогда не смеется.
  Чарли Чаплин   



     Вечерело... Прошедший после полудня неторопливый дождь разнёс по округе пряные запахи распускающихся почек. Этакие весенние, заманчивые и обнадёживающие новыми красками, признаки скорого лета. Чистые тротуары, аккуратные позеленевшие газоны вдоль аллей, и свежевыбеленные стволы деревьев по сторонам дорог. Маша Васильевна, как звали её на работе сотрудники, шла домой после очередной дневной смены в неврологическом отделении городской клиники. Обычная медсестра, не так давно принявшая должность старшей медсестры отделения. Домой идти не хотелось... И если бы была возможность, то она навсегда поселилась бы в своём отделении, ухаживая и ничуть не пренебрегая лежачими и немощными больными. По крайней мере, у них в глазах она находила доброе сочувствие и признательность за её труд.
     Закрыв входную дверь, Маша сняла сапожки и переступила через спавшего посреди коридора мужа. Типичная картина, только места всякий раз разные. Наверное, он провожал до двери своего закадычного собутыльника да так и свалился у порога. Сквозь пьяную хмарь, он, видимо, услышал звук открывающейся и закрывающейся двери и прорычал что-то под нос. Размашисто перевернувшись на спину, он вновь натужно захрапел. Сняв плащ, Маша прошла на кухню и открыла окно: в квартире стоял удушливый прокуренный смог вперемешку с устоявшимся запахом перегара. Ощущение от собственной квартиры - надеть перчатки и отмыть всё с хлоркой. Из небольшой спальни раздался знакомый и продолжительный стон. Маша привыкла, это её так зовут. И если она сейчас же не подойдёт, то этот стон будет усиливаться, перетекая в громкое жалобное мычание. За стеной на узкой кровати лежала свекровь, лет шесть как разбитая инсультом. Это она зовёт. Это она просит помощи. Услышала... Это такая привычка, выработанная годами на её приход домой.
     Переодевшись в своей комнате, Маша зашла к свекрови. Глянув на неё, свекровь недовольно сдвинула брови. Да-да... Маша Васильевна сегодня немного задержалась, неспешно прогуливаясь вдоль аллей. Глядя на свекровь, она слегка скривила губы.
- Сердишься? Да, мама?.. А когда ты на меня не сердилась? - спросила она, глядя в сверкнувшие гневом глаза. - Ты была недовольна, когда Вася привёл меня в дом. Ты была недовольна всем, что я делаю. Я же всё делала не так, всё не по твоему. И чашки с бокалами я у тебя била, а потом покупала взамен. И бельё я не так стирала. И Ваську твоего всю жизнь не так кормила. Да и дочек своих, по-твоему, я нагуляла на стороне. Вы же всю жизнь шептались, что они вдруг не ваши. А теперь, что? Теперь я всё правильно для вас делаю? - Маша наклонилась к свекрови. - Вот... И ответить ты мне не можешь. И кушаешь, что даю. И ухода за тобой, лежачей, ждёшь. А что Васька-то твой?.. Неужели так и не убрал за мамой? Неужели в пьяном угаре ни разу не покормил? Э-эх! - Маша распрямилась и уверенно взяла одноразовые пелёнки. - Не переживай. Сейчас схожу за перчатками, помою, перестелю, и покормлю.
Хмыкнув недовольно сквозь зубы, свекровь отрешённо посмотрела в окно. Так было каждый день, утром и вечером. Подходить к матери сын категорически отказывался, объясняя это не мужской обязанностью. Всю заботу о парализованной свекрови Маша тащила на своих плечах. Выходные дома проходили сплошной каторгой, и она мечтала поскорее выбраться на работу.

     Однажды Маша Васильевна нашла своего Василия в кинотеатре. Или он её нашёл. Они сидели тогда на просмотре вместе, места на билетах совпали рядышком. Посмеялись с подружкой, пообщались с Василием, и закружилось... Дальше - семья, ворчливая свекровь, и ни разу не заступившийся за неё Василий, пропускающий острые углы их семейной жизни сквозь смех. Две дочки, что родились у них, давно выросли и живут своими семьями далеко в разных городах.
     Как они жили все эти годы? Ничего... Нормально вроде жили, как все семьи живут. Только вскоре Василий всё чаще стал припадать к рюмочке. И чем чаще припадал, тем больше ему нравилось. Маша терпела, оправдывая привычку Василия мужичьей натурой, из-за которой все они любят это дело. Только вот беда: одни это просто любят и знакомы с хорошим словом «стоп», а у других этот «стоп» не срабатывает, и они постепенно падают на самое дно. И это дно становится не просто дном - а днищем. И слабым выбраться из него невозможно.
- Машка, - оторвал её от раздумья голос мужа. - Ты дома?
- Ну вот... Пожалуйста. Активизировался.
- Ответь мужу, говорю, - Василий продолжительно, раз пять точно чихнул.
- Чего шуршишь там в коридоре? Даже отвечать всерьёз не хочется.
- Я щас встану!
- Не торопись. А ну как хватит удар или инфаркт. Отвечай потом за тебя перед Богом.
- Машка... Иди сюда. Мне на дуру посмотреть охота.
- Вася... Раз ищешь - значит дефицит в дурах. Чего ещё надо?
- А единственное, на что способна женщина - это рожать. И хорошо если мужиков.
- Рожают здоровые. А тут нервы ни к чёрту.
- Какая ты здоровая?.. Нарожала девок, таких же дур, как сама. Был бы сын, так хоть с ним бы выпили.
- Да и слава богу, что его нет. По сыну такому, так и вовсе жить бы страшно стало.
- Блин, ну и баба... Похмелиться хочу. Вылила всё опять? Теперь понятно, почему мужики долго не живут?
- Я вот тоже в который раз подумала, что свинья - это свинья, лежащая на дороге. Не трогала я твоё пойло.
- Ну а чё... Какая жизня, такие и романтики.
- Вот и я говорю... Каждый по себе выбирает счастье. Как говорится - по банке и крышечка.
- Смелая, чёт ты стала. Возмутилась, поучила, указала всё за пару минут. Ты маманю прибрала?
- Прибрала. Исключительно из чувства жалости к больному.
- Вот и прибирай, - повысил муж голос. - Ты привычная к такому дерьму.
Маша не ответила, зарывшись головой в подушку. Надвигалась очередная пьяная ночь: с рыканьем, с пьяными соплями за столом на кухне, со слезами о своей непутной жизни. Потом Вася свалится у стола и затихнет хотя бы на полночи.

     Неприятнее всего было в этом зловонии пьяного бреда - это откровенное безразличие мужа к своей больной матери. Не до матери ему было. В сознании одурманенного и деградирующего человека не хватало места для близких. А ещё больнее, так это абсолютная неблагодарность за её даже не обсуждаемую обязанность ухаживать за больной свекровью. И она ухаживала... Из чувства жалости и сострадания, из чувства долга в виде медицинской помощи больному человеку.
- Бабы через одну, какие-то заразные эболы. Вот откуда это в вас? - стоя в дверном проёме, Василий с размаху запустил рюмку в её комнату. - Молчишь? Ну и ладно. Мож ты тоже на велике каталась и чё-то не туда поддуло. Мож и девки сроду не мои.
- Сам же просишь, чтобы здоровая была. А на велосипеде ездить полезно, чтобы мышцы спины тянулись для здоровья.
- Лежишь... Жалость высасываешь из корявого пальчика. Чтобы мне жалко было тётеньку, что поставила на себе жирный крест. А ей так хочется большого и светлого счастья.
- Ага... Вчера досыта накаталась под дождём. Сегодня вечером снова поеду.
- То-то я и смотрю, что много перед зеркалом вертишься.
- Не скрою. Иногда хочется посмотреть на себя в зеркало, припудрить носик и подумать - а вдруг что-то ещё будет? А если и не будет, то хоть настроение хорошее останется.
- Чё, Морозова... Не всех ещё просветила про свою бурную жизню? Не с кем перечесать об этом?
- Ты прав. Надо влюбиться, а то что-то проблем давно не было.
- Не-е... Тебе и служанкой вполне хорошо. Прынцэсой ты не была, и до королевы никак тебя не видно. Это и зудит в тебе неслабо.
- Ой, перестань... Видела я в страшно благополучной семье подлецов с хорошим воспитанием.
- Ты чё мне мозг выносишь? Полтора часа без перерыва. Молчать!.. И не дай бог чё-нить ляпнуть в промежутке.
- Иди за стол. Дай отдохнуть после работы.
- Не поняла?.. Тогда молчи щас же. Низшее звено эволюции.
- А ты себя, к какому звену причисляешь?
- Щас разбежишься у меня во все углы. За язык за свой. Взялась на мужа орать. И на мать тоже, на свекровь свою. Короче - всем в угол.
- Конечно, конечно... Горькая моя судьба.
- Ты чё, Машка, не взрослая?.. Или до шуток туповатая? На работе обижают?
- Есть немного. То спирт разбавят, то горшок перевернут.
- Романтика, Маша. Куда тебе без неё. На работе горшки, дома горшки.
- Да, Вась... Сложно быть женщиной. Всё время стоишь перед выбором.
- Свинья всю жизнь в грязи по уши, - качнувшись, Василий ухватился за дверной косяк. - Ты!.. Баба чистых кровей!.. Ты тоже в грязи будешь ходить. Поняла? Ты привыкла и считаешь это нормой.
- Буду, Вася... С чёрными полосками под ногтями. И носом буду шмыгать. И чавкать за едой. И говорить: евоная в калидоре, или ихние польты.
- Маш, тебе надо расслабиться. Серьезная ты чёт сегодня, - потоптавшись посреди комнаты, Василий ушёл на кухню. - Маш... На тебе стульчик, посиди со мной. Выпьем, поговорим.
- Вась, да я столько не выпью, чтобы с тобой по душам разговаривать.
- Так вот сразу и спасиба. Ну, могу ещё большое спасиба. Я зову посидеть. Ничего боле... Один фиг с тебя взять нечего, - на кухне стукнула бутылка по рюмке, и тело Василия с размаху плюхнулось на стул.
     Маша ждала... Ждала равнодушно, цепляясь за свои спасительные мысли. Прошло то время, когда она плакала и ругалась с мужем. Прошли скандалы и драки, когда он прикладывался к ней кулаками. Получив однажды полный отпор взявшейся откуда-то в руках поварёшкой, теперь он только орал и разговаривал вроде как по душам. Закрывая тогда руками расхлёстанную в кровь голову, Вася рычал, называя её дурой, чуть не убившей родного мужа. Она заливала перекисью царапины и залепляла их пластырем, приговаривая - сама разбила, сама и залеплю.
     А сейчас она ждала... Скоро он наполнит себя до краёв и свалится. Или на кухне, или доползёт до дивана, чтобы на ночь устроиться помягче. И тогда в доме наступит относительная тишина. А если повезёт, то и до утра. Иногда он будет вскрикивать в пьяном бреду, ругаясь и жалуясь на всё и всех.
- Машка... А мать моя лупила меня хворостиной. Ну очень запомнил! Вот теперь пусть лежит там и гниёт заживо.

     Отвернувшись к стене, Маша Васильевна вспоминала давний разговор с лежавшим у них в отделении больным. Опрятный, интеллигентного вида дедушка, годами хорошо за восемьдесят. Как позже он сказал - пожизненный агроном-селекционер, всю жизнь проработавший в научной сельхозакадемии. Будучи тогда ещё дежурной медсестрой, Маша Васильевна ставила профессору уколы и капельницы и кормила его таблетками. В благодарность за её труд, профессор угощал её шоколадками и апельсинами.
- Милочка, Маша Васильевна, - как-то обратился профессор к ней, заступившей очередным утром на дежурство. - Что-то мне вид ваш не нравится. Такое чувство, что вы сегодня вовсе не спали.
- Бывает, Антон Григорьевич. То вдруг о чём-то думаешь и не спится, то просто бессонница.
- На всякую бессонницу - есть своя причина. Поверьте опыту древнего старика.
- Да ну... Не преувеличивайте. Вы ещё бодренький, хорошо держитесь.
- Не скажите... И руки порой трясутся, и косточки на погоду ноют. К вам вот попал с жуткими головными болями. От шеи прострелило прямиком в висок. Или наоборот. Вызывал скорую и думаю - а если инсульт, как я дальше жить буду?
- Всё в порядке у вас. Видимо, где-то продуло хорошо вот и воспалился нерв. Подлечим. Да и супруга вас не бросит, - улыбнулась Маша Васильевна.
- Нет её у меня. Четвёртый годок, как сгорела от онкологии. И детей нет. Не дала жизнь нам с Любушкой деток.
- Сочувствую. Я вот тоже сейчас... Дочки выросли, у них свои семьи. А я живу в семье, и вроде как не живу, - Маша Васильевна наклонилась к кровати. - Расслабьте кулачок и полежите спокойно. Через полчасика я загляну на вашу капельницу.
     Переделав все положенные процедуры, Маша Васильевна всё чаще стала заходить в палату к профессору. Ей интересны были их беседы. Разговаривая с Антоном Григорьевичем, она принимала ту доброту и тепло, идущие от этого интересного для неё человека. Было такое чувство, что после ругани и унижений дома она получала здесь глоток родниковой воды, наполняющий её чистотой. И однажды Маша Васильевна разоткровенничалась... И о пьяном муже, и о лежавшей долгие годы свекрови.
- Машенька Васильевна, - взволнованно воскликнул Антон Григорьевич. - Вы из своего горького опыта пытаетесь приписать себе то, что уже прописано на вашем лбу. Так как есть прописано. Вы принимаете на себя всю тяжесть вашего бытия в семье, и считаете это само собой разумеющимся. Вы не можете иначе. Вы не можете переломить себя и принять вашу ситуацию по-другому. Её сложно воспринять? Не хватает эмоционального воображения?
- Наверное, не хватает.
- Сомневаюсь. Просто у вас завышенная самооценка вашей нужности другим. Возможно, это издержки вашей профессии. Помочь людям - для вас закон.
- Да, я не могу иначе. Что муж... Он хоть так живёт, да и на своих ногах. А свекровь? Бросить?.. Так совесть моя, меня же и загрызёт. И в то же время, считать себя могучим всепрощающим океаном, как-то тоже самонадеянно. Считать себя грязной лужей тоже обидно.
- Помнится философ Ницше сказал, что не нужно быть добродетельным свыше сил своих и требовать от себя чего-то невероятного. Конечно, любящий человек всегда поможет родным и друзьям. Однако приносить свою жизнь в жертву не стоит. Эту жизнь дали вам, и что с ней делать решаете только вы. И каждый сам определяет меру своей помощи другим.
- Вы правы. Иногда приходит просветление, и ты понимаешь непонятные раньше вещи. А непонятно то, что ты любила однажды. И то, что ты любила, втаптывает тебя сейчас в грязь. Это причиняет боль, и ты думаешь, что раньше нужно было слушать свои мысли. Мне кажется, что ломающие своими словами чью-то жизнь люди ответят за всё на небесах.
- Какая гордая девочка... Представляю, сколько боли вы перенесли. Остаётся жить и не подавать виду, что тошно. Ни бороться, ни говорить, вымораживать из себя чувства.
- Да уж... Назвали тоже, девочка. Через пару лет - баба ягодка опять буду.
- Для меня вы довольно-таки молодая девушка. И вы знаете!.. Сотворив из ребра Адама жену для него, ибо не муж для жены, но жена для мужа, Бог взял от него свойства, которыми обладает теперь женщина. Силу, выносливость, самопожертвование. Соединившись в любви, они должны составлять одно целое. В них просто обязано быть чувство - вот люблю, а почему не знаю, просто моё и всё. Вот и с Любушкой у нас так было.
- Видно не то ребро мне досталось.
- Нет... Дело в том, что вы изначально были ему не по зубам. Тут может помочь только вера в себя.
- Лет через десять после школы, мы встретились однажды с одноклассниками, - улыбнувшись, Маша вздохнула. - Некоторые даже не узнали - какая ты, Маша, стала. С удивлением смотрели, и с восхищением. Всем довольная, счастливая... На что я ответила - а я такая всегда была. Один бывший одноклассник даже объяснился мне в любви. И я его спросила - а где ты раньше был? Он ответил, что стеснялся, что его в классе бы засмеяли. А я ведь замечала взгляды и не верила в его любовь. Он не был героем моего романа. Когда я вышла замуж и уехала, он спрашивал обо мне у моей мамы.
- Вот видите... Характер у всех разный! Одни любят молча и страдают. А другие - энергичные и шкодливые. Эти дырки в себе прокрутят, но добьются.
- Да... Вот и муж... Привёл меня к родителям, как невесту, а они сказали, что я недостойна их семьи. Видно не медсестру им надо было в снохи, а что-то погуще. Он возмущался поначалу, настоял на своём, пообещал расхваленную жизнь. Жили мы с ним хорошо, дочек растили. Я видела себя счастливой. Только я сама даже не поняла, как и когда он превратился в домашнего пьяницу.
- Бывает... Обернётся всё вот так нежданно-негаданно, а потом голова кипит и не исправить. Бурьян так и останется бурьяном, как его не культивируй. И скажу я вам одно... Видел я в жизни много недостойных людей с плохим воспитанием. Но больше достойных и талантливых, упёртых на хорошее с рождения.
- Странно, но я по-прежнему люблю всё, что вижу вокруг себя. Я с упоением читаю книги и слушаю музыку.
- Милочка... Конечно же! Вы о чём?! Не думайте о депрессии и тоске. Вы попробуйте выйти одна в парк, купите в ближайшем кафе чашечку шоколада, посидите в тишине на лавочке. Понаблюдайте за людьми, птицами, природой. Сбегайте одна в кино, попробуйте посидеть на берегу озера или реки. Расслабьтесь и насладитесь покоем и тишиной, - беседуя, профессор даже присел на кровати. - А знаете что!.. Я часто гуляю в местном парке. Приглашаю вас на совместные прогулки, чтобы не потерять нашу связь. Как-то не очень хочется с вами расставаться, - профессор даже взбодрился от хорошей, внезапно пришедшей в голову мысли. - Да-да... Вам не хочется быть одинокой. Вам важно общение, и важна необходимость в уединении. Это видно. И это ощущает каждый мыслящий человек.
- Заманчивое предложение. Приятно, и я попробую согласиться с вами.
- Можно гулять вдвоем. И это даже лучше, чем просто сидеть. А как приятно делится впечатлениями. Вы даже не представляете!.. Общаться и получать от этого радость. И вам, и мне это необходимо. После потери Любочки я живу один, и мне будет приятным общение с вами. Многое же зависит от социальной среды обитания человека и его кругозора. Столько прекрасного вокруг, а поделиться не с кем!

     Маша подняла голову и прислушалась. В квартире, наконец-то, повисла тишина. Устроившись поудобнее, она закрыла глаза. Сон не спешил успокоить её до рассвета. Слова Антона Григорьевича запали в душу и разворошили там чувства собственного достоинства, и даже робкой жалости к себе. Когда она жалела себя, вообще?.. Да никогда... Жалея других, она давно не жалела себя. И постоянные мысли в голове с коротким словом - «надо». Только не ей надо. Надо кому-то и что-то от неё. Это похоже на добровольное заточение в этом приказном и требовательном - «надо». Надо терпеть, надо прощать, надо помогать...
     Надо прощать даже то, что невозможно прощать. Даже возможные измены. Может, с них и пошла жизнь Василия Морозова вразлёт? Женщина, вино... И он почти не скрывал свои увлечения, зная, что уходить Маше от него по сути некуда. Не бомжем ведь в ближайшую подворотню?.. Это и заковывает таких женщин в тиски. Заковывает в невозможность изменить что-то в своей жизни. Да и наболевший вечный вопрос - а как же дети? Им ведь нужны оба: отец и мать, и родительский дом. Когда Василий окончательно опустился в её глазах до полного дна? Может быть, с того случая, когда он, растерзанный очередным похмельем, стоял перед ней и дочками в помятом трико и натужно орал, багровея от злости: «Чё уставились? Кого увидели? Вам, что?.. Показать то место, которым я вас наделал?» Маша вытолкала тогда подросших девочек из комнаты и закрыла двери в спальню.
     Память вдруг вынесла из глубины её давний разговор с мужем. Маша сидела тогда в декрете с младшей дочкой и полностью была занята детьми. Выйдя из ванной комнаты, помытый и побритый Василий окликнул её:
- Маша, на работе у мужика юбилейный день рождения. Какую рубашку взять?
- Возьми новую, она отдельно на плечиках висит, - откликнулась она, наливая воду для купания дочки.
Василий ушёл тогда, и пришёл домой на рассвете под хорошим хмельком и с довольными глазами. И такое стало происходить всё чаще.
- Вася, - не вытерпела она однажды, встречая его в коридоре. - Ты же к женщине ходишь. Я вижу.
- Спасибо, что хоть заметила. Присоседится не хочешь к бабским посиделкам? На лавке у подъезда. Ну, чтобы громко пообсуждать меня.
- Грустное и смешное рядом. Посидеть туда я лет через сорок пойду.
- Так и где твоя большая спасиба, Машенька? Я те такой распрекрасный стул туда вынесу. Да и сам к тем бабам не первой свежести поговорить сяду. Интересно же, о чём они гудят. Идёшь?
- Хорошо, что хоть смеяться порой умеешь. Чем тебя бабки у подъезда задели? Осуждающе глянули? Или прошипели вслед?
- А сами они, что взамен могут предложить? Своё дряблое тело и маразм в сплетнях. И ещё кучу вредных привычек, скверный старческий характер, и плохо пахнущее тельце на кривых ножках. Морозова... Тебя, что задело? Или убить их сходить?
- Да ни боже мой. Ты - парень с юмором. Сам веселишься, народ в округе опять же развлекаешь.
- Устаю я, Морозова. Не робот же... И на любимой работе мозг выносят. На то он и дом, чтобы прийти и расслабиться. А дома вон тоже порой буза. Ревнуешь?.. Ты пульс у себя проверь. Ты, вообще, живая?
- Сложно всё, Вася. Я дома и швец, и жнец, и на дуде игрец. Хотела быть женой хорошей. А теперь поняла, что любовницей видно лучше жить. Выгодно, удобно, да ещё и денежки за аренду подкинут.
- А на дуде надо так сыграть, чтобы всю жизнь счастье за двоих прыгало.
- Побочный эффект от моей дуды объявился - огурчики надо закатывать. И ещё туфли хочется, и старые выбросить жалко.
- Самый хороший вариант, это когда и жена есть, и любовница. И туфли на месте, и огурчики в баночке. Это в лучшем случае. А там и дальше жить можно, взаимовыгодно для всех.
- Так ради чего тогда мне меняться? Уж точно не ради такой жизни, которая предлагается.
- А я и не собирался тебя менять. И заметь, Морозова, я даже слова плохого о твоей личности не сказал. Ещё будут вопросы?.. Или ты их стыдишься?
- Вот только не называй мне свою знакомую или любимую по имени.
- Не, ну предел же должен быть. Чувство меры там, какой-то. Вот что делает женщину - женщиной? Или врёт литература? Нету таких в природе, что ли? Про баб я молчу, тут все понятно.
- Какие твои годы, Вася. Может быть, повстречается тебе женщина. А может, так и останешься с бабой жить.
- Ревнуешь, - ухмыльнулся он довольно. - Женщина, ты бы пустырника хлопнула. Он от истерики поможет.
- Спаси и сохрани... Лучше вспомню на ночь молитву какую, отгоняющую бесов. Пока только плюнула через левое плечо.
- Угу... Вся тут в томлении, вся в ожидании. И что же он не едет, этот доктор Айболит? Приехал. Беги обнимать.
- Да уж... Где мне, грешной, на такое великое чудо рассчитывать. Надеюсь, что вы с подарками туда отбывали?
- А как же, Маруся!.. Большой букет цветов, в цветах шоколадка, в шоколадке коробочка с колечком, а в другой коробочке - конвертик с путёвкой на море.
- Ну и славно! Не опозорились. А то я стеснялась всё спросить - неужели вы по скупости своей пустой к ней отбыли? А тут вон оно как! Прямо как у Кащея - утка-яйцо-игла.
- Маруся... Ещё немножко и я влюблюсь за твой бесподобный юмор, - Василий скидывал с себя одежду в спальне.
- Ох... Что-то я громко засмеюсь сейчас над вашими новыми, купленными мною трусами.
- Старался. Самые нарядные же надел.
- Ну и всё... Она твоя навеки. Ты тот ещё затейник. Пусть хватает быстрее и держит крепче. Ты уж радуй её, своим юмором и оптимизмом.
- Что ты дуру из себя строишь? Будь серьёзней, не маленькая ведь. Прыти бы моей позавидовала. Счастье так и просится наружу, так и хочется всех обнять и расцеловать. А вокруг только шарахаются: веди себя хорошо, что люди подумают. Да в болото всех.
- Да вообще всё хорошо у тебя. Я понимаю... Скучная жена - горе в семье. Всё, Вася... Живу и радуюсь. Я женщина, и счастлива этим. И самодостаточна. И никому не мешаю.
- От не поверишь, я даже не завидую. Слишком тебя от дел качает, Маша. Если ты по жизни такая, то твоему мужику я сочувствую. А нежными пальцами и не такие кулаки разгибали.
- Спасибо!.. Наконец-то грамотно и доходчиво разъяснил. А я не завидую той, кто работает неотложкой.
     Вот почему так бывает?.. Почему доброе не всплывает в голове, а обидное только тронь - и оно тут как тут. Ведь хорошего поначалу тоже много было. Утомительно ждали свадьбу, налаживали совместный быт, позже радовались рождению детей. И в кино бегали на последний сеанс, оставляя дочек с бабушкой, и в кафе вместе ходили. Разве могла она предположить, что жизнь заведёт их семью в такой тупик.

     В ближайшее воскресенье Маша Васильевна гуляла по парку, поджидая задержавшегося Антона Григорьевича. Созвонившись, они договорились о встрече у фонтана. Увидев издали его торопливую походку, она поспешила навстречу, улыбаясь профессору как давнему и хорошему знакомому.
- Антон Григорьевич... Что же вы так быстро ходите, чуть не бегом.
- Простите, милочка моя, чуть не опоздал. Так быстро собирался, что выбежал за калитку в домашних тапочках. Пришлось возвращаться и надевать ботинки. Ну и здравствуйте, Маша Васильевна, - профессор слегка приподнял шляпу.
- Присядем, Антон Григорьевич. Вам следует отдохнуть. Не бегайте так быстро, для вашего сердца это роскошь.
- И не говорите... Спешил, словно мальчишка на свидание. Мне приятно видеть вас, Машенька.
- Мне тоже, Антон Григорьевич.
- В разных жизненных ситуациях тоже бывает необходима моральная встряска для поддержки духа. Это нужно даже сильному человеку. А мне и подавно, - они присели на скамью под черёмухой. - Красота-то здесь какая. Мы что-то в душах потеряли. Мы перестали восхищаться окружающим миром и не замечаем порой прекрасное.
- Кто не замечает чудеса, у того будет только реальность.
- Зачем же так пессимистично?
- Слова о женской правде жизни, и только.
- Вряд ли мы можем каким-то образом повлиять на свою жизнь. Всё предопределено свыше. Самый простой пример: вы скажете - всё в наших руках. И вдруг внезапная болезнь или травма. И вот уже вы - заложник этого обстоятельства, и от вас ничего больше не зависит. И всё, все ваши планы рушатся.
- Так легко и спокойно говорите, без надоевшей паники и истерии. Всё просто, как музыка в душу. Я скучала по нашим беседам.
- Приятно, Машенька, ощущать свою нужность. Тогда и ты всячески стараешься быть полезным и отдаешь себя в ответ. И ты чувствуешь, что не просто существуешь, а всё ещё живёшь. Только вот всех жалующихся не надо понимать. Вам это быстро надоест, а они привыкнут. Жилеткой быть тяжело, иногда ведь и самой в неё поплакаться хочется.
- Вы берегите себя, Антон Григорьевич. А жилеткой... Люди ведь не просто так иногда встречаются. Зачем-то это нужно обоим.
- Права, детонька. После гибели Любушки жизнь моя совсем остановилась. После такого, каждый сам выбирает своё состояние бытия. В идеале, нужно побыть в разной роли, чтобы до хрипоты доказывать себе, что лучше будет - это заново полюбить жизнь. Вот только это слово «лучше»... Оно точно не подходит к слову «любить». Любить-то ведь некого теперь. Вы думаете, голубушка, что у таких стариков, как я, чувств больше нет? Есть, и с годами они становятся более глубокими. И для меня трагедия, что нет теперь со мной Любушки. Иногда я мечтаю о том, как бы мы с ней откушивали её невероятно вкусные булочки в полдник на террасе.
- Время идёт... Надеюсь, что и боль ваша со временем становится тише. Важно ведь не просто помнить человека, а понять свои чувства к нему. В такие моменты они проявляются глубже и настойчивее, - Маша поправила выхваченную ветром прядь волос. - А иногда хочется почувствовать доброту и заботу к себе. Возможно, это немного, но зато очень важно для каждого человека. Я вот всё думала о наших с вами разговорах... Насколько себя помню молодой, то мы всегда ссорились с мамой. Я считала правильно по-своему, а она по-своему, часто признавая мои советы непременно хорошими. А когда мамы не стало, то я ночами просыпалась в слезах. Было такое гигантское чувство одиночества, что всё сжималось внутри. Не хватало её, просто катастрофически, - Маша немного помолчала и Антон Григорьевич не перебивал, чувствуя неизбежное продолжение. - Однажды я достала её вещи. Смотрю, а блузка-то сейчас модная. Вот честное слово!.. И я носила её, пока она совсем не состарилась. Так удобно в ней было. И тёплый халат её ношу, когда болею. Мне в нём, как-то легче становится... Это вещи из маминого сундука, и я не помню, чтобы она их носила. Они были как новые. А ещё бусы-стекляшки остались, кое-что из посуды. Я плакала, когда муж разбил её любимую вазу. Икона ещё осталась... Такая вот я, сентиментальная дура.
Они помолчали немного, думая каждый о своём. Ветер трепал крупные кисточки черёмухи, осыпая переспевшими ягодами зеленеющую под кустами траву.
- Как у вас дома дела, Машенька?
- Всё по-прежнему. Что может у меня измениться?
- Сейчас быстро всё меняется. Любовь, развод, опять любовь... Никаких ценностей, пронесённых через время. В нашей молодости и люди другие были, и ценности в жизни другие. Я не ругаюсь, что вот, мол, молодёжь такая пошла. У жизни сейчас другой темп, более быстрый. Надо всё успеть, все эмоции испытать, всё попробовать. И надо брать на себя ровно столько, сколько сможешь унести не надорвавшись.
- Да и не о чем сильно рассказывать. Натерпелась, глаза открылись, как у слепого котёнка. Умом понимаю, что так жить нельзя, но муж полностью подавил волю. Уйти-то некуда. Да и свекровь... Лежит, никому не нужная.
- Судя по вашим высказываниям, вы, Машенька, глубоко несчастный человек.
- Скорее равнодушный теперь.
- Истинно добрый человек никогда сердцем не очерствеет. Нас уже родили, вот и выкручиваемся. Вот скажите мне... Это же глупо - обижаться на морально опустившегося человека? Такому хоть топором в лоб бей, до него всё равно не дойдёт. Он считает, и дальше будет считать правильность его никчемной жизни. Ему так удобно. У него все кругом виноваты абсолютно во всём. Он найдёт тысячу причин оправдать себя, и ничего страшного не видит в своём духовном опустошении, - Антон Григорьевич с сочувствием взглянул на Машу. - Мне кажется, одно из проявлений нашей мудрости - это отсутствие обиды. Просто смешно обижаться на человека, которому совершенно всё равно на происходящее вокруг. Никто в нашем мире не идеален!.. Дайте право человеку жить так, как он считает нужным для себя. Он видит свой мир таким и ему в этом комфортно. Он в этом свободен. Он свободен в своём мироощущении. У каждого свой, индивидуальный путь бытия, пусть даже вот такой убогий.
- Пусть так... Только как жить такой повседневностью, допустим, мне? Я живу в ней, и чувствую себя в чём-то обязанной такому человеку. Где тогда моя свобода? Где моё желание жить так, как я хочу?.. Это же ущемляет меня как личность. Как, вообще, в глаза себе смотреть, понимая, что жить больше так не можешь и деваться некуда. Это и печаль, и сожаление, и обида, и злость. Наступит ли тот предел, когда поймёшь - всё, хватит. Как бы не было потом одиноко и невыносимо.
- Вам не хочется быть одинокой. Вам нужно общение, и в то же время есть необходимость в уединении. А обязанность и помощь... В вашем случае от них один вред. Ведь никто не оценит вашу жертвенность. Душой, видимо, не дошли некоторые до простейшей благодарности. Сгорел? Стал головешкой?.. Изыди тогда вон и не пачкай чувства своим углем, - профессор поднялся со скамейки. - Утомил я вас, Машенька, своей философией. А вам, видимо, пора к своим делам возвращаться. Жду теперь вас здесь через одно воскресенье. В следующее, к сожалению, не смогу, ко мне на недельку приезжает давний друг из Москвы.
- Хорошо, Антон Григорьевич. Я постараюсь прийти. Спасибо вам за общение.

     В один из дней следующей недели Маша Васильевна вернулась с работы и не услышала надрывного стона, зовущего на помощь. Скинув туфли и кофточку, она пробежала в комнату свекрови: та лежала, неестественно запрокинув голову в сторону. Свекровь умерла... И видимо много часов назад. Её сын, одурманенный очередной дозой алкоголя, спал, сидя в кресле в другой комнате. И он не сразу понял, когда она растолкала его, пытаясь сказать о смерти матери.
- Ну и чё горланишь? Закопаем. Делов-то. Ей давно туда пора, залежалась.
- Господи... Конечно же... Зачем бегать и страдать? Неужели так сложно - погоревать хоть раз о матери и спокойно её проводить. Это же родная душа. Это же мама твоя. Или это отголоски стычек ваших, и здесь уже не затормозить? Ты хоть что-то в этой жизни любишь?.. Ведь если ты любишь - ты живешь. Если ты не имеешь чувства хотя бы к матери... Да ты просто существуешь как объект. Это не жизнь!.. Такое существование не имеет смысла.
- Ну и чё мне? С ней умирать, что ли?
- Да, Вася... Наверное, страшнее заглянуть в себя, чем за край жизни.
     Следующая неделя на работе была авральной. Устойчивая жара за тридцать градусов породила поток тяжёлых больных. Инсульты и участившиеся случаи тяжелой эпилепсии, сосудистая недостаточность хронического типа и различные невралгии. А ещё - случаи нарушения сознания и головокружения при сотрясении мозга в драках на пляжах или в бытовой разборке. Иногда таких пациентов приходилось спасать в реанимации. Врачи и медсёстры бегали по отделению, принимая больных по скорой помощи круглосуточно.
     Прибегая домой после смены, Маша быстро готовила ужин, заодно и завтрак с обедом на следующий день. Уставшая, она выходила из ванны и валилась в постель, не вслушиваясь в полубредовый голос мужа, в его ночные вскрики и постоянное шатание по дому. Василий тяжело выходил из запоя после затянувшихся на неделю поминок по матери. Тяжко ему было... Остатки денег от матушкиной пенсии быстро заканчивались. Оформив однажды пособие по уходу за лежачим больным, Василий с тех пор нигде не работал. Получая это пособие и пенсию матери, он невозмутимо отсчитывал половину на коммуналку и продукты и отдавал ей. А на оставшуюся половину гулял столько, насколько хватало денег. Со временем он строго вошёл в график расходов своего бюджета, растягивая его для полного удовольствия на весь месяц. Теперь же, когда матери не стало, таких денег ему ждать было неоткуда. Оставив попытки недавнего разговора об устройстве на работу, Маша махнула рукой и не лезла больше с такими вопросами.

- День добрый, Маша Васильевна. Вы знаете, а я с нетерпением ждал этого воскресенья. Чтобы вновь увидеться с вами. Погоды стоят тёплые, чудесные. В среду прошлой недели я гулял здесь с приятелем и скажу вам откровенно - скучал. А вы всё в делах. Присядем, - пригласил её Антон Григорьевич на скамейку. - Эх!.. Годы мои ушли. А то, милочка, я бы непременно приударил за вами. Шучу, конечно, - улыбнулся профессор. - Как ваши дела?
- Да полегче стало. Похоронили мы в конце той недели свекровь. Как раз в среду и умерла.
- Печально... Но и отмучилась в то же время. Столько лет лежать тоже тяжело. Да и умудриться ещё надо, вытерпеть такую жизнь. Прискорбно. Примите соболезнования.
- Спасибо. Как вы? Чем занимались?
- А чем мне дома заниматься? Книги перечитываю в свободное время, садиком и огородом немного увлекаюсь. Кто я без земли?.. Всю жизнь её родную гладил, да сорта разные выращивал для селекции. Вот и ползаю потихоньку. У нас с Любушкой уютный дом, всегда в зелени и цветах. Огородик небольшой садили, чисто для себя. Нам ведь немного надо было. И в основном, у нас садик да лужайки, всё для спокойного отдыха.
- Красиво описали. Прямо так и стоит ваш садик с лужайками перед глазами, - Маша улыбнулась.
- С сорняками ещё борюсь потихоньку. Сорная трава тоже нужна. Как, впрочем, и в жизни. Люди-сорняки несчастны по своей сути, но они заставляют задумываться о причинах их несчастья. Глядя на них, другие люди, стремившиеся стать сорняками, одумываются и останавливаются на краю.
- А у нас вот посевные дни у мужа вообще не заканчиваются. И сорняки в душе - от пяток до макушки. Он с поминок матери не может остановиться. Это безумие длится, кажется вечность. Конца и края не видно. Простите, ныть не хочется.
- Ничего не ценится, а доброты в вас в избытке. Смотришь иногда на пару, Машенька, и удивляешься. Один нормальный, а другой - не от мира сего. А они нашли друг друга, и им хорошо вместе. Потому как - счастливые. И если уж они вместе, то и батареи у них друг к другу должны быть горячими. Один согрел теплом, а другой оперился рядышком под одной крышей, и живут.
- Любовь... Она даётся для того, чтобы отдать её другому. Иногда мы ошибаемся и отдаём тем, кому плевать на тебя и на твои чувства. Это эгоистично и безжизненно. Поверьте разбитому чувству, - Маша вздохнула. - Хотя, лучше любить всю жизнь и нести этот груз, пусть он даже, как камень на шее. Ты живёшь с этим и знаешь, что кидаешь своё чувство в свою же пустоту. Потом ты истратишь все запасы, исчерпаешь резерв своего терпения, и всё на этом закончится. Лучше так, чем жить и всех ненавидеть.
- Это обида в вас, Машенька. Обида за неиспользованное чувство. Это бесконтрольно и идёт от сердца. Вы сама ещё толком в ней ничего не поняли, а она вас точит. Если бы вы были счастливой и любимой, то не вели бы со мной такую дискуссию. Счастливые люди живут в другой реальности. А вы всё одна под пледами, и боязно нос высунуть.
- Мне иногда кажется... Тот, кто любит, но не получает ничего взамен, в определённый момент устаёт. Изнурив себя этой горбатой любовью, он просто уходит и оставляет того, кто обещал вечную преданность. И если посмотреть на меня со стороны, то можно подумать, что я вся в счастье и отлично выгляжу. Но ведь никто не знает моего внутреннего состояния.
- Машенька Васильевна, вы снова коснулись моей души и сгорели её теплом. Отпустите всё, не слушайте себя, займите мысли и дела чем-нибудь приятным. У всего есть законченность, и это пройдёт. Возможно, что придёт время для нового чувства, как для компенсации. Люди всегда злы в той реальности, в которой они сами несчастны. Как это не прискорбно.
- Антон Григорьевич... О каких других чувствах мне можно мечтать в мои-то сорок с хвостом. И вообще... Мне кажется, что душевные насильники живут, как паразиты в семье. Они похожи на клопов.
- Не заостряйте внимания на людях, пытающихся обидеть по любому поводу. Тем более незаслуженно. Нужно уметь радоваться другой жизни.
- Тогда вопрос о жизни - как жить среди таких людей? На душе ведь нет живого места.
- Давайте, Машенька, оставим свои заботы дню уходящему и встретим наше завтра с хорошим настроением. Я долго думал о вашем непростом положении. И вот что хочу сказать вам, - профессор помолчал немного, собираясь с мыслями, и продолжил: - Вот что, милочка моя. Я предлагаю вам переехать ко мне. Домик у нас с Любушкой просторный, места нам хватит. Детей, как вы знаете, у нас нет, наследников тоже не предвидится. Я довольно пожилой мужчина, и мне иногда требуется медицинская помощь. Да и приятнее будет жить, зная, что в доме поселилась ещё одна живая душа. По утрам мы будем пить горячий кофе на террасе. Обедать будем за столом на кухне, а по полудню посиживать в кресле на лужайке с книгой. И непременно с травяным чаем и мёдом. Только вам на пару остановок больше придётся добираться до работы. И вот ещё что... Не рубите сгоряча с ответом. Уйти можно всегда, а вот вернуться назад будет тяжелее. И прекратите уже быть белой вороной, пытающейся спасти негодяев от их собственного падения. Теперешние люди - поколение свободных, небитых как при царе розгами людей.

     Маша Васильевна металась... Предложение Антона Григорьевича сначала ошеломило и смысл сказанного дошёл до неё не сразу. Дома она перебирала в голове обрывки их разговора и вдруг поняла, что зовёт он её из дома навсегда. Бросить всё и нарушить устоявшийся уклад жизни?.. Бросить всё, создаваемое своим трудом за совместные годы жизни?.. Дома ведь, каждая вещь дорога, и она несёт свою историю их с Васей Морозовым жизни. Путёвой, и непутёвой... Остановить этот безудержный поток оскорблений, или булькать в нём по горло, захлёбываясь собственными слезами. Оставить здесь ставшими родными стены, где каждая трещинка наизусть знакома. Перемолоть всё в душе с хрустом и выкинуть на задворки памяти? Это будет - похлеще ломки мужа с похмелья.
     На работе было легче, там она забрасывала зудевшие мысли вглубь себя. А дома... Как только она переступала порог квартиры, так сомнения вмиг улетучивались, встретившись на пороге всё с той же удручающей картиной. В порыве полного отчаяния, она несколько раз выкидывала вещи из шкафа на кровать. Пометавшись по дому, она вновь складывала их на полки. За этим занятием и застал её на удивление вполне трезвый в тот день Василий.
- Куда собираешься?
- А почему ты сегодня бодрый? Деньги мамины закончились?
- Закончились.
- Бедный... Страдаешь теперь? Вон как корёжит. И пенсию больше не принесут.
- Дай хоть на литр пива. Сгорю же.
- Друга своего позови. Он мигом прискачет. Вот и выкрутишься.
- Куда собралась, спрашиваю?
- Домик в деревне нашла. Уютный такой, с садиком и огородом.
- Да уж... Домик в деревне - круто. Будешь огород обрабатывать, банки на зиму закручивать.
- Не переживай. Тебе из тех банок не закусывать.
- А чё?.. Нашла того, кто будет закусывать?
- Ага... История для женщин, которые живут сказками о любви.
- Вот и я думаю, что хорошо. Особенно, когда человек прожил сорок лет и до сих пор сохраняет в себе романтику.
- Ещё бы... А ты хотел бы, чтобы я в гляделки всю жизнь играла. А потом тяжело вздыхала об упущенных возможностях.
- Ну-ну... И будешь банки катать, на всю ораву его детей и внуков. Где же ещё дуру такую взять.
- Кто бы с тобой спорил... Поживу, посмотрю. Всегда же можно сказать - а оно мне надо? Чтобы достойно из положения потом выйти.
- Маруся, по ответу вижу, что мужчин знаешь плохо. Сижу и боюсь. Рук тебе не хватит - объять необъятное. Ну и иди. Погуляй на воле, порезвись.
- Неравнодушен ты ко мне, Василий. Так и скажи, что завидуешь. Что хорошая баба, но теперь не у тебя.
- А у кого? У красивого и во всех делах здорового?
- Нет... Предпочитаю теперь слабых здоровьем. Если что, то будет благодарен мне за заботу. Да и не предаст.
- Ну да... Я же предавал. Марусь... Ты, может, и знаешь женщин, хотя я сильно в этом сомневаюсь. По себе скорее всего судишь. Но не это же главное. Если мне надо, то любая женщина покорится.
- Любая ли? Что-то я тоже сомневаюсь. Неужели я тебе сейчас должна покориться?
- Какая ты пошлая до ужаса баба. Всё так плохо? Мужик твой новый барахлит в силу возраста или здоровья?
- Романтик... Видела я однажды, как ты бабу чужую поднимал. Как потел тогда, сердешный. Чего же она такая нестройная у тебя? Пампушек любишь?.. Так у тебя же со спиной проблемы.
- Поднимал. Значит, это устраивало её. Есть бабы, которым любовь каждый день нужна. Я на внешность не смотрю, я глубже копаю. Вдруг душу родную найду.
- Не сомневаюсь. Родная душа, и каждый день разная.
- Одна. И которая каждый день нальёт.
- Вот и славно. Самое лучшее для тебя. Вот и не доколупывайся теперь до моего мужчины. Кобель из подворотни, с королевской статью.
- Маруся... Это жешь неприлично в твоём возрасте. Пятый десяток пошёл, а ты - грудь колесом.
- А сегодня настроение хорошее. Хочется, как королеве - не хотеть идти на работу. И с беззаботной лёгкостью выгулять новые туфельки.
- Да ты что?.. Воспряла до облаков? Хочешь сказать, что я от зависти злой?
- От таких унывателей тошно становится.
- Объясни своему новому за меня, какая я падлюка. А то я так красиво не смогу.
     Маша молчала... Ничего же не изменится. Даже если она в десятый раз соберёт и разберёт свои вещи. Он не подойдёт, не обнимет и не скажет: «Машка, какая же ты дура! Складывай вещи в шкаф и начинаем жить по-новой». И она бы осталась. Она простила бы ему долгие пьянки, и даже открытую измену. Если бы... Но этого если бы не будет. Ему всё равно. А может, гордый такой и вида не показывает.
     Она вышла из комнаты и включила чайник. Услышав грохот в ванной, она подошла к двери и заглянула. В ванне, в налитой воде, прямо в одежде сидел Вася. Едва сдерживая смех, Маша стояла в дверях, уперев руки в бока.
- Чего уставилась? Ноги хотел помыть. На мыле скользнул ногой и упал.
- Ой... Батюшка-царь! Вымокли? Сейчас полотенчико принесу.
- Ух ты, какая мстительная. Вот сейчас кину носок на окно, ты же его и уберёшь.
- Тебе так и хочется, чтобы твои носки по дому собирали. Ещё и ручками стирали.
- Мне пофиг, где мои носки ночуют. Мужика не за носки ценят.
- А носки, кто тебе стирает?
- Стиральная машинка!
- Сам, что ли закидываешь?
- Да-а... Прямо с порога!
- Твои носки как коты. Они гуляют сами по себе.
- Зато трусы всегда на месте!
- Ничего!.. Поживёшь один, ещё не так будешь хохотать.
- Машка... Ну чё ты пугаешь-то?.. Прям жить стало страшно.

     Маша ушла в спальню и села на край кровати. Вот вчера... Она разговаривала с подругой на тему своей жизни, и та коротко сказала: «Маша, ты дура». Возможно, и так.
«Господи... Как жить-то теперь?.. Как жалко это всё. И его жалко. Даже такого, сидящего в ванне с водой. Фыркает вон, переодевается. А с другой стороны... Прибегал от своей залётной, и эти же труселя свои кидал в стирку. Как же это противно. И не факт, что не повторится. И опять же... Многие женщины проходят через такое и прощают, оставляя семью целой. Ведь неплохой же он... Был... А что до остального, так это водка в нём бесилась. Хотя, человек - на то и человек, чтобы управлять своим языком. Вот и думай, Маша, что тебе дальше делать».
- Маш, тебе надо расслабиться. Серьёзная ты чёта стала. Сходи в душ. Может, потом помиримся.
- Не беспокойся о том, чего тебя теперь не касается.
- Тем более, ты уходишь. На старости лет чьи-то трусы стирать.
- Жаль, конечно, но тебе нет больше дела до моих санитарных дней.
- Оставайся. Я даже носки буду за собой собирать.
- Разве дело в брошенных носках? Один раз собрала и тебе понравилось. Тут уж не до уважения. Носки, Вася, можно простить. Просто некоторых сыночков мамы не научили маломальской опрятности.
- Хорошо, что мамы научили некоторых дочерей это делать. Вас, баб, не поймёшь. То вам не хочется носки собирать, то опять хочется. Ищи тогда мужика почище и носи ему корм в пакетике. В няньки, что ли собралась?
- А может, они сами хотят заботиться, а не заботы просят. Бывают же исключительные исключения. Хочется быть кому-то нужной. И не только в качестве сиделки.
- Ты уникальная личность, Маша Васильевна. Видоизменяешься, когда требуют обстоятельства.
Маша оглянулась на вошедшего мужа, и у неё оборвалось всё внутри. Вася стоял на пороге спальни с открытой бутылкой водки. А она на что-то ещё надеялась?! Она сидела и давила себя, оттягивая момент своего окончательного решения. Возле кровати, сиротливо приткнувшись к стене, стояла большая сумка для вещей.
- Вот и отдохнёте, Василий Тимофеевич, от бывших нас.
- Нагородила сама и злишься теперь. Привет, от меня твоему нынешнему.
- А твои будущие у тебя в предбаннике уже стоят. Да и нынешние рядом в толпе. Представила даже эту очередь из неестественных блондинок. Как к мавзолею. Ну и успешного вам потока. Для тебя - это как в нужник сходить.
- Что-то ты слишком яростная сегодня. Себя в своих же глазах оправдываешь?
- Извини, конечно. Я твои неземные чувства порочу.
- Во баба разошлась.
- Меня уже коробит от твоих слов. Баба, бабы, с бабами... Ты даже женщиной назвать не соизволишь. Трясти трусами ему, видите ли, нравится перед ними. С открытой дверью. Тьфу!
- Недостаток, канешна. Дура ты. Я же головой выбираю и сердцем. А не другим местом.
- Вот и ищи себе умную. Головой, сердцем, и другим местом.
- Плин... Маш... Да ты готовая сваха. Учили тебя, или это природное? Чё там у тебя? Правда, голубоглазый в реале?
- Конечно. И кровь голубая, не только глаза. И блондин натуральный.
- Это ты хвалишь его сейчас, или как? Говорят, что у блондина сердце как льдина.
- Растопим... Побольше дровишек и поплывёт.
- И чё?.. Подцепила на крючок одной фразой? Куда бежать будешь от этого блондина.
- Отлюблю за всё, а потом видно будет. Выкинуть всегда успею. Тем более с такими бездонными глазами.
- В Испании за такое сразу кинжалом в бок. Или придушит нахрен мужик свою тётку-сеньориту. Ты так хочешь?
- Да ну, Вась... Зачем нам испанские страсти. Ты по-русски - топором. Или вилами. По-испански слишком романтично.
- Раньше ты молчаливая была. Осмелела?
- Я умею кричать, пока никто не видит.
- В наше время так расстаются только посмертно.
- Вася... Наверное, и правда, что многие обманывают себя, стараясь сохранить прогнивший брак. Кто-то может терпеть, закрывать глаза. Я не смогла. Зачем губить свою единственную жизнь? Тем более - её остатки.
- Иди на кухню, попей чай с сушками и сахаром. Попей...
- Зря ты пытаешься выбить меня из равновесия. Ты болен, и это очевидно.
- Маш, побойся бога.
- А Бог, он у каждого в душе, только глубина души у всех разная.
- Он сам тебе это сказал? На квантовом уровне?.. Иди, Маша. А потом через несколько дней скажешь, какая ты была дура.
- Мера за меру... Кто - кого. Победителей в нашем случае нет.
- Здравый смысл, крепкие нервы, и чувство юмора спасают в любых передрягах.
- Как всегда вовремя, в нужный момент. Как всегда, уверенно. И, как всегда, убедительно.
     Судорожно рассовывая вещи по сумкам, она надеялась в душе, что муж её остановит. Василий стоял на кухне у стола и трясущимися руками наливал водку в рюмку. Бросив комок вещей, она суматошно заметалась между кроватью и шкафом и вдруг решительно пошла на кухню.
- Налей мне, - она с размаха хлопнула на стол вторую рюмку.
- Вот это правильно. Вот это по-нашему, - Василий плеснул ей половину рюмки. - Выпьем, поговорим.
- Чего ты мне половину налил? Давай, полную. Или жалко для жены? Себе не останется?
- Ты же не пьёшь. Опьянеешь, чё я с тобой делать буду? Ты трезвая дура.
- Да... Мне все говорят, что я дура, - она залпом выпила полную рюмку и выдохнула из себя воздух.
- Ничего себе! - удивился муж. - Прямо без закуси. Если и дальше так пойдёт, то хорошей подругой по несчастью моему будешь.
- Не буду. Мне не понравилось, - Маша помолчала немного. - Вася... А ты меня любил, хоть когда-нибудь?
- Я и сейчас тебя люблю.
     Вызвав такси, Маша торопливо уносила сумки к порогу. В её голове прыгали остатки навязчивых мыслей. А вдруг не надо... А может, ещё потерпеть... А если он согласится на лечение... Она пусть и дура, но она собрала бы все деньги, чтобы вылечить мужа и вернуть прошлую жизнь. Ту, что была у них трезвой. И уже в дверях, окликнув сидевшего возле бутылки мужа, она спросила:
- Вася, один только вопрос. Ты бросишь пить?
- Нет, - глухо ответил он, пустив струю сигаретного дыма в потолок.

     Назвав улицу и номер, Маша Васильевна ехала куда-то и уныло смотрела на пробегающие мимо машины. Притормозив возле нужного дома, водитель бросил коротко «приехали» и выгрузил вещи из багажника. Маша Васильевна робко нажала на звонок. Ей показалось, что звонок прозвучал для неё слишком жалобно и тоскливо.
- Ой... Какая дамочка! Машенька Васильевна... Какая же прелесть ваши туфельки. Заходите же... Заходите быстрее. Дайте мне вещи. Я помогу.
- Добрый день, Антон Григорьевич. Вы не представляете, как я любила раньше каблуки. Да какие каблуки! Каблучищи!.. Я любила туфельки покупать. Три вещи в жизни любила: книги, красивую посуду, и хорошую обувь. А в последнее время всегда носила мягкие туфли без каблука или летние тапочки. Ноги уже не те.
- Проходите же... Проходите. Сейчас я покажу вашу комнату. Переоденетесь, и мы будем пить чай в беседке. Я приготовил свежий чай. Сразу же, как вы позвонили, что едете.
     Небольшая уютная комнатка с добротной кроватью, со столиком у окна и шкафом для одежды. В углу большое старинное зеркало в рамке с красивой деревянной резьбой по краям. Светлая комната, выходившая двумя окнами в сад. Маша присела на край кровати. Она пребывала в некоторой растерянности. Она всё ещё металась в сомнениях, в правильности своего поступка. В глазах так и стоял сидевший на стуле муж, равнодушно пускающий сигаретный дым. Неужели ему было всё равно? А может, и нет. У него ведь тоже душа... Скомканная, разорванная... Исковерканная тем, из чего он не в силах выбраться.
     Перебрав в сумке одежду, Маша надела брючки и просторную тунику. Повертевшись перед зеркалом, она осталась довольна собой и даже сказала своему отражению: «Ну и что теперь?.. Беглянка, этакая. Приживёшься здесь?.. Не приживёшься - значит, снимешь комнату и будешь жить дальше. Всё!»
- Милочка моя, Маша Васильевна. Вы всё же решились на переезд. А я уже, старый безобразник, разные мысли в голове перевернул. Позвал вас, внёс сумятицу в мысли. А у вас же семья, дети.
- Всё хорошо, Антон Григорьевич. Я же не молодая и ветреная девушка, чтобы, не обдумав всё, сниматься с насиженного места. И честное слово... Усталость. Не физическая, а скорее моральная. Вот и решилась, как говорится. В деревню! В глушь! И сидеть под пение птиц с кружкой чая, вдыхая свежий еловый аромат.
- Скажете тоже... В деревню! В глушь!.. Тихая улица, вдали от загруженных транспортом дорог. Вот так у нас здесь с Любушкой жизнь сложилась. Не скрою, скучаю по ней очень. И в конце-то концов: каждый сам ищет для себя комфорта. А уж как получается - это другой вопрос. Теперь мне будет уютно с вашим присутствием здесь.
- Трудно быть одиноким. У меня вот... Вроде и семья была, а вроде её и не было. Все были заняты собой, или делали вид, что заняты. Ни поддержки, ни участия. С первого прихода в ту семью. Оказывается, ты не вписываешься в их среду обитания. То не так сказала, то не то сделала. А потом отчаянье и одиночество. И поделиться не с кем, и открыть душу некому. Живёшь, как запечатанная килька в томате.
- Одиночеством можно иногда наслаждаться. Когда дел куча, а тебе вдруг выдаётся полчаса на одиночество - вот это счастье. А когда ты один долгое время, то это тоска. Во всём - мера должна быть.
- Для меня одиночество - это свобода. И она редко была мне доступна. И, по-моему, совсем в одиночестве могут жить только сильные люди.
- Ошибаетесь, голубушка... В одиночестве невозможно развить уникальность человека, - Антон Григорьевич хлопотал возле стола, наливая чай. - Представьте себе ребёнка, попавшего на необитаемый остров. Что будет с ним лет этак через десять?.. Существо - на уровне дикого получеловека. Если он ещё выживет. Мы сами создаём себе трудности и суету. Можно жить проще и замечать счастливые моменты. Рождённые чувствовать - изначально наказаны этим порой несправедливым миром. Зачем самой себя ещё больше наказывать?
- Ох, Антон Григорьевич... Иногда мне не хочется ничего чувствовать. И жаль, что я этого не умею. Чувствуется же, зачем-то. Наверное, я отдала себя родным без остатка, а теперь хочу ценить каждый миг своей жизни.
- Ну и вот!.. Ещё одно подтверждение правильности вашей позиции. Вы скрываете вашу тонкую душевную суть. У каждого свой мир внутри, и его надо беречь. Не надо себя обезличивать.
- Так разве мы сами себя обезличиваем? Жизнь порой заставляет.
- Жизнь, говорите... А она ведь тяжко даётся человеческому роду, в муках даётся. Семечки наши - а вы, женщины, наша земля. Без женщины не будет продолжения рода людского. Без земли не будет ростков. Вы выращиваете наш совместный плод для продления жизни на этой земле. А уж в каком титуле жить потом - мы решаем сами. Жить слишком правильно, Машенька, тоже неправильно. Мы собираем свой жизненный опыт по крупицам. Порой нам кажется, что земля уходит из-под ног. Вот так больно и обидно. Проходит время, случаются разные события, и становится мелочным то, что казалось когда-то крахом. А на самом деле - это было для нас лучшим опытом!.. И время это доказывает. Возможно и вам, Маша Васильевна, встретится однажды хороший человек. Вы ещё относительно молоды. И именно в вашем возрасте очень даже полезно любить. Доверьтесь времени и судьбе.
- Вот о такой перспективе, я совсем не думала, - Маша улыбнулась.
- Ещё не поздно. Совершенно не поздно. Думаю, что никогда не поздно, - хитро улыбнулся в ответ Антон Григорьевич. - И поговорим мы об этом с вами, и посмеёмся ещё вместе. А вечерком мы выпьем хорошего вина.
     Заросшая густым вьюном с небольшими синими цветами беседка, хорошо пропускала солнечный свет. Приятная такая, почти вечерняя прохлада. Небольшие добротные дорожки из плитки вдоль газона, несколько яблонь, парочка подросших голубых елей и цветущие вокруг кустарники. Перед входом в беседку, в небольшой клумбе, натужно жужжал довольный шмель, забираясь в середину крупного цветка. А ещё... Две жёлтые бабочки, танцующие свой воздушный танец над цветком лилии. Маша даже улыбнулась, наблюдая их игру в полёте, попеременно друг над другом. И тишина... Такая томительная и чуткая в преддверии наступающего вечера.

     Каждый день даёт нам возможность сделать первый шаг. Навстречу жизни или в пропасть - это наш выбор. Конечно, будет завтра... И это завтра зависит только от нас. Мы боимся признаться себе в правде, прячась за маской равнодушия и не показывая свою боль и мучительные переживания. Мы научились носить маску счастья, предлагая это за желаемое нами. Но ведь без чувства и жить становится тоскливо.
Ранимость и хрупкость - это не наши недостатки, а достоинства человека. Это свойства души, и нужно научиться с ними жить. Это требует огромных сил и способности не растерять в себе ощущение - быть хрупким душой. Хрупким - это не значит быть слабым. Это значит - не быть равнодушным. Страшно, когда наступает равнодушие. Не страшно только тому, кто с рождения равнодушен. Страшно тому, кто все ещё надеется...
     Радость и горе зависят не от размеров случившегося, а от нашей чувствительности к происходящему. Ты бьёшься об эту бронь, а сделать ничего не можешь. Это надо пережить, передумать, и только тогда возродиться заново. Дойти до дна и оттолкнуться... Попробовать засыпать под книги, и вытаскивать себя из болота. И не только себя из болота, но и болото из себя. Оно держит крепко, и нужно взять себя за шкирку и вытащить на волю. Нужно выйти из чувства вины, которое топит. Из чувства вины за то, что ты оставила человека, с которым больше не можешь существовать вместе.
     Не слишком ли серьёзны наши глаза?.. А может, научиться уже спокойно жить, постепенно отталкиваясь от вопроса - а правильно ли ты поступила? Как получилось, так и поступила. Значит, иначе не смогла. Научиться не пережёвывать эту ситуацию ночью, мучая себя вопросом - а как там сейчас без тебя, откуда ты через такие муки выбралась?.. Это равносильно пытке - капать себе на темечко крупной каплей воды продолжительное время. И засыпать с обидой на жизнь. Это - как выпить яд и ждать действия. А может, не стоит?..  Простить навсегда за одинокие холодные ночи и за все унижения. Не остаться женщиной, обиженной жизнью. Нет, не женщиной... По мнению некоторых - бабой.