Запись шестьдесят девятая. Ярких красок не жалел..
Рассказал, что Ахматова в молодости была очень гибкой, очень сильной, могла сделать мостик и голову просунуть в изгибе назад между коленей. А по книгам она была нездоровой и предпочитала лежачую позу. Отметил царственность, замедленный разговор, феноменальную память.
Стихов Ахматовой почти не читали, все занял рассказ. Только Ира Киселева начала было про стихи и, конечно, понравилась Рудакову стихами и непосредственностью.
У Иры очень получается интонация искренней доверчивости. Она при этом выглядит такой непосредственной, незащищённой. Она вообще-то не играет, такая и есть, но здорово научилась использовать свой имидж – «не от мира сего», «большой ребёнок»: посмотрит своими недоумевающими глазами, скажет запинающуюся речь, прочтёт стихи о снеге, церквушке – и собеседник готов: всё отдаст такому хорошему человеке, неумехе искренней.
2.07.2004 "Автограф" посвятили Михаилу Орлову.
Ничего не знала об этом поэте, кроме, что он – современник, томич, умер молодым, и есть конкурс молодых поэтов его имени.
Ольга пригласила его вдову Елизавету Валерьевну (кажется), и вечер весь она рассказывала о нем очень подробно. И о нем, и о своей судьбе, и о том, что было после его смерти.
Орлов – уроженец Северска, сын главного бухгалтера знаменитого «5-го почтового». Окончил школу, служил в армии. После работал на рыболовном, судне, механиком по самолетам. Учился, на физико-математическом, филологическом и историческом факультетах Томского пединститута, но ни один факультет не окончил. Затем работал корректором, в газете, журналистом. Член Союза журналистов с 1975 года. Написал более ста фантастических, юмористических, исторических рассказов и эссе, а также много стихов. Знал несколько европейских языков.
При жизни Михаил публиковался мало. Был очень скромен, пробивать свои литературные труды не умел, да и считал это постыдным. Писал много, торопился, последнее время даже не работал - только писал. Жил бедно.
Вдова сказала, что после армии он устроился в газету и стал писать, но был не принимаем томскими писателями (Заплавным, в частности). Уехал в Кемерово. Там у него творческие дела пошли хорошо, его приняли и оценили. Там встретил Елизавету, они поженились.
Вернулись в Томск в надежде на помощь родителей, поскольку ожидалось прибавление семейства. И Орлов опять попал в среду, которая его отторгала – он не мог писать конъюнктурных вещей: про трудовые доблести, про социализм и «сибирские просторы». Он писал по «Божию велению» (так выразилась Елизавета Валерьевна), и хотя из-под пера иногда выходили вроде бы «проходные» (то есть могущие быть востребованными для публикации) вещи, он упорно в редакции представлял то, что ему самому было дорого. Но его мнение расходилось с мнением редакторов печатных изданий, и его почти не печатали. А он больше ничем заниматься не мог.
Жена была единственной постоянной кормилицей семьи. Конечно, его это мучило. В 36 лет он заболел и через три недели скончался от скоротечного процесса в легких (не поняла – то ли рак, то ли пневмония). После его смерти редактор журнала областной писательской организации Казанцев А. стал опекать его семью, организовал конкурс его имени, стал публиковать стихи в «Сибирских Афинах».
Вдова перебивалась, как могла, с двумя несовершеннолетними дочками. Сейчас старшая работает в интернате для слабослышащих воспитателем, сама Елизавета – актриса в театре «Интим» у Буханченко, а младшая Софья «выбилась в люди» за границей. Уехала в Италию на свой страх и риск, сделала там карьеру – владеет на паях рестораном, снялась в фильме. И помогает материально своим родным.
Вот такая судьба у женщины, и такая судьба у поэта, подчинившегося своему призванию и «убитого» жизнью.
***
Я помню, ездил как-то раз
в Иерихон, к монахам русским
в такси арабском, не боясь
дороги, по ущельям узким.
Там, зачарованный, дышал
я древним воздухом пустыни
и для монахов покупал
на рынке сладости и дыни.
В монастыре же, вещи сбросив,
спустился я в трапезный зал,
в котором мне отец Иосиф
про злое дело рассказал.
Поверь мне, юноша, послушай,
(он мне поведал не спеша),
как иудеи, злые души,
сосали кровь у малыша.
Он слезы лил и улыбался,
По лбу водил рукой - потел,
Крестился часто, озирался
И ярких красок не жалел.
Мне было больно так
и сладко,
я так хотел
плечом к плечу
сражаться с ними,
но догадка
мелькнула -
я ведь заплачу
за эту ненависть
тупую
под лицемерным - «Возлюбить»...
И вдруг я понял,
что рискую
душой,
и нужно уходить…
В окне уже давно стемнело,
метались огоньки свечей.
Я скрыл досаду неумело
и вышел в поисках вещей.
Лишь задержался у калитки
и оглянулся второпях
на старика, что без накидки
стоял, понурившись в дверях.
2008 г.
Свидетельство о публикации №220051201732